Мурлов, или Преодоление отсутствия. Глава 48
ЧАСТЬ VII СКИТАНИЯ
Глава 48.
Немного о пользе профилактических медосмотров.
Щурясь от неестественно яркого света, резко обозначившего наши морщины и нечистоту, но и придавшего тем самым, как ни странно, некое благородство нашему общему облику, мы входили в выложенный голубой плиткой коридор. Плитка была выложена безукоризненно. Стены сияли чистотой. Пол был зеркальный. Чистота была такая, что плюнуть некуда.
Для проформы мы шоркали о резиновый коврик грязными ногами и проходили, оставляя на стерильном полу мутные разводы. Тут же выскакивала юркая техничка и, что-то бормоча себе под нос и страшно улыбаясь, шустро подтирала пол мокрой тряпкой.
В коридоре не было никакой мебели: ни стульев, ни диванчиков, ни лавок, и мы вынуждены были стоять.
— Значит, в ногах все-таки есть правда, — вздохнул Рассказчик, привалившись к стене. — Она, правда, что-то сильно гудит.
По обе стороны коридора были высокие белые двери с одной и той же табличкой «Терапевт». Над одной из дверей горела красная лампочка, и как только она гасла, дверь бесшумно отворялась и голос бесстрастно повторял:
— Десять человек — заходите!
Остальные двери ни разу не открылись.
По обе стороны двери с лампочкой стояли по два дюжих санитара в желтых халатах и желтых чепчиках. У них, наверное, и трусы, и носки тоже были желтые.
Поза у них была, хоть снимай исторический фильм: ноги на ширине плеч, руки крестом на груди, поскольку другого креста на груди не было, глаза поверх голов пациентов — не в переносном смысле, а в буквальном. Борода специально прошелся пару раз перед ними — взад и вперед — да, смотрели даже выше его головы. Значит, такая у них была сверхзадача. Желтый цвет и приболваненная поза сподручников Гиппократа не вносили в душу пациентов ожидаемого ими успокоения, а напротив, раздражали, но сказать об этом было некому да и незачем.
Из кабинета никто не возвращался. Видимо, выходили в другие двери.
— Да, здесь только вход, — сказал Рассказчик. — Здесь одностороннее движение, как на всякой мировой магистрали.
Лампочка погасла, дверь распахнулась, как беззубая пасть (в проеме висела алая, с черными разводами, занавеска), голос пригласил нас, и мы, десять очередных человек, в том числе Боб с женой, Сестра с ребенком, Борода и Рассказчик, зашли в кабинет.
— А я уж было подумал, нас сейчас начнут делить, как при крепостном праве, — сказал Рассказчик. — Матерей и жен в одну сторону, детей и мужей — в другую.
— Типун тебе на язык, — сказал Борода.
В это время десятый по очереди спорил с одиннадцатым, кто из них кто, и оба не пропускали друг друга. Получалось как-то странно: десятый выталкивал одиннадцатого наружу, а одиннадцатый десятого наружу вытаскивал, но оба, тем не менее, оставались внутри. На это Рассказчик заметил:
— Несогласованные действия дают результат, противоположный любому действию.
Так и получилось: санитары взяли обоих вежливо за шкирку и выбросили из коридора, как щенков. Зашел двенадцатый с заметной радостью на лице. Дурачок, не продлил удовольствие ожидания. Ожидание — это единственное, что томит душу.
Кабинет был на длину десяти столов, стоявших с интервалом в два метра. Справа в углу на самом деле была еще одна дверь. Должно быть, туда все и выходили из кабинета. Приличный был кабинет, в таком хорошо усадить хорошеньких медсестер и гонять от стола к столу голых призывников на действительную военную службу. Особенно хорошо гонять их зимой, когда в кабинете всего градусов пятнадцать тепла и все члены у пацанов становятся кандидатами в члены.
На безукоризненно чистых металлических столах, покрытых пластиком, лежали градусники, секундомеры, аппараты для измерения давления, стетоскопы, спиртовки, аккуратные пачечки бланков рецептов, больничных листов. На сгибе раскрытых журналов лежали одинаковые шариковые авторучки на шнурочках, чтоб не стащили рассеянные товарищи. Перед каждым столом стояла кушетка, покрытая клеенкой и белой простынкой. В изголовье лежала не иначе как глинобитная подушечка.
Свободная стена была увешена плакатами, развенчивающими пагубное пристрастие к никотину и алкоголю. К сожалению, времени для ознакомления с печальными последствиями курения и пьянства у нас уже не было. И нам его никто не предоставил.
— Проходите по одному человеку к столу, — раздался тот же голос.
— Очень приятно, когда с тобой говорит Невидимка, — сказал Рассказчик, — спасибо, старина Герберт.
— Без эмоций, попрошу вас, — сказал голос.
Рассказчик неожиданно для всех нас по-идиотски вытянулся, выпятив живот и оттопырив зад, и отдал двумя пальцами честь, и стал уморительно похож на бравого солдата Швейка.
Подошли к столам. В углу слева Боб, потом Борода, справа от меня Сестра с ребенком, потом Рассказчик, жена Боба. У крайнего стола никого не было.
— Ребенка — на другой стол, — распорядился желеобразный врач.
— Как? — не поняла Сестра.
— Ребенка — на другой стол, — снова колыхнулось желе.
Сестра отвела ребенка к крайнему столу.
— Все готовы? Раздеться!
— Но тут нигде нет перегородок! — воскликнула Сестра.
— Повторяю: всем раздеться! Догола.
— Вам особое приглашение? — обратился ко мне пожилой врач.
— Не понял, — сказал я.
— Запишем, — сказал врач. — Не... понял... Раздевайтесь!
— Только после вас.
Я встал вполоборота к двери.
Врач с минуту молча смотрел на меня, а потом стал монотонно задавать вопросы. Его интересовало все: фамилия, имя, отчество, пол, год рождения, место проживания, образование, специальность, место работы... Видимо, он собирался ставить диагноз отдельно по каждому пункту анкеты. Когда он добрался до родителей, я на матери — любезно отослал его к ней и отказался отвечать на остальные интересующие его вопросы. Анкетой пусть занимаются кадры, сказал я.
— У нас анкеты занимаются кадрами. Давление?
— Сто двадцать на восемьдесят.
— Пульс?
— Шестьдесят четыре.
— Задержка дыхания?
— Минута сорок.
— Сколько раз мочитесь?
— А сколько надо? Послушайте, доктор, давайте ускорим этот процесс. Как вам удобнее, так и пишите. И вам так привычнее. А мне все равно.
— Хорошо. Температура? Тридцать шесть и семь. На учете онколога состоите? Не состоит. Дерматолога-венеролога? Нет. Нарколога? Нет. Жалобы есть? Нет. Рост? Сто восемьдесят два. Вес? Восемьдесят два. Объем груди? Сто восемь. Зрение? Единица. Глаза — два. Слух? А вот слух проверим. Что-то слухов стало много. Отойдите к стенке. Отвернитесь. Нет, не для расстрела. Зажмите одно ухо. Любое. Шесть.
— Десять.
— Хорошо. Теперь другое, противоположное. Семнадцать.
— Сто одиннадцать.
— Так, слух прекрасный. Плоскостопие — нет. Язык — не обложен. Моча, ага, моча — в пределах. Желудочный сок...
— Желудочного сока много, — сказал я. — Хватит на индейку.
— Желудочный сок — выше нормы. Нужна послабляющая молочно-огуречная диета. А в остальном у вас, как у космонавта.
— Можно в космос?
Врач, не отвечая, записал, что я здоров, коэффициент анормальности составляет семнадцать процентов.
— Так, теперь прививочку и можете быть свободны. Готовьте руку, — врач стал возиться со шприцем и ампулами.
— Я и так свободен, без прививки. Вот эти трое, и дама с ребенком, кстати, тоже. Они все со мной. Предупредите коллег. Во избежание эксцессов.
Врач подумал и согласился с моими доводами. Его коллеги также не возражали. Шприцы с вакциной экономятся, только-то и всего. Хотя врач, осматривающий Сестру, недовольно пробурчал себе под мясистый нос, что всех женщин надо прививать, как деревья, чтобы приносили плоды. Он, видимо, что-то спутал.
Покончив со мной, мой личный врач вымыл с мылом руки, достал из стола «Наставление терапевта» и углубился в изучение его оглавления.
Я отшустрился раньше всех. У Бороды еще только интересовались, на что он жалуется.
— Ноги обварил. Чем-нибудь смазать бы, а то у Сестры мазь кончилась.
— Надо быть осторожнее, когда на ноги льете кипяток, — посоветовал врач. — Вот вам рецепт.
— А где я это все возьму?
— Это ваши проблемы.
— Но вы-то окажите мне сейчас хоть первую помощь, — настаивал Борода.
— Первую помощь? — эскулап нажал кнопку.
Я давно обратил внимание, что у врачей лучше всего получаются безобразные записи в медицинскую карточку и нажатие на кнопочку.
Вошли четыре санитара.
— Обмойте ему ноги и все, что положено.
Санитары сунули под нос Бороде тряпку, тот обмяк, они подхватили его за руки, за ноги и унесли.
Вторым к финишу пришел ребенок. Врач спросил, как его зовут, и, не вдаваясь больше в лишние расспросы, заполнил карточку.
Зато Сестру обследовали с пристрастием и дотошностью — она была красивая женщина.
Волосатые пухлые руки и блестящие круглые глазки не пропустили ничего: измерили пульс, давление, температуру, вес, рост, объем груди, талии, бедер, долго прослушивали легкие с двух сторон; на предмет отсутствия увеличения печени и воспаления аппендицита — клали Сестру на кушетку и, сопя, щупали обширную область возможного присутствия этих органов; на предмет отсутствия сколиоза — разворачивали Сестру к себе спиной, чертили зеленкой по позвоночнику пунктир и, облизывая губы, заставляли ее наклоняться и выпрямляться; на предмет отсутствия поясничного остеохондроза — опять клали на кушетку и, держа Сестру за пятки, поочередно поднимали ноги; на предмет изучения полной картины восстановления нормального пульса — предлагали Сестре трижды, с промежутком, присесть по десять раз. Желе тряслось, пыхтело, потело, а потом плюхнулось на стул и закрыло глаза.
— Что, гаденыш, слабо? — спросила Сестра.
Гаденыш, раскрыв рот и глаза, потянулся к кнопке.
Я перехватил его руку.
— Не надо, — приказал голос. — Никому ничего не делать.
Я выпустил волосатую руку. На ней остались белые следы от моих пальцев. Рука ударила по столу, рванула на себя ящик стола, достала таблетки, захлопнула ящик и стала сжиматься и разжиматься в бессильной ярости, как обрубок червя.
Мы оделись. Открылась выходная дверь, а через несколько секунд раздался голос:
— Десять человек — заходите!
После яркого света мы оказались в полумраке.
— Где Борода? Что с ним? — спросила Сестра.
— Здесь Борода, — послышался голос из темного угла.
— Что они сделали с тобой?
— Ничего, сволочи. Взяли и кинули, как собаку. Сначала что-то под нос сунули, как обухом по голове, но через минуту оклемался, меня парфюмерией не возьмешь! В себя пришел, когда меня свалили в этот угол. У нас больных нет, сказали, в другой раз ноги отрежем, чтоб не болел и не жаловался.
— Хорошо, что я не пожаловался на голову, — сказал Боб. — Я уж совсем было хотел сказать, что у меня от их заботы голова идет кругом.
— Да, Боб, это хорошо, что ты не пожаловался на голову! — развеселились мы. — И на энурез заодно.
— О! Я буду жаловаться на главврача! — воскликнул Боб.
— Ты лучше пожалуйся на общество охраны памятников.
— Где мой адвокат? — вопил, как пьяный, Боб, а мы, как пьяные, дико хохотали и шли на ощупь по темному туннелю.