Свист пуль путал мысли. Пули проносились над окопом, как стайки ядовитых колибри, чей поцелуй погружает в небытие.
«Колибри. Откуда в наших северных широтах колибри. Пули подобны рассерженным пчёлам, антофилам подотряда стебельчатобрюхих. Мои полковые товарищи и слов-то таких не знают. Поговорить не с кем. Можно только по…деть или доложить обстановку. Что-то ты, Данилов, раскис. Сам ведь виноват в своих несчастьях. Не надо было вы…ваться перед Милочкой. Не надо было корчить из себя героя, стучать в военкомате кулаком по столу, требовать немедленной отправки на фронт. Достучался, бля. А мог бы эвакуироваться с институтом куда-нибудь в Среднюю Азию. С другой стороны, кто же знал, что всё обернется так страшно. Обещали же вожди: малой кровью и на чужой территории. Боялся не успеть. Вот и сиди теперь в окопе, а Милочка достанется наглецу Гордееву. А как всё было мило».
Данилов вспомнил последний мирный день. Этот день Данилов провел с Милочкой Егоровой, лаборанткой отдела растениеводства. Уж месяц как Данилов признался Милочке в любви и получил заверение ответного чувства. Мила – славная девушка и настоящая комсомолка – весь день ждала от Данилова предложения. Прогулка по Невскому. Катание на лодке. Кафе. Мороженое. Данилов так и не решился, разочаровав Милочку. Он отложил объяснение на завтра, а завтра случилась война.
Чтобы отвлечься от щемящих сердце воспоминаний, Данилов нацепил на изящную трость, бог весть как попавшую в солдатский окоп, свою шапку, и поднял её над бруствером.
– Вжик, – сказала пуля, врезаясь в земляной вал.
– Фьють, – свистнула вторая, прошивая шапку.
– Пристрелялись, гады, – пробормотал Данилов, рассматривая дыру чуть повыше звезды.
Из дыры на звезду выползла здоровенная вошь, спокойная как парадная кобыла маршала Будённого, первого конника страны советов.
«Помыться бы, – подумал Данилов, грязным ногтём размазывая вошь по звезде, – третью неделю без бани. Завшивели все».
Пригибаясь под защиту бруствера, к Данилову добрался рядовой Сахно. Он прислонился к земляной стенке, с шуршанием опустился на дно окопа, схваченного первым морозом.
– Как обстановка, профессор?
Сахно был немного пьян и нервно весел.
– Пристрелялись, сволочи, – ответил Данилов. – Где ты успел принять на грудь?
– Места знать надо.
Сахно покрутил в воздухе пальцами, показывая, что таинственные места, где отпускают дополнительное водочное довольствие, не всякому доступны.
– Ты скажи мне, и я буду знать.
– Слыхал, профессор, – переменил тему Сахно, – Жуков к нам приехал. Этот упырь попьет нашей крови.
– Может брешут.
Сахно достал кисет, обрывок газеты «Красная Звезда», ловко свернул толстую самокрутку. Прикрывшись полой шинели от порывов ветра, прикурил.
– Может и брешут, – сказал Сахно, выпуская густую струю дыма, – только с какого хрена нашему полковнику приспичило бросать нас на пулемёты. Нас и так осталось с гулькин х…й.
– Так будет атака?
– Будет, профессор, не сомневайся. Сзади энкэвэдэшники поставили кордон.
Данилов поскреб щетинистую щеку.
– Заградотряд – это серьёзный аргумент.
– А то, – зло произнёс Сахно, – врежем фашистским сукам, если добежим до них.
– Дай курнуть, врезальщик.
– Курни, профессор.
Данилов жадно затянулся крепким, горьким дымом раз, второй, третий.
– Э, э, Данилов, оставь людям. Сам знаешь, – виновато сказал Сахно, принимая самокрутку, – недокурить, что бабу недопилить.
– Рооотааа! – раздался звонкий голос скрытого поворотом извилистого окопа ротного командира, молоденького лейтенанта Сергеева, единственного оставшегося в строю офицера, – проверить оружие!
Защелкали затворы. Данилов загнал патрон в патронник трехлинейной винтовки Мосина образца 1891 года. Сахно снял с плеча скорострельный немецкий карабин.
– Что я тебе говорил.
Данилов промолчал.
Положив каски на бруствер, они осторожно выглянули немного из окопа. Немцы не стреляли. Серое русское поле, низкое русское небо печально ждали смертельного боя. Даже ветерок, с утра нагонявший холод, стих, притаившись в недалёком сером лесу.
– Затихли немцы, – сказал Сахно.
– Нас ждут, – сказал Данилов.
– У тебя сколько патронов? – спросил Сахно.
– Три, – ответил Данилов.
– Возьми ещё три, – сказал Сахно, отдавая Данилову патроны.
– Спасибо, Виктор.
– Сочтемся на том свете.
– Рооотааа! – звонко кричал лейтенант Сергеев, – приготовиться к атаке!
– А ты ничего, Данилов, хоть и профессор. Другие по штабам прячутся, а ты с нами.
– Рооотааа! – задиристо и одновременно испуганно выкрикнул лейтенант, – в атаку!
Он первым выскочил из окопа. Поднялась жидкая цепь. Немцы не стреляли, выманивая русских подальше от спасительного окопа.
«Мало нас, – подумал Данилов, на бегу окинув взглядом цепь, – из роты хорошо если взвод наберется».
Лейтенант Сергеев пробежал тридцать метров. Он развернулся вполоборота к солдатам, плакатно поднял пистолет, словно красуясь перед командиром дивизии и командующим фронтом, которые из блиндажа за кордоном в бинокли следили за гибелью русских людей.
– Где артиллерия? – отрываясь от бинокля, спросил Жуков.
– Товарищ генерал армии, – побледнел полковник, – снарядов нет. Я докладывал.
– Я тебя, сука фашистская, спрашиваю: где твоя артиллерия?
– Товарищ генерал армии…
Жуков едва заметно кивнул. Сзади подскочили и заломили руки полковнику-вредителю два молодых, веселых энкэвэдэшника.
– Расстрелять предателя, – бросил Жуков, снова поднимая бинокль к глазам.
– За Родину! – кричал лейтенант. – За Ста… – немецкая пуля оборвала крик лейтенанта Сергеева.
Немцы немного замешкались с началом уничтожения живой силы, и плотным огнем пытались они наверстать заминку.
Данилов выстрелил на бегу, перезарядил, выстрелил, перезарядил.
Затарахтел пулемёт, срезая правое крыло атаки.
Над вражеским окопом поднялся немец с гранатой в руке. Данилов выстрелил, не целясь. Немец, взмахнув руками, упал в окоп. Раздался взрыв. Он выбросил из немецкого окопа конус окровавленной земли.
Другая граната подскочила, ударившись о мерзлую землю, и взорвалась. Горячий и острый осколок вошел Данилову в живот. Хватаясь за рваную рану, он упустил винтовку, упал на стылую землю и замер, подогнув коленки.
Рядом лёг рядовой боец Сахно. Осколками ему снесло полголовы.
Первые розовые снежинки, кружась, тихо ложились на пожухлую траву, на мертвое лицо Сахно, на его белые, ещё теплые мозги.
Очнулся Данилов от резкой боли. Перед его взором проплывало небо, затянутое серой пеленой. Небо качалось из стороны в сторону, из стороны в сторону, из стороны… В одном месте пелена протаяла. В проталину заглянуло желтое солнце, похожее на французское мыло. Перед самой войной Данилов видел французское мыло в гостях у сотрудницы, близкой к артистическим кругам. Оно пахло другой жизнью, без вредителей и по животному жестоких партийных собраний, без субботников и въевшегося в кожу страха. Мыло пахло беспечностью и солнцем. Так, наверное, должны были пахнуть таинственные бирюльки, ненавидимые вождями.
В тот вечер Данилов познакомился со знаменитой поэтессой. Она читала свои стихи. Темные строки тревожили душу. Анна Андреевна роняла слова, как густые капли крови капали в тишину.
Идущая первой санитарка, споткнулась, резко дернув носилки. Данилов застонал.
– Тише ты! – прикрикнула на неё пожилая санитарка.
– Я нечаянно, Лидия Сергеевна, – оправдывалась молодая санитарка, – нога подвернулась.
– Стой Валя, – приказала Лидия Сергеевна, – опускай носилки. Что-то ему нехорошо.
«Данилов, – сказало солнце, в одно мгновение превратившись из мыла в милое личико Милочки Егоровой, – ты, наконец, решишься сделать мне предложение».
«Да, да, – хотел сказать Данилов, – я сделаю предложение. Вот только соберусь с силами».
Он собрался с силами и последним протяжным вздохом выдохнул свою душу навстречу солнцу.
– Отмучился, сердешный, – сказала Лидия Сергеевна, отстраняя ухо от губ Данилова.
– Что он говорил? – спросила Валя.
– Бредил он, – пожала плечами Лидия Сергеевна, – то ли мыло просил, то ли Милу какую-то звал, – она размашисто перекрестила Данилова. – Бери его за ноги, Валя.
– Лидия Сергеевна, – испуганно шептала Валя, – неужели мы его здесь оставим.
– Эх, девочка, – тяжело вздохнула Лидия Сергеевна, – мы должны в госпиталь живых приносить, вон сколько их ждут нас на поле. О мертвых пускай господь печётся, – легким движением она закрыла Данилову пустые глаза. – Может найдутся добрые люди, похоронят его. Прости нас, солдатик.
Шел ноябрь сорок первого года. На волоколамском оперативном направлении происходили бои местного значения.