- Рома, я хочу поговорить с тобой, - мама зашла на кухню, где я пил кофе.
- Надеюсь, не о том, что мне нужно делать с собой?
- Нет. В общем, вчера я ездила на нефтезавод, где когда-то работала, ну ты знаешь. Встретила подругу. Мы с ней в одном цехе трудились. Разболтались, значит, о том о сем. Ну, так вот, она еще там работает, ты представляешь? Это сколько же лет прошло, уму непостижимо. Конечно, она теперь на пенсии и должность у нее скромная, но…
- Ты что-то хотела мне сказать.
- Ну, так вот…забыла, о чем думала-то. Вечно ты перебиваешь меня, с тобой все на свете позабудешь.
- Встретила подругу, и что она?
- Ну, так вот, скоро заводу сорок лет исполняется, и по этому поводу, говорит, хотят выпустить юбилейную книгу. Такую большую, красивую, с фотографиями, где была бы отражена вся история завода. Так вот, в их музее, а у них есть музей в главном корпусе, серьезно готовятся к праздничным мероприятиям. Он уютный такой. Помню, когда была там однажды…
- Есть музей, я понял, и…
- Да. В общем, они набирают сотрудников для составления памятной книги. Если хочешь, то сходи, может, заинтересуешься. Работа, правда, временная, всего на четыре месяца. О тебе я уже рассказала, они в курсе. Сказала, что ты можешь и не согласиться, потому что сам себе на уме, такой упрямый, своевольный, но все же. Это лучше, чем на диване валяться, в телевизор пялиться и…
- Временная работа, понял. Ты не поверишь, но я действительно туда съезжу, - неожиданно для нее сказал я.
Добираться до завода лучше всего на трамвае. Его запустили в нашем районе только с одной целью, для перевозки рабочих. Даже трамвайное депо сделали цехом индустриального гиганта. Несмотря на то, что завод расположили за чертой города, и гектары земли отделяли его от жилых кварталов, к нему семимильными шагами приближалась другая обитель человека – кладбище. За последние десять лет оно стремительно разрослось, окончательно выбрав в спутники не город, а родственную по духу опухоль, только доброкачественную.
Когда же я стоял у проходной в последний раз? Когда поездка до конечной остановки считалась геройским поступком, равносильным полету на луну, или будучи уже подростком? Да, в последнем классе школы. Тогда все мальчишки старших классов обязаны были раз в неделю отрабатывать часы на предприятии. Такая повинность называлась дополнительным обучением. Где-то дома у меня до сих пор лежит корочка слесаря второго разряда, как диковинное доказательство, что это был не сон.
Если спросить первого попавшегося трудягу, какой самый лучший рабочий день недели, то он, не задумываясь, ответит – пятница. Для меня таким праздником был вторник. Особенно тот из них, в котором выдавали зарплату, целых пять рублей. На кровные деньги можно было пять раз сходить в видеосалон, или часть отложить и за год накопить на очки в виде капли, как у Сталлоне. Куда еще их тратить? Можно было взять видеокассету в прокат, и в тот же вторник завалиться к другу на просмотр, ведь на заводе мы работали только до обеда, и до прихода родителей приятеля оставалось шесть часов. У него заварить чай, опустошить буфет с печеньями и прильнуть к экрану с гнусавым голосом переводчика. Потом беситься, подражая Арнольду или Брюсу Ли, и выпрыгнуть на улицу, чтобы покататься на скейтах у дома культуры.
А приближающееся вдохновение начиналось за день до праздника, потому что в понедельник я не думал об уроках, как и рабочий о станке в пятницу вечером. Тогда появлялась радость. Это слово еще присутствует в энциклопедиях. Даже в русских, что удивительно. Оно не исчезло, как тысячи ему подобных из словаря Даля. На шагреневой коже языка для него пока остается место. Радость. О ней теперь знают только дети и старики, ведь ребенку достаточно одной конфеты для счастья, о которой он вспомнит только в шаге от могилы, потратив десятилетия на строительство оберточной фабрики.
Длинное, нескончаемо однообразное бетонное ограждение гиганта растянулось вдоль дороги. Все такое же серое и мрачное. Когда-то работа за ним считалась престижной и уважаемой из-за больших зарплат и дефицитных товаров, продаваемых по дешевке. Так было в те переходные времена, когда школьник мог мечтать только о пустяках, недоступных простому человеку. Впрочем, и сейчас ситуация мало изменилась. Это же нефть! Я вспомнил, как на завод завезли крупную партию кроссовок «camel», и распространяли их по бросовой цене только среди своих сотрудников. На проходной они стоили уже в три раза дороже, или одну зарплату моей матери. Однажды знакомый одноклассник пришел в таких кроссовках в школу. Он был из обеспеченной семьи, ведь его родители работали на «золотоносном» предприятии. Я очень хотел «camel». Я просто мечтал о них: белых, баскетбольных, к тому же с цветным лейблом. Коробку с обувью можно было держать в руках с таким же трепетом, как и яйцо Фаберже. Я не только мечтал, а завидовал счастливчику почти черной завистью. В первый и последний раз. Даже странно как-то: прошло больше десяти лет, а это ощущение у меня ни разу не возникало вновь, хотя сейчас я испытывал в нем потребность.
Трамвай остановился у главного входа. За оградой, чуть в глубине, блистал свежей отделкой административный корпус здания. Все же здесь кое-что изменилось за последние годы. В просторном помещении на последнем этаже меня встретил мужичок лет шестидесяти. В однотонной рубашке, безрукавке и простеньких очках – он походил на интеллигента или советского инженера. Посмотрел на меня оценивающе и указал на стол, заваленный пачками газет, с которыми мне и предстояло работать. Маленький, видавший виды клерковский стол выделялся на общем фоне музея как цветное пятно на светлой сорочке. Рыжеватый, съежившийся, он казался анахронизмом в холодном черно-белом окружении комнаты. Строго говоря, это был просторный зал, где сотрудники, в количестве шести человек, могли бы свободно играть в боулинг.
- Послушай теперь меня внимательно, - обратился ко мне мужичок, снимая очки. – Работа у тебя будет несложная, если вникнешь, что следует делать. Мы дадим связки заводской газеты «Нефтехимик», начиная с первых выпусков. Ты должен будешь их просмотреть и найти повторяющиеся материалы. Понимаешь?
- Пока еще нет. Мне нужно прочитать все статьи и отсеять их по смыслу? Но они же написаны про одно и то же.
- Нет. У нас есть список тем и фамилий, которые будут задействованы в книге. Я тебе их предоставлю. Ты отсортируешь те номера газет, где они упоминаются. Их много. Далее, проанализировав результаты, ты должен будешь предоставить мне перечень тех номеров, в которых известные фамилии появлялись несколько раз.
- Это,…то есть нужно найти номер газеты, в которой одна фамилия встречается несколько раз? – мои глаза скатились куда-то вправо, а лоб наморщился.
- Нет, – он ухмыльнулся. – Ты должен искать несколько номеров газеты, в которых есть одна фамилия.
- А-а-а, - я понимающе кивнул.- Но на чтение одной газеты уйдет много времени. Выцеплять имя из кучи слов…трудоемкая работа.
- Да нет же, - он начинал злиться. - Читай только заголовки и следи за фотографиями, на которых герой может засветиться.
- А если статья не про самого ударника, если он упоминается в ней вскользь, и я случайно обнаружу там его фамилию, мне нужно отмечать такую газету?
- Нет, не надо, - уставшим голосом ответил мужичок. Потом глубоко вздохнул и также тяжело выдохнул. – Ничего, в процессе работы разберешься.
- Сделаем шестимесячник за три месяца!!! – кто-то громко выкрикнул лозунг.
- Типун ему на язык, – сказал интеллигент, и я повернулся к человеку средних лет, состроившему грозное лицо. - Это наш журналист. Работает здесь два месяца, собственно, как и все мы над проектом. Ладно, газеты у тебя на столе. Приступай к работе.
Передо мной лежали четыре страницы бежево-серого издания, потемневшего от времени. Как и сам завод. Всего два листа с непритязательным названием: не «Мир бензина», или «Вселенная нефти», а какой-то «Нефтехимик», с эмблемой сурового рабочего в каске и спецовке. Я стал перелистывать газету. Шестидесятые годы. Встречаю обилие информации о введении в строй нового оборудования или прогрессивной установки, с фотографиями каркасов зданий и железных конструкций непонятного назначения. Внизу подпись, что на этом месте будет современный и передовой цех. Далее натыкаюсь на бетонные блоки с торчащей арматурой и экскаваторы с гладиаторским забралом. Это будущая лаборатория, о которой Менделеев в царской России мог только мечтать.
Семидесятые годы. Листы газеты заметно посветлели. Появляется много снимков с передовиками. Что ни картинка – то шедевр. Смотрю на один из них, где при тусклом освещении около стола сгруппировались пять человек, похожих на заговорщиков. Один из них указательным пальцем показывает на карту. Второй, нагнувшись к столу, выглядит очень задумчивым, обхватив ладонью подбородок. Третий, со слесарным ключом, пытается вникнуть в план своих старших товарищей. У четвертого в руках кувалда, он полностью доверяет своим братьям по труду. Пятый почему-то держит лопату. Внизу подпись, что бригада Лопухова обсуждает серьезный проект ударных работ. Смотрю и хочу верить, что каждый день для них как бородинское сражение, и они не хуже Кутузова осознают важность для страны монтажных или слесарных работ. Однако понимаю, когда прозвучит слово «снято», они едва удержатся на ногах от смеха. Но постановочный снимок для кого-то делался, ведь кто-то верил? Может быть, тот рабочий на другой фотографии, который стоял на лестнице вышки и, приложив ладонь ко лбу, смотрел вдаль. Он словно говорил: какие просторы, как хочется перевернуть здесь все вверх дном. Вряд ли его младший коллега с гаечным ключом, находившийся чуть ниже, который прошептал бы: когда-нибудь и я построю чудо. Так мог думать его товарищ несколькими ступеньками выше. Вонзаясь взором вдаль, он ухватился за металлические перила, как будто утверждая: я сделаю это, потому что все уже исполнено.
Семидесятые. Как много мелькает цифр на страницах. Увеличение всего и вся: добычи, переработки, отгрузки. Особенно в сравнении с тринадцатым годом. Нефтезавод рос, словно фондовый рынок, и перевыполнял план. Кто-нибудь понимал космические семизначные числа, когда простой рабочий руководствовался только трехзначными, умещавшимися в размер зарплаты? Заголовки статей трогали, выбивали слезу, или заставляли улыбаться. По крайней мере, сейчас. А тогда…
Я вдруг вспомнил о том, что мои родители несколько лет отработали на этом предприятии. Всего несколько черно-белых фотографий моей матери отложились в памяти. На одной из них она сидела на лавочке около цеха рядом с подругой: молодая, красивая, с распущенными черными волосами, спадавшими на темную спецовку, подпоясанную ремнем. Вытянув ногу, в кадре отпечатался след протектора ее высоких ботинок, похожих на берцы. Стильно. Как ни странно, именно такая рабочая одежда очень подходила ее стройной фигуре, а не платья, скроенные из деревенских штор, которым дали эффектное название - винтажное. Искренняя улыбка, появившаяся, видимо, в результате уловки фотографа, могла обезоружить любого человека. Второй снимок являл пример классического заводского группового портрета: рабочие стояли в рамке из громоздких труб цеха, обвивавших со всех сторон коллектив, как орнамент. На дальнем плане фотографии мама мало чем отличалась от своих товарищей, и все же: вместо каски, как у всех, на голове у нее повязан платок. Интересно, какого он цвета? Пролетарски-красного, или уныло-серого? Конечно же, второй вариант. Алая косынка, как флаг в фильме Эйзенштейна «Броненосец Потемкин», мог провоцировать язвительных рабочих. Над ней бы посмеивались и подтрунивали, но без злобы. Сейчас же, на волне ретро стиля, ее фотография не сходила бы со страниц «Нефтехимика».
Маму легко можно представить в этом платке и сегодня, идущей в церковь. Вот она приходит домой, снимает его и садится у телевизора. Затем берет трубку телефона и разговаривает до самой ночи. Так она заполняет пустоту, образовавшуюся много лет назад после смерти моего отца. Она могла потом связать свою жизнь с другим человеком, но не сделала этого, хотя имела полное право. Я вспомнил про серебряное кольцо, которое в знак искренних чувств подарил ей тот самый другой человек. Одно время он был вхож в наш дом, и дело даже шло к образованию новой семьи. Мама сначала носила кольцо, но потом сняла. Почему? Потому что была равнодушна к нему? Может мы, два ее малолетних сына, стали причиной перемены, или настоящая любовь, еще теплившаяся к мужу. Я не верю в последнее предположение, ведь жизнь с моим отцом была невыносима, и ничто не могло спасти его. Не исключено, что впутались христианские мотивы, умеющие ловко стращать и запугивать. Они имели на нее сильное воздействие. В церкви маму можно было назвать идеальной прихожанкой. Поэтому, наверно, к ней часто поворачивалась удача, с какой-то удивительной легкостью, как бывает только с детьми, ведомыми чистыми помыслами. Так, случайно, она нашла мне эту работу. Люди тянулись к маме, доверяли ей, хотя искренность, рассчитанная на понимание, иногда становилась губительной для нее самой, что нетрудно представить. Но теперь она садилась каждый день перед телевизором и смотрела пылкие страсти в сериалах, уже не вспоминая о серебряном кольце. Все в прошлом, все, что возможно, уже произошло, ведь ей больше пятидесяти лет. По деревенским представлениям, а значит и ее тоже – это глубокая старость, которая оставляет время только для мыслей о состоянии здоровья и смерти, и приготовления к ней могут длиться десятилетиями.
Отец. Он недолго проработал на заводе, и никаких фотографий этого периода жизни не оставил. Но ему удалось достигнуть главного – получить настоящую, отдельную двухкомнатную квартиру. Пускай она располагалась на первом этаже, и называлась хрущевкой, но все же не коммунальным бараком. Что он делал на предприятии, человек с высшим образованием? Вряд ли стоял у станка. Но когда отец выходил за проходную, как и сотни других рабочих, его, наверно, одолевала тоска. Это легко было представить: весна ли, зима ли, но за стенами гиганта его ждал промозглый город, семья и вечно орущие дети. Дома не лучше, чем в цехе, и желания начинали опережать мысли, погружая в граненый стакан. Вот и красный трамвай появлялся вдали, зазывая посетить район зеленых фонарей. У него появлялась улыбка, ощущение радости. Он прыгал в битком набитый вагон и ехал в бордель, где пивные кружки заменяли женщин. До следующего дня он забывался, а затем круговерть повторялась заново. Утром десятки похмельных мужиков ехали в трамвае, перегаром свисая над осунувшимися женщинами, привыкшими ко всему. Отец был в их числе. На заводе начинался дубль первый, или однообразная работа. Она сравнима с чтением магических заклинаний, или камланием под звуки жужжащего станка. Человек впадал в транс, переносящий его во времени. Если рабочий правильно подходил к медитации и автоматизму в действиях, то мог достигнуть вершин, недоступных йогам. Он получал главное – отсутствие мыслей. Постоянная практика в предметной отвлеченности на десятилетия приковывала его к станку. Когда заканчивался рабочий день и трудяга выходил на улицу, ему уже тяжело было избежать второго дубля забытья, веселящего.
Я отложил в сторону толстую связку, и взял газету из другой кипы. Восьмидесятые годы. Чем новое десятилетие отличается от старого? Те же заголовки, похожие фотографии, даже фамилии одни и те же. Изменился только порядок чисел. Кажется, нолей стало больше. Вижу критику в заглавиях, цифры падают. Звучат требования исправить и улучшить. Как будто на бирже кризис. Вот один из передовых бригадиров перевыполняет план, явно чувствуются плоды хозрасчета. За ним непременно устремятся остальные. Все наладится.
- Эх, хороший чаек, - услышал я сзади приближающиеся шаги журналиста, отхлебывающего из дымящейся кружки. – Какие новости из счастливого прошлого?
- Обстановка нестабильная. Но лопата и труд – все перетрут, - сказал я, всматриваясь в фотографию передовика на фоне пожарного щита.
- Ага. Безопасность на предприятии – это ответственнейшая задача всего рабочего коллектива, - обратил он внимание на снимок. – А ты знаешь, почему в Советское время лопаты на пожарных щитах были дырявые, а ведра – конусовидной формы?
- Нет.
- Чтобы не украли. Предметы, которые плохо лежат или висят, должны иметь хорошего хозяина. Хоть у тебя десять лопат на даче, еще одна не помешает. Поэтому инструменты намеренно портили, или делали неудобными для пользования, как ведра.
- Да ну?! – мое лицо приняло удивленный вид, словно у пятнадцатилетней девочки, которую охмурил интеллектуал-ловелас.
- А еще…
- Займитесь лучше работой, - послышался настойчивый голос из другого конца зала.
Наверно, этот болтун с кружкой в руках был хорошим журналистом, если умел взглянуть на обыденные вещи с другого ракурса, искажая их на свой лад. Хотя понятно, что в его примере предметы изготавливались не просто ради экономии материала, или желания обмануть дурные русские привычки, а банально из практических целей. Но слова из уст журналиста звучали интригующе и эффектно, во всяком случае, первые пять минут беседы. Потом разговор приедался, в ушах начинало звенеть, и невольно хотелось отвернуться.
- Зачем ты устроился сюда на работу? Тебя бы взяли в любую хорошую газету, - спросил я.
- С такой зарплатой, как здесь? Покажи пальцем на такую газету, – его кружка даже не дрогнула, а мне захотелось указать на «Нефтехимик». – Вот видишь. Все мы работаем ради денег. Сколько тебе платят?
- Точно не знаю, где-то около…
- И мне тоже неплохо. Вон сидит наш компьютерный гений, - он показал на стол, нашпигованный техникой. За ним ковырялся человек, погруженный в себя. - В крупном издательстве работал дизайнером-верстальщиком. И что же? Там экономят на таких спецах, а здесь ему платят почти в два раза больше. Вывод напрашивается сам собой.
Мне неудобно было говорить о зарплате. Меньше меня не получал никто. Тем не менее, она оказалась выше, чем в любом другом опробованном мною месте. К тому же, здесь мне просто нравилось. Так могло продолжаться и дальше, но ровно через месяц к моему разгруженному столу подошел мужичок-интеллигент и сообщил, что со своими обязанностями я справился, что я молодец, но больше они в моих услугах не нуждаются. Журналист все же накаркал. Я перевыполнил план, досрочно завершив работу в сжатые сроки. Вот дурак. И зачем я торопился, если они, конечно, не врали об истинной причине увольнения.
Оставалось только получить зарплату. Я подошел к окошку с вывеской «Касса», и невольно пригнулся, чтобы взглянуть в святую святых. Женщина, не обращая на меня внимания, взяла паспорт и сверила со своим списком.
- Что-то фамилия знакомая, – она внимательно посмотрела на меня. – Твоя мама, случайно, не работала на заводе?
- Да, было дело.
- Передавай ей привет от Валентины. Эх, поболтать бы с ней. Давно не виделись. Ну да ладно, - она опять сосредоточилась на бумагах. – Ой, а что у тебя зарплата такая маленькая?
- Столько начислили. Так вышло, - извиняющимся голосом сказал я.
Этих денег мне хватит на несколько месяцев. Их достаточно даже, чтобы потратить на внеплановые развлечения. Когда я вышел из здания, за бетонными стенами меня встретила мартовская слякоть, размазанная по длинной железной дороге. На горизонте не было видно ни красного трамвая, ни десятков ожидавших рабочих.