Стихи были почти что рваными,
Я бы даже сказала - просторными.
И этот человек - испорченный, разбитый. А ты все только -
По кусочкам собирать.
Слышно почти беззвучное тиканье часов на противоположной стене. Я читаю твои письма, но пальцы дрожат, и я не могу ответить. Карточный домик развалится по частям, еще до того дня, как я успею купить билеты: люди, которым придется смотреть в глаза кажутся большим роем муравьев - все такие одинаковые, схожие, друг на друга похожие, безымянные - мне не хочется знать их имен.
Мне бы всеми силами хотелось избежать встречи с тобой, я сломаюсь, переломлюсь пополам, как и раньше, при виде твоих глаз, вспоминая точную температуру твоих губ. Я уже разучилась правильно ставить запятые в тексте, который невольно выходит из сознания, разреженным шепотом из моих губ, пока я сплю. Сны почти что не запоминаются, я перечитываю старые дневники, и мне становится страшно снова вести упрямую летопись пустых резмелованых дней - все так точно случается после, что становится невыносимо, будто бы я сама пишу свою жизнь - страницу за страницей, а происходит все совсем потом - когда от этого хочется бежать и скрываться. Если так пойдет и дальше, и все, что когда-то намечталось, резервировалось на бумаге - сбудется, то мир превратится с сущий хаос, где люди склеятся лицами, будто бы это пластилин, и я потеряюсь в этой неизвестности: я тебе в ней совсем скоро не найду.
Ты, несмотря на мое упрямство и сопротивление самой себе, стал каким-то особенным в череде этого кукольного театра: я, быть может, не совсем здорова, и мне стоило бы чаще промолчать, чтобы не задевать себя своими глупостями, всплесками и каверзами, но отклонить эти мысли в сторону, сделать вид, что они мне совсем безразличны - невозможно, сложно для меня. Это приговор?
Приговор любить, как в этих старых стихах написано - одного тебя, о ком я писала до, и о ком обязательно напишу после, твои эти черные волосы, всамделишные, как я писала - цвета вороного крыла, других таких ни у кого не было, твое большое тело, хотя мама всегда говорила, что мне нравились худые, субтильные мальчики, а ты вон какой получился их моих стихов - большой, мягкий и совсем добрый, не злой, какими другие были - вышел будто бы из под пера моего, сам по себе сформировался, вырос, образумился, и так случайно очутился со мной в одной маленькой комнатке, будто бы я сама себе тебя наколдовала.
И вот так в этих стихах, как писали, суждено мне было тебя и до и после искать по пристанищам чужаков - хотя каждый раз я всецело себя отдавала, почти что без остатка, душу наизнанку выворачивала, как будто кладезь, обильный и неисчерпаемый источник в каждое тело вкладывала, думала - это волшебное зелье, оно растопит чужих людей, и станут они тобою, из колдунов снова прекрасными принцами, хотя! какие мне принцы! богатырями! А они все не расколдовывались! Не расколдовывались! Оставались такими же - почти что черными, смешными, наигранными, а ты где-то в других местах пропадал, но я, как на себе чувствовала - от тебя тоже отрывался кусочек души, каждый раз, когда я тебя не узнавала, каждый раз, когда других за тебя принимала, кусочки отрывались, а мне оставалось все меньше.
В поисках спасательной ветки, появлялись люди, которые не просили им ничего объяснять, люди, к которым не обязательно было возвращаться - пришел, надломил кусочек и снова в путь, мне казалось вот так вот и соберу я гору этих кусочков и все твое верну тебе на место: залатаем мы твои отщипанные ранки, зашьем и мою и твою душонку, сначала по отдельности, потом вместе их сошьем, и будет вот так вот - одна целая душа, полная любви и гармонии: что-то будет свое, что-то чужое, но со временем все это сольется в большое мерцающее пятно, которое согреет меня твоими руками ночью, а потом станет маленьким теплым комочком у меня под сердцем: я бы и именем его твоим назвала, только он еще нерожденный, не склеенный, почти что пластилиновый, маленький совсем.
Стихи становились корявыми, я искала тебя в своей прозе и каждый раз находила ощипанных ворон - здесь ворона! там ворона! а чтобы целая стая воронья из твоих волос - нигде! пропало, разлетелось воронье! ищи, свищи! искала между строк - не находила; в угрюмом одиночестве, которое сама же себе у тебя на коленях вымолила, сводило с ума - не писалось, не сочинялось, жизнь вокруг стала мерзкой от обилия пластилина и людей, которые сами кусками отрывали и после себя оставляли кусочки - оторванные, ненужные, изношенные совсем. У кого-то волосы были цвета пшеничного, у кого-то глаза почти что забирали в плен, а были и такие - совсем простые, которые на прощание целовали в лоб, а потом так тихо - неслышно совсем - уходили, бежали тоже, как и я - искать недостающие кусочки. Вот она такая и была, у нас, у людей глупых - химия, физика и биология: свое все растеряли, так по чужим углам шли искать: строй материалы, ниточки всякие, сосудики и капилляры, у кого что находили, не замечая, что пока собираем паззл, сами себя на полках чужих, в ладонях и на губах оставляем, и что почти же ничего не остается - только разверзнутая на сотни частей душа, пустая, почти что свистящая, надорванная, разорванная изнутри: кто где похватал, кто откуда надкусил, а мы - такие влюбленные в свое одно, не заметили. И в чужих руках оказывался наш же пластилин, красный цвет мешался с синим, желтый становился грязным от коричневого, белые цвета становилась неузнаваемыми от ярких, слепящих глаза красок, и каждое утро на улицы городов выходило все больше разноцветных уродов - у каждого то там пятно не своего цвета, то сям - поди разберись, где чье - миллионы цветов и оттенков, а каждый ведь еще и не только свое ищет, но и чье-то - особенное собирает, чтобы на место вернуть, где пропало, вклеить и зашить - вот такие вот разворованные, сами же наворовавшие ходили пластилиновые фигурки. Самих себя не узнавали в зеркалах, а потом все цвета стали черными и белыми, кое-где серыми, и все совсем перемешалось, обесцветился мир, глаза наши перестали различать краски - потерялись ниточки, где какой цвет, где у кого надрезали и куда снова пришивать - не поймешь. Я, как и ты - стала дальтоником, но пока еще не ослепла. Все стало мутное, однообразное, вот до чего мы своими поисками довели себя - так теперь и живем, самих себя не узнаем, от самих себя бежим, смешиваем, до тошноты, эти кусочки - черные, белые и серые - а свое все никак не найдем, некогда нам - умаялись.