Я стоял с Мишей на перроне вокзала и ждал электричку. За несколько часов с одной пересадкой мы должны были добраться до Ярославля. Решение приняли только вчера, второпях. Сидели в городском парке, когда неожиданно Миша предложил съездить на футбольный матч. У меня совсем не было желания искать острых ощущений, хотя принимать участие в подобных вылазках доводилось и раньше. «Сейчас не время», - сказал я. Мише требовалась компания, поэтому он привел последние доводы, чтобы уговорить меня: «Год пройдет, а вспомнить будет нечего, - убеждал Миша. – Лето без выезда – считай, сезон насмарку». И то верно. Я нуждался в разрядке, потому что последние события походили на бег по кругу, оттого и согласился.
Мишу можно было понять. Он работал в сельской школе преподавателем. На такой шаг ему пришлось согласиться, чтобы избежать службы в армии. Пять лет без права уволиться. Пять лет, стоящих года в погонах. Но особых предпочтений в выборе рода занятий он не выказывал, как и амбиций. Все, что он желал – поскорее уволиться и найти в городе непыльную работу с нормальной зарплатой, какую все получали. Мише еще повезло, что сельскую школу для отбытия повинности он нашел недалеко от центра, всего в сорока минутах езды на автобусе, а не в глухой деревне приграничного района. Тогда Миша поселился бы в избе на деревянных ножках, ходил в фуфайке и резиновых сапогах, ел гороховый суп и куриные яйца, да умывался колодезной водой. Раз в неделю посещал отеческий дом. Романтика. А сейчас он жил в городе, вставал рано утром и ехал на автовокзал. И когда я представил, что каждый день в классе его встречали улыбчивые крестьянские дети, то для меня стало очевидным, почему Миша в последнее время все чаще принимал участие в футбольных выездах: только там, на фанатских секторах, можно было выплеснуть накопившуюся злобу.
В этом увлечении виделась своя, особая притягательность, которая стала для многих частью обыденной жизни. Иногда хотелось плюнуть на все, окунуться в поток попутного течения, оказаться единицей какого-нибудь массового движения, не знающего тормозов и границ. Фанаты могли дать такую пугающую свободу и силу, выраженную простыми понятиями: никакой двусмысленности, никаких компромиссов с заклятыми врагами, или беззубой политкорректности. Есть только одна градация: свой – чужой. Твой клуб – твоя религия. Атрибуты клуба – твой фетиш. Цвета клуба – это тон одежды, заменяющий национальный триколор. За него можно пострадать, или пойти в крестовый поход, о котором будут слагать легенды. В нескончаемых сражениях боги бьются на футбольном поле, а их армии за несколько часов до матча выявляют сильнейшего где-нибудь у станции метро или в лесопосадке. Радость победы – это и твоя радость. Поражение команды – общее для всех. Оно отпечатается той болью, которая делится на каждого. Потому что ты не одиночка, а часть от целого. Ты – частица хоть какого-то смысла, если он существует. Ты нужен потоку, ты не изгой. Растворись в нем. Это же самое естественное желание для человека.
Мы ехали в электричке по пути в Ярославль, когда мысли оборвал шелест пакета, который Миша теребил на коленях. Он все не мог решиться, приступать ли к полднику. Аппетитные бутерброды с салом, колбасой, сыром и маслом раздражали его нюх. Колбаса и сливочное масло на белом хлебе – трудно сочетаемые продукты, напомнившие мне детство. В те призрачные годы я частенько околачивался во дворе, играя с соседскими ребятами. Почти каждый день вечером, после ужина, из подъезда выходил упитанный мальчик с жирным бутербродом. Он не торопился принимать участия в баталиях, потому что его щеки заполняли молочно-мясные сэндвичи. Отношение к нему зависело от моего желудка - голоден я был или сыт. Но мальчик всегда отчаянно сопротивлялся, начинал ныть, когда кто-нибудь посягал на его добро, и раз за разом убегал домой, подгоняемый улюлюканьем. Колбаса и масло – атрибуты советского достатка. Миша заглянул в пакет и решил не торопить события. Впереди еще был вечер. Впереди нас ждала пересадка на другую «собаку», на одной из тех станций, которые забывают отметить на картах. Мы специально рассчитали поездку таким образом, чтобы добраться до Ярославля ночью, за день до игры. Подобный маневр давал шансы избежать облавы по прибытии, и оставлял еще время осмотреть город и искупаться в Волге.
В вагоне собралась разношерстная публика. Так казалось, потому что треть пассажиров ехала «зайцами», нацелившимися на матч, как и мы. Платить за «собаку» - это верх безрассудства. В большинстве случаев контролеры, увидев толпу фанатов, просто проходил мимо. Себе дороже выходило. По второму сценарию, проверенному на опыте, доводилось бегать от них по вагонам. Во время остановки «заяц» выбегал на платформу и мчался в обратную сторону, заходя в тыл кондукторам. Сложнее приходилось, когда они шли с двух сторон, а до ближайшей станции путь был неблизкий. В таких ситуациях, при неминуемых встречах, на них сначала не обращали внимания, игнорировали, а потом, убедившись в непреклонности намерений, в складчину собирали немного мелочи. Получив клок шерсти с овец, контролеры успокаивались и шли дальше.
Миша толкнул меня в бок, увидев знакомых в другом конце вагона. Мы пересели к ним. Он едва их знал по одному из выездов, но встрече был рад. Появился повод обсудить предстоящий матч и фанатские слухи, в которые я не стал вникать, а больше озирался по сторонам. «Карлики» в цветах клуба громко шумели и прыгали по незанятым деревянным скамейкам. То тут, то там гремели пустые пивные бутылки. Все чаще воздух раздирали «заряды». К нам подошел высокий костлявый парень и сел с края скамейки. Он производил впечатление человека, которого только что выпустили из тюрьмы. Жилистые руки и угловатое лицо в форме черепа вызывали недоверие или, по меньшей мере, настороженность. На кого мог быть похож человек, у которого черные волосы и карие глаза бывалого мужика сочетались с выступающими скулами. На боевика, или террориста? Однако манеры выдавали в нем типаж совсем другого склада: его меланхоличная, растянутая речь сочеталась с расслабленностью или даже стеснительностью. Как будто он устал от тяжелой работы, или находился под воздействием наркотиков. Но больше всего привлекла внимание другая особенность: на тыльной стороне его ладоней были наколоты нацистские татуировки в виде орла с распростертыми крыльями, держащего когтями венок с маленькой свастикой и эмблемы СС.
- Ты по правой теме? – спросил Миша.
- Да, точно. Просто нравится мне эта движуха, всегда уважал ее.
- Одно дело – говорить, другое – набивать татухи. Это не просто слова, а скорее заява.
- Ты правильно понял, что я не только об этом болтаю, - он задрал горлышко своей старой черной майки, за которой виднелась крупная свастика на правой стороне груди. Параллельно ей, на левой части, была вытатуирована руна одал.
- Сам откуда будешь? – поинтересовался Миша.
- Из Нижнего Новгорода.
- Случайно не на матч едешь?
- Точно. Еще около вокзала заметил, что собираются серьезные ребята. Думаю, было бы неплохо присоединиться. Мы же в одной связке. Не правда ли?
- А что это ты вдруг…ну, не за свой Локомотив болеешь?
- Вспомни, где они сейчас находятся. В принципе, какая разница, за кого болеть. Я много катаюсь, и за ваш клуб тоже. Главное, что компания хорошая подобралась. Мне с вами интересно. Родных по крови везде найдешь. Вот, хочу сравнить ярик со своим концлагерем. Говорят, что это второй город омоновск после моей родины, так сказать. Надо убедиться самому.
Состав несколько раз дернулся, замедлив ход. Он приехал на маленькую и неприметную станцию, служившую перевалочным пунктом. Здесь надо было пересесть на другую электричку, которая ближе к ночи привезла бы нас в Ярославль. Мы вышли. На разных концах платформы, разогретые пивом, кучковались группы фанатов, терпеливо поджидая «собаку».
- Надо отлить, - предложил Миша.
- Пойдем вон за тот склад, - указал я на заросшее сорняком кирпичное здание в стороне от платформы.
Там, за углом, слышался здоровый смех. Несколько человек хохотали, когда один из них стоял на карачках на асфальте.
- Я знаю этого черта, - сказал Миша, обращая мое внимание на брюнета, обаятельной улыбкой похожего на популярного артиста.
- Кто он?
- Ну, что ты. Известная личность в узких кругах, - Миша хотел, было, объяснить, но не успел.
- Кажется, по нашу душу менты идут, - предупредил один из фанатов, стоявший ближе всего к железнодорожным путям.
- Быстро прячем «розы», - скомандовал второй.
- Надо шифроваться, - Миша снял с себя шарф и запихнул в пакет.
К нам подошли три милиционера в форме и сотрудник в гражданской одежде.
- Что, гадим в общественном месте? – придрался сержант.
- Нет.
- Куда направляетесь?
- В Иваново.
- Да что вы, такой толпой? Неужели за невестами? Вы знаете, что отсюда нет сообщения с Иваново.
- Вообще-то, мы не обязаны перед вами отчитываться.
- Вижу фанатские причиндалы. В Ярославль едете? – сотрудник в гражданке заметил торчащий из-под рубашки парня край шарфа.
- Что домотались до нас? Мы уже уходим.
- Значит, так. Тихо и дружно идете вместе с нами. Только без фокусов. Вас уже ждет бесплатный поезд, - тыкая в нас антенной рации, приказал он.
- Стойте. Я вообще в Москву еду. Случайно вот знакомых встретил, и решил поболтать. Какой еще матч? Я не фанат, - возмутился один из нас, без каких-либо признаков клубной атрибутики.
- Не выделывайся, а то в отделении поговорим. Тогда вообще никуда не попадешь. Понял?
К платформе подогнали электричку. Около одного из вагонов стояло оцепление из сотрудников в темно-синей форме. По направлению к нам, с другой стороны, шла еще одна группа болельщиков в сопровождении милиционеров. Они не успели снять с себя яркие майки, выдавшие их. В любом случае, компания больше двух человек расценивалась как группировка, и к ней применялись принудительные меры. Нас втолкнули в вагон, где набилось уже около пятидесяти человек. Настроение резко испортилось, и теперь мы ожидали, что в гостях нам будет уготован не самый радушный прием. Вдруг за окном мимо вагона пробежала девушка и следом за ней два парня. Прозвучали крики, угрозы. За ними гнались три милиционера, и силы были не равны. Не прошло и пяти минут, как их впихнули к нам в бочку.
Нежданная ловушка не стала помехой для фанатов, и теперь они радовались, что оказались вместе. Гудение и шум заполнили вагон. Раздвижные двери, отделявшие салон от тамбура, закрылись. Оттуда на нас смотрели довольные лица в униформе. Их руки чесались, не находили покоя, поэтому один махал дубинкой, а второй бил кулаком в ладонь. Когда они ушли, и поезд тронулся, тогда прокатился рев завоеванной свободы. Люди потянулись к тамбуру, но попытки открыть двери не увенчались успехом. С двух сторон вагона они были скованы наручниками. И вот уже раздались возгласы проклятий, кто-то стал выбивать стекло, вставленное в деревянную дверь. Их осек рычащий голос, которого послушались все. Никакого погрома. Все должно быть мирно и чинно. Мы же организованная группа, а не толпа.
- Кажется, нам не удастся искупаться в Волге, - заметил Миша.
- Ты полагаешь, нас не выпустят в город? – спросил я.
- Нет, конечно. После того, что случилось недавно с «мясными», нас будут держать в ежовых рукавицах.
- Зато едем бесплатно. Когда мы едины, то непобедимы. Вроде так говорят.
Миша согласился, но как-то неуверенно и неохотно. Тем временем стало смеркаться. Мы приближались к Ярославлю. Недалеко от города, перед последней станцией электричка сбавила ход. Нас встречала длинная вереница из омоновцев, и неугомонные фанаты прильнули к окнам. «Смотрите, гоблины выстроили почетный караул», - пронеслось по вагону. Словно на параде, они мелькали мимо нас по платформе, вытянув к трибуне шеи, как на кадрах кинохроники. Чем медленнее мы ехали, тем чаще в их глазах встречалась затаенная злоба.
Состав остановился. Железные двери открылись, и с двух сторон в тамбур втекла черная масса. Последовало секундное промедление перед раздвижными дверьми в вагоне. Наручники сняты. Ролики отодвинули створки, и в салон ворвались крики омоновцев. Лежать, сидеть, не двигаться, заткнуться, по своим местам. Как кегли в боулинге, тела разлетались по углам салона. Короткие, негнущиеся дубинки работали во все стороны будто молотилки. Кто-то из фанатов замешкался, остановился в проходе между рядами. Сначала он получил сильный удар по голове. Падая, чья-то нога в армейских ботинках двинула ему в челюсть. Башка, как болванчик, трепыхнулась на шее. Парень грохнулся навзничь, и огромная сороконожка проползла по его телу. Пятна крови, не заметные на полу, размазались бурыми пятнами по темно-желтым скамейкам вагона. Случайные зрители с платформы станции могли бы заметить, как спины облепили окна, словно мошкара плафон лампочки. Только так можно было избежать дробильного конвейера. Когда омоновцы заняли весь вагон и стоны утихли, то главный из них, хмурый офицер, приказал всем рассесться по местам.
- А теперь заткнитесь. Говорить можно только с моего разрешения. Я знаю, что вы, отморозки, не просто так едете на матч. В целях безопасности мы произведем сейчас досмотр ваших вещей. Для этого у нас есть целая остановка пути. О наличии колющего, режущего, травматического оружия лучше заявляйте заранее, - командным голосом объявил офицер.
- Какого черта вы здесь…, - послышался возмущенный голос позади меня. Заявление протеста озвучили несколько глухих ударов дубинками.
- Объясняю для непонятливых. Вы испортили нам вечер. Сейчас мы могли бы сидеть дома и отдыхать, а приходится возиться с вами. Поэтому у нас плохое настроение. Не усложняйте себе жизнь. Действовать будем так: встаете, поднимаете руки, и мы вас обыскиваем. Элементарно.
Наступило гробовое молчание, нарушаемое будничным ходом допроса. Крутить головой запрещалось, как и перешептываться. Можно было смотреть только в пол или прямо перед собой. Хуже всего, если кто-то улыбался. Такие издевки не прощались.
- Тебе сколько лет? – передо мной обыскивали юношу, и пристрастный голос басом давил на него.
- Семнадцать.
- А почему не в армии?
- Потому что мне семнадцать лет.
- Ты что, не хочешь Родине служить? – прямой ответ вывел из себя омоновца.
- Рано еще, по возрасту не прохожу.
- Меня это не волнует. Устраивать беспредел на стадионах не рано, значит,- за словами последовали удары. – Чтобы на следующей неделе сам пришел в военкомат. Ты понял?
- Да, – прохрипел парень после того, как откашлялся.
Каждый третий получал свою долю плетей. Для этого не нужен был даже повод, достаточно иметь неподобающий внешний вид, или вызывающий взгляд. Очередь дошла до костлявого типа из Нижнего Новгорода, сидевшего на соседней скамейке.
- Что это у тебя на ладони. Свастика?
- Нет. Орел с венком.
- Прикалываешься? Ты что, фашист? – глаза омоновца заблестели, а лицо приобрело звериные черты.
Двое, не сговариваясь, обрушили на него дубинки, пока тот не упал. В ход пошла отточенная работа ног.
- Сядь, сука, - приказал разозленный гоблин.
- Подонок. Мой дед воевал за таких ублюдков, как ты, - сказал второй.
Жертва с трудом села и нагнулась, отхаркивая кровь. Омоновец вытянул руку и прицелился к выступающему хребту позвоночника. Потом размахнулся и сильно приложился к спине, метясь по позвонкам. Парень закряхтел и снова упал, едва шевеля телом. Ко мне подошел верзила, обыскивавший фанатов на нашем ряду.
- Подними клешни, - гаркнул он, хлопая по карманам. В руке у меня почему-то оказался Мишин пакет.
- Что в нем? – спросил здоровяк.
- Мелочь всякая. Ничего серьезного.
Он засунул руку в пакет, и его лицо исказилось. Омоновец вынул пальцы, испачканные в сливочном масле, и посмотрел на них с какой-то брезгливостью. Сдерживая себя, он тщательно вытер ладонь о мою рубашку.
- Что у тебя с рукой? – продолжил верзила.
- Травма.
- Где получил? В армии?
- Несчастный случай. Бытовое происшествие.
- Убогий ведь, а тоже лезешь на рожон, - покачал он головой и пошел дальше.
Мишу уже обыскали. Мы переглянулись и облегченно вздохнули. Ему было, от чего радоваться: увесистый сотовый телефон лежал в кармане, деньги тоже не отобрали. Не всем так повезло. Многие не досчитались не только заначек, но и хороших сигарет, карт, телефонов, даже консервов.
На другом конце вагона процедура проходила в похожем русле. Чернорубашечник задал вопрос очередному фанату, скорее высказал свое мнение, на что получил неожиданный ответ: «Сам такой». Снова последовали удары. В их звуках я начинал различать особую мелодию, даже интонацию, где соблюдались ритм и пауза. Я не мог пока предугадать, музыкальная композиция остановится на прелюдии, или будет продолжение с кульминацией. Прокатился истерический смех, похожий скорее на приступ, как у туповатых героев диснеевских мультиков. Так заливался друг фаната, осмелившегося огрызнуться. Гнев перекинулся теперь и на него. Крещендо. Омоновец не жалел сил, вкладывая всю ненависть в дубинку. Наверно, он терял контроль, потому что мелодия становилась очень насыщенной, выразительной. Мы же не смели обернуться. «Ты что делаешь, хватит. Так можешь и переборщить», - закричал на него офицер. Сослуживцы оттащили его от тела. Представление им начинало надоедать, ведь свою задачу они выполнили. Оставалось только доставить груз до места назначения. «Говорю один раз: сначала садитесь, затем кладете руки на затылок и наклоняетесь вперед, чтобы глаза упирались в пол. В таком положении едете до конечной остановки. Кто пошевелится, тому почешем спину», - скомандовал офицер. Весь оставшийся путь мы просидели в полной тишине с растопыренными в стороны локтями, как зеки.
По свету прожекторов, мелькавших в окнах, стало понятно, что добрались до Ярославля. Сухой голос диктора объявил по вокзалу о прибытии электрички. Нам не разрешали поднимать головы. Мы слышали топот ног, скрип тележек и клацанье каблуков. Обычные пассажиры покидали платформу. Шум растворился, но еще долгие минуты мы ждали команды. Наконец, нам позволили встать и осмотреться.
Состав остановился таким образом, что наш вагон занял место рядом с подземным переходом. От его входа до самых путей вытянулись две заградительные цепочки из милиционеров, образовавших своеобразный коридор. В глаза ударил мощный прожектор, разбудив лай натасканных собак. Их перебил голос из мегафона, призывавший к терпению: «Граждане болельщики, просим сохранять спокойствие». Непринужденная речь внушала, что особые меры предпринимаются ради безопасности города, с подобающим к нам уважением.
Офицер в черном отдал приказ: «Когда двери откроются, цепочкой бегите по коридору в подземный переход. Друг за другом, не останавливаясь». У него зашипела рация, по которой он получил указания, а затем я услышал короткое слово: «Пошли». Я выпрыгнул на платформу и побежал. Около прожектора заметил подполковника, вокруг которого крутилась свита. Он водил указательным пальцем, как магнит стрелкой компаса. Для него ночная операция обернулась очередным учением, или тренировкой личного состава, где каждый третий сотрудник работал с собакой. Они с трудом сдерживали овчарок, срывавшихся с поводков. Но мне отвлекаться нельзя, надо было держаться по центру прохода.
Сюрреализм. В какое время я попал? На некоторых милиционерах форма выглядела ужасно нелепо, или висела, как мешок. Им подошел бы немецкий покрой шестидесятилетней давности. Черного цвета, или темно-серого. Смотрелось бы очень красиво, не без легкого эстетического удовольствия. Такую форму украсил бы автомат, висящий через плечо, а не резиновая дубинка, свисающая с ремня по колено. Конечно же, не помешал бы звук губной гармошки, заглушающий эхо диктора, лучше немецкого, объявляющего по вокзалу расписание поездов. Он призывал бы еще русских гостей к порядку: «Соблюдайте спокойствие, и при входе в безопасный бункер вы получите кусок мыла и стильную робу в полоску». Да, так было бы честнее.
Нас вели по подземному лабиринту. У любого перехода стояло оцепление, поэтому сбежать было невозможно. Подошли к развилке. По одной ветке, чистой, отделанной кафелем, шли горожане, которые не могли удержаться, чтобы не расспросить друг друга о пленниках под конвоем. Другая дорога вела в тупик. Для нас выбрали второй путь. Помещение, где мы очутились, походило на подземную стоянку, или заброшенный склад, в который давно не ступала нога человека. Нам объявили, что всю ночь проведем здесь, под землей, и теперь можем устраиваться, как придется. Около ста человек оказались запертыми в коробке, где от пыли и грязи хотелось чихать. К стенам нельзя было даже прикоснуться, чтобы не испачкать руки. Мы могли пользоваться только тем, что имели при себе, поэтому вода, не всеми припасенная, ценилась на вес золота. Так гостеприимный город дал нам бесплатный кров.
Несмотря на заточение, среди болельщиков царило оживление. Не было заметно ни подавленного настроения, ни нервозности. Фанаты встречали давно забытых друзей, с которыми не могли поговорить в электричке, и теперь наверстывали упущенное. Однако усталость, накопившаяся за сутки, давала о себе знать: кто-то присел на корточки и пытался заснуть, кто-то растянулся на замусоренном бетонном полу. Повезло тем, у кого были газеты. Расстеленный клочок бумаги считался относительным удобством. Силы покидали и меня. Я пристроился к стене, потом съехал вниз, пока не сел на задницу. Голову прислонил к кафелю, чью темную плитку вытер сперва спиной. Миша избегал сна, как мог, поддерживая в себе огонек бодрости очередным знакомством. Счет часам и минутам потерялся. Грязный, грязный клоун.
Я лежал на полу, когда очнулся. Судя по разговорам, которые в наполненном эхом склепе становились густыми, наступило утро. Недовольные заключением фанаты все чаще пререкались с охраной, требуя выпустить на улицу. Хотя бы для того, чтобы справить нужду. Терпеть было уже невмоготу, и тогда нам пошли на уступки. Правило поблажки заключалось в том, что человека в обмен на паспорт отпускали на десять минут на свободу. За это время он должен был найти общественный туалет, предположительно на вокзале, облегчиться, и затем вернуться обратно. Если кто-то опаздывал на полминуты, то штрафовали всех. В наказание за провинность никому не разрешалось покидать пределы бункера в течение тридцати минут.
Выпускали по два человека. Я встал в очередь, а вот у Миши желания не было, он отказался. Пришлось выдержать два штрафа, пока не настал мой черед. В напарники мне попался незнакомый юнец. Он тут же побежал за угол, руководствуясь своей интуицией. Я же метался, возвращался на исходную точку и менял направление поиска. Со стороны, наверно, ситуация выглядела странно, когда бегущий на всех парах молодчик спрашивал у прохожих местоположение туалета, а заодно и точное время. Уборную я так и не нашел. На свой страх и риск отлил среди контейнеров с мусором, которые случайно приметил как запасной вариант. И все же я вернулся вовремя. Не успел отдышаться, как меня спросили, почему не купил воды по дороге.
А в городе установилась теплая и солнечная погода, и глоток свежего воздуха оказался бы кстати. В этом желании я был не одинок. Долго держать фанатов в тюремной обстановке никто не собирался, и вскоре нас вывели наружу. Территория зеленого сквера, где мы заняли поляну, показалась раем. Несмотря на то, что болельщиков выгуливали за железной оградой, и за ними присматривали, как за маленькими детьми в детском саду, никто не жаловался и не роптал. Я прилег на траву и вытянул ноги, пожевывая соломинку в зубах. Солнце закрыло мне веки, через которые я и наблюдал округу.
Несколько фанатов стояли в сторонке и обсуждали тему, явно не касавшуюся предстоящего матча. Судя по их настороженному поведению и постоянно озирающимся лицам, они задумали план. Один из них отделился от группы и подошел к милиционеру в оцеплении. Объяснил убедительно, что нужда не терпит, и страж позволил ему выйти за ограду. Через десять минут он вернулся, улыбающийся и довольный. Компания нашла укромное место и образовала компактный круг. Промелькнула бутылка водки, и тогда их лица засияли. Ходок лег на траву, пуская сигаретный дым в солнце, остальные куролесили, завлекая и прохожих.
Горожане смотрели на фанатов, как на приезжий зоопарк. Родители с детьми останавливались, и маленькие чада тыкали в нас пальцем. Папы присаживались на корточки и объясняли ребенку повадки диких животных. Мамы проходили мимо. Одно из животных в яркой майке ухватилось за ограду и прильнуло лицом к железным прутьям.
- Ой, мама, гляди, какой он забавный, - сказала маленькая девочка, дергая женщину за юбку.
- Не пялься туда. Мы и так опаздываем, - строго ответила мама.
- А почему он так посмотрел на меня. Он что, не кушал? – спросила девочка, которую уже оттащили от опасного места.
Из компании болельщиков вышел толстяк и направился за очередным разрешением к надзирателю. Складки на его теле тряслись, когда он бежал к выходу из сквера. Я все дремал, пытался то ли заснуть, то ли проснуться. Рядом со мной похрапывал Миша. Вскоре услышал разговор на повышенных тонах, стремительно переросший в перебранку. Я повернулся и увидел толстяка с поднятыми руками. Вокруг него стояло четыре охранника, и один из них держал бутылку водки. Бугай попался. Его принялись избивать дубинками по голому торсу, ногам, куда придется изо всех сил. Как будто пыль выбивали из ковра. Не опуская рук, он присел на колени и закричал: «Братцы. Помогите. Своих бьют». Сотня братьев смотрела на линчевание, не зная, как помочь. «Братцы, пожалуйста, помогите», - застонал толстяк. Его били уже лежащего. Тихий ропот одиночек перерос в гудение фанатской толпы. В оцепление полетели бутылки и мусор. Живая масса начала медленно перемещаться с поляны к саду, примыкавшему к нему. Офицер заорал на фанатов, грозя санкциями и строгими мерами, но злость на его лице уже сменилась страхом. Он остановил расправу, и разрешил болельщикам помочь своему другу. Двое подошли к толстяку, взяли его под руки и отвели на поляну. Несколько часов он тушей лежал на траве и не поднимался, пока не поступила команда собираться на стадион.
Плотной кучей нас вывели на проспект и окружили кольцом из омоновцев и милиционеров. Многие из них держали на поводке собак без намордников. По команде, быстрым шагом мы направились к арене в нескольких километрах от сквера. Вели как военнопленных, только не на принудительные работы, а получать удовольствие. Когда кольцо становилось плотнее, то лающие овчарки почти за пятки кусали оступившегося человека. На тротуарах образовалась вторая цепочка, спонтанная, состоявшая из любопытных прохожих. Они фотографировали нас, открыв рты, как уличных циркачей или осужденных на гражданскую казнь. Рядом со мной, в конвое, шел рядовой. Иногда он улыбался на камеру зрителей своим белозубым ртом, иногда махал рукой, отгоняя неосторожных горожан. Я видел нечто похожее на одном плакате. На нем был изображен счастливый солдат, доверительно протягивавший руку населению. Только он носил форму вермахта.
Мы подошли к стадиону. Одну проблему решили за нас, и касалась она билетов. Еще в сквере перекупщики навязали нам проходки по завышенной цене. Это были места на фанатский сектор за воротами, и номинально они являлись самыми дешевыми. Барыги объяснили, что времени на очередь в кассы у нас не будет. Нам просто не дадут такой возможности. Выбор был один: или покупать, или рисковать остаться с носом. Я и Миша взяли билеты. Некоторые отказались и не прогадали. У самой арены оцепление сняли, и мы неожиданно оказались свободными людьми. Полтора часа, остававшиеся до начала матча, фанаты потратили на очередь в кассу или отдых, как толстяк. Он лежал на гранитной плите под сводами стадиона и не двигался. Его подавленные друзья стояли рядом, понимая, что праздник для них закончен.
Болельщиков пропускали на арену за час до матча. Это касалось и нас, гостей города. Немало времени ушло на тщательные обыски, проходившие в несколько этапов: на первом кордоне проверяли билет, на втором – билет и вещи. Стеклянная посуда, зажигалки, фаеры, железные бляхи ремней, даже твердые пачки от сигарет – все изымалось. Я переложил курево в карман, а огонь спрятал под ремень. Лишь после третьего этапа пристрастного досмотра я с Мишей, наконец, попал на стадион.
Сотни фанатов заполнили сектор за воротами. Многие из них приехали на автобусах, или прямых поездах из Москвы. Сколько было счастливчиков, добравшихся на «собаках»? Судя по разношерстной публике, не так уж и много.
- Какие прогнозы на матч? – спросил я Мишу.
- Конечно, выиграем. Не хватало еще, чтобы «резиновым» слить игру.
- А мне кажется, что будет ничья.
- Опять 1:1? У тебя какая-то карма на этот результат. Сколько раз при твоем участии был такой счет?
- На всех выездных матчах. Их, правда, немного набралось, как у тебя. Не знаю, почему так получается. Выходит ни себе, ни людям. Ты мог бы на мне ставки делать. Букмекерские конторы дают хороший коэффициент на точный результат.
- А сам, почему ставки не делаешь?
- Тогда счет точно будет другим. На себе нельзя зарабатывать.
- Смотри, если ничья будет. В следующий раз никуда не поедешь.
- Мне надо не по деревням кататься, а ездить в нормальные европейские города: Мадрид, Манчестер, Лондон, Милан. Там ничья для нас - почетное выступление. Снаряжайте меня, давайте деньжат на мелкие расходы – и результат, считай, в кармане.
- Разбежался. А если матч закончится по-другому? Тогда придется вернуть деньги.
- Даже не думай об этом. Риск есть, что прогуляю все до последней копейки. Но пока в клубе ничего не меняется, и у меня перемен не видно, то счет игры почти гарантирован.
- А ты эгоист, однако. Значит, результат лучшей команды страны зависит от тебя?
- Нет. Я могу объяснить закономерность тем, что мы находимся на одной волне, поэтому получаются совпадения, вроде 1:1. Если сегодня кто-нибудь выиграет, то придется менять теорию.
- Почему обычные явления ты подводишь под выдуманные схемы? Ищешь объяснений? Попробуй откинуть фантазии, и сосредоточиться на простых вещах. Кто сильнее, тот и победит.
- Посмотрим. Это всего лишь игра.
Матч начался. Тихая гладь сектора забурлила, и люди в живом море адреналина набирали силу и мощь. Некоторые фанаты стояли спиной к полю. Их больше интересовала жизнь на трибуне, чем результат игры. Как и омоновцев, которые в полной экипировке, в шлемах и с пластиковыми щитами оцепили гостевую часть стадиона. Речевки, заряды, клубные флаги и баннеры, ритуальные танцы – все шло в ход, чтобы призвать духов победы на помощь команде. Но гнев, затаенный в душах болельщиков, требовал выхода и расплаты. За теплый прием, за ту жестокость, которая свойственна только жалким и мелочным людям. Нужен был повод, маленькая искра.
Разыгрывался штрафной, последовал удар и гол. Трибуна взорвалась, полетели фаеры в омоновцев, и едкий дым накрыл поле. Сектор закипел в неистовых плясках. Кто-то забрался на железное ограждение, отделявшее трибуну от поля. К нему присоединились еще несколько смельчаков. Их лица, кроме глаз, закрывали шарфы. Они пытались раскачать забор, выломать его. В дело вступили гоблины. Их дубинки рассекали воздух, но фанаты смеялись с высоты. В ответ полетели пластиковые кресла. Рядом со мной болельщики выбивали ногами сиденья, прикрученные к бетону шурупами, и швыряли за ограждение. Омоновцы зашли в сектор и начали зачистку. Побоище происходило за каждый ряд. Кресла и ноги фанатов мелькали вместе с дубинками и щитами. Толпа хлынула наверх, а линия фронта подступила к нам.
- Стойте! Куда вы бежите?! Не провоцируйте, и тогда они остановятся, - закричал Миша.
- Давай подниматься выше, - сказал я.
- Сядь и не подавай виду, что ты в этом участвуешь. Тогда они пройдут мимо, не тронут нас.
- Ты уверен? Посмотри на них, Махатма Ганди. Жду тебя наверху.
Долго убеждать Мишу не пришлось, и вскоре мы оказались на верхнем ярусе. На последнем рубеже фанаты сомкнулись в плотные ряды, дыша друг другу в затылки. Сжали шарфы в кулаках. Их пульс едва поспевал за работой сердца. Но сопротивление стало ослабевать, как и напор атакующих омоновцев. Они заломили руки строптивым болельщикам и вывели их в подтрибунное помещение, затем сами покинули сектор. Пар выпущен, и люди с верхних рядов спустились на свои места.
Пока мы приходили в себя, закончился первый тайм и начался второй. Чувствовалась расслабленность, даже легкое удовлетворение от того, что миновало худшее, а наша команда выигрывала. Фанаты не умолкали, громко скандируя заряд о тупорылой деревне, в которую приехали. Они догадывались, что подобные кричалки – самое лучшее оскорбление для провинциальных болельщиков.
Тем временем на поле произошли изменения, и инициатива в игре перешла к хозяевам. Я уже не знал, какого результата действительно хотел видеть на табло. То ли победы своей команды, то ли пропущенного мяча, который подтвердил бы мою примету. В этом сомнении было нечто скользкое, обманчивое, как будто я собирался исподтишка пнуть мяч в свои ворота. Что я доказал бы себе и другим, что не верю в команду? Нет. Я получил бы удовольствие, тот тонкий кайф от злорадной блажи, ведь правда оказалась на моей стороне. Пока я задумался, по сектору пронесся вздох разочарования. Наша команда пропустила мяч. Подлец. Миша как-то странно взглянул на меня, а я лишь пожал плечами. Он заметно расстроился. Та частичка радости, которая должна была захлестнуть меня, куда-то исчезла, едва появившись. Миша отобрал ее. До конца матча счет так и не изменился. На табло горели 1:1.
Люди потянулись к выходам со стадиона. Не выпускали только фанатов с гостевой трибуны, во избежание случайных столкновений на улицах. После свистка прошло минут сорок, и тогда нам объявили, что в первую очередь покинуть арену могут те болельщики, которые приехали на автобусах, личном транспорте, или имели билеты на поезда. Остальные ждали своей очереди.
Когда дело дошло до нас, события начали разворачиваться по написанному сценарию. Пару сотен фанатов вывели на улицу и окружили конвоем с собаками. По команде мы выдвинулись к вокзалу. Кольцо оцепления было привычно плотным. Как удавка, то она стягивала петлю вокруг нас, то расслабляла. Болельщики наступали друг другу на пятки и падали, а овчарки в тот же миг норовили броситься на них.
Проходя мимо жилого квартала два местных жителя, издалека посмеиваясь над нами, осмелились выкрикнуть оскорбления. В нас полетела пластиковая бутылка. Маленькая провокация могла вывести ситуацию из-под контроля, и конвой мгновенно среагировал. Из оцепления выбежали милиционеры и принялись молотить их дубинками. Обескураженные, зачинщики убежали прочь. Среди болельщиков пронесся рев одобрения и аплодисменты.
Около вокзала нас остановили. К перрону должны были подогнать электричку, но что-то не сходилось. Ожидание тянулось больше часа. Уже стемнело, когда подошел состав к ближайшему пути. Включили прожекторы, и властный голос отчеканил, что болельщиков будут отпускать компактными группами, в порядке очереди. По его команде нам следовало бежать к вагону, до которого было метров сорок. Этот путь требовалось преодолеть за несколько секунд, иначе существовал риск остаться в городе. Под улюлюканье конвоиров я влетел вместе с Мишей в тамбур.
Мы облегченно вздохнули, только когда электричка тронулась в сторону Москвы. Я и не подозревал, что вагон может вместить столько много сидячих людей. Человек пять плотно прижимались друг к другу, но устраивались на одной скамейке. Кто-то лежал в углу вагона. Окна были плотно задраены, и в июльскую ночь остро ощущалась нехватка свежего воздуха. Все пассажиры моментально вспотели, а я пригладил волосы влажными ладонями, словно бриолином.
- Ну, как тебе выезд? – спросил я Мишу.
- Бывало и лучше. Извини, что втянул тебя в это гиблое дело.
- Не беда. Зато получил кучу впечатлений. Ты ведь вернул мне должок, помнишь? Теперь счет по происшествиям 2:1 в мою пользу. Как настроение?
- Чувствую себя быдлом.
- Ничего. Человек, как крыса, ко всему может привыкнуть. К этому состоянию тоже.
Электричка набрала ход, доставляя сонный груз из фанатов домой.