По мере движения «Скорой помощи» к больнице, доктор, сидящий рядом с носилками Сергея Ивановича, все больше заводился, грассируя так, что закладывало уши. Он уже стал кричать о безответственности пациентов, хамском отношении к своему здоровью, о морге, в котором с удовольствием примут такого к..., как его нынешний больной.
- Где вы почувствовали боль… вперррвые? – Спросил доктор.
- У дома на Краснопресненской набережной, ночью… двадцатого августа…
- Лежите-молчите!
- Но вы же спрашиваете…
- Я пррроверрряю ваше состояние, чтобы вы не заснули…
Длинная пауза, молчание длится уже неприлично долго. Сергей не выдержал, наклонил голову набок, спросил доктора:
- Что, серьезно, инфаркт?
- Уверррен! Но анализы покажут… Стрррашно, что на ногах… Вам сколько лет?
- Сорок…
- Самый тот возррраст. Ломаетесь быстррро, адаптации никакой… Я знал старрриков, членов пррравительства, которррые наблюдались по поводу рррака 15-17 лет… И хоть бы что. А на днях один член пррравительства умеррр у меня в палате… В палате! Ему было чуть за 50… Вот так!
- Бог даст…, - Сергей про себя закончил фразу, - обойдётся.
- На бога надейся…, - подытожил доктор. - Подъезжаем. Сейчас все по пррравилам. Дежурррные санитаррры вас на носилках доставят в ррреанимацию… Тихо, ни слова, только слушайте и молчите! Вы пациент, мы – врррачи! Вы в больнице. Мы вас любим, но и все на этом…
Машина сходу вскочила на широкий пандус, почти въехала в больничный корпус. Открылись задние двери «Скорой», доктор проверил капельницу, двое молодых ребят, видимо, студенты-практиканты, ловко и аккуратно вытащили Сергея Ивановича из машины, почти бегом повезли внутрь здания. В вестибюле-палате приемного покоя, огромных размеров комнате, отделанной мрамором, они подвезли его к столу и уставились на дежурного доктора.
- Отдыхайте, - сказал тот, не поднимая головы от бумаг. – Так, я понял: на пациента у нас никаких документов нет…. Где вы были на стационаре последний раз? Понял, в ЦКБ. Запрос придет через день, а то и два...
В это время в комнату вошёл доктор, привезший Сергея Ивановича.
- Ладно, Сань, потом офорррмим его, - сказал грассирующий доктор. - На четверрртый этаж больного. И по полной прррогрррамме! Я поднимусь следом.
Остановились у двойных дверей палаты. Студенты ждали реаниматолога и медсестру, которые, оповещенные звонком снизу, не торопясь, шли от дежурного пульта.
Студенты осторожно въехали в палату, перетащили Сергея на кровать. Подошедшая медсестра стала быстро снимать с него одежду: костюм – раз и нету, рубашку и майку сняла аккуратно, легко, поднимая руки больного по очереди, трусы он попытался снять сам. Не тут–то было…
- Лежите тихо, - сказала медсестра, - не мешайте мне…
- Учитесь эскулапы, - сказал реаниматолог студентам, молча наблюдавшим за медсестрой. – Сейчас поставим капельницу, возьмем анализы и все такое…
- Это реанимация? – спросил Сергей.
- Да. Приказано вас поместить сюда. В холле будет находиться дежурный, чтобы к вам никто не забрел случайно. Этот отсек полностью изолирован…
Врач сам поставил капельницу, подключил все приборы, экран, как в телевизоре, засвистел, повздыхал и стал тихо попискивать.
- Пока все, - сказал врач, – в туалет и т.п. - нажатием этой кнопки. Придут, поставят утку… И без стеснений, церемоний. Дело больничное, дело обычное… Ничего не пытайтесь делать сам, уроните капельницу – беда…
Доктор полуобнял медсестру за плечи, и вместе со студентами они пошли к выходу. Сергей склонил голову к окну, белые шелковые занавески закрывали треть его размера, видно было только яркое голубое небо и часть зеленой кроны какого-то дерева, стоящего на улице. Слезы сначала душили его, прорываясь сквозь сопротивление, а потом, когда он перестал сдерживать мышцы лица, потекли свободно, нос задышал ровно. Сергей ничего не мог с собой поделать, лежал, повернув голову к окну, и плакал…
Прошло время, прежде чем Сергей научился не замечать процедурную медсестру с тонкой и длинной иглой, которая каждые четыре часа, днем ли, ночью ли, приходила к нему с уколом. Она сама открывала одеяло, тихонько переворачивала больного на спину и делала укол в живот, который стал уже синим в районе пупка и с желтыми разводами по бокам.
Сергей смирился со всеми сложностями жизни тяжёлого больного, научился пользоваться уткой и глицериновыми свечами, переносным телевизором без программ, только с использованием кассет с фильмами, передвижной тумбочкой с журналами двухлетней давности. Сначала он возмущался, говорил, что задыхается без информации, что это не только его работа, но и жизнь. «И смерррть, - сказал доктор, с которым он, наконец, познакомился поближе и которого звали Юрий Евсеевич. – Вам не надо знать, что на улице творррится. Это не для вашего давления. Мы не можем его стабилизиррровать… Поэтому вы до сих поррр в ррреанимации».
Лукавил доктор: они прятали его от посторонних глаз. Вот только, кто давал команду?
***
...Сергей услышал какие-то голоса, потом шаги нескольких человек, явно приближающихся к его палате. Поворот ключа в замочной скважине, в предбанник кто-то входит, но пока к больному не идет, стоит, видимо, дожидаясь то ли старшего, либо пока соберется вся группа. Сергей закладывает руки за голову, прикрывает веки, старается выровнять дыхание.
- Кажется, спит…
- Пора, пора будить! – негромко, но властно произносит какой-то дребезжащий голос.
Сергей открывает глаза, видит, что в палате стоят три человек: двое в белых халатах, третий – в халате, наброшенном на плечи. Юрия Евсеевича с ними нет.
- Как вы себя чувствуете? - Спрашивает, видимо, врач, но чужой, не с кардиологии. Здесь не так разговаривают с больными после инфаркта, в лоб о здоровье не спрашивают.
- Хорошо, - отвечает Сергей.
- Это похвально… Похвально.
Пауза. Она становится длинной, все трое переминаются с ноги на ногу. Один, тоже, похоже, врач, говорит:
- Давайте присядем, стульев хватит на всех…
Человек в накинутом на плечи халате говорит:
- Вы знаете, что вашего начальника арестовали? – Больной кивнул. -
Инкриминируется измена Родине… Вы понимаете, Сергей Иванович, как все непросто складывается? В том числе и для вас?
- Что я должен понимать? Если я не видел Премьера с 15 августа, что я должен понимать?
- Вы, почему не доложили, кому надо, о сходке гекачепистов!? Почему не насыпали песок в двигатель ЗИЛа начальника? Почему?!– Голос гражданского человека, сопровождаемого врачами, крепчал. – Вы влияли на него, как никто из окружения. Он слушал вас, как политика, идеолога, наконец…
Гость вскочил со стула, лицо раскраснелось, глаза косили и казались безумными. Он почти визжал:
- Зарыть всех вас надо! Уроды! Против народа попёрли... Головы вам всем поразбивать надо, как бешеным собакам... И мы это сделаем!...
- Я это уже слышал, - тихо сказал Сергей, - это из выступления премьера одной из союзных республик... А вы знаете, что он собирался в Японию, чтобы сдать все Курильские острова? Лишь бы заручится международной поддержкой... Как бы вы с его головой поступили?
- Да, я... Да мы щас тя в "Матросскую тишину"... К твоим корешам! Ты будешь помнить меня... Я полномочный представитель этого премьера... Мы те устроим небо в клеточку!
- Ми-ну-точ-ку... Минуту!! - Вдруг резко сказал доктор – не кардиолог. – Больному плохо... Резко пошло давление... Черт, кто отключил капельницу? Где весь медперсонал?!
- Вы же сами сказали, чтобы нас никто не сопровождал,- быстро произнес второй доктор. Он дотянулся до тревожной кнопки сигнализации у кровати больного, долго жал на нее, тихо чертыхаясь. Топот ног по коридору Сергей услышал так четко, как будто его уши приложили к полу. Потом топот перешёл в удары по ушным перепонкам, и он закрыл глаза.
- Надо носить готовый шприц, твою мать! - Заорал доктор, насиловавший тревожную кнопку. – Дайте-ка сюда, я сам все сделаю!
Сергей почувствовал укол не кожей, а почему-то самим сердцем, которое вдруг затихло, перестало сообщаться с ушными перепонками, молоточки больше не били в колокола, встроенные в уши…
...Что было потом, для Сергея - неизвестность. Он не знал, был ли он без памяти, сколько прошло часов или минут, и что за окнами – утро или вечер. Но за окнами - светло, была та же больничная палата, а рядом с кроватью сидела медсестра, которая чаще других приходила делать укол в живот.
- Лежите и молчите, - сказала она, увидев, что Сергей открыл глаза. – Вам было плохо, очень... Пришлось поволноваться.
И без перехода, но тише на полтона:
- За вами приходили с арестом... В коридоре стоял наряд в штатской одежде, на улице - зарешёченный микроавтобус. - Она уставилась в окно, потом перевела взгляд на двери, на Сергея не смотрела. – Вам, наверное, что-то надо предпринять... Кому позвонить? Скажите номер телефона. Я все сделаю, прямо сейчас. Но вас должны забрать отсюда немедленно. Иначе будет поздно...
Сергей заметался: он не знал, кому, кроме жены, позвонить. Кто может, бросив все, сразу приехать к нему в больницу? Дачные соседи? Исключено, там семья… И вдруг в мозгу всплыла фамилия Афанасьева Ивана Васильевича. «Да, только Иван Васильевич может понять эту ситуацию, - подумал Сергей. - Пусть не поможет, посоветует, что делать и то хорошо». И он назвал хорошо запомнившийся когда-то номер домашнего телефона лётчика в отставке, но такого живого, бодрого, сильного и независимого. Они дружат больше двадцати лет. Медсестра встала, подошла к краю кровати, прошептала:
- В ящике, у ванной, одежда, в которой вас привезли... Не забудьте документы, я выложила их на полку. Я буду дежурить у пульта весь день. Юрий Евсеевич на этаже, он поможет с выходом. Он верит вам, я верю ему... Как зовут, кому звонить?
- Иван Васильевич…
Она вышла. Сергей оглядел палату. Капельница капала, автоматический пульт работал, фрамуга - открыта, прохлада пробивалась утренняя, не вечерняя. "Боже, сколько продлится эта пытка?" - Подумал он и стал ждать ответа от лётчика.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/08/19/1920