Крыса не собиралась убегать. Она важно расселась на голой земле и позволяла себя разглядывать. Её уши были все в зарубках и ссадинах – видимо, подралась с другими крысами. Её грязно-розовый хвост был грубым и жёстким на вид, а у его основания топорщились крупные чешуйки.
Её бурая шерсть была плотной и сальной – со стороны казалось, будто шубка крысы сделана из старого пластилина, - и лишь на загривке возвышалось несколько отдельных острых прядей, словно обсосанные перья. В своих тонких пальцах, до безобразия похожих на человеческие, она держала объедок. Иногда она поднимала лапы, чтобы поднести кусок ко рту, - тогда становилось видно тусклое белое пятно на её груди, напоминающее манишку Паниковского. Она быстро-быстро жевала, и мокрый кончик её самодовольной морды дёргался и подрагивал.
И всё же – я вынужден был это признать, - в этой нечистой зверушке было нечто прекрасное. Ведь она была живая. Она жила в этом пропылённом промасленной помойном городе, она питалась его отбросами, - но при этом она не была его порождением.
Июнь 2009, Москва