О портрете Высоцкого в темный вечер
Осенний деревянный дом жил своей жизнью. Дневное солнечное тепло дом терял первыми холодными ночами. Тепло уходило далеко вверх, в холодное жидкое небо, что густо было наполнено холодными звездами. Тяжелые брусья тяжело потрескивали, а тонкие доски звучали тонким резким звуком, как криком далекой нервной птицы. Даже крыша жила своей жизнью, она покрывалась холодными каплями ночной росы, потом эти водные ручейки объединялись и падали вниз, иногда ударяясь об окно, и тогда казалось, что в окно кто-то стучит быстро и резко. Скрипела и новая лестница, ведущая на второй этаж, так, что звук каждой ступеньки имел свою мелодию тихих шагов. И эти шаги невидимых существ сначала понимались вверх, а потом опускались вниз. И это движение было непрерывным. Изредка ночные бабочки ударялись в стекло, и этот звук был глухим и одиночным.
- Не хотела ведь оставаться одна, - подумала Вера.
Тишины в доме не было. Не было и портрета Высоцкого, но присутствие чье-то было в доме. Но присутствие какое-то не живое, совсем не то, что было, когда портрет Высоцкого висел на стене, пусть здесь на первом этаже, пусть на втором. Из-за скрипа и потрескивания даже не мог Веру отвлечь телевизор, что был включен на самый тихий звук. И этот звук не мог закрыть всех остальных звуков, что издавал дом.
- Говорили, что приедут, а сами остались дома, а еще соседи, еще друзья, - вздохнула Вера.
Но к звукам добавился еще один, он шел от окна, будто по стеклу выбивалась тихая дробь, звуки хоть и были неровными, но постоянными. За ударами, следовала пауза, потом все повторялось. Казалось, что в этом повторении нет никакой системы, но она была в том, что эти звуки не исчезали. Вера замерла в доме, уже исчезли и потрескивания самого дома, и тихий шёпот телевизора, но звук от окна оставался, и, казалось, что он сейчас взорвет тишину и Вера закричит. Но вдруг звук исчез, повторения не последовало. Но было слышно, что скрип уже идет от ступенек, что вели к двери на улице. Раздался тихий стук. Потом тихое бурчание, такое человеческое, что слышала Вера, прижавшись к двери в коридоре.
- Вера, открой же дверь, - услышала она слабый голос за дверью
- Это ты Виктор?
- Ну, я. Открой.
- Ты, что с ума сошел, так пугать, - сказала Вера, поворачивая в двери ключ.
- Если хочешь прятаться, то свет выключай, а то за километр виден огонек в доме. Сама знаешь, что свет притягивает ночных путников. И калитка открыта. Нет, не совсем открыта, но чуть рукой тронул, и отворилась калитка на твой участок. И вот он дом, всего десять метров. Только у яблонь ветки низко, вот лоб слегка поцарапал.
- У меня был Кирилл Иванович с женой, думала, что калитку сами они и закроют. Побоялась выйти в темноте проверить. Кирилл Иванович ведь внимательный человек, но может чуть выпил и забыл обо мне, что остаюсь в доме одна.
- А одна здесь сидеть не побоялась?
- Потом только поняла, что все, кто обещал не приехали. А ты как тут?
- Да что сидеть в городе, зимой насижусь. Позвонил твоим, сказали, что отправилась на дачу. Вот думаю можно и самому поехать. Последняя электричка и я здесь. К станции в вагоне никого и не оставалась. Платформа освещена. Вышло из всех вагонов три человека. В нашу сторону только я пошел. Один в сторону деревни Растовцы пошел, а второй сразу от платформы пошел к дороге. Но дорога и в такие дни пустая, а уж ночью и нет никого. Фонарик включать не стал. Глаза к темноте быстро привыкли.
- А сколько последними электричками ездили. И ничего.
- Это когда было. Сейчас осторожность нужна. Вот все получилось хорошо.
- Ладно, садись есть еда, выпивка, и все, что хочешь. Можно сказать, что спас меня, к утру бы, наверное, больной стала.
И все, что так шумело в доме и дышало, затихло. Виктор был старинным другом Веры. Вместе шесть лет учились в институте, потом пять лет вместе работали, потом и жили в одном доме тоже немало лет, а теперь и дачи оказались рядом. Так, что жизнь одного была открыта для другого.
- Знаешь, из дома портрет Высоцкого пропал, - сказала Вера Виктору.
- Вернут, - ответил Виктор, - что они с ним будут делать. А мой подарок не взяли? Вот, что нужно забирать. Ту картину, что на положительный лад настраивает. А с портретом Высоцкого только проблемы и будут. Зачем взяли? Своих забот не хватало, что ли. Подбросят тебе портрет, поверь моим словам.
- Что-то не видела я, чтобы что-то возвращали, - заметила Вера.
- Эх, наша молодость с Высоцким прошла. Ездили в театр на Таганке. За билетами стояли. А ты его в театре видела?
- Видела, конечно. Но тогда все были артистами, только у него уже пластинки тогда появились. Этим и выделялся. А в театре о том, что он певец и не думали, всех смотрели. Вот не помню, приезжал ли он в институт с концертами? Макаревича помню, что был. И Никитиных помню, тоже были. Нет, наверное, у нас его не было в Долгопрудном.
- Тоже видел Высоцкого. Песни учили его.
- И ты учил песни Высоцкого? Интересно какие?
- Туристические песни учил. Про горы. Тогда самый писк был такие песни. И девушкам нравилось.
- А ты что и песни Высоцкого девушкам пел? Не поверю. Что-то новое узнаешь после стольких лет знакомства.
- И Макаревича песни пели.
- А, о том, что не стоит прогибаться? Прекрасно жить и не прогибаться хорошая теория. Современная.
- Тогда такие теории были.
- Я вот не учила, слушала, конечно, - сказал Вера.
- Так ты семьей занималась. Муж, ребенок. Какой тебе Высоцкий.
Но Вера вспомнила, что тоже успевала съездить на спектакли в театры. Посмотрела и «Добрый человек из Сезуана», и в нем Высоцкого и увидела. У героев спектакля были странные короткие имена. Тогда же запомнились и имена артистов других, а не только Высоцкого. Помнила Вера актрису, Зинаиду Славину, что-то в ней было необычное. Особенный был какой-то голос, чуть зажатый, нервный. И все в актрисе было тонким, как в дрожащей струне. И тонкие губы, и даже крик тонкий, приглушенный. И думалось тогда, что она не русская актриса, а из другой страны, уж очень четко и ясно звучало у нее каждое слово. И в спектакле было много необычного, много каких-то танцев, и говорили все так не по настоящему, а в каких-то своих ритмах, и разных для каждого. Потом запомнилось имя Бориса Хмельницкого. Почему? А Высоцкий в спектакле был летчиком, но не тем, кто летал, а таким летчиком, что только помнил о том времени, когда летал. Потом был спектакль «Десять дней, которые потрясли мир». Там было столько шума, столько движения, каких сцен, в которых была пантомима. Отдельный артист тоже был, но поток общего действия его быстро уносил.
- Видела, видела я Высоцкого в театре. На концерте, точно, не была. Потом через много лет видела по телевизору, когда сняли маленькую передачу, в которой он спел несколько своих песен. Декораций не было, ведущих не было, только Высоцкий с гитарой. Думаю, что было все сделано правильно.
- Значит, портрет унесли. Даже интересно подумать над этим. Попробовать поискать. Не так нас здесь много на этих участках за столько километров от Москвы. Попробуем поискать?
- Может быть, завтра все обсудим? – заметила Вера.
- Нет, нет, только сегодня. Я тоже еще никак не отойду от этой ночной дороги. Наверное, я в свой дом пойду.
- Не пробуй. Сегодня можем поговорить об этом портрете Высоцкого, как ты хочешь. Вот мне Кирилл Иванович рассказал о тех, кто в доме был, в то время, когда уезжала в Германию.
- И кто? Он не всех-то может назвать. Для тебя нет лозунга – «мой дом - моя крепость». Для всех все открыто. Значит, сам Кирилл Иванович был здесь. С женой?
- С женой. Она такая милая женщина. Мы дружим. Любим посидеть вместе, поболтать о пустяках.
- А вот я ее боюсь. Такой у нее внимательный и злой взгляд, ничего из своего внимания не упускает. И не нравишься ты ей, просто неведомый зверь ты для нее, вот ей и интересно, да и приезжаешь ты зимой, бывает, вот, чтобы не скучно было зимой и приходит к тебе для общения.
- Это уж ты слишком. Нет в ней ничего опасного, простая открытая женщина, как все.
- А кем она была раньше, ты знаешь?
- Нет, не знаю. Но вот точно знаю, что этот портрет ей не нужен, подавно. Она его и не замечала никогда. Вот сын, у нее, по ее словам, поклонник творчества Высоцкого, но не только его, но и других поэтов и певцов. И сам стихи пишет, но не печатается и философией интересуется, даже матери удалось запомнить имена этих философов. Например, Канта.
- Вот с философа и начнем, - сказал Виктор.
- Начнем с философа, которого не видели.
- А завтра ты еще раз расспроси, кто все-таки к тебе без тебя заходил.
- Хорошо, постараюсь, - ответила Вера.
Чай был горячий, окна завешены, ночь не проникала больше в дом и не пугала Веру. Он внимательно смотрела, как Виктор ел, как легкая струйка пара поднималась над ее чашкой. Дом продолжал поскрипывать, но уже таким ласковым, мягким скрипом. Понимала Вера, что такой возможностью поговорить на свои любимые темы Виктор воспользуется, и если не ушел в свой дом, то теперь расскажет ей, что все, что написано о начале Отечественной войны, все. И напомнит Вере, что нужно внимательно читать Жукова, не просто читать, а анализировать, и там в этом анализе находить самое главное, что не мог сказать маршал во время написания книги. И о Высоцком больше не скажет Виктор ни слова, а вот сейчас о портрете Вере и хотелось бы поговорить. Но поговорит о пропаже портрета Вера только тогда, когда Виктор этого захочет сам, когда все обдумает, когда каждого, кто входил в дом внимательно рассмотрит, а уж потом и можно будет поговорить.
- Слушать, так слушать, - решила Вера, внимательно наблюдая за своим спасителем от ночных страхов.