Не без душевного волнения и трепета приступаю к рассказу о родителях и предках моего дорогого незабвенного друга Олега. Олеженьки. Олега Леонидовича Толстоброва. Моего мужа.
Если в рассказе о Рогуновых и Грибановых наверняка много неточностей, так как писалось все по памяти, без каких бы то ни было документов, кроме нескольких писем, то о Толстобровых есть документальные свидетельства, например, автобиография Олега, написанная для оформления заграничной командировки, так и не состоявшейся. А также случайно обнаруженные среди разного рода записей Олега генеалогические данные о предках и родне.
Вот эти данные.
О Толстобровых известно мало. В записях есть указание только на год смерти деда Олега, Ильи Ильича Толстоброва – 1900-й. Он был лесником, работал в Свечинском лесничестве. Кстати, жизнь Толстобровых и Беневоленских связана с Вятской губернией. Поэтому названия городов и сел относятся именно к этому прекрасному краю.
Жена Ильи Ильича, Евдокия Ивановна (в девичестве Грехнева), родилась в 1879 году, умерла в 1952 году.
Об Илье Ильиче известно только, что это был горький пьяница. Был он роста небольшого, и крепкая, рослая жена нередко поколачивала его и приносила домой на себе, забрав из какой-нибудь канавы.
Детей у них было двое: дочь Евдокия, 1896 года рождения, и сын Леонид, 1900 года. Леонид родился уже после смерти отца. Матери пришлось растить детей одной. Была она абсолютно неграмотной. Средства к жизни зарабатывала поденной работой – мыла полы, стирала, помогала на огородах, обряжала покойников. Жили они в то время в селе Высокогорье Шабалинского района. В этом старом доме до сих пор живет семья старшей дочери тети Дуни, Эмилии.
Бабушка Евдокия Ивановна была интересным человеком. Мятежный дух не оставлял ее в покое ни на день. Будучи невероятно приверженной религии, она главным делом своей жизни считала служение церкви. Она не только не пропускала служб, но и старалась побольше времени проводить там: помогала наводить порядок, старалась всячески услужить батюшке. Если заводилось в доме что-нибудь вкусное, она несла яблоко или пирог в церковь, отбирая даже у детей, если их кто-то угощал по доброте.
С детьми особенно не цацкалась. Те росли полуодетые, полуголодные. Леня до трех лет не умел ходить, так как мать не спускала его с печки. Священник, зайдя как-то к ним в избу, спросил:
- Кто это у тебя на печке сопит?
- Леванидка, младший мой.
- Сколько же ему годов-то?
- Три, должно быть.
- А чего это он на печке средь бела дня?
- Да мал ишшо.
- Какое мал! Хватит ему на печке сидеть, спускай его на пол!
Спустили, а мальчонка голозадый даже ползать не научился. Но большие голубые глаза смотрели с таким любопытством, мордашка светилась такими живостью и озорством, что батюшка невольно заинтересовался и преподал ему первые уроки ходьбы и общения со взрослым человеком.
С тех пор Леванидка и сестра Дуня стали частыми гостями в церкви. Священник выучил их грамоте, да так быстро, что оба (а Леонид в 6 лет) по протекции учителя поступили в гимназию г. Котельнича. Оба окончили с золотой медалью, учась на казенный кошт ввиду бедности матери и выдающихся способностей. Кстати, особо религиозными дети не стали, но жажду знаний (и критический склад ума) сохранили до конца дней своих.
Настал 1917 год. Началась революция. Тетя Дуня, увлекшись новыми идеями, вступила в женский «Батальон смерти», воевала в Петрограде, а после Октября вернулась в родное Высокогорье, где благополучно проучительствовала до смерти в 1968 году.
Но не сразу тетя Дуня пришла к степенной жизни. Сначала она по-черному загуляла. Родила подряд шестерых дочерей, но замуж вышла и стала Комлевой. И дети Комлевы. Девочки получили изысканные заграничные имена: Эмилия (Миля), Руфь (Руфа), Генриетта (Гета) Луиза (Луза), Маргарита (Рита) и Муза.
Набожная мать была в ужасе от образа жизни Дуни, ругала ее последними словами, била чем ни попадя. Тетя Дуня никогда не смогла простить матери такого жестокого обращения, и когда та состарилась и стала беспомощной от страшного ревматизма, отомстила почти тем же: шпыняла, унижала, не пускала к столу и т. д. Об этом рассказывал Леонид Ильич, посетивший Высокогорье в 1952 году.
Я видела тетю Дуню в 1950 году, в Мурыгине, где мы с Олегом провели медовый месяц. Это была пожилая женщина с крупными, почти мужскими чертами лица. Разговор интеллигентный. Была в курсе современной политической и литературной жизни, выписывала несколько журналов, особенно любила «Новый мир».
Умерла Евдокия Ильинична в 1968 году. Ее дочь Эмилия Николаевна осталась преподавать русский язык и литературу в той же школе.
Яркой, сложной, беспокойной личностью был и Леонид Ильич, мой незабвенный свекор. Я, правда, его ни разу не видела, но переписывалась и слышала много рассказов о его богатой приключениями жизни.
Итак, он закончил Котельническую гимназию в 1917 году с золотой медалью. Послали его преподавать физику и математику в какое-то глухое вятское село. Время было беспокойное. В той школе оказалась еще одна учительница-словесница, Валентина Алексеевна, Валя, 19 лет. Другой интеллигенции в округе не было. Молодые люди подружились, полюбили друг друга и поженились. Началась разруха, голод. Спасаясь от невзгод, молодая пара махнула куда подальше, на Алтай. Оба начитались об этом благодатном крае. Но и там покоя не было. Где свои, где чужие, и кто свои и чужие – непонятно.
Вернулись назад, в Котельнич, явились в школу – и сразу удача: 19-летнего Леонида назначили директором и учителем физики, а его жену – учителем русского языка и литературы.
Потом были другие города и поселки, другие школы. Рутина начала приедаться, хотелось приобщиться к чему-то более интересному и современному. В 1936 году Леонид Ильич поехал в Ленинград и поступил на заочное отделение электротехнического института, радиофизический факультет. Он давно увлекался радиолюбительством, сам конструировал радиоприемники и стал потом большим специалистом. Пока учился в институте, семья жила в селе Пищалье. Леонид и Валентина преподавали в Пищальском лесохимическом техникуме. Вместе с ними в техникуме преподавал русский язык Константин Гамсахурдия, отец известного грузинского диссидента Звиада Гамсахурдия.
Закончив в 1939 году институт, Леонид Ильич получил назначение в Куйбышевский индустриальный техникум. Но через год перевелся в Горький, где стал заведующим кафедрой радиофизики одноименного факультета Индустриального (впоследствии Политехнического) института. Он фактически основал этот факультет. Одна бывшая его студентка рассказывала, каким блестящим лектором он был. О самых сложных вещах говорил так увлеченно, так понятно, что буквально завораживал аудиторию. Он легко защитил бы диссертацию, стал профессором.
Но его угораздило войти в конфликт с директором института. Леонид Ильич был человек горячий, непосредственный, мыслящий оригинально, главное, самостоятельно. То есть имел обо всем свое мнение, что в 40-е годы отнюдь не поощрялось. Директор не потерпел инакомыслящего субъекта. И когда однажды тот во время бурного спора с директором схватил со стола и швырнул в него чернильницу, облив светлый костюм, директор зловеще прошипел:
- Ну, это тебе даром не пройдет!
И не прошло. Откуда ни возьмись, появились в институте два новых преподавателя. Они почему-то сразу прониклись дружескими чувствами к Леониду Ильичу, стали заводить задушевные разговоры, поддакивали ему, когда его заносило в потоке критических разглагольствований (а Сталин тогда свирепствовал вовсю), ходили в гости и однажды по секрету предложили ему стать членом какой-то тайной организации. И наш предок согласился. Жена ругала его на чем свет стоит, она давно подозревала, что эти друзья обхаживают мужа неспроста.
В ту же ночь в дверь постучали, и черный воронок увез Леонида Ильича на Воробьевку. А «друзей» будто вовсе не бывало. Его осудили на 7 лет по 51-й статье. Дело было в 1944 году, и он оттрубил эти 7 лет до последнего дня. Вышел весной 1952 года.
Даже в тюрьме спокойно вести себя не мог. Сначала его использовали по специальности. Он работал в знаменитой «Шарашке» вместе с выдающимися советскими учеными и конструкторами. Но начал жаловаться начальству и выше на разные неудобства и недостатки. Его послали ремонтировать радио и другие технические устройства разным сотрудникам НКВД. Опять начал строчить жалобы. Тогда его послали в Рыбинск на строительство плотины. Жил и работал вместе с уголовниками, таскал мешки с цементом, кирпичи. В результате надорвал сердце, у него случился первый инфаркт.
Перенести ужасы тюремного содержания, по его словам, помогли чувство юмора и философское отношение к происходящему.
Последние годы ареста Леонид Ильич провел в знаменитых «Крестах» в Ленинграде, где работал по специальности и, похоже, больше не рыпался, не скандалил. Режим был помягче, он жил посвободнее, ходил по городу один.
За время заключения перенес три инфаркта миокарда. 4-й случился 23 ноября 1953 года, через год после освобождения. Предшествовали инфаркту большие волнения в связи с устройством дальнейшей судьбы. Преподавать в институте он больше не имел права. Оставалась школа, и ему предложили преподавание физики в той самой школе в Котельниче, где 34 года назад он начинал карьеру директором. Ему бы согласиться – все-таки родные места, привычный климат, семья рядом. Против должности учителя он и не возражал бы, но уж очень маленькой ожидалась пенсия по достижении 60 лет. И он без конца писал, хлопотал, пока не остановился на сельской школе в поселке Серебрянка Усть-Каменогорского района Восточно-Казахстанской области, на Иртыше. Согласился, оформился, уехал. Вначале писал бодрые письма, восторгался могучей природой, но потом все настойчивее стал торопить с приездом Валю, жену: «Ты мне нужна, мне без тебя трудно». Потом вообще застонал: «Если я выдюжу эту зиму, будет чудо!» С наступлением холодов сердцу его стало совсем плохо, и днем 23 ноября оно остановилось.
Валентина Алексеевна с Олегом съездили туда, постояли у могилки и вернулись. Так Леонид Ильич и остался в этой Серебрянке.
Ирония судьбы. Из Серебрянки, но уже Кировской области, происходят все вятские Толстобровы, потомки запорожского казака, сосланного в числе других запорожцев императрицей Екатериной II в вятскую глушь после окончательной ликвидации Запорожской Сечи в 1775 году. Надо полагать, сосланными оказались самые мятежные и непримиримые казаки. Об этой истории Олег узнал незадолго до смерти из разговора со случайным попутчиком в экскурсионной поездке, тоже носящим эту необычную для русского языка фамилию. Как ее, бедную, только не уродуют! И почему укоренился женский вариант фамилии – Толстоброва – непонятно. Даже мне, филологу. Значит, с веками фамилию просто русифицировали.
Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать о старших Толстобровых.
От кого у Леонида Ильича столь блестящие способности к физике-математике? Блестяще учился, блестяще преподавал, при других обстоятельствах обязательно стал бы крупным ученым, дошел бы до высоких степеней. Он на лету хватал новые научные идеи, держал в памяти все, что видел и слышал, читал. Эта необыкновенная память, к счастью, передается по наследству, но почему-то лишь по мужской линии. Олег, Юра, Алеша, наш Леня на удивление легко и прочно все запоминают. А их родные сестры – Майя, Ира, Ляля – совсем не то.
Но вот не поощряемая Сталинским режимом самостоятельность мышления, потребность критической оценки окружающего мира, желание все узнать и использовать в своей работе, черты, необходимые для деятельности подлинного ученого, подвели его. Леонид Ильич пал жертвой собственной неординарности и одаренности. Жаль! Очень жаль! Но вы, дорогие потомки, должны гордиться, что у вас был такой замечательный предок. А кто-то, может, и наверстает упущенное Леонидом Ильичом и сам добьется таких успехов, которых должен был добиться наш старший Толстобров.
Я своего свекра ни разу не видела, так получилось. Я, правда, переписывалась с ним года два, причем большую часть писем послала в «Кресты». Мы должны были встретиться в Горьком весной 1953 года, куда я собиралась приехать рожать, чтобы воспользоваться помощью мамы после родов. Он приезжал и жил у моих родных, дожидался моего приезда. Но мы с Олегом не смогли расстаться даже на время. Я осталась на месте, в Калининграде. Мама потом сама к нам приехала, помогла на первых порах после родов, а в конце лета 53-го Леонид Ильич уехал в Сибирь, и в ноябре его не стало. Телеграмма от коллег-учителей пришла в тот день, когда Юрочке исполнилось 6 месяцев, и у него прорезался первый зубик.