Боже, как давно это было!
Кажется, это был художественный жизнерадостный – типа 30-х годов – фильм, о котором можно только с удовольствием вспоминать.
Что представляет собой сегодняшнее наше житьё? (Книга написана в конце 90-х годов) Сплошные переживания! Хватит ли денег до Ирочкиной получки? Не пропьет ли Галка опять всю зарплату ровно за три дня? Сколько составляет нынешний долг за их квартиру? Какой дурью мается в данный момент Алешка? Мается обязательно, потому что от безделия и безволия места себе не находит. Учиться в институте бросил, а академический отпуск ничем не помог. Не идти же в третий раз на IV курс? Его бывшим однокашникам осталось только диплом защитить... Как здоровье Иды? Как сдвинуть с мертвой точки освоение участка на их даче? Как прожить 2-3 недели только на мою пенсию? На что купить детям обувь? И так далее, и тому подобное.
О себе, своем здоровье, своих нуждах думать не приходится. Некогда, да и незачем. Лишь бы своих родных-дорогих обеспечить помощью и поддержкой. В случае чего лечусь сама, мысленно, благо кто-то из Космоса надоумил. И кто-то мне все время помогает решать проблемы. Какой-то Ангел-хранитель, что ли? Уж не ты ли, мой Олеженька? Уж очень тепло бывает на душе, когда чувствую твое присутствие.
А оградки обе давно надо покрасить заново...
Теперь вернусь на 50 лет назад. Поженились мы, значит, в июне 1950 года, после окончания мной III курса. До окончания университета жили врозь, встречаясь только в каникулы и во время отпуска.
Помню, приехала я в первый раз в летние каникулы в 1951 году. Было начало июня. Встретил меня Олег на вокзале, весь черный от загара. Одни брови и ресницы белеют. А радостный! Так и сияет, так и играет весь. Прогулялись по Калининграду. Как же все цвело кругом! Улицы утопали в цветущих липах, каштанах, рябинах, шиповнике, жасмине, розах и других цветах, кустах и деревьях. Любили немцы уют, чистоту и красоту. Ласковый весенний морской воздух, нежаркое солнце размягчали душу, настраивали на сентиментальный лад. Красивые коттеджи, утопающие в зелени, удобные чистые улицы... Вдруг про себя подумалось: «Я хотела бы жить и умереть в этом городе». Зашли в парк им. Калинина. Прогулялись по аллеям, полюбовались старой кирхой, углубились в тенистые заросли.
Вдруг стало как-то тревожно на душе. Посмотрела под ноги. Что это за странное переплетение травы, веток, железных прутьев, камней? Не успела ничего понять и вдруг провалилась в глубокую яму. Упала, испугалась и вдруг увидела рядом с собой табличку с золотыми буквами: «Prof. Bruno Pfeiffer. Geb... Gest...». Могила. Это было кладбище. Поскорее выбралась из ямы и сказала Олегу, что больше не хочу гулять по Калининграду, хочу в Балтийск. Домой.
Перекусили в какой-то столовой и поехали на трамвае на Западный вокзал, что у кинотеатра «Победа». Поезд уходил только в 5 часов вечера, пришлось погулять.
Неприятное происшествие на заброшенном немецком кладбище было не единственным. Цветущая обильная растительность на улицах не могла замаскировать разрушенные здания, заглушить трупный запах, доносившийся из-под развалин.
В Калининграде люди жили только в уцелевших более или менее домах, преимущественно небольших, основная масса домов лежала в руинах. Центральная часть города с Королевским замком была сравнена с землей и представляла пыльный каменный пустырь. Восстановление Кёнигсберга – Калининграда было впереди.
В Балтийске меня ждал сюрприз: своя квартира. Вернее, комната. Олег получил ее недели две назад, когда был сдан этот двухэтажный дом. Соседями по квартире были Сизовы – Гена (замполит) и Таня с двумя детьми. Гену мы почти не видели, а с Таней сдружились. Болтали, сплетничали, топили вместе громадную плиту в кухне, готовили, стирали. Так как у меня детей еще не было, я взяла на себя труд по уборке мест общего пользования и блюла в квартире идеальную чистоту.
Комната была обставлена той же, комстигальской, мебелью: кровать, комод, плетеное кресло, два стула, тумбочка. Стол составили из трех чемоданов.
Я хозяйничала впервые так долго, и это мне, нам, понравилось. Дома, у родителей, все же существуют какие-то ограничения, например, в расходовании лакомств. А тут – что хотим, то и делаем. Например, сварила я по совету Тани яблочное варенье, 3 литра. Прямо в кастрюле подала на стол, и мы с Олегом всё враз и съели за чаем. И много не показалось.
Дом находился недалеко от пляжа. Утром и вечером обязательно бегали купаться. Иногда я и днем ходила купаться – загорать, но однажды перекалилась, у меня началась одышка и сердцебиение. Я перестала калиться днем. А лето 51 года было для Прибалтики необычно сухое и жаркое.
Тем же летом я впервые приобщилась к местной самодеятельности. Олег привел меня в Дом офицеров и рекомендовал женсовету как певицу. Я с ходу вошла в состав женского вокального ансамбля, который пел в точности тот же репертуар, что и университетский хор, и в ближайшем концерте с песнями из «Кубанских казаков» и «Весны» успешно выступила. Соло тоже пела, но не помню, что. Обратно шла почему-то в длинном концертном платье. По пути зашли к знакомым Олега, попили чаю с пирогами. Саша, Муся, дочка Верочка – а фамилию не помню. Очень душевные люди.
На несколько дней съездили в Калининград на соревнования по плаванию, на которых Олег выступал. Как всегда, он занял второе место на 100-метровке кролем. Квартировали в пустующей комнате Кожевниковых, старых друзей Олега, о которых впереди еще много буду писать, т.к. они, а также Илюшины, составили ближайший круг наших знакомых. Работая в разных подразделениях и переезжая с места на место, мы с ними всегда оказывались вместе. Мы в Балтийске – они здесь. Мы переезжаем в Калининград – и они вскоре подтягиваются. Нас водворяют обратно в Балтийск – и их туда же. И лишь в Москву переехали одни за другими лишь мы с Илюшиными, а Вася с Раей так и остались в Калининграде.
Отшумело лето, пошли дожди, и я вернулась в родной Горький. Продолжила учебу на IV курсе. В зимние каникулы Олег приехал ненадолго в отпуск, мы с ним вместе ходили в бассейн, занимались у одного тренера, Иосифа Ивановича. У него Олег в отроческие годы учился технике плавания, а я в его группе оказалась с осени, куда поступила, будучи завербованной однокурсницей, активисткой-спортсменкой Линой Сотниковой. Кстати, я легко плавала на длинные дистанции, а на коротких не блистала скоростью. Плавала тоже кролем. В соревнованиях выступила только раз, и то в эстафете (4х50).
Следующим летом мы жили уже в Калининграде, опять в комнате отсутствующих Кожевниковых, т.к. Олега перевели служить в Калининград, в техническое управление (техупр), а квартиру еще не дали. В то лето меня совершенно заездила соседка Кожевниковых, толстущая 35-летняя красавица с двумя детьми. Я возила для нее из города, с базара горы продуктов, вплоть до 10-килограммовых сеток картошки. В конце нашего пребывания она не удержалась и пожурила:
- Аля, нельзя же быть такой безотказной, вам так на голову будут садиться.
А я привыкла быть послушной и кидалась исполнять все просьбы и поручения, как будто это моя строгая мама приказывала.
Наконец, я закончила университет, получила диплом. Ох и разудалым был наш выпускной бал! Как мы плясали вместе с преподавателями, как распевали песни, чокались и хохотали! А на рассвете отправились всей гурьбой на Откос, и наш многоуважаемый парторг Маслов так хохмил, так куролесил! А он тоже был наш выпускник, историк. Декан говорит: «А вы и не знали, что он такой весёлый?»
Бал отгремел, летом приехал Олег, и мы с ним в августе месяце отправились в свое семейное плавание. Диплом мне дали «свободный», т.е. я могла устраиваться на работу по своему усмотрению, а не ехать согласно распределению.
На этот раз мы должны были жить в Калининграде, так как к тому времени Олега перевели в тамошний техупр старшим инженером отдела эксплуатации. Его работа заключалась в бесконечных командировках по кораблям и базам Балтийского флота в составе инспектирующих бригад. К этой, как и всякой другой работе, он относился рьяно, не давая покоя ни себе, ни инспектируемым.. Его актов об обследовании состояния или расследовании аварий все боялись. Ничего не упустит, всё запишет. Сам лазал во все трубы, котлы и турбины. Знал, что если не досмотрит застрявшую тряпку, треснувшую трубку, расшатанный клапан, он будет виноват в возможной аварии, а то и гибели людей.
Друзья – электрики и другие специалисты – над Олегом посмеивались, и, оглядев хозяйство по верхам за час-другой, остальное время командировки проводили в жуировании. Домой приезжали помятые и без копейки.
А мой Олеженька не только привозил обратно целыми свои 200 рублей, но и кое-какие подарки – обувку, одежки детям и мне. Так как он безвыездно сидел на корабле, там его кормили и поили, так что командировочные у него экономились.
А я превратилась в офицерскую жену. Знакомые – сплошь офицерские семьи. Я влилась в их круг довольно легко, хотя и не всем понравилась.
С Мишей и Тосей Илюшиными, Васей и Раей Кожевниковыми у нас сложились на всю жизнь самые теплые отношения. Мы не только все праздники отмечали вместе, но и в выходные ходили друг к другу – то к нам, то к другим.
Это миф, что военные живут богато. Все жили скромно, от получки до получки. Все были молодые и красивые (как я заметила, жены у морских офицеров – отборные красавицы и модницы. Я такой, правда, никогда не была), любили одеться, погулять, пощеголять на курортах во время отпуска. Мы в отпуска ездили редко и исключительно к родным. А родные бывали у нас каждое лето, гостили месяцами, особенно когда мы жили в Балтийске. Чем не курорт?
Но с одной парой, Облеуховыми, отношения складывались непростые.
Это была блестящая пара. Костя – высокий, статный, кровь с молоком, удачливый в службе, честолюбивым и радушный. Соня тоже была образцовой труженицей и хозяйкой. Она была талантлива – пела и вышивала картины, даже преподавала вышивку в кружках, давала уроки и зарабатывала больше мужа. В квартире всё блестело, готовила изумительно. И собой была хороша. Это Соня свела меня в музыкальную школу. Я туда легко поступила и... сразу затмила всех. Первый удар. Вернее, второй. О первом рассказал Олег: в мое отсутствие она пыталась его соблазнить, но тот устоял, и она зверски возревновала его ко мне. Будучи модницей и видя мою простоту, всячески колола меня: «жердь», «рваный синий чулок», «плесень зеленая» - всё это произносилось мимоходом, но внятно. А когда выяснилось, что я ещё и рисую, а также то, что муж ей изменяет направо и налево, она вообще уже видеть меня не могла. К счастью, скоро мы разъехались с ними, и спустя лет 10 я узнала, что Соня, родив второго ребенка по совету врачей, всё же умерла от рака, как и ее мать, не дожив до 40 лет.
Я у нее вышивать не училась, просто видела ее работы и, когда в 1984 году вышла на пенсию и вдруг начала вышивать, стала вышивать именно в ее манере.
Прибыли мы из отпуска в августе 52-го года с моим свободным дипломом в кармане. Сначала я пошла в расположенный неподалеку пединститут. Соглашались взять, но пока только вести семинары по русскому языку. Сказала, подумаю. Вид у меня был уж очень несолидный. Худющая, похожая на подростка, хотя с университетским значком.
Потом, по совету соседки-учительницы, толкнулась в педучилище, уже подальше, в районе площади Победы. Вхожу в кабинет директора, а он спрашивает:
- Тебе чиво, девычка?
- На работу хочу поступить к вам.
Поговорили – и он согласился взять. Им требовались словесники. Сходила в облоно (Областной отдел народного образования), произвела там впечатление своим дипломом, особенно пунктом о шести иностранных языках (фикция!).
Дали мне 4 класса, из них 3 – первых (I-А и I-В - школьное отделение, I -Б - физкультурное) и один второй (II-Б – физкультурное) Это было неудобно, так как из 4-х ежедневных уроков три были с разными программами. Так вот издеваются над молодежью. Но я не унывала и начала работу с рвением. Знания были свежие, мне и готовиться особенно не надо было. Пригодилось всё, чему учили в ГГУ. Я любили делать экскурсы в мировую и русскую литературу, в разные языки. С упоением вела уроки русского языка и, оказывается, и ученики их полюбили. Ученики – 15-летние ребята, окончившие 7 классов. Я их почему-то сразу стала звать на «вы» и так до конца и звала. Назначили меня классным руководителем в I-A, но хорошие, сердечные отношения у меня сложились со всеми классами. Странная вещь: очень быстро, через 3-4 месяца мои ребята записали грамотно. И меня начали мучить комиссиями. То одна завотделом придет из облоно («вы специально подготовили сильных учеников для ответа на этом уроке», а я вызывала тех, кого надо было спросить и понятия тогда не имела, кто из них какой), то целая группа засядет. Редкий урок проходил без гостей. Хоть завуч, хоть учительница другая, но вечно сидит кто-нибудь на задней парте. Я не обращала внимания.
Не знаю, откуда я взяла, но в изучении русского языка я почему-то применяла метод транскрипции, и он моментально дал эффект. Даже физкультурники начали писать диктанты и сочинения грамотно. А как здорово они отвечали на экзаменах! Все подряд. И всё же никто и никогда не сказал мне доброго слова. Так и чувствовалось подозрение, что я мухлюю. Я никогда не ругалась на уроках, всегда была веселая, а другие зверствовали и сыпали двойками.
И только одна коллега, в годах, после экзамена вручила мне огромный букет махровой сирени с гигантскими цветами и сказала что-то сердечное.
В педучилище готовили учителей начальных классов, пионервожатых и преподавателей физвоспитания. Я там проработала всего два года. В мае 1953 года у меня родился Юрочка. Год я еще промучилась с помощью бабушек, которые ездили к нам по очереди, а летом 1954-го прислала из Кирова письмо, чтобы меня уволили.
Устала я за эти два года, особенно за второй, ужасно. Тогда мне дали еще три первых класса, и каждый день было по 5-6 подготовок плюс бесчисленные тетради. Даже Олег мне помогал проверять их.
Весной 54-го, перед окончанием учебного года, меня нагрузили еще заочниками. В течение месяца (мая) я читала им лекции по всему курсу русского языка и литературы – по 6-10 часов в день!!! А потом принимала экзамены.
Я так извелась, что потом несколько лет не могла ни читать, ни писать. Еще в 53-м году Олега перевели служить в Балтийск, и мне трудно было без него воевать с бабушками, ребенком и работой. Я с радостью бросила в Калининграде всё, согласилась обменять нашу комнату в коммуналке (мне дали ее от горкома) на первую попавшуюся квартиру в Балтийске, и мы переехали.
Господи, что это была за квартира! Без туалета, воду набирали ночью в детскую ванну, с печкой и плитой. За ночь всё выдувало. Олег вечно в командировках. Через год, в ноябре 1955-го, родилась Ирочка. А я заболела страшным маститом. А надо пеленки стирать-сушить, готовить, убирать, продукты добывать, печку топить. Я уж приспособилась бегать за обедами – ужинами в столовую, напротив через шоссе.
Когда Ирочке не было и месяца, Олега послали в плавание вокруг Скандинавского полуострова обеспечивающим работу механической части кораблей ВМФ, перегоняющих какое-то важное военное судно в Мурманск, кажется. Проездом заходили в Польшу. И плавал Олег два месяца, в самые морозы. Кстати, спас флагманское судно от аварии, самолично спустившись в трюм и обнаружив тряпку в трубопроводе (диверсия!).
А за это время нам дали новую квартиру в финском домике. Товарищи, вернее Володя Жданов, помогли мне перебраться. Володя пригнал грузовик, помог собрать и погрузить скарб, меня с ребятами усадил в кабинку, а сам уселся в кузове, на верхотуре, и, держась руками за разваливающийся скарб, перевез. С помощью его и соседки, Жени Тихомировой, расставили КЭЧевскую (квартирно-эксплуатационная часть) мебель, высыпали книги на две «новые», от старых хозяев, кровати. Я сбегала в столовую за едой, покормила ребят. В столовой меня обругали, что, мол, домохозяйка, а готовить не хочу, и я больше туда не ходила.
Женя мне очень помогла навести порядок, уют. Они с мужем Лёвой занимали одну, угловую комнату, а мы – две соседние. У меня было много вышитых мамой скатертей, салфеток. С их помощью квартира приобрела уютный, нарядный вид. Я даже новоселье умудрилась справить, пригласив лучших друзей, в первую очередь Ждановых – Володю и Галю.
Хорошо, весело посидели.
А Ирочке было всего полтора месяца. Юрочке – 2,5 года. Но я все успевала и даже не уставала.
Как-то ранним морозным утром смотрю из кухонного окна – кто-то вдали еле идет по улице. Пройдет несколько шагов – встанет. Постоит, подберет что-то со снега – опять с трудом продвинется. Подходит ближе – вижу, какой-то офицер в шапке с завязанными под подбородком ушами еле тащит огромные чемоданы по два в каждой руке. Олег! Дождались, наконец. Никто не сказал, не известил. Небось, военная тайна.
Чемоданы оказались набитыми разным добром, купленным в Польше. В другие порты они не заходили. Привез ребятам трикотаж на вырост, мне кофты-туфли и другое. Всё дешевое, не нарядное.
Конечно, папа прежде всего кинулся к ребятам, к 3-х месячной дочке, своей любимице, которую не видел целых 2 месяца!
Начался очередной, 5-летний, этап нашей жизни в Балтийске. Олег работал и ездил в командировки, я хлопотала по хозяйству. К осени на второй этаж приехали новые соседи – Голубевы и Гусаковы, ставшие для нас почти родными, особенно Голубевы. Они были такие простые, общительные, да еще дочка Лена была ровесницей нашей Ирочки. Так мы вместе и хозяйничали. Дети играли в саду (при доме был дивный вишневый сад), а мы ля-ля-ля. Одна побежала на базар или в магазин – обеим принесла, другая – то же самое. Обе разговорчивые – не остановить. Я заметила, что со всеми ленинградцами чувствую себя особенно легко. Наверное, сказываются гены бабушки Прасковьи Рогуновой.
Эля тоже закончила университет (Ленинградский), геологический факультет, но ни дня не работала, так как родила дочку на последнем курсе. Эля была домовитая, во всем у нее был порядок, экономия. Хорошо шила, ни одна тряпочка не пропадала. И моей Иришке от нее перепадали фартучки и т.п.
Весело жили, дружили, сотрудничали вовсю. Дружили и дети. Причем своеобразно. Лена уважала Юру и всё время ходила за ним: «Юласка, Юласка...» А с Ирой вредничала, издевалась. Ирочка была очень терпеливая и не сразу соображающая. Ленка у нее игрушки отнимала, своих не давала, щипала, поколачивала. Эля даже говорила мне:
- Твоя Иринья бесчувственная. Моя что только с ней ни делает, а она все терпит.
Но один раз не стерпела. Видимо, подруга так доняла мою лапочку, что она схватила огромный Юрин железный грузовик и изо всех сил трахнула Ленку по голове. Та закатилась в рёве, а Эля схватила Иришку в охапку и ко мне:
- Забери своего ребенка! Она мою Ленку чуть не убила.
А Ирочка губки сжала и пошла с сознанием выполненного долга. Ленка долго потом ходила с синей, израненной головой. И больше Ирочку не мучила. Им было тогда года по 3 (или по 2), но с тех пор между ними прошел холодок.
Взрыв после долготерпения – это черта Олега, и у Ирочки она держится всю жизнь. Этот взрыв бывает очень болезненным для противной стороны (например, в отношениях с мужем, с регентом Таней).
В этот период в моей жизни произошло знаменательное событие: я получила новую профессию. Дело было так.
Подметаю как-то утром пол, слушаю радио краем уха. Шла местная (областная) передача о флотских стихотворцах. Я заинтересовалась, о поэтах сложилось определенное мнение, и мне жутко захотелось написать на радио отзыв. Тут же и написала. Вскоре приходит ответ за подписью Белевич, ведущей той передачи. Интересно, мол. Я отвечаю: «Что Вы? Какая это рецензия, просто отзыв...»
Ладно. Примерно в то же время пришел №1 журнала «Новый мир» за 1959 год. И первое, что я прочла в нем – стихотворение Р. Казаковой «Офицерская жена». Оно меня всколыхнуло, перевернуло, оглушило. Ведь это всё обо мне: живу в захолустье, работы нет, муж часто в командировках, в плавании (сколько бессонных ночей я провела, прислушиваясь к уханью штормовых волн и зная, что мой Олеженька где-то там, в море, над ледяной серо-зеленой бездной). Зато когда приезжает – это такое счастье! «Поделись со мною счастьем, офицерская жена?» - закончила свое стихотворение поэтесса. Кстати, я люблю все ее стихи. Уж очень они простые, искренние и правдивые. И в то же время глубокие по смыслу.
Я до того взволновалась, что тут же села и написала в редакцию «Нового мира» письмо.
И тут началось. Ко мне приходили делегации от политуправления и женсовета Балтийского флота, предлагали работу, но не определенную, не конкретную. Например, воспитателем в детском саду. Мне пришло письмо от начальника Главного Политического Управления Министерства Обороны СССР Голикова. Как жаль, что это письмо не сохранилось. Выбросили ненароком с ворохом газет. Мы их столько выписывали! Дано, мол, указание...
А меня что-то так тянуло писать! Я и в газету «Страж Балтики» (местная матросская газета) написала заметочку саркастического характера по поводу ошибки автора (писал не Эуген Капп, а Зуген). И вдруг осенью 59-го года приходит открытка, просят придти в редакцию. Оделась, накрасилась, прихожу в отдел культуры и быта, к заведующему, Чегодаеву Михаилу Андреевичу. Предложил внештатно сотрудничать. Я согласилась. Стала выполнять задания, писать рецензии на книги, фильмы. Когда удачно, когда не очень. Спросила как-то: откуда вы меня взяли? Оказывается, им рекомендовала меня та самая Н. Белевич. Да, я и забыла сказать, что главной моей обязанностью было рецензировать кратко стихи, в изобилии присылаемые в редакцию. Молодые матросы и офицеры исходили стихами. Сам Михаил Андреевич не успевал все просматривать и отвечать. Дадут мне папку стихов, через несколько дней несу ответы. Вот они-то в редакции и нравились. Меня приглашали на занятия литературного объединения при газете, на собрания, конференции. Я отмалчивалась, стеснялась. Это я пишу бойко, а говорю трудновато.
Короче, в феврале 1961-го меня пригласили на должность старшего литсотрудника в отдел культуры и быта. И началась моя журналистская карьера.
Началась драматически. Первое задание, на которое меня послали, состояло в том, чтобы посмотреть в Доме офицеров спектакль драматического кружка «Отважное сердце» какой-то эстонской писательницы. Я посмотрела и, ничтоже сумняшеся, настрочила рецензию. Похвалила тех, кто понравился, покритиковала игру других. Ходила гоголем, так как написано было с чувством.
И вдруг в газете «Советский флот» на последней странице внизу напечатали реплику «На среднем регистре», где мою «безграмотную» рецензию разнес в пух и прах какой-то капитан I ранга. Оказывается, автор пьесы - женщина, а я фамилию склоняла, и это была одноактная пьеса в 3-х картинах, а не 3-хактная, и еще много «безобразий»... Плохую, мол, услугу оказала редакция и т.д.
Был скандал. Я ревела белугой, офицеры-сотрудники меня наперебой утешали (похлеще, мол, бывает, приводили примеры). Подошел главный редактор, весь насупленный: «Ну?» А я: «Гы-ы-ы...» И он отошел.
Приехало политическое начальство, собрали всю редакцию, обсудили мою «шедевральную» рецензию и пришли к выводу, что в ней имеются только две ошибки – количество актов и фамилия. Остальное – верно и нормально. И простили по младости и глупости, т.е. по неопытности. Может, начальству и вынесли какие-нибудь наказания, я не знаю.
Мне перестали давать задания, посылать куда-нибудь. Сидела и строчила пребыстро свои рецензии на стихи. И лишь спустя месяца три решились: послали меня писать очерк о флотском почтальоне, потом о баталере (корабельный завхоз) и т.п. Много писала о досуге моряков, самодеятельности. Всё принималось на ура, и когда к осени пришел новый редактор, он назвал меня единственным квалифицированным журналистом в газете и мечтал давать мне более ответственные задания. Я так и не успела узнать, какие, как случилось страшное несчастье. Мой сынок Юрочка был сбит грузовиком, и это наложило трагический отпечаток на всю нашу последующую жизнь.
Осенью 1960 года Юрочка пошел в 1 класс. Обычно мы с мужем его забирали из школы в обеденный перерыв, а однажды, 14 октября, учительница уговорила оставить его на продленный день. А потом сама ушла (зачем-то понадобилось) и ребят отпустила. И зачем-то Юре захотелось проехать одну остановку на автобусе. Мы жили на той же стороне улицы, что и школа, совсем недалеко, а чтобы попасть на автобус, нужно было перейти улицу. Когда Юрочка вышел из автобуса, его сбил панелевоз. Он ударился головой о бордюр, получил сотрясение мозга с кровоизлиянием и сломал руку, потерял сознание и впал в кому. И только благодаря тому, что в городе случайно оказался нейрохирург из военно-морского госпиталя, его удалось спасти.
Подробнее этот ужасный случай описан в главе VIII Роковые девяностые. Юрочка.
Итак, страшное несчастье прервало наше налаживающееся благополучие. На работу я так больше и не вышла, рассчиталась. А следующим летом мы совершили очередной переезд. После 5 лет жизни в Балтийске снова попали в Калининград. Олег стал работать старшим офицером в техническом управлении (ТЕХУпре ДКБФ), а я опять превратилась в домохозяйку. Юрик всё же закончил 1 класс в той же школе, у той же учительницы. Так и не догадались мы упрекнуть Лидию Андреевну Мельникову (почему-то запомнилось ее имя) за случившееся с Юриком. В Калининграде нам дали две комнаты в коммунальной квартире в доме на улице Братской, что недалеко от озера Верхнего – с одной стороны, и ул. А.Невского – с другой. Юрочке надо было ходить в школу через трамвайные пути и две дороги с интенсивным движением, на которой часто гибли дети-школьники. Мы уж провожали и встречали его. Потом туда же пошла учиться и Ирочка.
Эти пять лет знаменательны для нас тем, что я продолжила занятия музыкой (пением), а Ирочка начала.
Когда ей исполнилось 6 лет, я решила отдать ее в музыкальную школу. Пианино ей мы купили еще осенью 61-го, когда приехали в Калининград. Музыкальные способности ее слишком поражали воображение. До того был идеальный слух! Повела на вступительный экзамен в музыкальную школу (на улице Глиэра), а ее и не приняли! Выкинули мне ее обратно из класса, присовокупив: «Куда таких малявок приводите?» Ей вообще-то тогда даже 6 лет не исполнилось, была она маленькая и хиленькая, без конца болела ангинами, был у нее страшный тонзиллит. Ведь она одновременно с братом лежала тогда замертво от осложнений на почки и сердце после сильной ангины. Потом я узнала, что она споткнулась на вопросе по ритмике. Я не готовила ее специально, думала, глупая, слух за все скажет.
Но отступать от задуманного не хотелось, и я повезла ее в дальний Балтийский район (где был порт) и легко отдала ее в тамошнюю музыкальную школу. Как же нам с ней потом аукнулось это мое упрямство. Она попала к неопытной, несерьезной учительнице, Ольге Александровне Кузнецовой, которая с первых дней испортила ей руки, не так ставила пальцы. Да еще мы намучились с дорогой в школу. Ездили с пересадками на двух-трех трамваях в любую непогодь. Мучились-мучились и решили попытаться еще раз поступить в школу имени Глиэра. А чтобы гарантировать поступление, я решила сама поступить туда в вокальный класс. Поступила на ура, спев на экзамене арию Вани («Бедный конь в поле пал»). Там я встретила Тамару Гдальевну Веврик, мою бывшую аккомпаниаторшу по первым занятиям в этой школе в 52-53 годах. Вот к ней в класс я и устроила мою лапочку. От ее рук Тамара Гдальевна пришла в ужас, но стала переучивать и более или менее исправила. Она с ней даже дополнительно занималась на дому, а я не догадалась ей заплатить за это! И намеков не поняла. Терпеть никогда не могла никакого блата, подношений и «благодарений».
В музыкальной школе я проучилась 2 года, причем второй год – у Евгения Александровича Мелик-Пашаева (сына дирижера), баса, специалиста по низким голосам. Только он нашел ко мне, тупице, подход, и я здорово (он сказал – идеально) спела выпускной экзамен (ария Иоанны, куплеты Зибеля, «Меркнет слабый свет свечи», «Старый муж» Чайковского и «Матушка, что во поле пыльно»). Но сколько мне пришлось вытерпеть на уроках! Евгений Александрович, армянин, был очень темпераментным, кричал и топал ногами на уроках, передразнивал, оскорблял, обзывал. Я плакала, ревела. А он утешал : «Я тоже плакал в консерватории».
Передо мной за год у него блестяще кончила курс одна меццо-сопрано, и ее пригласили солисткой в областную филармонию. А тут и я буквально прогремела на экзамене. Когда пела Иоанну, я до того вошла в образ, что завучу, которая была в жюри, стало плохо. Её вывели и отпаивали валерьянкой и корвалолом.
Но так я, пожалуй, больше никогда и не пела. Случалось, на некоторых концертах само как-то получалось, и я действительно поражала воображение, но в основном пела непрофессионально, с напряженными, неопертыми верхами. Низы у меня были от природы глубокими и бархатными, никто и не пытался мне их «исправить», а вот с верхами мучились. Диапазон был нормальный: две октавы с запасом вверх и вниз на 2-3 ноты.
Пролетели еще 5 лет, и в 1965 году Олега перевели в Подольск старшим военпредом на военный завод. Переехали. Год прожили на частной квартире. (Хорошо нам там было, весело, хозяева, Калинины, были легкие люди). Я поступила работать. Хотела в «Подольский рабочий», но мест не было, и по их же рекомендации меня «временно» устроили ответственным секретарем в многотиражную газету совхоза «Заря коммунизма», где я оттрубила 18 лет, вплоть до пенсии. Звали меня в другие газеты, хвалили на всех семинарах и совещаниях за очерки и репортажи, отмечая писательские наклонности, в обкоме я была в резерве на повышение, но я от всего отмахивалась, так как сначала директор не отпускал, а потом я сама не захотела менять легкую жизнь на трудную (быть, например, главным редактором районной газеты).
Итак, настала пора рассказать о том, как я редактировала сельскохозяйственную газету.