Да, волей судьбы вся моя жизнь оказалась связанной с политикой. Правда, большей частью пассивно. Потому что вся обстановка в советское время была искусственно политизированной. Всюду трубили о патриотизме, прославляли Сталина и партию. Мы, дети, захлёбывались от счастья, что живем в такой замечательной стране, учимся в такой прекрасной школе. С утра до вечера хотелось петь советские песни, маршировать, слушать и говорить речи (популярным было выражение «толкнуть речугу»). Везде и всюду видели вокруг плакаты и лозунги, стенгазеты и транспаранты.
Со 2 класса, 9 лет, я стала бессменным редактором стенных газет, «боевых листков» и прочей наглядной агитации. Я писала газету от начала до конца (передовица на злобу дня, заметки о жизни класса, обличающие двоечников и лентяев и прославляющие отличников, сатирические стихи и карикатуры и т.д.), сама переписывала и, конечно, оформляла в стиле тех газет, которые рисовал папа. Так у меня на всю жизнь и остался стиль оформления, шрифты 40-50 годов, Господи, уже прошлого века.
Кроме того, меня почему-то постоянно выбирали (вернее, назначали) на небольшие «руководящие» должности. Потому что я, Козерог и Рогунова, была, во-первых, крайне организованной и дисциплинированной особой и, во-вторых, благодаря стенгазетам политически подкованной. Я была звеньевой пионерского отряда (класса), старостой (в университете) и вечным редактором. Кроме классной и групповой (в университете) я выпускала также школьную, курсовую, факультетскую и университетскую стенгазеты. Почти все материалы писала сама напыщенным, восторженным языком.
Как и все, с презрением относилась к «шептунам», поносящим втихаря советскую власть и Сталина, одобряла бдительность «органов», неусыпно борющихся с врагами народа. Одним словом, была 100%-ной советской патриоткой с лучезарным мировоззрением. Насколько я знаю, и в других семьях было подобное настроение. Все добросовестно работали, учились, пели песни, ходили на демонстрации, пекли пироги на 7 Ноября и 1 Мая, ходили друг к другу в гости, ездили на пикники. Помню, мы носились по школе и орали «Союз нерушимый», только что сочиненный С.Михалковым и А. Александровым.
Не было ничего, что набросило бы тень на нашу жизнь, наши взгляды. И во время войны мы не горевали. Раз Сталин сказал - «Победа будет за нами», - чего же беспокоиться? Все работали, не жалея сил, одинаково (почти) голодали, матери изощрялись, переделывая без конца одежду. В 9-м классе мама сшила мне из синего синтетического букле платье, в котором я ходила на занятия, пела на сцене, танцевала на вечерах – и была счастливой. И все так жили и работали. Никто не гнался за деньгами и благами, не страдал от бедности. Правда, мы видели и таких, которые в самые жуткие годы войны любили похвастаться обильной и вкусной едой, добротной и нарядной одеждой, пышущим румянцем. Потом они говорили, что никогда так хорошо не жили, как в войну.
Помню такой случай. Где-то в начале войны, примерно в 1942-м или 43-м году мы пошли в баню на Ковалиху (Эта баня может быть до сих пор там стоит). Отсидели, как всегда, очередь, пошли мыться и среди привычных худых желто-серых тел увидели чудо: пышная, неправдоподобно розовая красавица с пышной, неправдоподобно стоящей грудью, с пышными блестящими волосами растерянно стояла со своей шайкой и, похоже, стеснялась своей розовости и пышности. Эта, небось, не голодала – не холодала, а была лелеема и любима каким-нибудь директором или генералом, а то и просто снабженцем. Никто красавицу не попрекнул. Все ей просто любовались.
Итак, я выросла патриоткой. В университете, на лекциях (а я училась с 1947 по 1952 год) я без тени сомнения впитывала речи преподавателей: Достоевский – апологет страдания; Есенин – забулдыга, певец подворотни; исторический материализм – вершина философской мысли. Обожала Горького, который с таким мастерством изобразил Клима Самгина, строящего из себя «критически мыслящую личность».
И вот пришел Олег. И начали мы с ним спорить. И о Достоевском, и о Есенине, и о Горьком. Как он меня, дуру, сразу не бросил – не понимаю. Говорил потом, что видел, какая я глупая еще, наивная. Ведь было мне всего 19 лет. О своем отце он не говорил ни слова.
Мне такие разговоры не нравились, я не поддавалась на его агитацию, оставалась при своем мнении.
Весной 1950-го года, ожидая приезда Олега, чтобы сыграть свадьбу, я не выдержала и, чтобы разрешить сомнения, пошла в партком университета. Там я застала зам. секретаря парткома, свою однокашницу по курсу Римму Остроумову. Пыталась завести разговор об Олеге (стоит ли выходить за такого «контру»), но она как-то не поддержала мои робкие попытки. То ли свои дела были важнее. Впрочем, помнится, я ничего членораздельного не произнесла.
Я вышла замуж. После свадьбы мы с Олегом, вслед за Валентиной Алексеевной и Майей, поехали в Мурыгино на медовый месяц. Все складывалось прекрасно. Погода была на редкость для северного августа. Мы целыми днями гуляли в лесах и лугах, катались на лодке, купались, загорали. Никаких контровых разговоров. Свекровь нас отлично кормила, я удивлялась, как можно так вкусно готовить. Одна стерляжья уха (тогда в Вятке еще водились стерляди) или пироги с морковью или свежими груздями чего стоили! А рыжики, а пельмени!
И вдруг однажды они получают письмо. Молча, каждый про себя, прочитывают, передавая письмо друг другу. Мне ни слова. И лишь потом вечером, когда мы с Олегом остались одни, он рассказал все. Письмо было от отца. Оказывается, он был жив, сидел в тюрьме в Ленинграде, в «Крестах». Осужден по 57-й статье (антисоветская пропаганда). Выше я писала об этой истории. Итак, я попала в семью врага народа. Началась моя обработка. Рассказали о Леониде Ильиче, историю его ареста, дали прочесть письмо. Я узнала, что Леонид Ильич - высокообразованный, эрудированный, остроумный и очень талантливый человек. Очень горячий, вспыльчивый и доверчивый. Да, он критически относился к существующему строю, считал Сталина тираном, а народ – обманутым бедным стадом баранов. Сам никакой контрреволюционной пропаганды не вел, трудился на совесть на ниве просвещения, был блестящим лектором, педагогом, прекрасным оратором, хотя и с вятским акцентом. (Куда его денешь?) Да, слушал тайком запрещенные заграничные передачи. Как ему быть без радио? Он же радиофизик, один из первых в Союзе!
Горячность и доверчивость с одной стороны, мелочная месть оппонента с другой привели его в тюрьму. Я писала выше, что Леонид Ильич в споре с директором по какому-то принципиальному для кафедры радиофизики Горьковского политехнического института вопросу сгоряча швырнул в директора чернильницей с чернилами, облив дорогой светлый костюм. Прошипев: «Ну, погоди у меня!», - директор придумал и осуществил беспроигрышный план дискредитации строптивого ученого с помощью провокаторов.
Майя, сестра Олега, отнюдь не была «контрой», судила обо всем, о политике здраво, как все, упрекала отца за несдержанность, недомыслие. Валентина Алексеевна помалкивала, но чувствовалось, что она полна упрямой, глухой ненависти к виновникам несчастья и сохранила эту ненависть навсегда.
Когда Леонид Ильич в 1952 году вышел на свободу, Майя не разрешала ему жить у нее, не хотела «разоблачения», огласки. Она наивно считала, что никто в Мурыгине не знает об аресте ее отца.
Думаете, я поддалась обработке? Отнюдь! Я вступила в активную переписку с Леонидом Ильичом. Писала в «Кресты» жизнерадостные письма, спорила с ним по вопросам литературы и философии, марксистско-ленинского мировоззрения. Он мне охотно отвечал в шутливо-ироническом тоне, подчеркивая, что мои письма очень нравятся тюремному начальству, и они советуют читать их всем сокамерникам.
Потом я закончила университет и в 1952 году начала работать в Калининградском педучилище (В том же году вышел из тюрьмы Леонид Ильич). Вдохновенно читала лекции «Сталинское учение о языке» в училище и на стороне (например, для воспитателей детских садов?!).
Запланированная на весну 1953 г. встреча с Леонидом Ильичом в Горьком не состоялась. Я хотела рожать сыночка в Горьком, чтобы воспользоваться помощью мамы, но потом мы с Олегом передумали. Во-первых, нам страшно не хотелось расставаться (как мы бурно обнялись, после того как приняли это решение!), а, во-вторых, сочли нецелесообразным возить младенца туда-сюда. Решили вызвать маму к нам ко времени родов и стали ждать. Почему-то были уверены, что родится сын. Как назовем? В марте умер Сталин, и я предложила назвать сыночка Иосифом. Олег решительно запротестовал. Мы немного поспорили и нашли компромисс в имени Юрий. Юрочка, Юрашенька-таракашенька-пруссачок. Потому что его родина – Кёнигсберг.
Приехала в мае мама. Родился Юрочка. Олег на радостях напился, наломал в чужом саду сирени, принес мне, но нянечки не приняли – сильный аромат. Написал мне восторженную записку: «Юрочка есть! Ура!»
Мама и Валентина Алексеевна стали ездить к нам по очереди на месяц-полтора. Леонид Ильич к тому времени уехал в Сибирь, под Усть-Каменогорск, где в поселке Серебрянка должен был преподавать физику в сельской школе. Работать в той же должности в родном Котельниче, где в 1920 г. начинал трудовую деятельность директором школы, отказался, боясь, что будущая пенсия будет слишком маленькой. Наивный человек. Уехав, сначала он восторгался величественной природой Сибири, Иртышских просторов, но с началом холодов запаниковал. Стал срочно звать к себе жену. Она стала срочно собираться, и вдруг 24 ноября 1953 года приходит телеграмма: «Леонид Ильич внезапно скончался. Похороны тогда-то.» Олег с Валентиной Алексеевной на похороны не успели, но съездили, постояли у могилы, поговорили с сослуживцами Леонида Ильича и уехали. Больше в Сибири никто из Толстобровых не был.
Недели через полторы пришло последнее письмо от Леонида Ильича с фотографией, датированной 23 ноября 1953 года. Умер он от инфаркта, четвертого по счету. И зачем ехал в такую даль?
В тот день, 23-го, у 6-месячного Юрочки прорезался первый зубик, и мы так радовались! Когда пришла телеграмма, Олег отошел к окну и долго плакал. Больше никогда я его плачущим не видела.
Так я со своим свекром и не повстречалась. Так он на мои политические взгляды и не повлиял.
Но Олег, умный, образованный человек, профессионал высокой пробы, дисциплинированный донельзя, стойкий, верный служака, в глубине души оставался «контрой». Слушал, приткнувшись к приемнику, разные враждебные голоса - «Голос Америки», «Дойче Велле» и т.д. Я ругала его: «Что ты врагов слушаешь? Они же хотят нашей погибели!» Он не спорил и продолжал ловить вредную агитацию сквозь невообразимые радиопомехи.
Я работала в газете, не зная устали в пропаганде советского патриотизма. Писала совершенно искренне, вкладывая всю душу в свои очерки и репортажи. Помню, когда осенью 1977 года принимали брежневскую Конституцию, а день принятия Конституции совпадал с днем выхода газеты, я до 11 часов колесила с шофером по Домодедову, ожидая правительственного сообщения. Дождалась – и в совхоз. Раздаю газету, а там огромная шапка: «Одобряем!» и подборка заметок: «Партия – наш рулевой» от секретаря парткома, «Власть народа» от председателя сельсовета, заметка от доярки и ещё от кого-то. Этот номер вызвал фурор не только в ГК КПСС (в совхозе отнеслись без эмоций), но и в обкоме партии. Меня сразу поставили в резерв на повышение, несколько раз вызывали «зайти», но я не пошла. Затеяли было меня поставить главным редактором Домодедовской районной газеты «Призыв», но я не проявила верноподданнического восторга, даже закапризничала: «Зачем мне менять легкую жизнь на тяжелую?», и второй секретарь по идеологии Н.П. Шадская отставила меня. К тому же незадолго перед этим ей пришлось потерпеть поражение в соревновании со мной по красоте. В совхоз приезжали иностранцы, и после официальной беседы с ними у директора состоялся банкет. Во главе стола сидела Надежда Петровна, ходуном ходившая от кокетства. Я сидела тихо в конце стола рядом с зав. отделом пропаганды и агитации Домодедовского ГК КПСС. Ни он, ни я не выпили вина (водки) ни капли, лишь для видимости поднося рюмку к губам. А все остальные так и хлестали родимую. Распалились! Смотрю – что это они вдруг повернулись и уставились на меня. Даже испугалась: чего это они. И вдруг переводчица (а это были румыны) говорит, что гости назвали меня, редакторшу, «Мисс «Заря коммунизма»». Какая женщина, особенно высокопоставленная, знающая себе цену, стерпит подобную несправедливость?
Умер Брежнев. Траурный митинг. Я выступаю. Умер Андропов – тоже выступаю, рыдая. Умер Черненко – уже не рыдаю.
Пришел Горбачев в 1985 году. А в 1984 я ушла на пенсию. С политической деятельностью не рассталась, так как влилась в состав территориальной парторганизации №114 города Подольска. По привычке стала выступать на собраниях. Хвалила от полного сердца Горбачева за его идеи и революционные предложения, говоря, что он вливает в жизнь партии и народа новые идеи, ведет к новому прогрессу, делает нашу деятельность более живой и полнокровной.
Тогдашний секретарь парторганизации М.И. Шемякин отметил, что тов. Толстоброва правильно понимает текущий момент. И через два года рекомендовал меня в секретари парторганизации. Меня единогласно избрали, и я тоже вдохновенно поработала секретарем. С удовольствием, без пропусков, посещала семинары и заседания в горкоме, проводила собрания и заседания бюро, собирала взносы, давала поручения, идеально вела всю документацию. Одним словом, была образцовым парторгом. Меня хвалили, мужчины-пенсионеры заглядывались. Даже избрали в городской женсовет, и я даже заседала в президиуме. Повторяю, делала все с удовольствием. Единственное, что мне не нравилось, это посещать стариков на дому. Неприглядная картина.
Олег тоже с одобрением отнесся к новаторству Горбачева. Но скоро ему надоело его многоглаголание. А я слушала с упоением. Да такой молодой после сонма престарелых лидеров. И жена такая симпатичная и смелая. Правда, вскоре Раиса Максимовна стала все больше и больше раздражать. Почему она лезет вперед генсека, почему постоянно пасется рядом, почему дразнит своими туалетами?
Но вот грянул 1988 год. Ельцин начал смело выступать против руководства КПСС, требовал большей демократии и внимания к жизни простых людей. Сам показывал пример. Потрясло всех, и меня в том числе, выступление Ельцина на Пленуме ЦК и его торжественный уход из зала. Потом избрали Верховный Совет во главе с Ельциным. Он запретил КПСС. Начались передряги в Верховном Совете. Горбачев растерялся. На него насели старые коммунисты. Начались выступления в республиках и вооруженные расправы с митингующими. Генсек потерял свое значение. Горбачев стал президентом. Распался СССР. Прошел путч ГКЧП. Все это очень не нравилось. Где же наша славная партия, на чьей стороне мудрость, сила и совесть? Непонятно. Народ повалил из партии. Я подала заявление о выходе из КПСС в сентябре 1991-го, когда ген. секретарем избрали Полозкова. Он мне до того не понравился, даже показался противным, что я не выдержала и отдала партбилет. К тому времени я уже не была секретарем, а оставалась замом по оргвопросам. Меня молча, без комментариев, отпустили, но бывший секретарь, сотрудник КГБ, не скрывал неодобрения, и, прощаясь с ним взглядом, я прочла в его глазах даже угрозу.
Из партии к тому времени выходили пачками, и мой уход уже не был сенсацией. Олег однако не спешил последовать моему примеру. И лишь когда в январе 1992 произошли события в Вильнюсе, он не выдержал – и до того был возмущен и оглушен, что места себе не находил. Долго обдумывал и, наконец, написал краткое и сдержанно-серьезное заявление о выходе из рядов КПСС. И стали мы оба беспартийными. Я пробыла в партии 20 лет, Олег – 30 (с 1960 г.)
К тому времени я полностью стала соглашаться с политическими взглядами Олега и другой «контры», как я называла кухонных шептунов. Путч окончательно сдул остатки флёра с нашей доблестной компартии, показал умственное убожество старых главарей. Что Пуго (кто его убил?), что Язов, что Павлов, что Стародубцев. А уж этот «Уяев» (как остроумно назвал Янаева известный сатирик А. Иванов после того, как тот на чей-то вопрос о здоровье скромно ответил: «Жена не жалуется»)!
После путча в августе 1991-го, когда чуть не свергли Горбачева и зажглась звезда Ельцина, я окончательно стала демократкой и влюбилась в самого Ельцина (отважного русского богатыря!) и его соратников. Особенно уважала Шеварднадзе, Гайдара и Чубайса. Потом судьба у всех сложилась по-разному, но я ни в ком из них не разочаровалась. Да-с, дорогие россияне, ни в ком! И вот почему.
Конечно, Ельцин – не Илья Муромец и не Наполеон. Но он сумел повести за собой народ. Мы ему поверили. Кто в то время был смелее и решительнее его? Как он выступал перед массами, жаждущими умного и бесстрашного лидера! Ведь старый мир рухнул, похоронив под развалинами жалкие остатки коммунистического руководства. Рослый красавец Ельцин с громовым голосом, смело возвещавший то, о чем до того лишь тихо шептались по углам, он никого и ничего не боялся. Даже КПСС запретил, чем окончательно покорил массы. Ему безоговорочно поверили измученные массы и совершенно искренне избрали первым президентом России. Это потом, когда Ельцин стал всё больше пьянеть от власти (и вина), он чаще и чаще стал допускать промахи, и его позиции зашатались. Особенно не понравилась народу «семья» - ближайшее окружение Бориса Николаевича, состоящая из самых беспринципных олигархов (Березовский, Абрамович, дочери Татьяна и др.) Эта «семья» фактически подмяла по себя стареющего и слабеющего лидера и лихорадочно строила и осуществляла свои собственные планы, далекие от интересов государства.
Но мы и во второй раз, в 1996-м, безоговорочно проголосовали за Бориса Николаевича, так как у него еще оставался ореол былых заслуг, а возвращаться к власти коммунистов большинству не хотелось. Уж очень тошно было вспоминать советское время с его перманентным дефицитом товаров, продовольствия и отвратительно жестоким и тупым всевластием КГБ. Конечно, сыграли роль «пиарщики» во главе с «семьей», но многие, как и мы, голосовали искренне.
О Шеварднадзе, в то время Министре иностранных дел, скажу немного. Это был очень симпатичный политик. Вместе с Горбачевым они совершили поистине великие дела: объединили две Германии, вывели войска из Афганистана и т.п. Когда шел тот самый грандиозный митинг у Белого дома, на котором с триумфом выступал Ельцин и другие демократы, наибольший восторг вызвало появление на трибуне Эдуарда Амвросиевича. И он стоял такой симпатичный, такой скромный.
Как известно, первым и. о. премьера при Ельцине был Егор Гайдар. Как хотите, но я ему верила и верю. Его имя давно стало подобно ругательству. А я очень четко представляю: не объяви он весной 1992 года либерализацию цен, страна немедленно пришла бы в запустение. Так и вижу пустынные улицы, кругом разруха, нет ни магазинов, ни предприятий, все разбежались в поисках пищи или вымерли от голода. А с Гайдаром всё вдруг появилось, засуетились челноки и первые предприниматели.
Правда, тут же штопором, уходящим в небо, взвинтились цены. Но взвинтились они не сами собой, по вине Гайдара. Их «делали» жулики. Именно тогда энергетикой зарулили Черномырдин и еще кто-то, ведавший электричеством. Они только и делали, что объявляли новые тарифы («вынужденные») на электричество, бензин и газ, а остальные отрасли тут же чутко и «правильно» реагировали. 5 рублей быстро превратились в 50 тысяч.
Акционированные предприятия тут же прекратили полезную работу, перестали платить зарплату оставшимся сотрудникам, а сами владельцы уехали на Канары, Багамы и Гавайи.
Минуточку! А кто тогда был главой Госкомимущества? Чубайс. Это он распродал за три копейки все ценнейшие предприятия? Не на этом ли он нажил капитал, благодаря которому встал по влиянию вровень с олигархами? До этой минуты я считала его чистой воды государственником. Когда он стал главой РАО ЕЭС, безудержный рост тарифов на электроэнергию прекратился. Потом он что-то мудрил с выборами Президента. Вместе с «семьей» заковали оцепеневшего от власти старика в щиты спереди и сзади, как губернатора Санчо Пансу в «Дон Кихоте», а сами резвились...
В нашей постперестроечной России с политикой, народом как только не злодействовали, разве мне, старушонке, разобраться?
Эта книга писалась в конце 1990-х и начале 2000-х годов. Жизнь очень медленно, но все же налаживалась . Ушел Ельцин, пришел Путин, рос ВВП, потихоньку начали расти зарплаты и пенсии. С благодарностью вспоминаем плодотворную деятельность А.Л.Кудрина, которому удалось привести более или менее в порядок государственные финансы: расплатились почти со всеми долгами, накопили стабилизационный фонд, который помог и кризис преодолеть, и народу деньжат подбросить. Жалеем, что его уволили, хотя, видимо, не видать бы военным такой прибавки к денежному довольствию. Надеемся, что и впредь Россия не оскудеет!
О чем писать дальше? Напишу-ка я о своих родных, с которыми живу, общаюсь. Сердце моё полно любовью к ним, всех хочется поддержать. И не хочется уйти раньше, чем судьба выведет их на прямую, твердую и светлую дорогу в их будущее. Надеюсь, так и будет.