Как быть? По-другому быть? Теперь я практически не читал газет с объявлениями, не открывал двери офисов или отдела кадров. В одном специализированном издании еще печатали резюме, характеризовавшее меня как идеального белого воротничка. Кто-нибудь, да позвонит, но продлевать публикацию мне не хотелось. Я смотрел в окно. Чашка кофе в руке остыла. На улицу пришел май, и каждый атом земли дышал его энергией. Ненавижу месяц май. Раздался телефонный звонок.
- Алло. Вы давали объявление по поводу работы?
- Да.
- Я хочу предложить вам вакантное место менеджера по продажам изделий с государственной символикой и геральдическими знаками. В основном это флаги, значки, сувениры.
Этот голос. Он был манерно растянутым и напыщенным, подобно речи звезды шоу-бизнеса.
- Какая зарплата? – спросил я.
- Для начала вам положим небольшой оклад, который постепенно повысим. Но в основном доход будет от процентов. Вы готовы пахать и пахать? – пропел он, и высокие нотки голоса растянули последние слова.
- Не знаю, я подумаю.
- Что? Ты еще думать будешь? Тебе нужна работа или нет?
- Да, нужна.
- Тогда ты обязан сделать все ради нее. Ты должен приползти на коленях и умолять дать шанс. Хватит ломаться и приезжай.
- Нет, меня уже не интересует ваше предложение.
- В чем дело? Что тебя не устраивает?
- Вы меня не устраиваете.
- Что? Как ты смеешь, говно, со мной так разговаривать.
- Иди на хер.
Я бросил трубку, но какое-то время руки у меня дрожали от злости. Я знаю, это все весна. Это она любит выделывать трюки, особенно месяц май.
На моем столе лежала книга. Я лег на диван и открыл одну из последних глав. Главный герой со своей возлюбленной путешествовал по северной Африке, потрепанной второй мировой войной. Его странствия по пустынным землям подходили к концу. Он заболел и погрузился в бездну лихорадки. Герой умирал, мучимый мрачными видениями. Душа путника, заблудившись, металась в бреду. Ему было страшно, он только что вернулся с обратной стороны. Возлюбленная взяла его руку и почувствовала холод, который он принес оттуда. Там ничего нет, кроме пустоты. Больной сжал ее ладонь и вскрикнул, а мне вдруг стало тепло. Комната сузилась, и потолок начал пятиться вверх. Я погружался в лоно, ее мягкие воды забирали к себе, окутывая невидимым покрывалом. Герой умер. Я выдохнул, и омут поглотил меня, погружая все глубже к поверхности.
Я взял сигарету и вышел на лестничную площадку с какой-то боязнью и одновременно легкостью, почувствовав скинутый груз, тяготивший доселе. Лампочка в подъезде перегорела, и единственным источником света оказалась луна, пробивавшаяся в окно тусклым красноватым излучением. Когда я посмотрел на небо, то увидел огромное ночное светило, варившееся в кровавом соусе. Из приторно-солоноватой ягоды получилось персиковое варенье, и крупный плод в черных гнойниках глядел на меня взором, вселявшим не ужас, а предчувствие.
Затмение. Сердце учащенно забилось, и нормально вдохнуть дым табака не получалось. Я присел на корточки и повернулся лицом к темноте.
СЛУШАЙ!
Сигарета потухла. Сердце стучало все медленнее и медленнее. Оно почти остановилось. Тяжесть навалилась и сдавила тисками. Неведомая сила начала рвать меня на части, скручивать, выжимать, как постиранное белье, и выудила, в конце концов, маленькую каплю пота. Глаза вылезали из орбит, и миллионы ярких точек в радужной оболочке отступили перед расширяющейся черной дырой зрачка. В подъезде вдруг стало светло, и его темнота устыдилась своей наготы. Капля пота упала в черную бездну и устроила хоровод светил, а неведомая сила попробовала получившуюся эссенцию. Каков ответ? Все мысли растворились друг в друге, словно серная кислота пороков соприкоснулась со щелочью горних источников. Вот и последняя из них - Элахи, Элахи, лама сабахтани - канула в безвременье, оставляя терпкий шлейф, за которым вечно гонялась моя тень. Нет, нет, нет. Этого не может быть. Это не правда. Я не верю. Как я это сделаю, ведь я никогда не пробовал. Я не умею. Это ошибка. Разве я смогу?
Я с трудом поднялся на ноги, едва не скатившись по лестнице вниз. Кое-как добрался до кровати и рухнул без сил. Пустота.
Несколько дней я не выходил из дома. Тяжесть, гирями повисшая на мне, не собиралась отпускать. Не хотелось лежать, сидеть, двигаться, особенно думать. Ничего не хотелось. Я был погружен в вязкую тишину барокамеры, в которой нагнеталось высокое давление. Любая мысль, едва появившись в безветренной пустыне, второпях убегала. Если она задерживалась, то вызывала приступы рыданий, таких же внезапных, как у ребенка. Только они были тихими, стыдливыми и похожими на сдержанный смех. Такое состояние длилось неделю. Постепенно мне становилось легче. Я смог даже набрать номер телефона, пролепетать несколько слов в трубку и таким образом устроиться сторожем в организацию, деятельность которой меня совсем не интересовала.
Это был тихий уголок в центре города. Огороженная территория базы скрывала за высоким забором два малых предприятия, которые растянулись по квадратной цепочке зданий, примыкавшим друг к другу, как кости домино. Им было без малого лет семьдесят, и старый крошащийся кирпич едва выдерживал на себе ношу стен. С одной стороны их окружали частные деревянные дома с яблоневыми садами и ряды тополей с другой. Казалось, что время здесь застыло. В любом месте можно было повесить революционные плакаты начала двадцатых годов, сталинские тридцатых или брежневские семидесятых, и ни одно из них не смотрелось бы фальшиво. Только старенький речной катер, появившийся непонятно откуда в центре заброшенного мирка, как памятник напоминал о конце двадцатого века.
Меня встретил громкий лай собаки, рвущейся с цепи. Я едва успел отскочить с дороги на обочину, как за долю секунды она оказалась на моем месте. То ли меня увидели в окно, то ли услышали в гавканье пса вторжение чужака, но со второго этажа сторожки спустилась плотного телосложения женщина. Ей было лет пятьдесят, и двумя пальцами, как пинцетом, она придерживала приподнятую к небу сигарету.
- Масяня, цыц, – рявкнула женщина на собаку. Потом осмотрела меня с ног до головы и выпустила клубы дыма. – Значит, это ты звонил утром?
- Да.
- Ну что же. Ты меня устраиваешь, - сказала она, обнажив рот, в котором не было одного переднего зуба, и оглянулась на собаку. – С этой псиной тебе придется ужиться. Кстати, ты обязан готовить ей еду. Не буду рассусоливать, а предупреждаю сразу: если не будешь опаздывать, соизволишь исполнять простые требования, то мы поладим. Я, как завхоз, отвечаю здесь за порядок. Поэтому для тебя я главный начальник. Все понял? – заявила она и элегантным, но неловким движением стряхнула пепел на тыльную сторону ладони.
- Пытаюсь.
- Смотри, не умничай, а то долго не протянешь, - ухмыльнулась она, заметно прищурившись.
Послышался стук ботинок, и тощий мужичок лет шестидесяти, держась обеими руками за перила, стал осторожно спускаться с верхнего этажа сторожки. Он методично прицеливался к узким ступенькам железной лестницы, нащупывая подошвой твердь.
- Ну что, оклемался? Иди с глаз моих, не могу тебя видеть, - отчитала его завхоз.
- Все нормально. Это, как его,…хозяин приезжал? Ты не говори ему ничего, ладно, - мужичок виновато посмотрел на женщину, отвернулся и начал подниматься обратно.
- Это наш грузчик. Вчера спину надорвал, не смог мешки с цементом осилить, вот и запил. Скорее всего, домой он сегодня не попадет, а здесь переночует. Так даже лучше. А то жена и дети заждались его в коммуналке. Пусть хоть сегодня без него свежим воздухом подышат.
- Не староват ли он для такой работы? У него, должно быть, внуки есть.
- А как же? Ему уже сорок семь лет. Пять ртов живут вместе: жена, две дочки и внучка. Ладно, зайди в апартаменты на первом этаже. Посмотри, что да как. График дежурства я потом составлю. Сегодня сможешь выйти на работу? Нет, лучше завтра приходи, мне так удобней.
Импровизированный диван получился не очень удобным. Разложенное сиденье от старой «Волги» подпиралось ободом колеса от грузовика и шатающимся стулом. Я лежал на нем и тупо смотрел на обитый фанерой потолок. На столе тужился кипятильник в стакане. Радио, висевшее на гвозде около входа, передавало по просьбе слушателей концерт классической музыки. Глаза слипались. В столь ранний час сонливость могла прийти только здесь, в неопределенном месте и условном времени. Работа позволяла.
Послышался скулящий вой Масяни у ворот. Интересно, она переживала случившееся, хотя бы помнила? С недоверчивым характером, натасканным и дрессированным нравом, что она могла видеть вокруг себя? Наверно, одно зло. Ведь кроме знакомых лиц, по пути на работу подкармливающих объедками со стола, Масяня знала только свою территорию, опоясанную вечной угрозой. Как она могла совершить такое? Прошла неделя, а ей хоть бы хны.
Я тогда варил кашу для нее, из каких-то злаков. Отвратительная на запах вещь. Блевотная масса. Стоял на втором этаже сторожки и помешивал в ведре лакомство, при виде которого у собаки пропадал аппетит. Сначала я услышал звериное рычание, а потом и жалобный визг щенка. Когда подбежал к Масяне, то увидел ее грустные медвежьи глаза и растерянный взгляд, обращенный к трупику маленькой собаки с переломанной шеей. Этот пушистый комочек случайно забежал на чужую территорию, осмелившись близко подойти к родственному существу. Масяне было приблизительно пять лет, но она так и не узнала, что значит стать матерью. Заблудившийся щенок показался ей маленьким врагом, задумавшим украсть косточку из миски. Для огромной псины не существовало ни сочувствия, ни раскаяния. Она убила бы и своих щенят, возможно, впервые проявив жалость. И все же Масяня скулила, то ли призывая отпустить ее с цепи на ночь, то ли зазывая своего единственного друга, луну.
Дверь сторожки открылась, и на пороге появился грузчик. В нем чувствовалась неуверенность и непреходящая вина. Костлявый, морщинистый, он с озабоченным волнением посмотрел на меня.
- Это, как его,…ты не видел завхоза? – поинтересовался он.
- Нет, - ответил я.
- Мне тут это, как его,…спросить ее надо кое о чем, – он расслабился и оперся шершавой ладонью о косяк двери. Вода в стакане забурлила, и грузчик с любопытством уставился на стол. Убедившись, что кипятильник действительно разогрел воду, он потерял к ней всякий интерес. - Тут Женька заходил, - продолжил он.- Говорит, мол, завтра плитку привезут. А Василий говорит, что все нормально, хорошая плитка. Фура из Воронежа приедет. Далеко, однако, везти им. Женька хотел мне в помощники кого-нибудь дать. Я и не знаю даже. Может быть, один справлюсь, – он взглянул на меня, но я никак не реагировал. Потом повернулся к окну и на какой-то точке вдали остановил взор. – Может, в магазин сбегать? Надо хлеба купить, картошки. Подсолнечное масло тоже закончилось. Саша дал денег взаймы, хоть семью порадую. Сушки еще возьму. Сушки с маслом утром хорошо идут. Хотя, с вареньем вкуснее будет. Интересно, магазин закрылся, или нет. Сколько время? – я посмотрел на него, продолжая молчать. Грузчик пригнулся, разглядывая стрелки на моем будильнике, и успокоился. – Все нормально. Успею. Тут это,…мне выходной обещают дать. А то три месяца уже не отдыхал. Высплюсь по-человечески… Масяньку надо покормить. Бросили ее совсем. Жалко собаку… Петрович говорит, что осень будет дождливая, и зима холодная. Ватничек нужно из дома принести, и валенки тоже. Хотя нет, они на складе валяются. Ключи бы не забыть спросить, – он задумался, и лицо у него сделалось удрученным. Потом что-то ободрило его. Заулыбался желтым ртом, полным черных точек вместо зубов. – Гляди, баба упала, на ровном месте. Какая неуклюжая.… Слышал, в Москве инкассаторов ограбили. На десять миллионов. Вот дают, ребята. Молодцы. Не поймают. Точно говорю, что не поймают. Десять миллионов. Мой друг, Володька, однажды сорвал в лотерею две тысячи рублей. Повезло. А я боюсь играть. Невезучий я. Моя-то, если узнает, куда деньги дел - убьет. Ни за что не поверит, скажет, что пропил. Лучше так и сделать, хоть какая-то польза. Правильно? – спросил он, и нависла тишина. Потом заерзал и снова улыбнулся. - Это, как его…мне надо бежать в магазин.
Я кивнул на прощание, и грузчик ушел. На радио закончили передавать музыку. Наступило время городского дозора, и ведущий приступил к обсуждению писем радиослушателей.
В шесть часов зазвенел будильник, я открыл ворота базы и прилег, проспав всего час. Мимо сторожки потянулась вереница женщин, работавших в цеху по производству матрасов и подушек. На радио зазвучали мелодии утренней программы, и пионерский голосок окончательно привел меня в чувство, подняв с сиденья. Моя смена закончилась.
Зимой, в декабре, меня перевели на другой объект. Теперь я должен был охранять строящееся здание, а на мое место наняли студента. В помощники дали Масяню. Бытовка, моя новая ночлежка, представляла собой увеличенный вариант собачьей будки. В холодной, скрипучей коробке от морозов спасала только железная печка. Чтобы не замерзнуть, я залазил под бытовку, где на пятачке свободной от снега земли лежали влажные дрова, выбирал из них сухие и разжигал огонь в буржуйке. Когда включал прожектор, черные ниши в стенах недостроенного здания освещались, и Масяня начинала скулить, просясь в будку. Тогда я открывал дверь, и она запрыгивала по лестнице в гости. Потом ложилась около печки и смотрела на меня, ожидая внимания и доброго слова.
Так было и в начале двадцатых чисел декабря. Масяня устроилась около входа, на границе жара и холода. Я лег на кровать и закрыл глаза. За окном разыгралась метель, а в бытовке тепло от потрескивающих дров обволокло меня, погружая в сон.
Я оказываюсь в полной темноте на незнакомой улице. Мне надо идти, где-то рядом должна быть остановка. Холодно, очень холодно. Зимняя куртка едва помогает. Чувствую, что недалеко находится дорога, но не видно ни одной машины, ни единого человека рядом. В таком мраке вообще нельзя ничего разглядеть. Абсолютная тишина. Я иду вперед, и только теперь слышу скрип снега под ногами. Вдруг вдали замечаю каплю света. Я приближаюсь к ней, и капля растет в размерах. Кажется, это фонарный столб около остановки. Он освещает островок пространства. В его центре стоит девушка спиной ко мне. Она одна. Никого поблизости, только крошечные снежинки сверкают вокруг. Я подхожу ближе, и девушка оборачивается. Это Надя. Она стоит в знакомом мне пальто, только застегнутом на все пуговицы, и пронзительно на меня смотрит.
- Привет, как дела? - спрашиваю я, будто мы расстались только вчера.
- Хорошо, - спокойно отвечает она.
Наступает пауза, в течение которой мы просто глядим друг на друга.
- Мне пора идти, - неожиданно говорю я.
- Пока, - прощается она, и черты ее невозмутимого лица тают.
Я разворачиваюсь и иду обратно.
- Стой! – слышу я не слово, а мольбу.
- Да, - произношу я, не зная, как поступить.
- Помоги мне, - просит Надя, и две влажные ниточки сползают по ее застывшему лицу.
- Что я могу сделать?
- Помоги! Помоги мне выучить монолог!
- Ка,…как?! Какой еще монолог? О чем ты? Я не могу этого сделать за тебя, он ведь твой. Я не очень хорошо тебя знаю.… Как я смогу?
- Помоги, - уже тихо, почти шепотом повторяет она.
- Ладно, - коротко отвечаю я, не предполагая еще, на что соглашаюсь.
Я направляюсь к точке, с которой начал свой путь, и Надя смотрит мне вслед. Она не дотрагивается до слез, текущих по ее щекам.
По пути домой я все гадал, что означал сон. Настойчивая мысль пробивалась наружу, и от нее было сложно избавиться. Мне вспомнился новый год в кругу друзей, где я рассказывал историю. Все смеялись, и один знакомый предложил запомнить монолог, который я уже выбросил из головы. Это был всего лишь совет, просьба человека. Я подумал о недавнем лунном затмении, Наде во сне, новогоднем совете знакомого и брошенных когда-то трех монетах. Речь трижды коснется смены, и лишь тогда к ней будет доверие. Таков был ответ китайских мудрецов. Надя, это зеркало без отражения, знала лучше меня, что делать. Тогда кто я? Замедлив шаг, я доковылял до ближайшего дерева и присел. Эта навязчивая мысль. Я пытался выбить ее, повторяя про себя в сотый раз: нет, нет, это не правда.