В ноябре 1965 года Олега перевели на работу в Подольск. Вернее, перевели раньше, весной, но к осени я запросилась к нему. Олег снял в Подольске жильё в частном доме на улице Павлика Морозова и приехал за нами. Оформили положенные документы, сдали в КЭЧ квартиру, «уволились» из школы, упаковали вещи, отправили их «малой скоростью» и отбыли восвояси из Восточной Пруссии в Подмосковье. Уезжали при t +16, а Подольск встретил нас 17-градусным морозом.
На вокзале в Москве нас встретил хозяин квартиры Николай Федорович Калинин. Простой, радушный мужчина средних лет (как Олег), он был так любезен, что пригнал с собой «Рафик», на котором мы с комфортом доехали до самого дома.
Дом этот был простым одноэтажным строением наподобие деревенской избы. Жилье представляло собой комнатушку не больше 5 кв. метров, в которой с трудом втиснулись диван-кровать, детская кроватка и письменный стол. В проходной комнатушке поставили кровать для Юры, пианино и кухонный столик. Две хозяйские комнаты были немногим просторнее. Юра никак не хотел спать отдельно от нас, в проходной комнате, но деваться было некуда. Лег и чтобы отвлечься от мрачных мыслей, стал слушать трансляцию по радио футбольного матча. Выиграл «Спартак», и с тех пор Юрочка стал фанатом знаменитой команды.
Хозяйская семья оказалась большой, дружной и такой же легкой в общении, как и Николай Федорович. Жена его, Тамара Ильинична, была учительницей начальных классов и оказалась весьма разговорчивой. Тоже добрая и радушная, она все время щедро угощала нас своими вкуснейшими заготовками – соленьями, вареньями, компотами, которые она изготовляла из плодов своего сада в огромном количестве.
С ними жила дочь Адель с мужем Виктором, дочерью-первоклассницей Мариной и двухлетним Антошкой. Все тоже отличались добрым, простым, без затей, отношением к нам и были весьма симпатичными людьми. Мы прожили с ними два года душа в душу. По случаю нашего приезда они устроили «банкет», весьма щедрый. Разошлись по своим углам поздно. Вот тут-то Юрочке и пришлось утешаться футболом.
Перед сном хозяева предупредили, что уйдут все на работу и учебу рано и что к Антошке придет нянька, баба Саша.
Утром просыпаемся – в самом деле, никого нет. Антон бегает один по кухне. Нас не испугался, а только показал на дверь в холодные сени и сказал: «Баба Са». Больше в то время он, кажется, ничего не говорил.
Кстати, об Антошке. Это был пухлый, крепкий карапуз с льняными локонами и смышлеными глазами. Он постоянно вертелся в кухне у входной двери, откуда его постоянно обвевало морозным воздухом, отчего малыш постоянно пребывал с мокрым курносым носиком.
Итак, утром того дня вдруг без стука открывается настежь дверь из сеней, и с клубами морозного вихря (а на дворе разыгралась метель) в кухню ввалилась странная фигура, укутанная в шали, платки по самые глаза. Потопала, отряхивая снег с валенок, размотала платки, осыпая Антошку снегом, сняла с себя какое-то невероятное, явно самодельное, пальто и наконец предстала в «домашнем» виде.
- А я – баба Саша, нянька Антоши, вам говорили? А я вас тоже знаю. Привет.
Так и познакомились. Это была сухощавая живая старушка, непоседа и говорунья. Не молчала ни секунды и всё время командовала - если не нами, то Антошкой.
Первые слова, обращенные ко мне, были сообщены, как большая тайна:
- А мне идет уже 72-год!
Эти слова я от нее слышала много раз, даже спустя года три, когда как-то встретила ее случайно на улице, уже после того, как мы получили квартиру и съехали от Калининых.
А еще баба Саша поспешила сообщить, что она – монашка и скоромного не ест никогда, постится круглый год. Спросив, не ли у меня сушеных грибов, тут же потребовала:
- Дай грибок – суп сварю.
И сварила, взяв все остальное из хозяйских запасов. В последующие дни она варила поочередно то грибной суп, то рассольник из соленых огурцов. И ела этот суп на протяжении всего рабочего дня. А еще обязательно варила в кастрюле мелкие яблоки, называя их печеными.
Антошку нянька кормила тем, что оставили родители, и как-то уж очень быстро, с прибаутками. Да и Антошка только рот разевал. Наестся – и на боковую. Засыпал быстро под бабы Сашину колыбельную.
Когда его сажали на горшок, это был целый спектакль с музыкой. Усаживался Антон посреди кухни, а баба Саша брала в руки игрушечный, но очень звонкий бубен и начинала плясать вокруг, распевая частушки своей молодости. Мне особенно нравилась одна из них, которая и запомнилась:
Ой, ты пой, душа и тело –
Вся получка пролетела!
А ведь пить да есть –
Не портками тресть.
Веселая была бабка, не унывающая. Всегда у нее было хорошее настроение, всегда хотелось выкинуть какой-нибудь номер, отличиться самостоятельностью. Например, заставляла Иру играть на пианино, когда Адель затевала стирку и ставила машину в той самой проходной комнате. Да еще заставляла стул отодвигать подальше, чтобы мешать.
Или хозяева придут вечером с работы, она велит нам доставать тарелки и, взяв без спроса из печки горшок с супом или щами, сама наливает половником полные тарелки. Потом я, конечно, пресекла такую самодеятельность, сказав, что мы не любим такое жирное варево.
Одевалась баба Саша ужасно. Зимой и летом ходила в одном и том же ситцевом платье, на которое были навернуты сверху какие-то платки, душегрейки, фартуки. На ногах были сшитые неизвестно из чего какие-то сапоги, которые она называла бурками и не снимала, приходя с улицы.
Семьи у нее не было. Жила Христа ради у старой приятельницы. Днем работала, ухаживая то за ребенком, то за старушкой.
- Я себя всегда прокормлю, - беспечно заявляла она. Спала на сундуке в сенях. И была довольна. Ходила размашистым широким шагом, всё делала быстро, споро.
В молодости работала на «Зингере», кем – мы так и не поняли. Уверяла, что лет четырнадцати сподобилась побывать на ёлке у Ульяновых.
Были муж и сын, но алкаши, оба сгинули где-то, и она о них не сожалела: «Чего хорошего я от свово видела? Пил да бил.»
- Почему, баб Саш, у вас нет ни дома, ни квартиры?
- А зачем мне дом? За ним смотреть надо, чинить, за квартиру деньги платить, да с соседями лаяться. Мне и у бабы Клавы хорошо.
Её старые знакомые, сверстники часто уходили, «приказывали долго жить». Баба Саша считала своим долгом проводить друга на кладбище, посещала поминки, но вина – ни-ни, закусит чем-нибудь ритуальным – рисом с изюмом, блинком и прощается.
Когда узнала, что мы получили квартиру и должны уехать, подарила мне маленькую фотокарточку 3х4 и велела написать с обратной стороны: «Шура Квасникова». «Видишь, какая тут хорошенькая – на мальчика похожая».
И в самом деле, баба Саша очень напоминала озорного мальчишку вроде Гавроша. Но не Шапокляк, потому что была и веселой, и доброй.
16 апреля 2004 года.