Га-га-га...

Людмила Каутова
Вы знаете Ивана Степановича Зозулю и его жену Анастасию Петровну из деревни Подлесное? Милейшие люди. А доченьку их, Маргаритку,  знаете? Прелестное создание.
Живут они в доме, что построил прадед. Умели  строить люди! Брёвнышко к брёвнышку - вот и стены! Кирпичик к кирпичику - печка готова, да такая, что никакие морозы не страшны. На дворе - минус сорок, стены потрескивают, а огонь в печи искры мечет, всё сильнее разгорается и таким жаром пышет, что раздеться до исподнего хочется, но нельзя! Иван Степанович строгих жизненных правил придерживается и семье своей никаких вольностей не позволяет. Ни-ни-ни!

Стоит  этот дом в конце деревенской улицы, а дальше густой стеной -  лес, за которым,  кажется,  ничего нет, потому что просто   не может быть. В осеннюю непогоду, когда ветер, не на шутку рассердившись, треплет  верхушки деревьев,  стараясь сломать, такой стон стоит, хоть уши затыкай.  Страшно Маргаритке…   С опаской посматривая на картину с изображением  Страшного суда, где на огромной сковороде корчатся  грешники, а рядом    торжествуют  черти, начинала  она верить в существование нечистой  силы и вмиг оказывалась на отцовских коленях.
 
- Пап,  а что такое ад, ты знаешь? - тихонько спрашивала  она, прижимаясь  к его широкой груди.

- Ад? - Иван Степанович любил переспрашивать, выигрывая время для осмысления вопроса. - А это, Маргаритка, наша жизнь с пьянками, изменами,  тюрьмами, безработицей, несправедливыми законами, с больницами, куда в реанимацию за три недели записываться нужно, где крыши протекают и стены рушатся…  После этого никакая сковородка не страшна.

 - Нет, страшно…  А нельзя ли с чертями как-нибудь договориться, пап?
Отец рассмеялся:

- Современно мыслишь, дочка! Попробуй… Деньги готовь,  а  лучше не греши. Тогда прямиком в рай…

- А что такое рай?

- Рад бы в рай, да грехи не пускают…  -  вздохнул  Иван Степанович  и наморщил лоб, стараясь собрать разбежавшиеся мысли. - Рай - это, дочь, прежде всего  хороший дом…

- Как у нас?
 
- Погоди, егоза, не перебивай … - почему-то рассердился отец. - Я шевелю извилинами, а ты хлопаешь ушами.  - Хороший дом - это трёхэтажный коттедж, а вокруг - райские кущи с фонтанами, дивными птицами, невиданными заморскими цветами, бассейнами, беседками, плющом увитыми,  и обязательно  - лебеди в пруду … - отрешённым от повседневной суеты взглядом Иван Степанович смотрел через окно куда-то вдаль и неожиданно замолчал, словно увидел за пеленой дождя что-то очень важное.

- Ты где, пап?  Вернись, я жду… - не выдержала молчания Маргаритка.

- Так вот, доченька, продолжаю…   Это   хорошая жена, которая за тобой и  в огонь, и в воду. Придёшь домой, а она тебя ждёт- не дождётся… Красавица, в шелка разодетая…  И обнимет тебя,  и  поцелует единственная твоя… Только она знает, сколько тебе кусков сахара в чай положить.  В миске - борщ, на тарелке - пампушки с чесноком ароматами  исходят, пироги от начинки лопаются…  - Иван прикрыл веками узенькие щёлочки-глаза, потянул носом воздух, словно почувствовал удивительный запах  и,  поправив висячие усы, причмокнул полными губами, смакуя воображаемую еду ... - А если жена обидится, заплачет, ты ей слёзы пятитысячными купюрами вытираешь. Да…  Конечно, для этого нужна соответствующая зарплата или успешный бизнес… Такая жизнь и есть рай. Ни зимы, ни весны, ни осени…  Только лето! Это особое заповедное место.  Вот как наша деревня, к примеру…

Но Маргаритка уже не слушала отца, соскочила с его коленей и поспешила  украсить бантом  шею своего любимца Барсика.  Что с неё взять? Девчонка - малолетка. Косички, бантики, брошечки, фантики…

Только сосед Павел Игнатьевич готов был выслушать Ивана Степановича.

Как? Вы  не знакомы с Павлом  Игнатьевичем Городецким и его женой Ольгой Викторовной? Славные люди! И сынок их Фёдор, ровесник Маргаритки, замечательный. И домик у них, слава Богу, ещё не одно десятилетие простоит. Брёвна, из которых он сложен,  кажется, корни в землю пустили, и его теперь никакими силами с места не сдвинуть. Летом в нём темно и прохладно, потому что  черёмуха сначала занавесила окна своими  белоснежными рукавами,  потом зелёными шторами из листьев закрыла. Ослеп дом. Окна-глаза есть, а густые черёмуховые ресницы опущены,  и на мир смотреть мешают. Досадует Фёдор: вся жизнь в потёмках. Досадует и Павел Игнатьевич: глазу  художника простор нужен.

Ольга Викторовна вырубить черёмуху не позволяет.  Сядут супруги вечером на крылечке, растянет Павел узорчатые меха гармони, и затянут они в три голоса «За окном черёмуха колышется…»  В результате полное соответствие искусства действительности, настоящий   реализм. Тут к ним Иван Степанович с Анастасией Петровной присоединятся… И льётся над опустевшей деревней рвущая душу русская песня. То всхлипнет гармошка,  то охнет, то вскрикнет… Ольга Викторовна слезу уронит …  Анастасия Петровна вздохнёт…  Пропустят соседи по рюмочке,  поужинают, былое вспомнят… Да-а! Живёшь - выпить хочется, выпьешь - вроде бы жить захотелось.
 
Было время,  Иван Степанович в совхозе управляющим работал, Анастасия Петровна - фельдшерицей в местном медпункте. Павел Игнатьевич в школе рисование преподавал, а Ольга Викторовна - русский язык и литературу. Находились и те, и другие в полном расцвете сил и способностей, только вот приложить их теперь некуда. По этой причине разъехались,  кто куда,  односельчане. Только Зозуля и Городецкие не сдавались. Иван Степанович с  женой домашним хозяйством  занимались.  Излишки продуктов на рынке продавали.

Павел Игнатьевич рано утром с мольбертом  на плече  за вдохновением к речке Усманке отправлялся. Красивейшие, я вам скажу,  места! Мазок за мазком - и задышала на холсте речка, взяла в плен лучи зачарованного солнца, едва успевшего позолотить  прибрежные кусты…  Час, другой - шедевр готов! Кусочек Родины! Картины охотно покупали прежние жители деревни.
 
Вот такое в жизни соседей однообразие.

- Лезь ко мне через забор, Паша. Давай подумаем, что бы мы сделали, имея мозги, - пригласил однажды Иван Степанович соседа.

Сидели, курили…  При этом  Иван Степанович агитировал за новую жизнь  так старательно, словно баллотировался в депутаты местного самоуправления.

- Чуешь, Павел, жизнь уходит быстро, будто ей с нами не интересно. Не успеем оглянуться -  костлявая с косой явится… А мы свой главный недостаток,  бедность,  ещё  не исправили.  Чтобы успеть что-нибудь полезное сделать, надо быстрее двигаться… Живём в другом мире, а модель новой жизни в прошлом ищем. О какой-то красоте думаем… Не годится…

- Я, Иван, всё меньше верю, что красота спасёт мир… - вяло отреагировал на пылкую речь соседа Павел Игнатьевич, потухшими глазами рассматривая потухшую сигарету.

- Наконец-то дошло, -  одобрил Иван. -  О детях надо думать. Окончат техникум. А дальше что?  Ты  какую невесту сыну искать будешь, красивую или богатую? Я хочу дочери жениха богатого. А сам знаешь: богатство - к богатству тянется.
Павел Игнатьевич молчал. Конечно, он хотел сыну невесту,  прежде всего умную и добрую, но возразить не посмел.

- То-то же… - по-своему расценил молчание Иван. - Вот что, сосед, мы пока в этой забытой Богом и людьми деревне поживём. - Давай гусей разводить! Я продумал всё!  - сказал, как отрезал.

- Да, гуси испокон веков были  символом  плодородия и производительной силы, - поразмыслив, согласился сосед. - Заработать можно…

Через неделю серые гуси, принадлежащие Ивану Степановичу,  заполонили пространство между домами. Их не устраивал птичник - хотелось свободы. Они расположились и на дороге - ни проехать, ни пройти, в каждой луже, каждой канавке, между лопухами, в крапиве  и в зарослях топинамбура и, казалось, стали для хозяев центром Вселенной.

Иван Степанович, возвратившись  из поездки в город, первым делом с порога кричал жене:

- Настя, гусей кормила?

И, не дождавшись ответа, изрекал:

- А вот мы сейчас у них спросим:

- Гуси-гуси!

- Га-га-га! - вразнобой отвечали гуси и, легко узнавая хозяина,   радостно бежали навстречу.

- Вас кормили?

Молчали вредные гуси.

- Ага! Не кормила! Настя! А ну-ка, иди сюда! Разбираться будем.

Разбирались. После чего Настя, презрительно поджав губы, находила в муже сходство с  его любимым  Серым гусаком: у того и другого похожая шишка на лбу и кошелёк - кожаная складка, которая у старых самцов достигала значительных размеров.

- У-у, гусёныш… - шипела Анастасия Петровна вслед  мужу.

Своих белых гусей против их воли Павел Игнатьевич в птичнике содержал, а рано утром, прихватив мольберт, сопровождал до пруда. Путь неблизкий. Построятся они  в колонну по одному и,  переваливаясь с ноги на ногу, медленно двигаются к цели. Завершает шествие хозяин, в точности копируя походку подопечных. Да что там походка! Он и сам был похож на гусака: крупная голова, глаза с восточным прищуром, нос  горбинкой, слегка нависшие брови. Нрав добрый, кроткий, характер покладистый, спокойный.

Пока гуси, купаясь в пруду, испытывали райское наслаждение,  потом глотали полезную для гусиного организма ряску, сушили пёрышки на берегу и щипали зелёную травку, Павел Игнатьевич делал зарисовки. Для  него гуси  - настоящие  лебеди. Особенно нравился вожак - Белый гусь. Павел часами наблюдал  за ним, вслушиваясь в гортанный голос любимца, звучащего  для него музыкой американского джаза.

Ивану Степановичу  не нравилось, что сосед шёл своим путём… Не нравилось, что его гуси были крупнее, чище, одним словом, во всём превосходили инкубаторных сородичей… Поэтому Иван чувствовал себя по-настоящему счастливым, когда по дороге домой потерялась белая гусыня, когда пёс Вампир помял нескольких белых гусей,  а гусыня по кличке Белошейка долго хромала…

Павлу Игнатьевичу тоже не нравилось многое…
                                От гусиного табора, расположившегося на дороге, распространялся невообразимый аромат, во все стороны  летели пух и перья, нескончаемое «га-га-га» преследовало Городецких даже во сне. Павел Игнатьевич теперь  радовался занавескам из черёмухи: глаза бы не глядели на гусиный беспредел.

Но не ссорились соседи, хотя мелкие конфликты нанизывались один за другим как бусы на нитку. По утрам, как обычно,  они выходили на улицу, чтобы перекинуться парой слов. Приглашённый к разговору, Павел Игнатьевич теперь не перелезал через забор, а  шёл по улице, распугивая гусей соседа и  цепляя репейник на тренировочные штаны.

Сидели на крыльце, курили одну за другой сигареты…

- Что дальше делать, Паш? Сначала работа дала мне всё необходимое, потом  - излишества. Испорченный желудок подсказывает ограничиться в еде. Не могу! Привык! Фонтаны не фонтанируют, райские птицы не поют... Трёхэтажный дом  - ни к чему... Конечно,  двигаться есть куда: к роскоши … Но не наступит ли потом безумство?

- К этому нужно быть готовым. Достаток сам по себе не приходит. За всё надо платить. Испытание сытостью не каждый выдерживает. Имеешь деньги - расходуй с умом… Лично я, Иван, выставку в городе готовлю. Портрет своей Ольги - лебёдушки пишу. Знаешь, как у Врубеля, «Царевна - Лебедь». Конечно, это собирательный образ. В нём есть и черты женщины, которую я когда-то очень любил. Белая птица превратилась в прекрасную царевну… На фоне морского пейзажа… - речь стала прерывистой, а потом, чувствуя нетерпение собеседника, Павел замолчал.

- Скажи, Павел, честно: чего у меня нет? -  довольный  собственным совершенством, Иван говорил о своём.

- Я думаю, только мышей и тараканов…  Ну, разве что, фрака? Ты в  камуфляже и в мир, и в пир…

- Это мелочи. А нет у меня, Паша, такого гусака, как у тебя. Мой Серый твоему Белому  в подмётки не годится.

Жёны в это время, не пересекая  границу,   беседовали через забор, возложив на него пышные груди. Анастасия бросила Вампиру несколько гусиных голов, чтобы не вмешивался в женский разговор, и понеслось…

- Толстого перечитываю… - заявляла тему Ольга Викторовна,  в красном сарафане, с умелым макияжем на лице, считающая гусей существенной помехой в своей жизни. - С возрастом многое понимаешь по-новому. Толстой неисчерпаем.

- А я на днях изучила календарь. Муж из города привёз. Полезная вещь. Столько нужных советов, кулинарных рецептов. Я своему Ивану теперь на завтрак готовлю сплошное тесто: булочки, пирожные, хлеб с изюмом, шоколадной крошкой…  Как приложение, мягкий сыр, масло, джем, варенье, шоколадная паста… Он доволен. Представляешь, оказывается,  есть лучше на открытом воздухе…

- Это не новость… Мой Павел в еде неприхотлив.  Для него бутерброды - счастье.  А чем ты Ивана кормишь в обед?

- Чаще всего кусок жирной говядины, поджаренный в масле, подаю с куском не растаявшего масла, которое  дополнительно пропитывает каждый кусочек. Вкусное - значит жирное…  Рождество у нас каждый день! Чем только  я гусей не фарширую!

Ольга Викторовна представила, как жир поблёскивает в усах Ивана Степановича, стекает по его бороде, исчезает в складках жирной шеи, и передёрнула плечами. Потом она окинула придирчивым женским взглядом одежду, расплывшуюся фигуру соседки и сделала вывод:

- В зеркало, Настя,  давно смотрелась? Женщина в тебе умирает, дорогая… А всё потому, что умерла любовь… Это трагедия. Не спорь. Подвинься ближе.

Соседки,  вытянув шеи, перешли на шёпот и настолько увлеклись разговором, что не заметили начала военных действий, развернувшихся на улице.

Белый гусак присмотрел во враждебном стане серую гусыню, перелетел через заграждение и стал бурно ухаживать за ней, почувствовав взаимность. Особый протяжный гогот обеих птиц возвестил о приближающемся торжественном ритуале спаривания. Но тут на арене действий появился  Серый гусак. Издав дикий гортанный крик, он бросился на чужака и нанёс сильный удар сгибом крыла! И понеслось! Гусаки хватали друг друга клювами за перья на груди, шее, туловище, сближались, изгибая шеи, били друг друга с такой силой, что громкие хлопки, как выстрелы, разносились по всей округе. Другие гуси ожидали исхода битвы, издавая тревожные гортанные крики.

Серый Гусь был слабее Белого. Он двигался как-то боком, неловко перебирая перепончатыми лапами и, казалось, вот-вот сдаст позиции.  К нему на помощь с хворостиной в руках ринулся хозяин. Не рассчитав направление и силу ударов, он порешил и Белого,  и Серого…

- Га-га… - из горла влюблённой гусыни, не успевшей вкусить радостей супружеской жизни,  вырвалось невысказанное чувство.

Павел и женщины, готовые стоять насмерть,  ринулись к месту сражения, но в последнюю минуту их остановил разум. Иван Степанович и Павел Игнатьевич в одно мгновение посерели, постарели, стали в чём-то похожими и заговорили об одном и том же:

- Десять килограммов мяса!

- Пятьсот граммов жира! Четыреста граммов деликатесной печени!

- Да умножить на два...

- Не переживай, если уходит, значит, не твоё…

- Как не моё! Уж не твоё ли?

- Сейчас у каждого есть право на частную собственность. Я слышала, в парламенте… - попыталась Ольга Викторовна отвлечь спорщиков от гусиной темы разговорами о политических слухах.
 
Но страсти накалялись.

-  Тощее пугало! Как появишься в огороде, дрозды сразу улетают.

- А ты жизнь прожил,  а накопил только жир! Гусёныш!

- Ты, Иван, «га-га-га» переводить не пробовал? - вмешалась Ольга, понимая, что если не хочешь остаться в стороне от современной жизни, надо обязательно испачкать душу предательством. -  Перевожу: «Спили рога!» - не сдержавшись, выпустила она последнюю стрелу. - Ты за порог - Настя из дома вон. Любовник у неё есть.

И померкли мечты о земном рае, и закончилось лето…  Солнце уже давно должно было взойти -  так было всегда… Но сегодня  оно забыло это сделать.  Ивану Степановичу показалось, что жизнь подошла к концу. Только что завершился последний акт спектакля.  У него был один зритель - Господь,  но он актёрам почему-то аплодировать не стал.  Болью в сердце отдавалось гусиное «га-га-га». Эх, лучше бы не знать перевода…

Рыдала Настя, и слёзы ей никто не спешил вытирать.

Неожиданно перед домом появился мотоциклист с пассажиром за спиной.  Сделав крутой вираж, мотоцикл  с рёвом ворвался в гусиную стаю. Гуси в панике хлопали крыльями, едва успевая выскочить из-под колёс,  в воздухе закружились пух, перья… Мотоциклисты сняли шлемы.

- Маргаритка! Фёдор! - кинулись в объятия детей матери.

- Привет, родственники!
 
- Жарьте гусей! Праздник у вас!

- Мы женимся…