1.4. Кафедра.
«Всегда быть правым, всегда идти напролом, ни в чем не сомневаясь, — разве не с помощью этих великих качеств тупость управляет миром?..» (У. Теккерей).
Такую записку Анна Петровна нашла у себя в понедельник, после первой пары. Она аккуратно лежала строго посередине стола и, чтоб не снес сквозняк, была придавлена календарем.
— Чьи художества? — спросила она лаборантку Тосю. — Не поленился кто-то печатными буквами изобразить. Каллиграф. Князь Мышкин.
— Что? — не поняла Тося.
— Кто тут был с утра?
— Ой, я не знаю, Анна Петровна. Я только что сама пришла.
Врет, подумала Анна Петровна. Это хорошо, что врет. Значит, эта уже в отсев. Остались двенадцать. Впрочем, можно не трудиться. Все отсевки. Эх, вас бы всех туда под Миус, где поливали нас в степи свинцом! Чтоб вы делали там без этих великих качеств? Грамотеи! Сами, небось, даже о «Ярмарке тщеславия» не слышали. Да и черт с вами! Она подчеркнула красным карандашом слово «тупость» и приколола кнопками листок к доске объявлений. Подумала и расписалась под текстом.
— Тося, передайте всем, пусть распишутся. С тем, что ознакомлены.
Возле деканата развернулась и пошла обратно. Тося что-то объясняла по телефону. Анна Петровна услышала слова «она уже ушла».
— Я снова пришла, Тося. Забыла сказать: открой окно, что-то воняет сильно у нас, — она наклонилась к телефонной трубке и громко и четко произнесла: — Да-да, воняет на нашей кафедре старым говном!
После обеда состоялось заседание кафедры, на котором обсуждался один вопрос: учебный процесс. Собственно, и жизнь можно свести к одному процессу — жить, и одному вопросу — как? Ответы будут самые разнообразные.
На учебный процесс каждый сотрудник кафедры имел собственную точку зрения и каждый оспаривал ее так, будто кто-то другой оспаривал ее у него. Битый час выясняли разницу между прогулом по уважительной причине и по неуважительной. Анна Петровна воздерживалась от реплик, но наконец не выдержала и взорвалась:
— Зачем разбираться с этим? Это совершенно порочная классификация. По какой бы причине ни прогулял человек, в голове у него одинаково пусто. Надо не причины искать, а отработать прогулы. Я так полагаю, что вам больше говорить не о чем? Пусто?
Намек был явно провокационным. Анна Петровна была готова к бою. Ей очень хотелось сразиться сегодня со всеми этими пресмыкающимися. Пора переименовывать кафедру. Не частной зоотехнии, а общего пресмыкательства.
— Анна Петровна! — постучал карандашом по графину заведующий. — Что вы себе позволяете?
— Я, Григорий Федорович, к сожалению, не могу себе позволить то, что позволяют себе другие.
— Чего же это?
— Подлости!
Общий шум стих. Слышно было, как в животе доцента Крылова забормотал алкогольный гастрит. Доцент придавил его рукой, отрыгнул и поморщился.
Анна Петровна с отвращением отвернулась от него.
— Вот этот товарищ... — она не глядя ткнула пальцем назад, целясь в Крылова. — Григорий Федорович, дайте ему воды. Его мучит отрыжка. Этот товарищ со знаменитой фамилией баснописца...
— Я бы попросил вас, Анна Петровна, — строго сказал Толоконников, — держаться в рамках приличий!
— Ах, в рамках приличий? Хорошо. В рамках так в рамках. Пусть доцент Крылов объяснит мне, по какому праву и в каких это рамках он наврал своему собутыльнику журналисту «Вечерки» Хорькову о том, что доцент Суэтина развалила всю учебную и воспитательную работу студентов?
— Врут без права, — заметил пересмешник Харитонов.
— С этим я совершенно согласна с вами, Вадим Сергеевич.
— По теме, по теме, Анна Петровна, — постучал карандашом заведующий.
— Что вы все стучите? Я и так прекрасно все слышу. Я и говорю по теме. Разве развал учебной и воспитательной работы студентов не по теме?
— Доказательства? Что вы сотрясаете воздух? — Григорий Федорович встал, видимо, собираясь закрыть заседание.
— Доказательства? Вот они! — Анна Петровна бросила на стол заведующему газету, свернутую в трубку.
Тот, кривясь, развернул ее.
— Ну, что вы, право, так закрутили ее?
— Это вопрос, кто закрутил все это! — парировала Суэтина.
Заведующий вздохнул.
— Ну, где?
— Вы же видите, где. Там красным карандашом обведено.
— Анна Петровна, не надо мне указывать!
— А кто вам указывает? Вы и сами все прекрасно видите. Читайте, читайте.
Заведующий протянул газету секретарю.
— Толя, прочтите, пожалуйста. Вслух. Где обведено.
— «Доцент Суэтина А.П. все лето, вместо того, чтобы заниматься со студентами учебной практикой в учебном хозяйстве института, занималась бонитировкой лошадей в племхозе «Семеновский», а также...»
— Достаточно. Ясно, чтобы составить представление об авторах сей вдохновенной статьи! — воскликнула Анна Петровна.
— Может, все-таки дочитаем? — приятно улыбаясь, спросил Толоконников.
Суэтина махнула рукой. Дальше статья была выдержана в этом же тоне, а в конце был журналистский плач по бедному социалистическому хозяйству, в которое придут специалисты, прошедшие через руки таких преподавателей, как Суэтина А.П.
— Ну, и что же вам тут, Анна Петровна, не нравится? — спросил заведующий.
Похоже, он засучил рукава. Так я думала, отсюда ноги растут, из этой старой задницы.
— Что? Все не нравится! Хорошо. По порядку. Первый абзац. Корреспондент Хорьков, под руководством уважаемого доцента Крылова, изволит ерничать по поводу того, что доцент Суэтина занимается не учебной практикой, а бонитировкой лошадей. Это мог написать (и подсказать) человек, абсолютно не смыслящий не только в коневодстве, а и в животноводстве вообще! Что такое бонитировка? Григорий Федорович, я вас спрашиваю, как заведующего кафедрой частной зоотехнии! Что такое бонитировка, как не комплексная оценка сельскохозяйственных животных? Это что, не практика?
— Но тут же написано: не в учебном хозяйстве института, а в племхозе «Семеновский».
— Вы меня удивляете, Григорий Федорович! Где я вам, вернее, где я студентам в учхозе возьму лошадей? Я ими что, уток наряжу? Или гусей? Гусь в попоне и с уздечкой! И под седлом!
Харитонов засмеялся. Заведующий строго посмотрел на него.
— Давайте без патетики, Анна Петровна. По сути.
— Тогда уж точно напишут, и не у нас, а в Москве. Лошадь последнюю у нас в сорок первом еще реквизировали, с тех пор не вернут никак. Довожу до вашего сведения, Григорий Федорович, что практические занятия со студентами на живых лошадях, а не на плакатах, как это делает уважаемый доцент Крылов, я провожу еще и в милиции, в конном отряде. Там, кстати, прекрасное отношение к лошадям. Лучше, чем к людям в иных местах.
Заведующий, чувствуя, что ему сегодня Суэтину не свалить, пользуясь правом сильного, усадил Анну Петровну, сказал резюме, совершенно не затрагивая тему газетной публикации, и распустил всех по домам.
Анна Петровна шла домой. Удивительно, она чувствовала себя не разбитой, а словно помолодевшей. Я вам покажу еще сто чертей, подумала она. Однако, как есть хочется!
В этот момент ее окликнул ассистент Харитонов.
— А вы не боитесь, Вадим Сергеевич?
— Чего я должен бояться, Анна Петровна?
— Не чего, а кого. Коллег — не боитесь? Сожрут, не подавятся. Вы бы подальше от меня шли. Заразная.
— Не боюсь, Анна Петровна. У них своя точка зрения, у меня своя.
— У них своя? Вадим Сергеевич, не будьте так наивны, на кафедре все точки зрения растут из одного горшка, не буду говорить, с чем. Каждая своя точка зрения есть точка зрения ее заведующего. Это аксиома. Ее на первом курсе проходят.
— У меня все точки зрения слились в многоточие.
— Смотрите, как бы многоточие не разодрало вас на части.
— Думаю, не раздерет. Извините, мне кажется, вы мало кого уважаете на нашей кафедре.
— Вы правы, у меня нет сил заставить себя уважать тех людей, которым я никогда не сделала никакого зла, но от них получаю одну лишь подлость.
— Хотя среди них есть хорошо воспитанные люди...
— Когда тебе в лицо говорят одно, а в спину другое, это и называется «хорошим воспитанием»?
— Я не хотел бы сплетничать... Но они все считают вас... как бы это сказать...
— Так и говорите, — насмешливо посмотрела на него Анна Петровна. — Плохим человеком, что ли?
— Да, неудобным.
— Лучше остаться таким плохим, как я, чем стать таким хорошим, как они.
— Мне кажется, человек, даже очень хороший, не ко всем свят, и, несмотря на его непогрешимость, его все равно кто-то ненавидит и хочет сжить со света.
— Это туманно, Вадим Сергеевич. Расплывчато. Зло конкретно. А подлость тем более. Да, человек не ко всем свят, это вы очень точно подметили. Но он всегда свят со святыми.
— Вы хотите сказать, что святости вообще нет?
— Я ничего не хочу сказать, — засмеялась Анна Петровна. — Кроме того, что с волками жить, по-волчьи выть. Другого языка они не разумеют. Когда идешь к людям с открытой душой, в нее удобно плевать. Вадим Сергеевич, вот вы хоть и молоды еще, но уже достаточно опытный человек, скажите, как я должна относиться к доценту, к исполняющему обязанности доцента (пока!), который за последние десять лет берется неоднократно за науку, но гусыни, испытываемые ею на яйценоскость, в конце опыта оказываются гусаками, а индюки, как столетние старцы, отказывают в сперме? Но самое печальное — она за десять лет не научилась литры переводить в килограммы. Это в молочном-то деле! Да ее в молочный отдел гастронома нельзя брать, не то что студентов учить! Студенты смеются. Они даже раз бастовали. Это еще до вас было. Пришли в деканат и заявили: не пойдем больше к... Словом, отказались от учебного процесса.
— Я знаю, вы о ком, — засмеялся Харитонов.
— Я тоже знаю, о ком я. Я их всех очень хорошо узнала за эти годы. Кстати, уж сплетничать, так до конца. Душа изнылась. Меня-то, знаю, как треплют. Лет пять назад смотрю, она выходит ближе к обеду из своего дома с мужчиной. Не с мужем. Мужа-то я хорошо знаю. Поздоровалась с ними. Мужчина-то тоже наш, общий знакомый. По наивности спросила — дело какое? Думала, по делу приходил. Квартиру меняю, говорит. Квартиру и квартиру. Только почему с ним? Ну, да не мое дело! А потом еще как-то встретила, еще... Уже пять лет все с тем же делом, все не сменит.
— Вам опасно попасть на язык! — засмеялся Харитонов.
— Мы-то поначалу были с ней в нейтральных водах. Но как не попросишь ее о каком-нибудь пустяковом одолжении (на кафедре, сами знаете, нельзя же без этого — то подмениться, то передать что-либо), нет, не может! Считает себя человеком особой судьбы и любые просьбы чего-нибудь сделать воспринимает как оскорбление. Ну, а потом, как вся эта камарилья началась, и вовсе стала моей первой (после «шефа») гонительницей.
— А вы не боитесь, Анна Петровна, что я все это передам ей?
— Не боюсь, Вадим Сергеевич. Я свое отбоялась. Она и так знает все это. Чует.
— Свой запах не чуют.
— Это вы верно! Одно вам хочу сказать — вы мне симпатичны — горек кусок хлеба, а с ним приходится глотать и вовсе непотребное. Мне туда.
— Мне тоже туда. Да, Анна Петровна, я хотел вам сказать спасибо за урок, который преподнесли мне впервые в жизни.
— Какой же?
— Не бояться чужих точек зрения.
— Опасный урок, Вадим Сергеевич. Можете и его свести к многоточию.
— Нет, его я в рамочку возьму.
— Кстати, Вадим Сергеевич, не знаете случайно, кто мне бумажку с Теккереем на стол подбросил?
— Знаю. Но не скажу. Да вы сами знаете.
— Крылов.
— Я пошел. До свидания. Спасибо вам!
— И вам того же.