Однажды на Дальнем Востоке.
Я всегда знал, что у деда есть меч. Настоящий! С детства про это вскользь говорили взрослые, и мне очень хотелось его увидеть. Но дед слыл нелюдимым, никогда не смеялся, и его суровый взгляд меня всегда пугал. Он никогда меня не бил, даже словом не обижал, но если ему что-то не нравилось, брал меня руками за плечи и, глядя пристально в глаза, говорил: больше никогда так не делай. Мне хотелось нравиться деду, и я обещал исправиться, и следил за тем, чтобы не повторить ошибку, которая огорчила деда. Но очень скоро он находил другую и всё повторялось снова, и я честно обещал ему больше так не делать.
К пятнадцати годам вдруг все разногласия с дедом были исчерпаны, и он каждый день уделял мне всё больше и больше времени.
- Ты настоящий джигит, - говорил он мне, хлопая по плечу, и мне порой казалось, что его синие глаза улыбаются. Отец и тётя говорили, что в Казахстане дед якобы произнес, что в последний раз смеялся,зимой в 1944 году. Весной замполит полка вызвал его в блиндаж и объявил, что чеченский народ предал Родину и сослан в ссылку в Среднюю Азию. Деду приказали сдать оружие. Но командир развед-роты майор Кузнецов отстоял деда, и он встретил победу в Берлине. А потом был Дальний Восток!
Мне всегда очень хотелось услышать от деда рассказы про войну - и главное, чтобы он поведал все-таки про свои подвиги в разведроте. Ведь не зря же дед получил столько наград! Отец говорил, что деда дважды представляли к званию Героя Советского Союза, но оба раза документы, как водится, затерялись где-то по пути в Москву.
- Дедушка, а почему ты назвал меня Япон? - спрашивал я его с укоризной. - Знаешь, сколько раз мне пришлось драться из за этого прозвища. У меня глаза раскосые, ещё и имя неудачно дали.
- Японцы - настоящие джигиты, - говорил он, отворачивая взгляд, - не слушай глупых пацанов, это сильное имя!
Так и прошло моё детство в общений с дедом, и, думаю, он сыграл важную роль в моём восприятии мира.
После школы я поступил в Нефтяной институт, но все выходные старался проводить с дедом.
В один день я все-таки решился…
- Дедушка, покажи мне свой меч, попросил я его. Он очень строго посмотрел на меня и, после паузы рассказал, что в 1965 году, когда он семьёй вернулся из ссылки в Грозный, к нему на "Победе" приехал из Краснодара бывший командир. Он-то и привез тот меч. Вручил со словами,вот твой трофей, но строго предупредил, смотри, власти могут отнять, если узнают про него, несмотря на все твои награды.
- Если ты начнёшь болтать, и про него узнают в милиции, то мы можем его лишиться. Он очень дорог мне, - сказал задумчиво дедушка. - А после моей смерти он достанется тебе!
Я уверил деда, что с первого класса, знаю про эту тайну и никому не раскрывал ее.
- Джигит! - сказал он и направился в свою комнату, махнув мне рукой следовать за ним. Закрой дверь сказал он и откинул пёстрый матрас с поднара, приподнял доску и из какой-то ниши достал завёрнутый в мешковину предмет, напоминающий по очертаниям лыжную палку. Он развернул тряпку, и моему взору предстал, даже не меч, а сабля. Если бы не длинная ручка - кавказская шашка. Он переливался серебром и мерцал в лучах солнца пробивающегося через окно. Ручка была из кости, пожелтевшей от времени.
- Это бивень мамонта, - объяснил дед, - а это цуба из меди, мне командир, сказал, что она называется цубой. Ножны не сохранились: они были полевые, из кожи. Их крысы съели, крепость стали не вероятная! А вот тут, смотри, - дед заговорщицки перешел на шепот, - по их, по-японски, что-то написано. Япон, ты смог бы перевести эти слова, может, у вас в институте есть преподаватели, знающие японский язык? Так охота до смерти узнать, что же там написано!
Я обещал ему, что постараюсь узнать и карандашом переписал иероглифы с рукояти меча.
- Только смотри, осторожно, не говори откуда эти крючки, - сказал мне дед, показывая на лист бумаги, я заверил его, что никто ничего не узнает.
В институте я у всех расспрашивал и вскоре узнал, что наш ректор Давид Львович знает японский язык. Он охотно согласился мне помочь и долго вертел в руках бумагу.
- Вы знаете, молодой человек, здесь говорится про сипуко, - сказал он так, как будто я знал, что такое это самое сипуко. - Но если вы мне дадите первоисточник, откуда вы это переписали, я скажу точно.
Я слукавил, мол, переписал из старой газеты, но она не сохранилась.
- Ну что ж, хорошо - сказал он, - я дома с переводчиком поработаю над этими каракулями и, Бог даст, скажу вам, что у меня вышло. Я могу забрать эту бумагу собой?
- Конечно.
На второй день он сам разыскал меня.
Вы знаете, я оказался прав насчет сипуко! - сияя, сказал Давид Львович, и после паузы, многозначительно подняв указательный палец добавил, - это японское Хокку!
- А что это такое, Хокку? - переспросил я.
- Это жанр японской поэзии в три строки, как в русском четверостишия но без рифмы, - ответил ректор и протянул мне листочек. - Вот, это примерный перевод.
"КОЛЬ НЕТУ СОВЕСТИ У ВАС
ВАМ ХАРАКИРИ НЕ ПОМОЖЕТ
ПОД ВИШНЯМИ В ЦВЕТУ" прочитал я.
- Там было написано сакура, но я написал вишня, чтобы вам было понятно! - добавил Давид Львович. Я поблагодарил его и обещал помочь, чем смогу.
- Да пустяки, - сказал он, - мне самому было интересно, жаль что вы не сохранили старую газету, я бы с удовольствием полистал её.
На выходные я приехал домой и с порога спросил, дома ли дед. Мать ответила, что он приболел и лежит второй день в постели. Я поспешил в комнату деда. Он не спал, увидев меня, обрадовался.
- Вот захворал, - сказал он и попросил меня приподнять его и положить вторую подушку в изголовье.
- Дедушка, - мне перевели надпись на рукояти меча, - сказал я.
-Он оживился.
- Правда! И что же там?
Я отдал ему листок, и он по слогам прочитал Хоку. Потом задумчиво повторил несколько раз и, выронив лист, большим и указательным пальцем правой руки прижал глаза и долго держал их в таком состоянии. Когда наконец опустил руку, я увидел увлажнившиеся глаза дедушки.
- Что-то не так? - спросил я, удручённый тем, что расстроил его. - Тебе плохо, дед?
- Пройдёт, - сказал он, махнув рукой, - просто у него была совесть!
- У кого, у него?
- У японца, хозяина меча, - ответил он и отвернулся к окну.
И вдруг я понял, что могу стать свидетелем тайны, которую дед пронёс через всю свою жизнь.
- Дедушка! Пожалуйста, расскажи мне про этого японца, мне очень интересно про него знать!
Дед, не моргая, долго смотрел в окно и начал свой рассказ.
- Мы жили до выселения в горах, перед самой войной родился твой отец. Он был четвёртым ребёнком в семье, две твои тёти умерли по дороге в ссылку. Я был на седьмом небе от счастья и благодарил создателя за сына. Я пас овец, когда мне сказали, что родился твой отец. "Выбирай любого барана за радостную весть!" - сказал я соседу. - И присмотри за отарой, пока я не вернусь с аула". Наклонившись я легко ухватив за рог поднял и перекинул через седло огромного барана, курдюк которого весил больше пуда и помчался домой. Я зарезал барана и разделал тушу и, повелев, созвать на вечер родственников вернулся на пастбище.
А на второй день в Сельсовете объявили, что началась война, что германцы напали на Советский Союз, и началась мобилизация. Я с грустью распрощался с семьёй взял дедовскую шашку "гурда"и уехал на фронт.
Меня заприметил старший лейтенант Кузнецов и, убедившись, что я обладаю медвежьей силой, предложил мне служить у него, в разведке. Я, конечно, согласился - так и попал в 101-ю механизированную развед-роту. Много чего было. Однажды мы с Кузнецовым попали в переделку. И пришлось мне его раненого тащить через линию фронта на себе, подгоняя при этом шашкой пленного немецкого офицера. Хотя тот и сам вприпрыжку бежал. За час до этого я снёс гурдой голову его водителю, который хотел меня разоружить. Кузнецов всё грозился меня под трибунал отдать, приказывал бросить его и доставить пленного офицера в штаб. Но разве я мог раненного товарища бросить. Так мы и стали друзьями.
С первых дней от меня не отходил казак Степан, из Ставрополя. Он всё доказывал мне, что его прадед из наших был. Когда в 43-м Кузнецову дали Героя и назначили командиром развед-роты, мы со Степаном вдвоём на вылазку ходили. Не было случая, чтобы не выполнили задание или не привели языка.
В 1944 году в середине марта меня чуть не сняли с фронта - Кузнецов отстоял! Я искал смерти и рисковал в каждый день, ни одной царапины за всю войну, представляешь! Кругом взрывались, падали сраженные пулей и умирали от болезней, а я хоть бы хны, не брало меня нечего!
Май 45-го я встретил на подступах к Рейхстагу. После победы летом все готовились домой, но Кузнецов сказал: "Заурбек, я еду в Приморье, надо выбить японцев с Дальнего Востока. Есть желание ещё повоевать?" - Но потом добавил, глядя в сторону: - "Нет, ты можешь отказаться!" Я согласился. И Степан тут как тут: "Бек, я с тобой!". И мы поехали в июне на Дальний Восток, бить японцев.
Однажды, это было где-то в середине августа, вызывает меня командир и говорит: "Заур, по рации передали что с такой-то высотки, - я не помню название населённых пунктов,но дислоцировались мы в Забайкальском фронте,где командовал маршал Малиновский - с дзота поливает по нашим пулемёт. Возьми с собой человек пять и сам знаешь, короче." Я, выйдя из палатки, спросил, есть ли добровольцы. Ну Степан, как всегда, первый! И ещё четыре человека отобрал из желающих сам командир. "Заур - старший!"- приказал он, окидывая взглядом наш маленький отряд. Был среди добровольцев, один капитан из НКВД и я вижу, он морщится, но пререкаться с командиром не посмел.
Мы быстро собрались и выступили. Издалека услышали, как строчит пулемёт и погнали лошадей. Подъехали к высоте. Я дал команду четверым - тихо притаиться у подъёма и периодически мелкими бросками продвигаться то влево,то вправо верх по склону. Но ни в коем случае не спешить. "Отвлеките их от нас, словом", - сказал я бойцам. Вижу капитану моя затея не нравится, и он рвётся в верх, но приказ Кузнецова не оспаривает. Прихватив гранаты, мы со Степаном справа обходим высоту и карабкаемся по склону. Через полчаса или чуть больше, поднявшись, спрыгнули в траншею. Глубина его где-то полтора метра, ров уходит влево и прямо. И перед нами в метрах пяти вход в дзот. У меня в левой руке наган, а в правой шашка. У Степана - короткая винтовка со штыком и гранаты. Мы заскочили в дзот и застыли. Кругом пустые ящики и гильзы от патронов, в углу чан облепленный мухами и невыносимая вонь. На полу на циновке лежит худющий солдат в форме цвета хаки. Высокие коричневые ботинки у лодыжки на правой ноге стянуты цепью, которая прикреплена другим концом к кольцу, забетонированному в полу. Он прекращает стрелять и, схватив чайник, начинает поливать шипящий ствол пулемёта. Затылком почувствовав, что кто-то стоит над ним, он захотел обернуться, но Степан проткнул его штыком. Он уткнулся в чайник и затих.
"Тихо! - сказал я Стёпе. - Не может быть, чтобы он был один". И мы, выйдя из дзота, пригнувшись, пошли по траншее. У края высоты, траншея кончается, и видим такую картину. На корточках сидит японец в белом кимоно и в чёрных шароварах и белым шёлковым шарфом перевязывает рану у запястья левой руки. За его спиной порубленные лежат тела наших четверых товарищей. "Думаешь, он один это сделал", - шепчет мне на ухо Степан. В ту же секунду японец словно спружинив, взлетает в верх, успевая схватить при этом с земли меч. Он сидел боком и, поняв, что мы со стороны дзота, резко разворачивается к нам и застывает, вытянув вперёд меч. Степан, держит его на мушке. Я же перехватываю ствол его винтовки. "Погоди, не стреляй! Ты что не видишь его глаза?" "Бек не шути с ним, давай пристрелим его, - не терпится Степану. "Да подожди ты! Не видишь, он не боится смерти", - говорю я, прижимая ствол его винтовки к земле. "Ну и прекрасно, вот и отправим его к праотцам", - Степан нервно оглядывает японца. - Четверых порубил, и ведь никто не успел выстрелить… Я же, держа наган в правой руке и положив левую на шашку, начинаю обходить японца справа. Он как будто бы понимает, что я не стану стрелять, не обращает на меня внимания и пристально смотрит на Степана, не сводя взгляда с винтовки. Я обхожу его и смотрю ему в затылок. Ниже среднего роста, лет сорок,с легкой сединой у виска и если бы не эти руки, которые держат необычно длинную рукоять меча, как два совковые лопаты, со вздувшимися, как его мизинцы, венами, мне показалось, что я, схватив за шиворот, запросто скинул бы его в овраг.
Я обошёл его и, встав лицом к нему, положил наган в кобуру и стал закатывать рукава.Когда я отстегнул шашку он всё понял и присев, положил меч и связал свисающий конец шарфа на левом запястье (кто то из бойцов успел нанести ему рану, штыком по руке), и стал, как я понял, молиться. Я тоже, закатав рукава, сделал дуIа и приготовился к бою.Бек,ты что надумал, Степан как мог, постарался меня отговорить от этой затеи. Но я настоял на своём, и он сдался. Японец встал и сделал мне поклон, я тоже кивнул ему, и мы закружились в вихре!"
Дед взял паузу, выпил воды из стакана и продолжил.
"Преимущество нашей шашки перед грузной по весу казацкой шашкой очень большое, и, если знать тонкости боя, то победа всегда будет за тобой, - говорил мне еще мой дедушка, когда учил меня искусству боя холодным оружием. - Наши шашки изгибаются, словно сталистая проволока, и если во время удара противника сверху, сделать шаг вправо, выждать, пока шашка сложится бумерангом, и левой ногой, резко сделав шаг вперёд к левой ноге противника, изо всех сил дёрнуть локтем в право, то голова слетает, как тыква!" - говорил мне дедушка и дико хохотал, глядя в мои расширенные от ужаса глаза.
Я был хорошим учеником и если верить деду, то я превзошел его в мастерстве, но я представить не мог, что этот неказистый азиат сможет дать мне такой отпор.
Мы расходились и удивлённо разглядывая друг друга снова сходились в схватке, да так, что искры летели от булата. Я выжидал случая, чтобы применить свой коронный приём, тот самый. Вот сейчас, думал я, вот в следующем движении нанесу… Усталости я не чувствовал, за четыре года так набегался что был поджарым, как барс. Моя шашка из дамасской стали была острой как бритва, и ни разу не подводила меня. Надо заканчивать, решил я, когда он поднял меч над головой ринулся в перёд. Вот и всё… Однако мой соперник, словно прочитав мои мысли, моментально повернул свой меч горизонтально и тупым ребром встретил удар моей шашки. Моя "гурда" - подарок и память деда - со звоном треснула у основания ручки и лезвие, описав пируэт, воткнулось за спиной японца. Я смотрел на ладонь, в которой осталась ручка в серебре и, почувствовав сталь, на правой стороне шеи, поднял глаза на противника. Нахмурив брови, он мычал, как бы говоря мне, вот
дёрну клинок на себя, и всё!Это были секунды, и я резко левой рукой перехватил рукоять за цубой и, оттолкнув его от себя, поднял клинок вертикально. Держа двумя руками за рукоять, он постарался вырвать меч из моей руки. Но, поняв, что это не так-то просто, вперился в меня своим хищным взглядом. И в этот момент я, сжав серебряную ручку в правой руке, нанёс ему удар по голове - один, второй! - и когда добавил в третий раз, у него закатились глаза, и он рухнул на спину, выпуская меч.
Степан подскочил ко мне и стал хлопать меня по плечу: "Ну, Бек, ты меня и напугал! Думал, всё, когда треснула твоя шашка, сейчас и нас по рубает басурман". Я молчал, находясь всё ещё в трансе от поединка. Всё внимание мое было приковано на меч, который, словно прутик срезал мою гурду. Прошло некоторое время, пока я остыл. Вдруг слышу: "Что это он задумал!" - говорит Степан, глядя через меня. Я резко обернулся. Японец, подобрав обрубок шашки, сидя на корточках, и сняв с запястья шёлковый шарф с раны, обматывал им по середине клинка. "Он ручку делает", - предположил Степан. "Не похоже, - ответил я, - с чего это он в середине клинок обвязывает". Мы оба с любопытством наблюдали за японцем.Тот не обращал на нас ни какого внимание и тихо к чему-то готовился. И прежде, чем мы поняли, что он собирается сделать, японец расстегнул кимоно и воткнул острие шашки под левое подреберье, и резким движением вправо распорол себе живот. Хлынула кровь, обнажая желтые кишки. Шокированные, мы стояли со Степаном, и молча глядели на эту картину.
Японец умер не сразу и, видать, это была мучительная смерть. Не издав ни единого звука, он повалился на правый бок и затих. Я долго не мог прийти в себя, потом сказал Степану: "Приведи коней и прикрепи тела наших бойцов к седлу." Сам же отнёс японца в дзот и положил его на ящики из-под патронов и, вложив ему в руки клинок от своей шашки, прикрыл циновкой.
Через неделю, когда уже японцы капитулировали, один фанатик, смертник-одиночка со связкой гранат вскочил в круг красноармейцев и подорвался. Так погиб мой верный друг Степан.В Начале сентября , я уже готовился ехать в Казахстан и попросил командира сохранить меч, он обещал и выполнил своё слово.
Теперь он твой,сказал дед, пододвигая меч ко мне.Я полвека не рассказывал про этот бой никому. Но мне всегда было интересно, что же написано на рукояти меча. Он ведь мог меня убить, понимаешь!? Но не сделал этого. Оказывается, всё дело в совести".
И дед снова большим и указательным пальцами прикрыл веки.