Переписка

Михайлов Юрий







Он худел на глазах. Лицо становилось землисто-серым, подбородок отвисал плохо выбриваемым треугольным мешочком. Правое плечо поднялось выше левого. Деталь, незаметная при хороших мышцах, доминирует сейчас: что поделаешь, удел писателей, журналистов, столоначальников...

Удар и ударчик, последовавшие один за другим, слегка затронули левую ногу и руку, пощадили правую сторону туловища. Мозг работал, как в лучшие годы, без изменений. Но с неумолимой скоростью отнималась речь. Он чувствовал, как немеют губы, покрываясь чернильным налётом, становится неуправляемым, сухим и шершавым язык. "Мэ-ы-ех-те-уу... - Он чётко осознавал, что фразу:"Я тебя люблю!", произнесённую им, уже никто не понимал.
 
Ночами плакал, ворочался, вставал, стараясь не будить жену, шаркая ногами, шёл на кухню, грел чайник, выключив свет, часами глядел в окно на громаду бизнес - центра с красными сигнальными огнями на крыше, гостиницу с бегущими строчками по фасаду и элитный кирпичный дом, где в трёхстах квартирах не светилось ни одного окна. Под утро доставал с полки, где хранились телефоны ремонтных служб, поваренные книги и деловые счета, ученическую толстую тетрадь и начинал читать.

Когда-то, много лет назад, он собрал в ней записки и открытки, которыми они обменивались с будущей женой, разложил по месяцам и наклеил на странички. В день свадьбы подарил тетрадь жене. Нашёл семейную реликвию, разбирая в гараже старый хлам. Теперь вот читает по ночам...
 
На страничке шариковой ручкой шёл небольшой комментарий, типа: "3 курс, лекция по инъязу. Сидели, видимо, на галёрке. Никто не мешал..." Далее подклеены записки, торопливо набросанные клочки бумаги.
 
Верхняя явно мужская, почерк рваный, стиль жёстковатый: "Прождал тебя весь вечер... Неужели так важно было слушать трёп вернувшейся из провинции соседки? Что она может рассказать? О придуманных поклонниках?"
 
Тут же ответ, исполненный гелевой ручкой, мелкие ровные буковки бегут по разлинованному листочку: "Уж сколько раз твердили миру... Вот и мы занимались милой ложью. Валечка поправилась на 5 кг. Ты бы видел её натуральные слёзы по этому поводу... Тем сильнее наши чувства с тобой проявились сегодня утром при встрече".
 
Четвертушка листа: "Не дождусь конца нуднятины. Пойдём в сквер? Я так тебя люблю!! Хочу целовать милую девочку... Так скучаю без твоих губ, глаз, рук."
 
Записка с ответом: "Ты же рядом... Как мне приятны твои слова! В сквер - так в сквер!"
 
...Он облокачивается на стол, подвигает чёрную доску размером меньше метра по диагонали, пишет мелком: "Мамуля, милая, прости, что мешаю спать. Ночь прошла спокойно, книги дают силы жить. Вспомнил вдруг Валюшку, которая хотела повеситься из-за того, что толстела. Помнишь, общежитие? И наш сквер? Я целовал твои губы, милые бугорки грудей... Я тебя также сильно люблю. Твой Немтырь.
 
PS: Процедуры все выполнил. Подгузник сменил. Лекарство принял. Сейчас - снотворное, на 3-4 часа провал. Потом медсестра пришкандыбает, будем учиться говорить. Впендюрит мне пару уколов, и я, умиротворённый, буду тебя ждать".
 
Осторожно, чтобы не разбудить крепко спящую жену, он вешает доску на треногу в изголовье своей кровати, снимает тёплый стёганный халат и укладывается в постель. Здоровую руку закладывает за голову и ждёт, когда сильные капсулы снотворного обрушат его в бездну. Ему опять видится сквер с цветущей персидской сиренью, юная девушка в юбочке гофре и белой кофточке, на которой вместо двух пуговиц сегодня расстёгнуто три...

...Просыпается сам, до прихода медсестры. Протягивает руку к треноге, снимает доску, читает написанное торопливым мелком: "Приду позже. Встреча с депутатами. Если не будешь спать, переселю на кухню. Не корми медсестру, суп и котлета - только тебе. Стал пить водку... Известный человек, подумай о своих поклонниках. Предупреждаю: отправлю в дом инвалидов. К вечеру побрейся, используй парфюм. Забежит Валюшка с мужем. Ты должен быть здоров! Лучше молчи, не мычи..."

Он кладёт доску на грудь, закрывает глаза. Нет весны, сирени, девочки в юбке гофре...