Глава шестнадцатая
«Регулярная армия – это нечто особенного!»
Из кинофильма «Интервенция»
Лейтенант Перевалов и Иван шли себе в те поры по болоту. Шли, шли и вышли к казарме. Был уже восьмой час утра, но в казарменных окрестностях царили покой и тишина, лишь изредка прерываемые унылыми выкриками дневального: «Рота, подъём»!
«Прокричал, а там, хоть и не рассветай»,- усмехнулся старшина: «Спят». Он, а следом и лейтенант пересекли поляну и, прихватив, оставленные на крыльце для мытья полов тазики, полные холодной ключевой воды, оба, сделав знак дневальному, чтобы молчал, вступили в казарменное помещение.
На крайней койке, поверх одеяла в сапогах и обмундировании возлежал, держа руку на штык-ноже, чтобы какие шутники ради озорства не спёрли, обиженный на судьбу свою из-за сожранного котом сала дежурный по роте ефрейтор Морозов. Он и стал первой жертвой. Мокрый до нитки, своим истошным воплем он спас от расправы остальное воинство. Все вскочили моментально, и, перекрывая все принятые в гвардейских дивизиях нормативы, принялись в панике натягивать на себя свои и попавшиеся под руку чужие х\б и сапоги.
Посреди бушующего бедлама спал лишь один человек: Юсуп Сеитов. Это был своего рода феномен. Юсуп Сеитов мог спать в любом положении и в любых климатических условиях. При этом парень он был не обидчивый, и по ночам суточный наряд, забавляясь от нечего делать, таскал его спящего с койкой по казарме - из умывальника в сушилку, оттуда в канцелярию. Один раз раннею весной так таскали, таскали, да и забыли на крыльце. Вспомнили только к подъёму, занесли в роту, а Юсуп так и спал весь в инее, пока не растолкали к завтраку.
Вот ему то и достался остаток воды в тазике. Спросонок, неправильно оценив ситуацию, он попытался возникнуть, но старшина лёгким толчком уложил его назад в лужу обдумать своё поведение.
Из канцелярии выполз заспанный Хачикян, покричал, пошумел, и вскоре началась уборка. На взлётке зашуршали щётки, поднялась мыльная пена.
Уборка завершилась, а воинство построилось на завтрак, и «справа в колонну по одному» вошло в крайний кубрик, где стояли столы, и куда возглавляемые кулинарным ефрейтором Мирфазиевым заготовщики проволокли термоса с едой и чаем. Завтрак раздавал Хакимов, а за честностью его надзирал кот, уже снявший пробу с рыбных консервов и уписавший за обе щёки вторую пайку масла. Кот облизывал масло с усов и громогласно похвалялся, какую огромную крысу приволокли вчера его дети.
«Подавайте команду «рассаживаться на политзанятия»,- как только рота поела, приказал лейтенант Перевалов успевшему обсохнуть Морозову.
И вот, перед своим новым командиром на дощатых скамьях сидела его рота. Вид у неё был примерный, как у невесты в преддверии брачной ночи, благо, основные возмутители спокойствия, отоварившись пивом в вагоне-ресторане проходящего поезда, беседовали сейчас на разъезде с Семёном Лукичом Сапониным о дьявольских кознях, пока Николай Иванович проверял свою машину, не поковырялся ли чёрт в её нутре, не внёс ли изменений в электронную схему.
Лейтенант Перевалов вышел вперёд, глянул на вывешенные предусмотрительным Морозовым на соснах плакаты - Политбюро, график социалистического соревнования, карту мира, а потом окинул пытливым взором ещё по большей части незнакомые ему лица солдат.
После бессонной ночи он никак не мог придумать, о чём, собственно, сейчас, в своём первом выступлении, он расскажет роте.
В поисках темы доклада он перелистал в уме последнюю армейскую прессу. Все её заголовки, кроме, почему то запомнившегося, «Роль прапорщиков и мичманов в эстетическом воспитании военнослужащих», дружно вылетели из головы Перевалова. Темы не было. Не было, и точка.
«Ладно»!- решил лейтенант: «Доверимся вдохновению»,- и, выйдя лёгкой походкой к карте мира, выслушал рапорт Хачикяна и велел ему поверить по списку личный состав, чтобы запомнить хотя бы некоторые фамилии. Поверка дала ему ещё минуты для раздумья, однако, в голове родилось лишь одно слово, которое он теперь звонко, по-командирски и произнёс: «Товарищи»!
Что говорить дальше, он так и не придумал, но положение спас Мичурин, явившийся с гигантским креслом из канцелярии. И пока Мичурин уговаривал лейтенанта сесть, а тот в свою очередь благодарил, в мозгу Перевалова родилось продолжение фразы: «Перестройка идёт! Товарищи»!
Это его высказывание было встречено личным составом с большим вниманием. Фраза была достаточно длинная и без мата. В роте ещё хорошо помнили прежнего командира, капитана Сатарова, у которого из сотни произнесённых на политзанятиях слов, выходило не более трёх не матерных, и то предлогов и междометий…
Внимание личного состава воодушевляло, в небе плыли облака и пролетали птицы, но нужно было продолжать.
Упёршись взором в запомнившуюся ещё с вечера физиономию Мирфазиева, лейтенант продолжал: «Идёт перестройка, товарищи! И долг каждого военного строителя перестраиваться», - тут он сбился на миг, но опять сообразил как продолжить. Если у самого речь не складывалась, нужно было заставить болтать других: «Вот вы, товарищ Мирфазиев»,- спросил он: «Как вы перестраиваетесь»?
Земляки долго толкали в бока в первый раз за всю службу посетившего занятия повара, который мирно посапывал, преданно глядя в глаза командира роты.
Умение спать с открытыми глазами - дар Божий любому солдату.
Наконец, он понял, чего от него хотят и поднялся. Огляделся испуганно и пролепетал: «Я строевая не знаю, я повар, каша, посудомойка, вода».
«Нет, вы меня не поняли»,- улыбнулся лейтенант. Его учили, что с военнослужащими, слабо владеющими русским языком, надо быть особенно внимательным, и он решил задать наводящий вопрос: «Вы мне скажите, как вы относитесь к политике партии»? «Целиком и полностью одобряю и поддерживаю»!- безо всякого акцента ответил Мирфазиев.
«Это очень хорошо»,- довольный ответом, продолжил лейтенант: «Но раз вы политику партии поддерживаете, то скажите мне, разве хорошо на молодых всю работу сваливать? Я поглядел, у вас посуду только молодые солдаты моют». «Это я не понимай»!- снова забыл русский язык Мирфазиев.
«Точно»!- поддакнул из-за его плеча Юсуп: «Повар хороший, а русский язык сапсем жаман знает».
Раздосадованный столь неудачным началом, Серёга обернулся кругом, в поисках более разговорчивого оппонента. Попался Хачикян. «Этот не подведёт»!- подумал лейтенант и повторил для него вопрос: «А как вы перестраиваетесь, товарищ Хачикян»?
Хачикян тотчас встал, оправил п\ш и как репродуктор забубнил о необходимости «калёным железом» выжечь «родимое пятно неуставных взаимоотношений», об «обстановке нетерпимости» к этому злу, и как «язва» нездоровых явлений прокралась с гражданки в сплочённые армейские ряды, в карманах призывников, не иначе. Поток его, почерпнутых из передовиц «Советского Воина», словоизвержений лился непрерывно, густым киселём пустых фраз опутывая сознание как слабо, так и хорошо владеющей русским языком части роты. Когда пошёл второй час его ответа, старшина шепнул коту, заседавшему рядом с ним на травке под берёзами: «Слушай, усыпи лейтенанта, до чего эта лабуда надоела! Сам повыступай, тебя хоть слушать интересно»!
«Зачем? Его уже Хачикян усыпил»,- усмехнулся в усы кот.
И верно. Лейтенант поклевал-поклевал носом, а затем, забывшись, так сладко захрапел, чем, наконец, прервал поток слов Хачикяна и дал возможность выступить коту.
Кот мило улыбнулся присутствующим, открыл рот и сам себе удивился. Из уст его непроизвольно, сама собой вырвалась тирада: «Есть ещё, товарищи, отдельные младшие командиры, которые не руководствуются положениями Устава и, покрывая факты неуставных взаимоотношений, не докла»….- но на этом нехорошем слове кот всё-таки споткнулся, сплюнул, щетиня усы, нехорошо посмотрел на Хачикяна и сказал: «А ты заразный, хлопчик»!
Глотнув водички и успокоившись, Баюн прошёлся перед ротой справа налево и продолжил неоконченный накануне рассказ, если же ему приходилось сворачивать направо, рассказ прерывался песней, как и было предусмотрено ещё Пушкину известными правилами.