Как быть сердцу моему?

               
               

Вот уже долгое время не даёт покоя  один мой поступок. Умер близкий человек, однокурсник, друг, умер внезапно, загадочно. Март месяц, начало. Похороны. Народу много. Через тоннель, пробитый в сугробах к кладбищу, рабочие совхоза, где друг был директором, несут его гроб на руках вот уже больше километра. Пришли. Читает молитву священник, говорят речи начальники, без чувств, стеклянная, стоит жена, бьётся в истерике взрослая уже дочь, сынок молча смахивает слезу. А начальники всё говорят и говорят, дежурно как-то, бездарно: ну не такой Миша был, однозначный он у них получается, да и чего-то большего он заслуживает, ну искренности что ли, или хотя бы, отсутствия фальши в последних словах, на земле этой ему сказанных.


Мы, однокурсники, кучкой стоим, переглядываемся. Год назад мы тоже хоронили друга, тоже Мишу, погибшего в автомобильной аварии. И там, не справившись с несправедливостью случившегося, всё еще не принимая случившееся за реальность, я почти интуитивно сказал о Мише то, что было на сердце.
Видимо, помня об этом, и чувствуя неискренность и фальшь местных дежурных речей, друзья толкают меня в бок: «Скажи ты!?» А я? Сославшись на нездоровье, или на то, что не смогу собраться с мыслями,  отказался. Я не сказал ничего. Вроде бы простая по житейски и будничная ситуация: ну не сказал и не сказал! Но ведь соврал я тогда! Смог бы, совладел бы с собой, собрался бы с мыслями, сумел бы сказать! Тогда почему не сказал?


Год назад, на похоронах того Миши, первого, я сказал примерно вот что: «Стоя сейчас на краю этой могилы, заглядывая в неё, с ужасом  думаю: «И это всё?! Всё этим и закончится?! Тогда зачем всё вообще? Зачем мы появились на свет, чего ради живём? Если Добру и Любви решили служить здесь, на Земле, то почему Добро должно быть с кулаками? Чтобы от зла отбиваться! А что от людей злых отбиваться: сомнения им не ведомы, они и не нападают – живут во Зле, делают свои дела, всё и всегда знают лучше тебя, ничего им от тебя не надо: ни Добра, ни Любви! Им и без них хорошо! А что Зло тебе вместо Добра делают – они это и не замечают, считают, что так и быть должно! Надо так! И любить их надо такими! А как таких любить? Вместо кулаков щёки подставлять? Сможем? Каждый?


 Такими же, или примерно такими вопросами задавался и великий наш писатель – Лев Николаевич Толстой. Искал ответа и не нашёл! Уж если такой «матёрый человечище» бессилен в поисках ответа на такие вопросы, то нам-то куда, нам простым грешным? Лев Николаевич не нашёл ответа, но дал нам верный совет; не думать об этом и не искать ответа – умом тронешься, а просто жить! Радоваться восходу солнца, первому слову своего ребёнка, усталости после трудового дня, одним словом: довольствуйся тем, что тебе дал Бог, просто делай добро, люби людей и тебе воздастся. Так Миша и жил! Не завидовал никому, зла не делал, терпел многое, отслужил в армии, своим горбом и трудом закончил институт. Не блистал, не отличник, но грыз науку сам, без поблажек. Отработал в далёкой Тюмени, как и положено по закону. Любил жену, двух сыновей своих. Радовался встрече с друзьями, мы все искренне отвечали ему тем же. Обычно перед могилой говорят: «Прости и прощай». Но мы у тебя не просим прощения,  и тебя не за что прощать, ты был светлым человеком, и отношения наши были чистыми и честными. Прощай, пока мы живы, мы будем помнить тебя!

»
Мог ли я, хотя бы тоже самое, сказать и этому Мише? И перед совестью своей  бы не слукавил, ведь у них в жизни почти всё было одинаково! Вот именно – почти! Именно это «почти» и не дало мне право врать на краю могилы его. Но мог ведь и по-другому сказать, не врать. Не сказал! А может этот Миша и был из тех, которым не надо ничего, у них всё есть всегда и они правы всегда? Почему я мучаюсь до сих пор? Это «почти» - оно не моё, оно Мишино. И что это – «почти»?


В институт, на рабфак, Миша пришёл, уже окончив техникум и отслужив в армии. Был он уже женатым, я тоже женился на рабфаке, семьям требовались деньги. Стипендии, даже повышенной, не хватало. Мы зарабатывали деньги, хорошие деньги, летом в мехотрядах, а на коротких зимних каникулах, на шабашках, в тех же колхозах, или на заводах. Миша был слабоват в познании многих предметов, но очень трудолюбив и упорен. Когда у меня не хватало терпения в десятый раз объяснять ему теорему Крамера по математике, я срывался на крик. Он терпел, сопел, но просил объяснить снова. И так до тех пор, пока он сумел понять теорему Крамера. После окончания сессии, чуть свет с  утра пораньше, он уже звонил в дверь: «Здорово! Мужуки! Я шабашку хорошую нашёл, едем?» Организатор был такой, каких и сейчас поискать.


 Миша был сильным человеком. Уже через год после окончания института он стал председателем колхоза. По тем временам это быстрый карьерный рост. Работал много, со временем не считался, с полей всегда всё убиралось, в деревне много строилось жилья. Но в годы «сухого закона» собрал, по старой колхозной традиции, членов правления, актив, как тогда говорили, на не «сухой» ужин, после того, как его  опять выбрали председателем. Итог печален: дело дошло до обкома партии – встал вопрос об исключении. Вот тогда он сказал мне: «Как же я без партии? Это ведь как будто на берегу я останусь, а вы все будете плыть дальше?» Вместе, через знакомых подключили нужных людей – отделался строгим выговором, но с председателей сняли (не колхозники, партия сняла), отправили управляющим отделения в другой совхоз, в котором он стал сначала парторгом, а потом, через 5-6 месяцев и директором. Не согнулся и не сломался! И тут строил много жилья, с сельчанами был справедлив и честен. У него любимое слово было «Мужуки», так он обращался к механизаторам и водителям совхозным.
Нельзя о таком человеке говорить дежурно, он этого не заслуживает. И это его «мужуки» чувствовали. Они ему честь отдали: от дома до кладбища, два километра на руках несли, Нас, друзей, не пустили даже.


В один из приездов его ко мне мы вспоминали, как здорово мы работали в студенческие годы в мехотрядах и на шабашках: и дело делали нужное и деньги были. «Вот бы и сейчас так!» - подперев голову рукой, мечтательно сказал Миша. «А что? Давай попробуем! Ты предом, я парторгом» - также мечтательно ответил я. «А если серьёзно, посоветуйся с женой, может переедете ко мне, поработаем вместе, как раньше. Да мы с тобой!.. Да нам вместе!..»


С женой мы конкретно так ничего и не решили, но потом Миша мне сказал, уже не мечтательно, а решительно и серьёзно: «Нет, Иван, такой, как ты, мне не нужен, ни на какой должности. Ты в некоторых вопросах мне не уступишь, а я, даже буду понимать, что ты прав, не уступлю тебе, перешагну, стопчу, а я делать этого с тобой не хочу, давай останемся друзьями?» Предельно честно и откровенно! Но тогда «перешагну» да ещё и «стопчу» было для меня новостью, неприятной новостью, неприятным открытием и откровением. Как ради чего-то можно перешагнуть, да ещё растоптать друга – это же подлость! Это же Зло! Меня-то он предупредил честно, но других-то перешагивал, топтал. А со мной он был честен, даже щепетильно честен. Встречаемся, он мне говорит: «Ты меня извини, я самовольно использовал твоё имя, обратился за помощью к директору цементного завода. Он мне помог, когда узнал, что я твой друг».


Да, всё-таки перешагивал, и через людей и через заповеди Господа. Иначе откуда же коттедж и две квартиры в городе, огромный дом с бассейном в своей деревне, джип навороченный, поездки за границу? В эти его дела я не лез, Господь ему судья! Да он и не пускал в них никого, но чтобы как-то оправдать свой достаток, он держал аж шесть коров, сам их доил аппаратом – смотрите, откуда благополучие. Но дом его бандиты расстреливали, из автоматов, даже гранату учебную в веранду забрасывали – пугали! Да и правоохранительные органы покоя ему не давали, едва успевал отбиваться. Не всё было чисто и честно, догадывался и я, и те, кто стояли на кладбище и говорили дежурные речи. Да что там догадывались! Знали они многое, даже больше знали о том, о чём я только через несколько лет начал задумываться, да и то с подачи друзей. Как это человек, никогда даже не болевший с похмелья, человек, ни разу не бравший больничный лист, и ни на что в жизни не жалующийся, вдруг утром умирает на заднем сиденье «Волги»! Сердце остановилось? И почему мне всё время про вскрытие твердили и про диагноз?


Тогда, в начале марта, я всё это только чувствовал сердцем, а словами ничего не сказал. Уже и Миши нет второй десяток лет, а я всё не могу смириться и жить с грехом своим перед Господом, и Мишей. Пожил ещё десяток лет и с нынешней колокольни вижу: Мишин грех – все эти «почти» - он его, остался перед Господом, мой грех, - молчание тогда, - пока живу на этом свете, и перед Мишей, и перед Господом, я у него прошу прощенья и за себя, и за Мишу. Услышит или нет? Не знаю. А вот как быть сердцу моему с тобою, друг? Ты был честен со мною, а я…промолчал! И, хотя, понимаю сейчас, что слова тебе тогда уже не нужны были, но хочется, даже спустя столько лет, очень хочется, чтобы в памяти всех ты остался настоящим «мужуком»! Каким ты и был: с добрыми был добрым, со злыми людьми жил по их законам. Не по Заповедям? Да! Но по жизни!  А меня прости, за то, что я с десятилетним опозданием пишу то, что тогда сказать должен был.