Егор
Егор злился. Будильник сегодня утром его здорово подвел. Пришлось собираться на концерт впопыхах. Парень провел ладонью по колючей щеке - досадливо крякнул. Еще раз взглянул на часы - присвистнул. Из квартиры выходил взвинченный.
Нет! Сегодня явно не его день. И пуговица на рубашке отлетела в последний момент, и дверь шкафа купе заклинила, так что ему с трудом удалось добраться до вешалки с концертным костюмом. Да и на рояле, признаться, в его вечном бардаке в последнюю минуту отыскались нужные ноты.
Вызвал лифт, в который раз ощупал содержимое карманов: ключи, телефон, проездной на метро на месте.
В лифте по привычке помычал. Голос отказывался подчиняться хозяину.
--Спишь, дружище?
Впрочем, удивляться тут нечему. Егор хорошо изучил себя. По опыту знал, что ровно через час, когда он доберется до концертной площадки, голос проснется, и будет четко выполнять команды хозяина. А сейчас, нырнув в метро, Егор откроет ноты и будет повторять слова романсов, пока не доедет до нужного адреса.
''Адрес!"- парень хлопнул себя по лбу. Адрес, разумеется, благополучно остался в прихожей в ежедневнике. Возвращаться поздно, Егор попытался сосредоточиться и вспомнить нужную станцию метро.
''Щукинская'' или ''Щелковская''?
Утренние поток пассажиров уже вносил его в вестибюль подземки. Он выругался и встал на эскалатор, на спуск.
В подобной глупой ситуации выходов было два. Или позвонить на график его концертной организации и выяснить адрес площадки или пытаться связаться с сотоварищами по концерту.
Егор медлил. Все-таки самолюбие не позволяло ему показать коллегам свою несобранность. Парень с досады потряс голой. В голове что-то щелкнуло и выдало нужные координаты. "Девятая Парковая '', ну это точно в районе Щелковской. Егор облегченно вздохнул, вошел в распахнутые двери вагона.
Нет, памятью и голосом Бог его не обидел. Весь в мать пошел - заслуженную артистку, меццо - сопрано. Да и за статность и миловидное лицо родительнице низкий поклон. Егор, с его ростом и косой саженью в плечах, со сцены смотрелся весьма впечатляюще. Поэтому так легко, играючи, дошел до последнего тура на прослушивании в Большой театр. Срезался на трудной арии Фарлафа. Обидно было так, что жить не хотелось. Мать в который раз взяла инициативу в свои руки и пристроила его в Филармонию. Так что пока свой бас приходится оттачивать на концертных площадках Филармонии. А следующей весной вновь попытается взять штурмом неприступный Большой.
Филармония. Поначалу Егора многое поражало в этой организации.
С одной стороны славные имена лучших музыкантов России, с другой -. оборотная нищая сторона жизни рядовых артистов.
И хотя, благодаря матери, он давно вхож в артистические круги: теперь воочию убедился в том, что хорошо устроена в мире музыки только обласканная чинами элита.
Потолкавшись в людских пробках, он, наконец, вышел на нужной станции и сразу прибавил ходу - не хотелось, чтобы за опоздание его отчитывали, как школьника.
Он шел размашистым шагом, перемахивая попадающиеся, то и дело, на пути ледяные лужицы. Прятал шею от снежного вихря за высоким воротником пальто. Болеть сейчас некогда. Скоро новогодние корпоративы начнутся, а ему так нужны деньги. Очень нужны. Но сейчас он не хотел об этом думать и только вертел головой в поисках нужного дома.
Ага, вот и концертная точка. Егор слегка замедлил шаг. Все-таки он не опоздал. До начала концерта оставалось еще добрых двадцать минут.
Искомый дом высился за длинным бетонным забором, Егор долго искал ворота, наконец, глаза наткнулись на белеющую издали табличку: Психоневрологический диспансер.
Парень брезгливо скривился и вошел на кпп.
Предъявляя паспорт, вспомнил, что его предупреждала о специфической публике диспансера пышнотелая завтруппой Сусанна.
--Егор, ты у нас новенький, ничему там не удивляйся. Всякое может случится во время концерта, - сюсюкала вечно молодящаяся Сусанна.
--Например? - косился на нее тогда Егор.
--За примером ходить далеко не надо, - жеманничала начальница, - спроси у наших - много любопытного услышишь. Егор тогда выспрашивать ничего не стал, но решил быть начеку.
Легко вбежал на стеклянное крыльцо, прошел внутрь здания.
--Артист?- сверкнула на него очками женщина в белом халате, - Вас сейчас проводят в конференц-зал. Она тут же перепоручила Егора маленькому щупленькому, косящему на один глаз пареньку в сером казенном халате и тапочках на босу ногу.
Косящий дружелюбно хихикнул и повел артиста за собой бесконечными коридорами и вестибюлями. Егора едва не вывернуло наизнанку, когда он проходил мимо столовой. Тошнотворный запах кислой вареной капусты и чего-то еще мало съедобного неприятно ударил в нос. Чем дальше они шли по этому длинному казенному дому, тем все больше и больше этот запах обволакивал,
пропитывал своей капустной кислятиной одежду, волосы, само тело артиста.
--Егор! Ну, в чем собственно дело? - набросилась на него ведущая концерта Юдифь Сергеевна, семеня каблучками по гримерке. И пока он мямлил себе под нос оправдания, пока переодевал костюм и менял обувь, его раздражение на тухлый запах, на никчемную площадку и предстоящее выступление перед нездоровыми людьми росло и начинало нервным комком подкатывать к горлу.
--Сделаем так, - командовала Юдифь, не выпуская из рук блокнот с карандашом, - В начале пустим фортепиано, потом Ты, Егор, потом ...
--Юдифь Сергеевна, - перебил ее седой, незнакомый ранее Егору мужчина, - Вы забыли, мне же бежать на следующий концерт надо.
--Хорошо, Гарик, будет так, - ведущая погрызла карандаш, - сначала фортепиано, потом Гарик со скрипкой, потом ты, Егор...
--А я? В мое положение никто не хочет войти? - капризно надула губки Люся, белокурое, симпатичное создание неопределенного возраста, колоратурное сопрано. В Люсю по очереди на протяжении ее карьеры влюблялись все мужчины Филармонии. Она умела нравиться, кокетничала со всеми подряд, а ее тщательно скрываемый возраст, как и истинный цвет волос, только добавляли интриги. На Егора Люся тоже пыталась произвести впечатление, но узнав чей он сын, отступила.
--У меня сегодня радиоэфир, я два романсика чирикну и побегу, - настаивала колоратура.
--Ой, с вами сладу нет! Вы мне всю программу перекроили, ведущая пошла пятнами, - значит так: окончательный вариант. Фортепиано в начале, потом сопрано, потом скрипка, затем ты, Егорушка...
--Позвольте, - в разговор вклинился ранее хранивший молчание дрессировщик собачек, - Так не пойдет, товарищи дорогие, у меня собаки голодные. Я не допущу, чтобы меня отодвинули в конец. Животные ни в чем не виноваты.
Егор сообразительно ретировался из гримерки. За спиной у него закипал нешуточный скандал. Доносились обрывки фраз, лаяли собаки, пилила скрипка, хихикала высоким регистром сопрано.
--Собаки - тоже люди, - возмущался дрессировщик.
--Это какой-то сумасшедший дом, я с вами с ума сойду, - визжала ведущая.
--Ха-ха-ха! - прямо в точку! - колокольчиком звенела колоратура.
--Готовы? - сверкнули на Егора очки в белом халате. Парень кивнул и вернулся в гримерку объявить, что публика уже в зрительном зале.
Юдифь, с лицом, на котором была сосредоточена вся скорбь земли, направилась к сцене. Егор понял, что спрашивать ее сейчас о чем -либо - себе дороже.
В принципе, он никуда сегодня не спешил, так что внутренне смирился с тем, что им будут завершать концерт. От нечего делать принялся бродить по вестибюлю и рассматривать стенды с фотоотчетами скорбного дома.
Вот пациенты на прогулке в Ботаническом саду. Егор с интересом рассматривал лица, пытаясь понять степень тяжести заболеваний.
Лица были разными. Некоторые, и в самом деле, с явными признаками нарушения психики, а некоторое - вполне ничего, достаточно адекватные. Он перешел к следующему, пестрящему портретами фото отчету экскурсии пациентов по святым местам. Егор сам любил паломнические поездки, мать с детства приучила его к посещению монастырей, обителей. С ней ему всегда было интересно. Она не хуже любого экскурсовода ему много чего интересного рассказывала.
Потом обязательно давала сыну карманные деньги на сувениры и сладости.
Подарила ему камеру, и Егор чувствовал себя в этих поездках очень комфортно.
Он перевел глаза на яркий портрет девушки в платочке и замер, как вкопанный.
На него со стенда смотрели знакомые глаза.
--Таня? - парень подался вперед и едва не ткнулся носом в толстое стендовое стекло.
Да, это была она, только повзрослевшая и немного осунувшаяся. Нет, эти глаза ни с кем не спутаешь и эта челка, непокорно падающая на ресницы.
Егор поискал глазами медперсонал, подозвал одну из проходивших мимо сестер.
--Скажите, - начал он, смущаясь, - очень похожее лицо увидел на стенде, в школе когда-то в параллельных классах учились. Хотел узнать, эта девушка у вас проходила лечение?
--Не могу Вам ничего сказать, мы права не имеем давать какую- либо информацию о пациентах, простите, - прошмыгнула мимо, встревоженная его вопросом, медсестра.
Егора уже звали. Он еще раз внимательно посмотрел на портрет и поспешил в гримерную. Навстречу, цокая каблучками, спешила раскрасневшаяся, довольная собой, колоратура Люся.
--Не грусти, скоро и ты отмучаешься, - прозвенел мимо парня высокий колокольчик. Люся, все-таки, смогла втиснуть себя в программу первым номером и, отработав положенные " два романсика", уже спешила вон из печального учреждения. Что ж, у Люси был опыт борьбы за существование за пройденные в искусстве годы.
Егор размашисто прошагал за кулисы. Наткнулся на сосредоточенный взгляд ведущей. Видно было, что она уже успокоилась и привычно вся отдалась любимому делу.
--Что, Егорушка, волнуешься? - Юдифь с первого дня службы Егора в филармонии по-матерински взялась опекать его. Своих детей у нее не было. И она всю свою нерастраченную заботу отдавала молодому басу.
--Да нет, Вам показалось, - Егору не хотелось, чтобы она приписала его взволнованность от фото Тани сценическому мандражу.
--Не тушуйся, я сама все это проходила не раз, да и сейчас на ответственных площадках волнуюсь, как девчонка, - Юдифь вновь вернулась к программе, - Итак, сейчас собачки, минут на десять номер, потом я прочитаю стихи и в конце твой выход. Готовься.
Егор кивнул и тут же принялся искать в старом полинялом сценическом занавесе отверстие, что ему и удалось почти сразу. Парень прильнул к прорехе глазом. Картина, представшая его вниманию, не могла не поразить воображения молодого впечатлительного артиста.
В обрамлении белых халатов санитаров и медсестер зрительный зал заполняли однообразно казенно одетые мужчины и женщины. Егор, с интересом, всматривался в эти лица, узнавая некоторых из публики по видимым только что стендовым фотографиям. Сердце его сжалось, глядя на эти беззащитные, по детски наивно реагирующие на происходящее на сцене, лица. Здесь были и пожилые, и совсем юные зрители. Некоторые казались Егору безнадежно неизлечимыми. Он поискал по рядам Таню. Девушки среди больных не было. Раздался взрыв хохота. Больные, с видимым удовольствием, реагировали на собачек. Отпускали восторженные реплики, с удовольствием аплодировали, по-детски, счастливо улыбаясь.
Номер пошел на коду. Дрессировщик попросил санитаров разрешения вызвать на сцену одного желающего из публики. Медики переглянулись и дали добро. Дрессировщик повторил свою просьбу.
--Смелее, друзья мои! Ну, кто здесь самый отважный?
Зрители замялись, переглядывались, растерянно улыбаясь. Возникла невольная заминка. И вдруг, на сцену, легко вспорхнула тоненькая фигурка в сером казенном халате.
--Таня? - Егор покачнулся и чуть не выпал на сцену вместе со старой кулисой.
--Прелестно, - заулыбался ровными фарфоровыми зубами собачник, и протянул девушке большой обруч, оклеенный золотой бумагой.
--Внимание, месье и мадам. Сейчас эти прелестные ручки, которые держат обруч, совершат чудо дрессуры, - и дрессировщик подал девушке небольшой хлыстик и что-то шепнул ей на ухо.
Собачник вставил диск в дисковод, - фонограмма выдала барабанную дробь.
В ожидании обещанного чуда из серых халатов зрители на задних рядах вытягивали тощие шеи, передние замерли, осклабившись. Барабанная дробь достигла кульминации.
--Але ап! - зазвенел девичий голос. Девушка взмахнула хлыстиком. Пудель с разбегу прыгнул и, прорвав бумагу, благополучно прошел через обруч. Публика захлебнулась от восторга. Одновременно грянули туш с фонограммы и зрительские аплодисменты.
"Точно дети", - пронеслось в голове Егора, но его уже дергала за рукав возбужденная Юдифь.
-- Стихов не будет, публика устанет, завершай - скороговоркой прошипела ведущая и легонько в спину подтолкнула парня на сцену.
Егор на секунду смешался, ища глазами в зале Таню, но быстро взял себя в руки.
"Потом, все потом", - мысленно приказал он себе.
Выйдя на небольшой сценический пятачок раскланялся, кивнул аккомпаниатору. Полились нежные арпеджио вступления. Егор выпрямился, удобно отставил ногу, и начал мягко, едва тронув дыхание диафрагмой.
--Ах, ты ноче-енька, - гладил Егор нежными переливами головы и плечи своих таких непростых зрителей. Отталкивался от их глаз, с изумленным восхищением, следящими за ним. Егор пел, погружаясь с головой в песню. И в то же время не мог оторваться от этих детских глаз. Волна сочувствия захлестнула его. На мгновение голос дрогнул, но тут же вновь начал набирать силу и власть над публикой. Егор как то сразу научился умело владеть вниманием зрителей и всегда чувствовал настроение и дыхание зала. Он и сам не знал, откуда у него это. Но ему хотелось отдать голосом свое тепло, свое накопившееся за этот короткий отрезок его пребывания в скорбном доме, сострадание. Он помнит, как когда-то сам был под большим впечатлением от просмотра кино историй "Фореста Гампа'' и ''Человека дождя".
А теперь подобные пациенты стали его слушателями.
Песня закончилась. В наступившей неестественной тишине раздался тихий возглас: "Браво, Егор!"
Хрупкая фигурка встала со своего места, прятавшегося за колонной.
Это была без сомнения она. Егор смешался, густо покраснел. Зачарованная публика очнулась, и певец потонул в восторженных криках и аплодисментах.
--Умничка! Как пел! – За кулисами Егор, не успел увернуться от объятий Юдифи. - Молодчинка! Думаю достаточно на сегодня.
--Всего одна песня? - Егор не скрывал разочарования.
--Не обижайся, голубчик, они слишком перевозбуждены. Медсестры подходили, благодарили и просили завершить концерт.
Певец уже не слушал ее, а вернулся к прорехе в кулисе и опять старательно принялся искать Таню.
Уже через четверть часа он частично владел информацией. Таня находилась здесь второй месяц. Диагноз девушки являлся врачебной тайной, но парню было не до этого. На просьбу певца о возможной немедленной встрече с Таней главная медсестра ответила принципиальным отказом.
--Но в качестве исключения, ну на минуточку разрешите молодым людям пообщаться, - вступилась за него Юдифь.
--Да Вы что? Это у нас строго запрещено. А если родственники узнают? - белый халат затрясся от возмущения.
--Но я почти родственник, - не отступал певец.
--В смысле? - продолжала обороняться сестра.
--Я, так сказать, ее бывший однокашник, и ...- Егор замялся, - как бы это помягче сказать, близкий друг.
--Так это из-за Вас бедная девушка пыталась покончить с собой, - сестра досадливо прикусила губу. Ей сделалось неловко от того, как она неосторожно выболтала запретную информацию.
--Нет, - Егор не верил своим ушам, - не я тому причина. Но, кажется, я понимаю о чем Вы говорите.
Юдифь, до этого момента хранившая молчание, внимательно посмотрела на Егора и, недолго раздумывая, бросилась в бой. Она включила все свое обаяние, заливалась соловьем, расхваливая больницу и медперсонал. Она ворковала, закатывала глазки, рисуя перспективы карьеры молодого баса, будущей звезды Большого театра. Она так умело запутала в конец сбитую ее напором медичку, что та в конце вдохновенного выступления Юдифи Сергеевны не только сдалась, но и приняла, как свою, навязанную ей мысль, что пятиминутная встреча с бывшим однокашником даст пациентке Татьяне Верниковой положительный терапевтический эффект.
--Только умоляю, пусть это останется между нами, - очки взволновано сверкнули и проводили Егора в небольшой холл с уютными креслами и небольшим столиком.
--Ждите здесь, - сестра указала на кресла и удалилась, качая головой.
Таня
Таня не заставила себя ждать, впорхнула в холл и, приблизившись к Егору, порывисто обняла его.
--Я не ожидала тебя здесь встретить, - она, не отрываясь, смотрела ему в лицо, и не выпускала его рук, когда они усаживались рядышком в кресла.
--Я, признаться, тоже, - Егор в эту минуту ничего не замечал: ни казенной мебели, ни серого фланелевого халатика, ни сбитых тапочек на ее ногах. Он не заметил следов от уколов на руках девушки. А видел лишь эти покрасневшие, измученные, усталые, но такие родные прекрасные глаза.
--Что, удивлен? - Таня горько усмехнулась и, наконец, отпустила его ладони.
Егор и сам был очень смущен, но почувствовал, что Тане сейчас необходимы слова поддержки и он, на удивление, быстро нашел их.
--Таня, - начал он через паузу, - у нас немного времени на разговор. Я хочу сказать тебе главное. Ты в беде, а значит это и моя боль. Ты меня понимаешь?
--Добрый. Ты всегда был добрым. А я...
--Он оставил тебя?
--Вот. Ты еще и догадливый. - Таня отвела глаза и нежно погладила его по руке.
- Ты всегда был таким...
--Каким? - Егор искал ее взгляд.
--Ты был и остаешься лучшим, Егор. Меня жизнь уже наказала за то, как я поступила тогда с тобой.
--Но ты здесь из-за ...
--Не будем об этом. - Таня резко поднялась и подошла к окну.
--Расскажи лучше о себе. - Она повернулась к нему и посмотрела на него так, как раньше никогда не смотрела. Это был взгляд другой, неведомой еще Егору Тани, взгляд повзрослевшей, пережившей свою драму женщины. - Хотя не нужно ничего говорить. Я все и так поняла про тебя, когда ты пел. Как же ты хорошо поешь, Егор. Ты стал настоящим артистом. А ведь я тебе тогда говорила, что так и будет. Помнишь, как тогда ты мне первый раз пел? Песенка еще такая была милая, сказочная.
--Про хрустальный дом? Конечно, такое разве забудешь.
Они оба замолчали. И в том молчании возникло согласие, похожее на то согласие, которое было прежде между ними.
--Тогда было все так по-детски, - Таня рассмеялась, - и ты совсем не умел цело-
ваться.
--Знаешь, давно хотел у тебя спросить, почему ты тогда расплакалась? После наших поцелуев там, на ночном Арбате?
--Ты не понял, глупенький? Неужели не знаешь, артист ты наш великий, что плачут не только от горя? От счастья плачут, понимаешь. А я это счастье своими руками, - Таня в минуту изменилась.
Егору показалось, что ей трудно дышать. Она застонала. Лицо ее исказила гримаса страдания. Последующая сцена была столь чудовищна, что Егор не успел сразу сориентироваться.
Таня резко ударила руками по оконному стеклу. Казенное крепкое стекло охнуло, но выдержало удар ее худеньких рук. Она повторила попытку? Затем громко закричала, и в этом крике было столько накопившейся боли. Егора, словно, парализовало. Таня ухватилась за прутья оконной решетки, затрясла ею и принялась биться головой о толстые стальные прутья. Егор не успел слова вымолвить, как дверь распахнулась, и два крепких санитара подхватили девушку с двух сторон? Таня вращала глазами, кусалась и отчаянно сопротивлялась этим недюжинным молодцам.
--Немедленно ее в процедурный, - визжала, откуда ни возьмись, влетевшая в холл сестра. Она еще отдавала команды, и гневно сверкала очками в сторону Егора.
--Я Вас предупреждала, - бросала она в лицо бледному Егору, когда санитары увели Таню из холла, и они остались с медичкой один на один.
--Вы понимаете, что Вы наделали?
--Я не знал, я не хотел..., - испуганно мычал парень.
--Все наши усилия насмарку. Девушка, на удивление, быстро шла на поправку.
Ни каких рецидивов. Кушать стала хорошо. Повеселела. Даже в поездки ее главврач разрешил брать. Родные успокаиваться начали. И вот..., - медичка развела руками. Затем, окинув взглядом растерянного артиста, спросила.
--Куришь?
Егор отрицательно помотал головой.
--Правильно делаешь, артист. Я вот тоже бросаю, да разве тут бросишь, - она повела Егора в свой кабинет, где и, с удовольствием, затянулась сигаретой.
--Послушайте, - горячо начал парень, - я виноват, понимаю. Неправильно построил разговор с ней и все такое. Но, Вы, поймите, она мне очень дорога. Понимаете? Я все для нее сделаю, что надо, все.
Он умоляюще смотрел на сестру, которая только стряхивала пепел и хранила презрительное молчание.
--Молодой человек, идите домой. - Наконец, выдавила она из себя.- Вы ничего поделать уже здесь не можете.
--Но как же? - В голове парня блеснула догадка, - насчет денег можете не волноваться...
--Волноваться? Мне еще и не волноваться? Угробил всю мою полуторамесячную работу и просит не волноваться. - Старшая сестра уже устала от его присутствия. - Иди домой, артист.
--А навестить ее можно? - Егор от беспомощности едва не стонал.
--Вот, - медичка протянула ему визитку, - позвони мне через недельку, я тебе отвечу на твой вопрос.
Егор возвращался к метро, и колючий ветер, забирающийся за воротник и ерошащий волосы, казался ему сейчас лучшим утешением. В его разгоряченной голове возникал один за другим план спасения Тани. Он кривился и мотал головой, пытаясь отогнать навязчивую, свежую картину припадка любимой женщины.
Открывая ключом квартиру, он почти успокоил себя обещанием во что бы то ни стало найти выход.
Весь день проходил, как во сне, автоматически выполняя запланированные заранее дела. Мысль о Тане превратилась в навязчивый, всепоглощающий кошмар, давила болью на сердце, не давала ни на минуты покоя. Находиться одному в квартире было невыносимо. К ночи ноги сами привели его в знакомый двор.
Наргиля
--Приветики! - Наргиля и бровью не повела, когда в дверях встречала ночного гостя.
Егор обожал в ней это качество. Наргиля умела не задавать лишних вопросов.
Умом и оборотистостью эта дочь таджикского аула, не так давно осчастливившая своим переселением столицу, давала вперед сто очков любому мужчине.
Наргиля была в прошлом артисткой Душанбинского кукольного театра, ныне помрежом на Мосфильме, супругой артиста, которого за короткий срок смогла устроить в эпизоды нескольких мыльных опер и многосериек. Наргиля хотела и умела зарабатывать деньги. Она продавала все, что подвернется под руку. И продавала умело. Продавала дефицитные лекарства, свои наработанные знакомства в мире киноиндустрии и театра. Она была эдаким серым кардиналом при своем муже, в прошлом неудачнике, дела которого после женитьбы на девчонке из многодетной таджикской семьи, резко пошли в гору. Наргиля не только перевезла мужа в первопрестольную, но и на скопленные деньги смогла приобрести комнату в московской коммуналке. А уже через несколько лет выкупила оставшуюся в коммуналке комнату и стала полноправной владелицей московской двушки. Но надо признать, девушка обладала прекрасной памятью. Она помнила, как тяжело принимала ее Москва. И эта память, помноженная на доброе сердце, и родила этот приют комедианта. У Наргили с ее супругом Костей ночевали столовались по нескольку месяцев по очереди все знакомые бездомные артисты, охотники за удачей в мире искусства. Приходили приклонить голову и утолить голод клоуны, балетные, художники, актеры. Бывал в этом гостеприимном доме и Егор.
--Проходи, - сверкнули на Егора узкие глаза.
Парень молча прошел в кухню, где тут же перед ним возникла тарелка с остатками ужина и банка пива.
Егор, с жадностью, приник к банке. И как это Наргиля все знает наперед, что кому нужно в данный момент. Егор в этом доме был на привилегированном положении. Хотя, иногда вспоминал с улыбкой, как не сразу попал в избранный круг Наргилиных друзей. При первой же встрече она умело всучила ему кучу ненужных парню лекарств. И получив с него деньги, еще долго внушала сбитому с толку певцу, как они полезны его молодому неокрепшему голосу. Но потом, когда Егор прошел настоящую проверку товарищества и выручил Наргилю в трудный момент, она более к своему лекарственному бизнесу с ним не возвращалась.
--Ну? - девушка затянулась сигаретой и всем своим видом дала понять, что готова вникнуть в его проблему. От Егора не укрылось, что сегодня в приюте комедианта все вакансии заняты. Даже в уголке кухни мирно посапывала парочка, на брошенном прямо на кухонный кафель одеяле.
--Таня в беде, - начал Егор, и пока он прерывающимся от свежих впечатлений голосом пытался, как мог, обстоятельно передать суть дела, девушка ни разу не перебила его.
Егор говорил и говорил, давно еще он так много не говорил. И пропорционально его рассказу росла в пепельнице гора окурков.
--Костя. Только Костя знает все про московские психушки, - констатировала Наргиля, смачно сплюнула в пепельницу и отправилась будить мужа.
Маленький кривоногий, неказистый Костя, зевая, входил в кухню. Но, увидев, Егора, искренне ему обрадовался.
Сон быстро соскочил с него, и он уже дружелюбно оправдывался.
--С утра съемка, извини. Надо быть в форме.
--Это ты меня извини, - улыбнулся Егор, - кого на этот раз играешь, опять ф
рица?
--Нет, на этот раз все серьезно. Это уже не эпизод, а роль второго плана.
--Неужели? Ну, наконец-то. Я всегда говорил, что талант не спрячешь. Искренне рад за тебя дружище.
--Наргилька постаралась, - объяснял польщенный Костя, - Кстати, на первом канале тоже в новом сериале засветился. Про психушку.
--Вот-вот, Костик, об этом и речь. Ты же помнишь, тогда тебе, как актеру, давал консультации профессор. - Наргиля направляла мысли мужа в нужное русло.
--Да что мне ваш профессор, - актер презрительно повел плечами, - я сам теперь профессор психологии. Ты же знаешь, Егор, как я работаю. Я никогда не не халтурю. У меня все четко по системе Станиславского. Помнишь эпизод из фильма про зеков? Чтобы войти в образ, я от корки о корки УК проштудировал. По фене ботать выучился, дома специально заставлял Наргильку мне баланду варить. Нет, Константин Проходько не халтурщик. Да я такую работу проделал, чтобы в образ психа вжиться, да я...
--Ой, смотрите на него. Заякал, я да я . Ты лучше в проблему Егора вникни, якальщик, да посоветуй, как быть. - Наргиля строго зыркнула на мужа.
От этого взгляда Костя сразу сник, ссутулился и виновато посмотрел на друга.
--Помнишь Таню, - начал Егор.
Костя так же, как и его жена, выслушал рассказ Егора, ни разу его не перебив. Только время от времени поджигал затухающую сигарету.
--Да, дела, - протянул он. Потом выдержал театральную паузу, и, не обращая внимания на устремленные на него две пары глаз, вытащил свой мобильник и начал пролистывать список абонентов.
До утра в приюте комедианта не гас свет. Рассвет встретил Егор с надеждой и позволил себе тут же на кухне на брошенном хозяйкой видавшем виде пледе несколько часов отдыха.
Мама
--Егорушка, милый, так неожиданно. Как я рада, сыночек, - воркующее меццо, кутаясь в халатик, впускала его в квартиру.
--Ты прости, сынок, я не одна, - мать, мягко обняв Егора, проводила его в гостиную.
--Опять этот? - сквозь зубы процедил парень.
--Егор, - мать с достоинством откинула волосы со лба, - мы с тобой договорились. Ты забыл? Я и так во всем тебе пошла навстречу. Отдельное жилье - пожалуйста. Невмешательство в твою личную жизнь - пожалуйста. Хотя сам знаешь, чем мое невмешательство обернулось, как с тобой поступила эта подлая девчонка.
--Мама, прошу тебя.
--Ну, хорошо, хорошо. К чему нам ссориться. Я безумно рада тебя видеть, даже в такую рань. Кстати, а который сейчас час?
--Мам, ты прости, я не просто так, я по делу.
--Что-то случилось? - она изучала его лицо.
Егор вздохнул. Поняв, что разговор будет тяжелый, она попыталась, как могла разрядить его мрачное настроение.
--Кофе будешь?
--Давай, - парень на несколько минут остался в гостиной один. Оглядел привычную с детства обстановку Старинный рояль, заваленный нотами, на стенах фотографии матери в театральных костюмах в образах оперных героинь. Тут же его детские фото. Вот он в костюме мушкетера. Вот во фраке и бабочке солирует в школьном хоре, вот запечатлен его дебют в студенческом театре. Он обернулся на звук шлепающих по паркету босых ног.
Молча кивнул на приветствие прошмыгнувшего в спальню очередного материного любовника. Скольких их он перевидал на своем веку, этих красавчиков, шлепающих босыми ногами по их квартире. Самое удивительное было в том, что все материны любовники были приблизительно одного возраста от двадцати семи до тридцати лет. Мать старела, а ее возлюбленные сменяли друг друга в одной своей цветущей поре. Хотя ничего странного здесь не было. Мать всегда была в отличной форме. Не скупилась на свою красоту. В их доме постоянно терлись приходящие массажистки, педикюрши, косметички. Однажды нервы парня не выдержали, и он отвоевал право жить отдельно в завещанной ему бабушкой квартире.
--Ну вот и я, - зарумянившаяся от плиты, женщина несла на подносе дымящиеся чашки с кофе и ароматные поджаренные гренки.
--Так быстро. Спасибо, мам, - Егор соскучился по матери, хоть и старался скрыть это.
--Твои любимые с сыром.
--Мам, как хорошо, что ты есть, - Егор с удовольствием ел материну стряпню и не переставал восхищаться этой удивительной женщиной. Перешагнувшая пятидесятилетний рубеж, она по-прежнему была необыкновенно красива. Гладкое ухоженное лицо, обворожительные глаза, чувственные губы. Она потрепала холеными пальцами сына по волосам и первой начала разговор.
--Пока у тебя рот занят, спешу подвести итоги. Итоги весьма утешительные, Егорушка. Мне звонила вчера Юдифь. Хвалила тебя очень. Говорила, что растешь, превращаешься в настоящего мастера. Значит все идет по нашему намеченному плану, сынок? Ничего, подкопим чуть деньжат, поедешь в Испанию, в Бильбао на конкурс. Я уже созванивалась с нужными людьми. Поверь, гран - при, у нас почти в кармане. Ну, а со званием лауреата пусть только попробуют в Большом тебя на этот раз бортануть.
Егор допивал кофе и с грустью думал о том, как в мгновение ока рухнет эта утренняя идиллия, какой сейчас разразится скандал. Он прекрасно знал реакцию матери на слова, которые он произнесет, в пух и прах развея ее честолюбивые планы.
--Мам, - скажет он ей через минуту, - мам, мне деньги нужны.
--Деньги? Зачем? Что в конце концов происходит, Егор. Объясни, наконец.- Воркующие интонации без всякого перехода сменит жесткий метал в ее голосе.
--Таня в беде, мам. Она в психушке. Такое тут не лечат, а калечат. Ее срочно надо отправлять в клинику в Германию. Я уже почти договорился. Нужно только согласие ее родственников и деньги. Много денег, мам, - скажет он ей. Холеные пальцы вцепятся в ручки кресла. На безмятежном несколько мгновений назад лбе вздуются две синие жилки. Лицо исказит гримаса ненависти при упоминании имени Тани.
--Егор, - не скажет, а выдохнет мать, - что ты несешь? Мальчик мой, ты здоров?
--Мама, я абсолютно здоров. - Бросится он убеждать ее. - Таня больна, понимаешь. Ей необходима наша помощь.
--Сын! Подожди секундочку! Я не возьму в толк, о чем ты? - Разразится криком его в минуты постаревшая мать. Егор поймет, что их конфликт дойдет до точки невозврата. И опять начнется тот кошмар, с битьем посуды, обмороком, призыванием в свидетели молодого любовника, опять начнется ужас, от которого он несколько лет назад сбежал.
--Ну, что вкусно?
--Мам, ты не просто лучшая певица и красавица, ты лучший кулинар в мире.
--Я рада, что ты подкрепился. Так в чем же проблема, сыночек? Что же все-таки случилось? - она едва пригубила кофе и приготовилась слушать, уютно подоткнув ноги пледом.
--Да ничего не случилось, мам. Просто я соскучился очень.
--Правда? - красивые брови пошли в разлет. - Удивительно. Неужели ты и в самом деле взрослеешь?
Егор ни на мгновение не пожалел о своем решении не впутывать в свои проблемы мать. Сейчас она просто лучилась от счастья, полная ответной нежности к сыну и умиротворенная своим покоем.
"Люди гибнут за метал", - крутилось у него в голове, когда он выходил из подъезда своего детства.
Фаберже
--Это тоже годится, - кивала Наргиля, - и это давай. Коллекция марок? Прекрасно. Старинный сервиз? Красотища какая! Ничего, что блюдце сколото. У нас на Мосфильме за него нормальные деньги дадут.
Наргиля уже несколько часов хозяйничала в его квартире. С видом заправского оценщика она складывала в большую хозяйственную сумку все, на чем останавливались ее цепкий взгляд. Егор взмок, без конца доставая с антресолей и из кладовки, которая оказалась до потолка забитой старым хламом, оставшееся от бабушки наследство.
--Слушай, а ведь я собирался это старье на мусорку отнести. Все руки не доходили. - Не переставал удивляться Егор Наргилиной смекалке.
--Нормалек, - не вынимая сигареты, продолжала копаться в узлах и ящиках его верная подруга. Она была в своей стихии. Как заправский охотник за ценностями выхватывала из мешков предмет за предметов и тщательно рассортировывала по кучкам.
--Не обижайся, Егор, но вы все москвичи какие - то рохли. Вы живете в столице. Здесь такие возможности, здесь так можно развернуться.
Москва - это Клондайк для тех, кто умеет шевелить мозгой.
--Мозгами, - поправил ее парень, - нет, ну кому ты собираешься пристроить это барахло?
--Это не барахло, - Наргиля стряхнула пепел в один из пустых ящиков, - это твой капитал, твое будущее, если хочешь. А пристроить не трудно. Здесь главное не продешевить.
--Ну ни за что не купил бы этих слоников для подпорки книг или вот это, - он взял в руку и поднес к свету запыленное хрустальное яйцо.
--Купят, купят, все у нас купят, - не оборачиваясь, продолжала разбирать очередной ящик девушка, - на Ленинградке антиквары возьмут, на Таганке - нумизматы, у нас на Мосфильме еще как возьмут...
--Ай-ай, осторожнее, - наконец заметила она в его руках яйцо, - дай ка сюда.
Наргиля в два прыжка оказалась с ним рядом и осторожно взяла хрустальную поделку в руки.
--Держите меня! - узкие глаза расширились до размера блюдец.
--Ты чего? - не понял Егор.
Но она уже, не обращая на товарища никакого внимания, засветила экран айфона.
-- Я так и думала, смотри, - через пару минут она с победным видом показывала ему картинку, найденную в интернете, и вслух читала.
--Коллекция Фаберже... Пасхальное яйцо. Собственность императорского дома. Утеряно после октябрьского бунта в Петрограде.
--Прикольно, - усмехнулся Егор, - когда я учился в школе, это называлось Великой Октябрьской революцией.
--Не отвлекайся, - строго одернула его девушка, - а теперь, Егор Сергеевич, ты мне все расскажешь о своей бабушке, о том, как могло такое богатство свалиться ей в руки, а потом мы с тобой поедем к одним умным людям, которые нам помогут его хорошо пристроить.
--Ну! - узкие глаза смотрели на него в упор.
--Бабушка... да какое это имеет значение - Егор никак не мог в толк взять, чего она от него добивается.
--Ладно, по дороге расскажешь, поехали, - решительно потащила его к двери девушка.
--А как же все это? - Егор обвел рукой заваленную коробками комнату.
--А это, - затушила сигарету девушка - это, и в правду, барахло. Я тебе в помощь Костика пришлю. Он поможет тебе всю эту ерунду на мусорку отнести.
--А вот это, - Наргиля пафосно подняла яйцо, - это авиабилеты до Берлина, лечение в клинике, с которой Костя через профессора договорился, полугодовая реабилитация где-нибудь в Баден-Бадене и масса всего другого необходимого. Понял?
Егора уговаривать было не надо. В машине, которую заправски вела Наргиля, он старательно вспоминал и пересказывал девушке бабкину биографию.
--Честно, знаю немного. Бабка многие годы сохраняла память о своей матери моей прабабке, которая до революции была балериной в театре. Да не гони ты так, бедовая.
--Не боись, - черные глаза сверкали. - На скорости быстрее соображаю. Ну и что? Бабуля в Питере танцевала?
--Нет, мы все московские.
--Ну это не важно. Ведь мог же в твою прабабушку влюбиться кто-то из императорского дома. И подарить ей эту вещицу.
--Фантазерка! - Егор усмехнулся, хотя и сам теперь был захвачен идеей, что унаследовал работу самого Фаберже.
--Слушай, а это не противозаконно скрывать от государства историческую ценность? - парень опасливо покосился на девушку, которая лихо обгоняла очередное авто.
--Водить сначала научись, - зло прокричала она обозленному водителю и показала неприличный жест.
--А тебе вот что скажу, Егор Сергеевич, - она на скорости затягивалась очередной сигаретой, - кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Они въехали в лабиринт дворов отдаленного спального района, где Наргиля прекрасно ориентировалась.
--Жди в машине, - распорядилась она, не забыв захватить с собой ценный сверток.
Батюшка
--Есть болезни душевные, а есть духовные, - объяснял отец Андрей, помешивая ложечкой чай.
--Как это?
--Ну, это не сложно. Одни болезни лечат таблетками, уколами, процедурами всякими, а другие - исправлением жизни, покаянием. Но здесь ведь ошибиться нельзя, понимаешь?
--А как же определить то это? - Егор сидел напротив своего старинного приятеля, некогда студента вокального факультета консерватории, ныне диакона подмосковного храма. В комнате было прохладно, диакон любил свежий воздух. Егору было не комфортно от этого, но он терпел. Привычка беречь голос от простуды заставляла его сидеть в комнате отца Андрея с намотанным на шею шарфом. К тому же после новогодней компании, где Егор прилично помотался по корпоративам и утренникам, он был не в форме. Голос осип, по ночам его душил кашель.
--Ты пей горяченькое, пей. Давай еще медку подложу. А еще лучше, я тебе наливочки домашней плесну. У меня матушка отличную наливку готовит, - отец Андрей засуетился, достал из буфета граненые стаканы и причудливой формы штоф. - Жаль пост сейчас рождественский, угостить тебя могу только медом, да рыбкой. Извини.
--Значит покаяние и пост? А как же суицидники? Те, вернее, кто покушался на свою жизнь? Им есть шанс выкарабкаться? - Егор цеплялся за друга, как за последнюю надежду.
--Суицид - это ведь что, - отец Андрей сдвинул брови, - в очах Божьих - смертный грех, бунт человека перед Богом, нежелание принять жизненные обстоятельства такими, какими они есть на данный момент. Но ведь во многом эти самые тяжелые для нас обстоятельства, в которых мы оказываемся - дела наших собственных рук, результат нашего выбора между хочу и надо. Вступив на топкую дорожку потакания своему "хочу", человек незаметно все больше увязает в грехе, и, когда, наконец, оказывается в болоте, начинает тонуть, погибать, в конце концов, впадает в отчаяние.
А что такое отчаяние?
--Ты мне уже когда-то говорил, - Егор с восхищением следил за рассуждениями друга, недавнего выпускника семинарии, - отчаяние - это отсутствие чаяния.
--Именно - отсутствие надежды. А без надежды тяжко, брат, приходится.
Ведь казалось бы все всем давно известно и про Иуду, впавшего в отчаяние, и удавившегося, и про Благочестивого разбойника, покаявшегося на кресте и первым достигшим Царствия Небесного, так ведь нет, не следуют святым писаниям люди.
Диакон многозначительно помолчал, приятели чокнулись, не без удовольствия, угостившись наливкой.
--Молодец твоя Ольга, - оценил напиток Егор, - вообще ты счастливчик, Андрюха.
--Это да, это слава Богу, - перекрестился раскрасневшийся от выпитого диакон, - мы ведь с ней вместе приняли решение из консерватории тогда уйти. Не жалею ни минуты об этом. А какой хор моя матушка тут организовала, - ну ты еще услышишь. А может на Рождество приедешь на ночную служб, а? Так сказать по приятельски наш хор своим басом украсишь.
--Посмотрим, Андрей, - ты мне пока еще раз про ту обитель расскажи. Ну, про ту монастырскую терапию, как ты мне говорил. Чтобы пожила там моя девушка, как трудница.
--Вот-вот. Это для отчаявшихся самое лучшее лечение: труд и молитва. Там сами ангелы ей, твоей болящей, будут помогать. И сестры там радушные, внимательные. И сама игуменья примет в ней личное участие. Тебе нужно только согласием родных заручиться. С матушкой игуменьей, думаю, договоримся. Она уж больно мою Ольгу уважает, ценит. Ангельский, говорит, у твоей супруги, отец Андрей, голос. Еще бы. Лучшее сопрано на курсе было. Предлагали на стажировку в Италию ее отправить. А она вместо Италии - сюда в храм за мной поехала. Такие дела.
Приятели помолчали, еще раз угостились содержимым штофа.
--Ольга любит все раритетное собирать. Обстановку пытается дома создать старинную, благочестивую, как в домах батюшек дореволюционной России, - объяснял диакон, видя, с каким интересом приятель вертит в руках причудливый штоф.
--Знаю я еще одну ценительницу старины, - усмехнулся Егор, вспомнив недавнюю историю с яйцом Фаберже.
--И что? - закусывая, интересовался диакон.
--Да ничего, пустое, Андрей. Хотели собрать денег на частную клинику в Берлине. Не срослось.
--Все что ни делается, все к лучшему, - успокаивал диакон друга.
--Так то оно так, да вот как представлю ее бедную в этих застенках, да еще скрученную санитарами, места себе не нахожу.
--Любишь ее?
Егор поймал на себе проницательный взгляд друга.
--Выходит так. Ведь когда она после помолвки нашей мне заявила, что уходит к этому..., - Егор выругался, - я думал, не прощу.
--А как увидел теперь ее глаза, о помощи молящие..., - Егор не закончил и опрокинул в себя наполненный другом стакан.
--Как звать рабу болящую? - глаза отца Андрея светились неподдельным сочувствием.
--Татьяна.
--Запишу ее в свой помянник.
--Спасибо, Андрей!
--И ты сам то не унывай. Верь, что выздоровеет твоя ненаглядная. По вере вашей да будет вам. Ведь душа заблудшая, словно стекло мутное. Она и видит и мыслит все в искаженном виде. А как в бане покаяния омоется, очистится искренним раскаянием, так и засверкает, словно хрусталь горный. Зазвенит, запоет. В ней солнце во всех гранях отразится. Истинное Солнце правды.
Егор слушал проповедь своего товарища, впитывая каждое слово. И эти простые сравнения и примеры наполняли его нутро надеждой в скорые добрые перемены.
--Только тут опасность одна есть, - отец Андрей на мгновение смутился, - не замучил я тебя своими нравоучениями?
--Говори, отец Андрей, говори!
--Так вот. За хрусталем этим, за хрустальным домом души, уход нужен тщательный. А именно: внимание к себе, следование христианским заповедям, прибегание к церковным таинствам, молитва, добро делание. Иначе не только замутнеет снова твой хрусталь, а разобьется на мелкие осколки при очередном искушении.
Егор усмехнулся.
--Что-то не так сказал? - Отец Андрей пытливо глядел на расплывшегося в улыбке друга.
--Наоборот, здорово проповедуешь, батюшка. Про хрусталь очень впечатляющее сравнение.
--Ну, вообще-то эту тему я еще на втором курсе прорабатывал по святоотеческим творениям. Книга такая есть. "Луг духовный" называется. Я тебе ее очень рекомендую. А хрусталь это ведь что. Это стекло обыкновенное, в которое свинец добавляют, метал. А метал, если хочешь, еще одно сравнение, это твое твердое решение идти по пути Христовых заповедей. Изъявление воли твоей, так сказать.
Приятели еще не скоро расстались, разгоряченные наливкой и душевным разговором. На последнюю электричку Егор едва успел. И возвращался в Москву с иным, боевым настроем.
Письмо
''И почему Новый год в России превращается в один большой массовый, нелепый загул?" - кряхтел Егор, пытаясь в подъездной темени, образовавшейся вследствие праздничной вакханалии, попасть ключом в замок. Изрядно помучившись, в полоске света открывшейся, наконец, двери, с удивлением, обнаружил на придверном коврике конверт.
Войдя в квартиру, не раздеваясь, прошел в кухню и тут же дрожащими от нетерпения руками начал надрывать белый уголок.
Сомнений не было. Почерк этот он узнал бы из тысячи.
" Егор! "- кровью бросились ему в голову неровные буквы. -
"Нет таких слов, которыми мне бы хотелось назвать тебя в эту минуту. Хотела сначала написать: милый Егор. Потом - дорогой мой Егор. Потом хотела написать лучший мой, преданный друг Егор. Но это все не то. И вряд ли мне удастся передать ту гамму чувств, какую я испытываю, произнося твое имя.
Поверь, я много передумала и много выплакала слез после нашей встречи там, в больнице. И это были слезы самого искреннего раскаяния. Мой прекрасный, лучший, я все знаю. Ребята рассказали мне, как трогательно и самоотверженно ты пытался мне помочь. Нет слов, которые могли бы выразить то, как рвалось мое сердце от сознания того, как я недостойна всех этих жертв.
Милый, мой, чуткий, я сейчас перейду к самому главному. И я хочу, очень хочу, чтобы ты понял меня. И верю, что ты поймешь, потому что мы с тобой очень похожи в этом умении любить, любить, вопреки здравому смыслу и логике.
Это письмо я пишу впопыхах, через несколько часов регистрация на мой рейс.
Я дома, родные забрали меня из больницы. И вот сейчас я вынуждена причинить тебе боль. Но лучше ты узнаешь это от меня, чем от кого-либо в искаженном виде. В моей жизни снова появился Он. И
это дает мне крохотную надежду, хоть иногда видеть Его. А большего мне и не нужно. Он появился затем, чтобы уговорить меня вылечиться от кошмаров, которые мучают меня столько времени. Знаешь, Он был честен со мной и с моими родными. И эта его честность очень помогает мне бороться с приступами отчаяния. Он не сможет оставить свою семью, детей ради меня. Хотя ты ведь понимаешь, что я бы этого не приняла. Мне нужно только одно: иногда его видеть. Только при этих условиях я принимаю его участие в моей судьбе. Не презирай меня, пожалуйста, за это. Да, я не сразу, но приняла его помощь. Улетаю в очень хорошую клинику. Я напишу тебе, Егор. Обязательно напишу. Я буду стараться выздороветь. Я хочу выздороветь и для Него и для тебя. И еще: все самые нежные слова, которые придуманы человечеством, я произношу тебе сегодня и буду говорить их тебе каждый день. Твоя непутевая Таня. Прощай.
Егор не сразу почувствовал боль. Ощутил вначале, что пальцы стали липкими и только потом, с тупым равнодушием наблюдал некоторое время за расползающимся на белой скатерти нежно-алым пятном. Он поймал себя на мысли, что пятно приобретает удивительно правильную форму овала. И только потом расслабил автоматически вжатые в осколки фужера пальцы.
Также автоматически ответил на затрезвонивший мобильный.
--Дружище! - заскрежетал искаженный расстоянием голос диакона, - добрался нормально?
--Да, - не узнал Егор свой осипший тембр.
--Слава Богу! - продолжилось оживленное скрежетание, - так не забудь. Завтра сочельник. Я как Ольге сказал, что ты согласился приехать на ночную службу, хор поддержать, она так обрадовалась. Так не подведешь, приедешь?
Алле? Не слышно ничего! Сейчас перезвоню.
Егор с тупым равнодушием продолжал наблюдать за алой струйкой, рисующей на кухонном полу причудливый узор. Трезвонящий без перерыва мобильный уже не тревожил его сознания. Им владела только навалившаяся на все его существо неимоверная усталость. Она сминала его, не давала вдохнуть полной грудью, захлестывала собой.
Егор медленно поднялся, под ботинком заскрипели хрустальные осколки. Он также медленно вышел из квартиры, меча на своем пути алой струйкой подъездные пролеты. Жадно вдыхал ночной морозный воздух. Окровавленная ладонь сама потянулась к сугробу.
Ветер налетел на него с буйной радостью, словно, на старого приятеля, взъерошил волосы, весело трепал полы пальто. Егор с зажатым краснеющим снегом в руке автоматически продолжил свой путь. Он специально не выбирал направление, а следовал за порывами своего старого проверенного товарища ветра. Он просто шел. Ему надо было просто идти. Идти, следуя порывам ветра. И в глубине души он знал только одно. Что ему необходимо пройти, он обязан пройти. Он обязательно пройдет. Так надо.