Делай то, что должно и пусть будет, что будет
Делай то, что должно и пусть будет, что будет…
В миру он звался профессор Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий. В начале 1923 года принял монашеский постриг, вскоре был возведен в архиерейский сан под именем Лука. Но верующие чаще называли владыку Святым Пантелеимоном нашего времени. Это сравнение оказалось пророческим: в 2000 году Архиерейский Собор Русской Православной Церкви объявил о Всероссийском почитании святителя Луки. Память его празднуется в день кончины, 11 июня (29 мая ст.ст.)
От автора
Предстоящая лекция, прямо сказать, восторга не вызывала. В самом деле, что интересного и увлекательного можно отыскать в асептике и антисептики, будь они хоть тысячу раз основой современной хирургии? Так, или примерно так, думал не только я, но и большинство моих однокурсников, неспешно заходивших в амфитеатр лекционного зала. Наиболее прилежные доставали из портфелей толстые тетради, другие предпочитали почитать детектив, сразиться в «морской бой» или тихо подремать на последнем ряду.
Профессор, казалось, не обманул ожиданий. Он скучно рассказывал о методах стерилизации инструментов, шовного материала, операционных простыней, о способах обработки рук хирурга и операционного поля. Предупреждал о грозных осложнениях нагноившихся ран. Сквозь дремоту до меня долетела фраза: «Те из вас, кто хочет стать настоящим хирургом, обязательно должен прочитать книгу «Очерки гнойной хирургии». А написал книгу замечательный хирург Войно-Ясенецкий, который потом стал священником, принял сан епископа...
- По своим научно-клиническим и литературным достоинствам «Очерки гнойной хирургии» представляются уникальной, не имеющей аналогов в мировой медицинской литературе, книгой - продолжал рассказывать профессор. – Это - настоящая «энциклопедия гнойной хирургии». О достоинствах монографии свидетельствует уже то обстоятельство, что, несмотря на духовный сан и ссылку в Сибирь, Войно-Ясенецкий был удостоен Сталинской премии…
Сонливость слетела с меня. Дело происходило в самом начале 1970-х, когда ни о Сталинской премии, ни о врачах-священниках говорить с профессорской кафедры было как-то не принято… Да и фамилия хирурга показалась мне отчего-то знакомой. Порывшись в памяти, я вспомнил, где слышал эту фамилию. О Войно-Ясенецком рассказывал мой дед, когда я пристал к нему с расспросами о наших родных из Белоруссии.
- Многие происходили из старой белорусской шляхты – Бонч-Бруевичи, Судзиловские, Войно-Ясенецкие, - вспоминал дед. – Мой брат учился на медицинском факультете в Киеве с одним Войно-Ясенецким, Валентином. Брат потом служил земским врачом под Черниговом, а Валентин стал знаменитым хирургом, профессором. Его родные жили неподалеку от нас, владели наделом земли, мельницей. Среди шляхты тогда особого богатства не водилось. Да дались тебе эти дзяды, - дед сердито махнул рукой…
Дед совсем не случайно скупился на воспоминания: не рекомендовалось в советское время рассказывать о собственных предках, будь то князья, священники или простые казаки. Дворянские грамоты, церковные метрики, «Станиславы с мечами», «Анны на шею», обычные солдатские Георгии, семейные альбомы с фотографиями дедушек в мундирах и бабушек в вечерних туалетах безжалостно уничтожались.
«Очерки гнойной хирургии» удалось разыскать в медицинской библиотеки. Открыв книгу, я был поражен, насколько она отличается от обычных институтских учебников...
«…Книга, которую я написал, подводит итог моим многолетним наблюдениям в области гнойной хирургии, которые я собирал с особенной любовью... …Необычная форма книги, испещренной множеством историй болезней, местами приближается к клиническим лекциям, однако я полагаю, что изложение при помощи живых примеров всего лучше достигает цели…»
Эта необычна книга писалась почти полвека – первое ее издание вышло в 1934 году, а второе, написанное в лагерях, но получившее по непостижимой игре случая – Сталинскую премию, в годы Великой Отечественной войны. Начинал работу над книгой талантливый хирург, а заканчивал знаменитый епископ Лука…
***
Судьбу православного святителя Луки, в миру - хирурга Валентина Войно-Ясенецкого, простой и обычной никак не назовешь. Впрочем, разве может быть иной судьба смертного, ставшего святым?…
Он происходил из древнего шляхетского рода, корни которого уходили вглубь белорусской истории. Среди предков - стольники, каштеляны, чашие, скарбники, иные влиятельны чиновники старой Речи Посполитой. Но великие потрясения, войны, восстания, разделы Польши разрушили благосостояние семьи; род захудал, от поколение к поколению разорялся, терялся в массе небогатого белорусского дворянства, и весь позапрошлый век Войно-Ясенецкие прослужили обер-офицерами, серенькими губернскими чиновниками, врачами, учителями.
Валентин был четвертым из пятерых детей в семье провизора Феликса Станиславовича Войно-Ясенецкого и его жены Марии Дмитриевны, дочери состоятельного харьковского купца. Он родился 27 апреля (9 мая) 1877 года в Керчи, где тогда отец владел собственной аптекой. Но, то ли в Керчи было слишком много аптек и мало больных, то ли у провизора Феликса Войно-Ясенецкого не хватало торговой сметки, но дела в аптеке шли так плохо, что ее наконец продали, а семья перебралась в Киев, где Феликс Станиславович устроился служащим в страховое общество «Надежда». «Он был человеком удивительно чистой души, ни в чем не видевшим ничего дурного, всем доверявшим, хотя по своей должности был окружен нечестными людьми»,— вспоминал об отце Валентин Феликсович.
Семья Войно-Ясенецких была религиозна, но - без фанатизма. Он сам потом признавался: «Религиозного воспитания я не получил, если говорить о наследственной религиозности, то, вероятно, я унаследовал ее от отца». Но, отметим, отец был католик, мать и все дети – православные. По воскресным дням отец направлялся в костел, остальные члены семьи шли в православный храм. Впрочем разность вероисповеданий в доме споров и ссор не вызывала, как теперь говорят: здесь были «толерантны к вопросам веры». Право, глупое это определение из обихода современной интеллектуальной тусовки, куда проще и вернее сказать: семья была дружной и крепкой, а настольной книгой здесь было Евангелие - священное для всех христиан, независимо от их конфессиональной принадлежности.
И все-таки в большой семье все ее члены были очень разные люди, каждый со своими увлечениями, вкусами, пристрастиями. Тихий, аккуратный, всегда занятый делами отец; волевая, хозяйственная жена Мария Дмитриевна, которая вела хозяйство, следила за воспитанием детей. Старшая дочь Ольга, пианистка, окончила консерваторию; Павел стал впоследствии присяжным поверенным, Владимир — криминалистом. Валентин параллельно с гимназией посещал рисовальную школу. Младшая дочь Виктория мечтала стать певицей. В доме часто бывали гости, звучала музыка, пение. Но Валентин не любил шумных компаний, когда в дом приходили малознакомые люди, уходил к себе комнату, упорно рисовал или читал книги. Одно время он увлекся философией Льва Толстого, стал вегетарианцем, спал на полу, летом косил с крестьянами, укладывал стога, Но увлечение толстовством продолжалось до тех пор, пока в руки не попалась запрещенная толстовская брошюра «В чем моя вера?». «Я сразу понял, что Толстой — еретик, весьма далекий от подлинного христианства»,— вспоминал он впоследствии. Теперь юношу больше привлекала идея «пойти в народ».
«Бродили мысли о том, чтобы стать фельдшером или сельским учителем, и в этом настроении я однажды направился к директору народных училищ Киевского учебного округа с просьбой устроить меня в одну из школ. Директор оказался умным и проницательным человеком; он высоко оценил мои народнические стремления, но очень энергично отговаривал меня от того, что я затевал, и убедил поступить на медицинский факультет. Это соответствовало моему стремлению быть полезным для крестьян, так плохо обеспеченных медицинской помощью, но поперек Дороги стояло мое почти полное отвращение к естественным наукам. Я все-таки преодолел это отвращение и поступил на медицинский факультет Киевского университета».
Медицинский факультет Киевского университета св. Владимира славился в то время, как одна из лучших медицинских школ России. Пожалуй, только Военно-медицинская академия в Петербурге и Московский университет по подбору профессуры, уровню подготовки студентов были впереди киевлян. Здесь преподавали выдающиеся ученые патолог В. П. Подвысоцкий, терапевты Ф. А. Леш и В. П. Образцов, знаменитый акушер, лейб-медик Г. Е. Рейн. Молодой Войно-Ясенецкий быстро втянулся в напряженный учебный ритм, был старостой группы.
«… учился я на сплошных пятерках и неожиданно чрезвычайно заинтересовался анатомией. Изучая кости, я рисовал их и дома лепил из глины, а своей препаровкой трупов сразу обратил внимание всех товарищей и профессора анатомии. Уже на втором курсе мои товарищи решили, что я буду профессором анатомии... Из неудавшегося художника я стал художником в анатомии и хирургии. Государственные экзамены я сдавал блестяще, на сплошных пятерках, и профессор общей хирургии сказал мне на экзамене: «Доктор, вы теперь знаете гораздо больше, чем я, ибо вы прекрасно знаете все отделы медицины, а я уже многое забыл...»
***
Университет Валентин Феликсович окончил осенью 1903 года, с твердым намерением стать земским врачом: «Когда я расставался с товарищами, они спрашивали, какую дорогу изберу я в медицине, и единодушно протестовали, когда я сказал, что намерен всю жизнь быть участковым земским врачом. Они говорили, что я предназначен не для этого, а, несомненно, для научной работы. Я протестовал, потому что никогда не помышлял об этой работе, а хотел лишь лечить крестьян, хотя бы в самой убогой обстановке».
Осенью 1903 года, уже после выпускных экзаменов в университете, он начал посещать в Киеве глазную клинику. Амбулаторного приема и операций в клинике ему казалось недостаточно, и он стал приводить больных к себе в дом. Квартира превратилась в бесплатный глазной лазарет. Больные лежали в комнатах, как в палатах, Валентин лечил их, а мать и сестры заботливо ухаживали и кормили. Наконец, молодой врач счел, что готов к самостоятельной практике и пора перебираться в земство.
Однако поехать в деревню сразу после окончания университета не удалось В ночь на 27 января 1904 года японские миноносцы ворвались на рейд Порт-Артура, где мирно покачивалась на тихой волне русская эскадра, и произвели минную атаку. Началась русско-японская война. В составе особого отряда Красного Креста Войно-Ясенецкий выехал на Дальний Восток 30 марта 1904 года. На большой фотографии, помещенной в журнале «Нива», среди миловидных сестер милосердия и строгих докторов, запечатлен и младший врач отряда В. Ф. Войно-Ясенецкий. Он возмужал, отпустил усы и бородку.
Эвакуационный госпиталь развернули в Чите, где Войно-Ясенецкий заведовал хирургическим отделением. Каждый день шли сложные операции на костях, суставах и черепе. Бедой военно-полевой хирургии той эпохи были гнойные осложнения ран, анаэробная инфекция, бороться с которой приходилось широко раскрывая раны, делая «лампасные» разрезы, чтобы допустить к тканям воздух, губительный для анаэробных бактерий. Арсенал врачей ограничивался йодом, скальпелем, карболовой кислотой, скальпелем и пилой для ампутации конечностей. За тысячелетия цивилизации человек достиг величайших высот в деле истребления себе подобных, но до изобретения антибиотиков руки пока не доходили, и оставалось еще добрых три десятка лет до открытия пенициллина, не вошел в медицинскую практику обычный стрептоцид, УЗИ, рентгеновские аппараты человечеству только предстояло освоить в грядущем столетие...
Как ни цинично это может показаться обычному, далекому от медицины человеку, но, врачи хорошо знают: война – прекрасная школа для хирурга. Сутками, не отходя от операционного стола, проводя сложнейшие операции на черепе, суставах, Войно-Ясенецкий совершенствовал мастерство оператора, становился не просто хорошим врачом – выдающимся военно-полевыми хирургом.
Война, страдания, смерть очень часто сопутствуют любви. Именно так произошло с молодым врачом Войно-Ясенецким. В Чите он познакомился с сестрой милосердия Анной Васильевной Ланской. «Она покорила меня не столько своей красотой, сколько исключительной добротой и кротостью характера»,— признавался Валентин Феликсович. Историю женитьбы он описал очень лапидарно: «В Чите я женился на сестре милосердия, работавшей прежде в Киевском военном госпитале, где ее называли «святой сестрой». Там два врача просили ее руки, но она дала обет девства. Выйдя за меня замуж, она нарушила этот обет, и в ночь перед венчанием в церкви, построенной декабристами, она молилась перед иконой Спасителя, и вдруг ей показалось, что Христос отвернул свой лик и образ его исчез из киота. Это было, по-видимому, напоминание о ее обете, и за нарушение его Господь тяжело наказал ее невыносимой патологической ревностью».
У них потом родилось четверо детей: три мальчика и девочка. В одном случае отцу пришлось быть даже акушером и принять собственного сына.
***
Вернувшись из Читы, Войно-Ясенецкий поступает служить в земство. Сегодня от слов «земский врач» становится тепло на душе, вспоминается портрет интеллигентного доктора Чехова в пенсне, булгаковские «Записки юного врача». А сто лет назад служба земского врача отнюдь не считалась престижным и выгодным местом. Скромный оклад, работа в операционной от рассвета до вечера, ночные вызовы в дальнее село, темный, невежественный народ, повсеместный алкоголизм, туберкулез, постоянные вспышки холеры, трахомы, дифтерии… Если врача и ждали какие-то неожиданности, то чаще всего, неприятные…
… Я приехал для осмотра земской школы в недалекую от Любажа деревню,— вспоминал Войно-Ясенецкий.— Занятия уже кончились. Неожиданно прибежала в школу девочка, неся на руках совершенно задыхающегося ребенка. Он поперхнулся маленьким кусочком сахара, который попал ему в гортань. У меня был только перочинный ножик, кусок ваты и немного раствора сулемы. Тем не менее, я решил сделать трахеотомию и просил учительницу помочь мне, но она, закрыв глаза, убежала. Немного храбрее оказалась старуха уборщица, но и она оставила меня одного, когда я приступил к операции. Я положил спеленатого ребенка к себе на колени и быстро сделал ему трахеотомию, протекшую как нельзя лучше. Вместо трахеотомической канюли я ввел в трахею гусиное перо, заранее приготовленное старухой. К сожалению, операция не помогла, так как кусочек сахару застрял ниже, по-видимому, в бронхе».
Войно-Ясенецкий работал в маленьких – на 10 -15 коек земских больницах, разбросанных по бескрайним российским губерниям - в городке Ардов в Мордовии, селе Верхний Любаж под Курском; потом он – главный врач земской больницы села Романовка Балашовского уезда Саратовской губернии… Слава виртуозного хирурга уже идет по его следам… К нему тянутся больные не только со всего земства, но и из соседних уездов, и даже губерний.
***
В 1910 году семья хирурга Войно-Ясенецкого приезжает в старинный русский городок Переславль-Залесский, расположившийся у древнего Плещеева озера. Купола храмов и монастырей, колокольный благовест, разносившийся над озером, тихая речка Трубеж, остатки крепостного вала, по которому любили гулять горожане, узкие улочки, где за поворотом пряталась заброшенная церковь, особняк с покосившимся ставнем, деревенские избы на окраинах, уютные названия улиц – Московская, Ростовская, Рыбачья слобода, - все здесь грело душу Войно-Ясенецкого, настраивало на умиротворенность в душе. Он по-прежнему много работает, а вскоре, в 1912 году, становится во главе Переславской земской больницы.
От автора
В молодости я почти каждые выходные отправлялся в Переславль, где жили родители моего приятеля. В их доме на улочке Селитровке, что на самой окраине города, сохранилась та же обстановка, что была до революции: скрипел дверцами резной буфет, мерно тикали стенные часы Le Roi a Paris, уютно мурлыкала кошка на печке… Над, укрытым белой скатертью, круглым столом, нависала чугунная керосиновая лампа, переделанная под электрический патрон. На стенах – редкость в больших городах - огромный фотопортрет пожилого мужчины. Внизу паспарту дата: 12 декабря 1912 года… Человек, изображенный на фотографии, - член местной земской управы и дед моего приятеля, конечно же, хорошо знал земского хирурга Войно-Яснецкого.
Мы гуляли по городу, рыбачили, ходили на охоту, помогали по дому. Однажды случилась беда. Когда вставляли окна, выскочившее стекло глубоко рассекло руку, хлынула кровь. Кое-как перевязав рану, отправились в больницу. Пожилой хирург, не спеша, накладывал один шов за другим. Узнав, что я врач, он, добродушно усмехаясь, заметил: «Вам, коллега, сегодня дважды повезло. Во-первых, к счастью, не задеты артерия и нерв, а во вторых, вам выпала честь быть заштопанным в операционной, где служил сам Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий…» Желая подчеркнуть важность сказанного, доктор поднял вверх хирургический пинцет…
За помощью к хирургу В.Ф.Войно-Ясенецкому обращаются священники, иноки Переславских монастырей, монахини Федоровского монастыря, стоящего недалеко от земской больницей. Да и отношения с властями города и земства сложилось для Валентина Феликсовича благоприятно. Его уважали «отцы» города, Переславская земская управа охотно давала деньги на реконструкцию и оборудование больницы. Любили его и горожане, произносившие имя своего доктора с глубочайшим почтением. Он отвечал им самоотверженной отдачей в работе. За 1910 год Войно-Ясенецкий выполнил 266 операции, в 1911 году число оперативных вмешательств возросло уже до 370, а в 1913 году – превысило 420 операций. Главный врач Переславской больницы делал в своей операционной решительно все, что делали хирурги начала двадцатого века.
… В Переславской больнице врачам сплошь и рядом проходилось иметь дело с самыми трудными в диагностическом и лечебном отношении больным. В больнице делались самые ответственные и самые опасные операции, как, например, операции на мозге, почках, желчных путях. Это все обязывало иметь в больнице все диагностические и технические средства...
***
Заметьте, тогда исход операции в значительно большей мере зависел от мастерства рук хирурга, чем ныне, когда на помощь оператору приходят анестезиологи, трансфузиологии, специалисты других профилей. Да что там говорить! Анестезиологии, как науки вообще еще не существовало – сама методика наркоза мало изменилась со времен Пирогова и Крымской войны. Пациенту накладывали на лицо маску - проволочный каркас, обмотанный марлей. Фельдшер лил на марлю эфир или хлороформ и заставлял больного вслух считать. При счете «десять» пациент забывался тяжелым сном. Контролировать уровень наркоза, состояние сердечно-сосудистой системы, даже измерять артериальное давление тогда еще не умели. Отсутствовали системы для переливания растворов, редко практиковалось переливание крови даже при длительных, сопровождающихся обильной кровопотерей, операциях. Многие хирурги, не без оснований, полагали, что использование хлороформа - больший риск, чем сама операция и предпочитали ампутировать конечности, дав раненому выпить стакан спирта в качестве обезболивающего.
Сегодня именно анестезиолог следит за поддержанием всех основных жизненно важных функций организма во время операции: проводит искусственную вентиляцию легких, поддерживает сердечную деятельность, переливает растворы. Наркоз стал надежной защитой организма от тяжелейшей хирургической травмы. Кроме того, работа анестезиолога не заканчивается в операционной. Предстоит еще выхаживание больного в послеоперационном периоде, когда проводится интенсивная терапия, включающая искусственную вентиляцию легких, обезболивание, переливание различных растворов, крови, препаратов плазмы. Всем этим занимается именно анестезиолог. Но до становления анестезиологии, как медицинской дисциплины, изобретения эндотрахеального наркоза англичанином Макинтошем, создания аппаратов искусственного дыхания и мониторов для слежения за деятельностью сердца, напряжением газов в крови оставалось еще более полувека…
***
Именно к решению проблемы обезболивания, ограничивающей возможности хирурга, обратился доктор Войно-Ясенецкий. Еще осенью 1908 года Валентин Феликсович почти три месяца провел в Москву, чтобы подготовиться к защите докторской диссертации о регионарной анестезии. Суть ее состояла в разрыве цепочки, по которой идет болевой импульс от пораженного органа в центральную нервную систему. Эту цепочку можно заблокировать, сделав рядом с нервным волокном укол новокаина, спирта или другого вещества. В 1884 году хирург Уильям Холстед использовал кокаин для блокады плечевого сплетения большеберцового нервов, а также внутрикожной инфильтрационной анестезии. Больной сохраняет полное сознание и не испытывает боли. О чем еще может мечтать хирург… Однако кокаин довольно дорог, к тому же он обладает рядом нежелательных эффектов, вызывает быстрой привыкание, перерастающее в наркотическую зависимость. В 1905 году был синтезирован и запатентован анестетик, название которого сегодня знает каждый человек, даже далекий от медицины: новокаин.
Войно-Ясенецкий увлекся идей широко внедрить региональную новокаиновую анестезию в хирургическую практику. Он проводит время в библиотеках, анатомических театрах, лекциях, разрабатывая новую методику обезболивания. Хирургу удалось найти нервные волокна, которые соединяли оперируемый участок тела с головным мозгом. В марте 1909 года на заседании хирургического общества в Москве Войно-Ясенецкий сделал свой первый научный доклад, показав не только возможности регионарного обезболивания и его перспективы для хирургов того времени, но и особо подчеркнул важность этой проблемы для хирургов на периферии..
…Я не ошибусь, если назову регионарную анестезию наиболее совершенным методом местной анестезии… Вероятно, каждому земскому хирургу, как и мне, неоднократно приходилось оставлять работу в брюшной полости, чтобы раздвинуть челюсти больному или вытянуть запавший язык. Такой наркоз заменить безопасной регионарной анестезией в высшей степени возможно, ибо он часто несравненно опаснее самой операции… значительное большинство смертей, обусловленных применением хлороформа и эфира, зависит от неумелого или недостаточно осторожного применения этих средств, а сельский врач в большинстве случаев вынужден поручать ведение наркоза фельдшеру или акушерке, редко имеющим необходимые теоретические сведения и достаточный навык в этом ответственном деле… Поэтому те способы местной анестезии, которые дают врачу возможность всецело сосредоточиться на операции, имеют огромное значение для начинающего. По моему глубокому убеждению, широкое ознакомление врачей с этими способами составляет одно из важнейших условий процветания и развития хирургии на селе… Я много раз убеждался в преимуществах этого вида обезболивания и считаю необходимым поделиться своим опытом…
Войно-Ясенецкий особо отмечал, что проводниковая анестезия почти незаменима именно в именно гнойной хирургии. Переславская практика еще более укрепила хирурга в справедливости его мнения.
Наконец, в 1915 году в Петрограде вышла книга В.Ф. Войно-Ясенецкого «Регионарная анестезия», иллюстрированная самим автором. В уникальной монографии он обобщил результаты исследований и свой богатейший хирургический опыт. На смену прежним способам послойного пропитывания анестезирующим раствором всего, что надо резать, пришла новая, изящная и привлекательная методика местной анестезии, в основу которой легла глубоко рациональная идея прервать проводимость нервов, по которым передается болевая чувствительность из области, подлежащей операции. На основе монографии Войно-Ясенецкий защищает докторскую диссертацию. Официальный оппонент на защите диссертации, вместо того, чтобы делать мелкие замечания, признался: «Мы привыкли к тому, что докторские диссертации обычно пишутся на заданную тему, с целью получения высших назначений по службе, и научная ценность их невелика. Но когда я читал вашу книгу, то получил впечатление пения птицы, которая не может не петь, и высоко оценил ее». Столичные врачи, много лет снисходительно зевавшие на докладах провинциального хирурга, вдруг прозрели - работа хирурга из маленького Переславля стала событием международного научного уровня. За лучшее сочинение, пролагающее новые пути в медицине, Войно-Ясенецкий был удостоен премии имени Хойнацкого от Варшавского университета.
***
Но все-таки, это была слава хирурга, пусть даже замечательного врача, каких всегда немало трудилось во всех уголках бескрайней России. Однако в истории вошел не хирург Валентин Войно–Ясенецкий, а врач-святитель Лука. Как произошло метаморфоза превращения представителя одной из самых материалистических профессий, имеющая общее с телом, гноем, болью, в иную сферу, что послужило поводом обращения 42-летнего хирурга к Вере, к Богу?
Маленькие случайности, незначительные поступки, негромкие слова - сливаясь, часто становятся причиной решений, ведущих к некой цели, понять и постичь которую невозможно никому из смертных…
Если бы не внезапно обнаруженный туберкулез у жены, вряд ли бы Войно-Ясенецкие в самый разгар революции, отправились из Переславля в Ташкент, где бесновалась пьяная солдатня, бесчинствовали басмачи, где к русским относились как к чужакам. Может и прожил бы долгую жизнь великий хирург у берега загадочно-прекрасного Кащееева-Плещеева озера, но судьба уже перевернула эту страницу жизни Валентина Войно-Ясенецкого, повела его к иному, более высокому призванию…
Когда паковали книги, в комнату вошел Валентин Феликсович и растерянно произнес: «Николай отрекся... Теперь – революция».
ТАШКЕНТ- ГОРОД ХЛЕБНЫЙ
Словно испуганная стая птиц семья Войно-Ясенецких снялась с насиженных мест в тихом Переславле, и, через всю Россию, перепаханную великой смутой, отправилась в Ташкент. Считалось, что жаркий средне-азиатский климат поможет от туберкулезных бацилл лучше тогдашних лекарств. Сюда они прибыли в марте 1917 года. Здесь уже цвели сады, светило солнце. Анна Васильевна, как-то сразу повеселела — от свежего весеннего воздуха стало легче дышать, и появилась надежда на улучшение здоровья. Религиозность местного населения произвела большое впечатление на Валентина Феликсовича, понравилось ему и сразу бросившееся в глаза уважительное отношение местных жителей друг к другу, особенно ребятишек к старшим, когда они обязательно приветствовали каждого, даже незнакомого человека, появившегося на улице...
Больница, которую возглавил Войно-Ясенецкий, неожиданно оказалась лучше, чем он ожидал. Но пришлось столкнуться с иными проблемами: не хватало врачей, отсутствовала канализация, в крае свирепствовала холера, бытовали какие-то особенные, местные, болезни и травмы. Так, уже на первом осмотре опытного врача поразило количество обожженных пациентов. Оказалось, местные жители использовали для обогрева жилищ горшок с горячими углями, который на ночь ставили в центр комнаты и ложились спать ногами к горшку. При неосторожном движении горшок опрокидывался, хлопковые одеяла и халаты легко загорались...
Потом в Ташкенте начались уличные перестрелки, больницу переполнили раненые. Затем по логике революционного процесса на горожан обрушились репрессии: в железнодорожных мастерских вершила революционный суд «тройка», привычно приговаривавшая подсудимых к расстрелу.
«Время было тревожное, — вспоминал врач Л. В. Ошанин. — В городе было темно. На улицах по ночам постоянно стреляли... раненых привозили в больницу. Иногда раненые поступали один за другим. Часто сразу же оперировались, так что ночь проходила без сна. Случалось, что Войно-Ясенецкого ночью вызывали на дом к больному, или в другую больницу на консультацию, или для неотложной операции. Он тотчас отправлялся в такие ночные, далеко не безопасные путешествия... Никогда не было на его лице выражения досады, недовольства, что его беспокоят по пустякам (с точки зрения опытного хирурга). Наоборот, чувствовалась полная готовность помочь. Я ни разу не видел его гневным, вспылившим или просто раздраженным. Он всегда говорил спокойно, негромко, неторопливо, глуховатым голосом, никогда его не повышая. Это не значит, что он был равнодушен — многое его возмущало, но он никогда не выходил из себя, а свое негодование выражал тем же спокойным голосом».
А потом в «хлебном» городе Ташкенте начался голод. Даже солдаты получали лишь полфунта хлеба и четвертинку из смеси овса, кукурузы и пшена. Гражданским лицам не доставалось и такого скудного пайка. Плохое питание сразу отразилось на здоровье Анны Васильевны — она стала быстро угасать. В октябре 1919 года в возрасте 38 лет она тихо скончалась. Две ночи после кончины Валентин Феликсович читал над гробом Псалтирь. Теперь он остался с четырьмя детьми, старшему из которых было 12, а младшему — 6 лет.
***
Кончина жены, неизбежные мысли о конечности бытия, постоянный вид страданий смерти не могли не привести к размышлениям о Вечном о Боге. Невозможно представить и нет необходимости гадать, что стало последней ступенью приведшей этого умного, целеустремленного, сильного человека к Вере, к решению стать священником. Может быть, произошло чудо, перед его глазами было явление, окончательно сломавшее врачебный скептицизм. Но, как бы то ни было, он стал верующим, истинно верующим человеком….
Однажды, неожиданно для всех, прежде чем начать операцию, Войно-Ясенецкий начал креститься, затес перекрестил ассистента, операционную сестру и больного. Однажды после крестного знамения больной — по национальности татарин — спросил хирурга: «Я ведь мусульманин. Зачем же Вы меня крестите?» Войно-Ясенецкий погладил его по голове: «Не волнуйся, дружок. Хоть религии разные, а Бог один. Под Богом все едины».
Валентин Феликсович стал приходить в больницу в рясе с наперсным крестом на груди. Не обращая внимания на изумленные взгляды сотрудников, он спокойно шествовал по коридору, заходил кабинет, переодевался в белый халат и приступил к обычной работе. Не реагируя на протесты и возмущение некоторых сотрудников и студентов, он продолжал свою лечебную деятельность. Он оперировал по 8- 12 часов в сутки, постоянно оставаясь в больнице на ночь. Вокруг хирурга сформировался кружок учеников, пытавшихся усвоить методы лечения своего кумира. Потом многие из них станут во главе здравоохранения Узбекистана.
ОТ АВТОРА
В Ташкенте 1987 года было сразу заметно, что находишься в прифронтовом городе. По улицам бродили десантники в полосатых тельняшка, звеня медалями «За храбрость», висевших а порыжевших от пота куртках. С аэродрома в недальний Афган постоянно уходили тяжелые серые транспортники с подкреплением; оттуда везли раненных бойцов и, запечатанный в цинковые латы, «груз 200»…
А в стране прошла Олимпиада, помирали Генсеки, началась эпоха гласности, перестройки, сухого закона и тотального воровства… О войне, что шла на южных рубежах державы стыдливо умалчивалось. Чтобы как-то исправить положение, в Ташкент и Кабул отправили делегацию из «продвинутых» журналюг, густо перемещав их с главными редакторами партийных изданий. Нас возили на встречи с афганцами, мы посещали казармы и госпиталя. Однажды после долгого посещения палат с раненными членов делегации привели в кабинет главного врач. Кабинет как кабинет – стол буквой «Т», на столе стеклянный графин с водой, три позвякивающих стакана; вдоль стен - книжные стеллажи с обязательной Большой Медицинской энциклопедией. Вот только вместо привычного портрета мордатого генсека с пятном во все темя, на стене висела фотография пожилого подслеповатого священника в круглых очках.
-Это, что за чудо? – ткнул пальцем в фотографию потный и грузный главный редактор одной из центральных газет, определявших тогда общественное мнение советских граждан. Узбек, главный врач госпиталя, не спеша снял портрет, бережно протер стекло, повесил на место: «Это великий хирург – профессор Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий. Он – один из основателей нашей национальной хирургической школы. Кстати, он был православный священник, архиепископ…»
Больше о Войно-Ясенецком тогда не говорили, разговор перешел на актуальные международные темы…
***
В 1921 году Валентин Феликсович делает сообщение на заседании Ташкентского медицинского общества о своем способе операции при абсцессах печени. Вскоре Войно-Ясенецкого назначили профессором и заведующим кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии нового Туркестанского Государственного университета. А в феврале 1921года епископ Туркестанский и Ташкентский Иннокентий предложил ему стать священником. Войно-Ясенецкий принял предложение. Его назначили настоятелем собора, тайно постригся в монашество, его возвели в сан протоиерея. В 31 мая 1923 году епископ Уфимский Андрей (князь Ухтомский) нарек его титулом епископа Барнаульского, и Патриарх Тихон, когда узнал о ней, утвердил ее законной. Отныне хирург Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий стал епископом Лукой. Имя святого было выбрано не случайно: он издавна почитался святым-покровителем врачей и живописцев - по преданию, Лука написал первую икону Пресвятой Богородицы.
Архиерейская служба Луки начала в воскресенье, в день памяти святых равноапостольных Константина и Елены. А уже через неделю владыку арестовали. Но пока хирург-священник оставался в городе, тысячи верующих и его пациентов ежедневно собирались у ворот тюрьмы, где держали Войно-Ясенецкого – хирурга и священника.
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
Проблем у новой власти хватало и без волнений, вызванных арестом непонятного вредителя - не то попа, не то хирурга. Продолжаться такое положение дел долго не могло, и в ГПУ приняли соломоново решение: отправить Войно-Ясенецкого подальше с глаз - в Москву, в распоряжение ГПУ. Ехать ему разрешили не в арестантском, а, за собственный счет, в пассажирском вагоне. В последний миг, когда поезд уже трогался с места, несколько десятков верующих — мужчины и женщины — легли на рельсы, не желая отпускать своего пастыря.
В Москве тоже не сразу разобрались, как поступить с Войно-Ясенецким. Почти неделю он жил на частной квартире, дважды встречался с Патриархом Тихоном и один раз в церкви Вознесенья в Кадашах служил с ним литургию. Патриарх Тихон подтвердил право епископа заниматься хирургией.
Но спустя неделю власть спохватилась: Войно-Ясенецкий арестовали и поместили в Бутырскую тюрьму. На допросах вел себя с достоинством:
…На допросе чекист спрашивал меня о моих политических взглядах и о моем отношении к Советской власти. Услышав, что я всегда был демократом, он поставил вопрос ребром: „Так кто вы — друг или враг наш?“ Я ответил: „И друг и враг. Если бы я не был христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. Но вы возглавили гонение на христианство, и поэтому, конечно, я не друг ваш…
Бандиты и жулики в камере относились к профессору-епископу «довольно прилично». В тюремной библиотеке владыке удалось достать Евангелие на немецком языке, и он усердно читал его. Ночью 1923 года партию арестантов из Бутырской тюрьмы пешком перегоняли через весь город на Таганку.
…Я шел в первом ряду,— пишет Войно-Ясенецкий,— а недалеко от меня шел матерый вор-старик, который был повелителем шпаны в соседней камере... В Таганской тюрьме меня поместили не со шпаной, а в камере политических заключенных. Все арестанты, в том числе и я, получили небольшие тулупчики от жены писателя Максима Горького. Проходя в клозет по длинному коридору, я увидел через решетчатую дверь пустой одиночной камеры, пол который по щиколотку был залит водой, сидящего у колонны и дрожащего полуголого шпаненка и отдал ему ненужный мне полушубок. Это произвело огромное впечатление на старика, предводителя шпаны, и каждый раз, когда я проходил мимо уголовной камеры, он очень любезно приветствовал меня и именовал «батюшка». Позже, в других тюрьмах, я не раз убеждался в том, как глубоко ценят воры и бандиты простое человеческое отношение к ним...
В начале декабря был сформирован восточносибирский этап. Несмотря на уголовный «авторитет» в новосибирской тюремной бане у Войно- Ясенецкого украли деньги, а затем в вагоне утащили чемодан с вещами. В Красноярске охрана посадила политических заключенных в подвал, загаженный человеческими испражнениями. Лопат не дали. Пришлось чистить свое жилье «подручными средствами». Рядом с подвалом несколько раз слышались ружейные залпы: там расстреливали казаков-повстанцев. Последняя часть пути, в январский мороз, заключенных на санях повезли из Красноярска за 400 километров на север, в Енисейск.
Об этом пути я мало помню,— пишет Лука,— не забуду только операции, которую мне пришлось произвести на одном ночлеге крестьянину лет тридцати. После тяжелого остеомиелита, никем не леченного, у него торчала из зияющей раны в дельтовидной области вся верхняя треть и головка плечевой кости. Нечем было перевязывать его, и рубаха и постель всегда были залиты гноем. Я попросил найти слесарные щипцы и ими без всяких затруднений вытащил огромный секвестр.
В Енисейске жизнь вначале почти наладилась. Епископ Лука поселился на Ручейной улице в двухэтажном доме вместе с протоиереем Илларионом Голубятниковым и Михаилом Андреевым и начал по воскресеньям и праздничным дням совершать богослужения. Благодаря уважительному отношению главного врача енисейской больницы Василия Александровича Башурова, профессор стал оперировать. Очередь желающих растянулась на три месяца. Особенно поражали суровых сибиряков глазные операции Луки. За два месяца он сделал их не меньше двух десятков. Однажды он избавил от рожденной катаракты целую семью, в которой отец, мать и несколько маленьких детей были от рождения слепы. Из семи человек шесть стали после операции зрячими. Прозревший мальчик лет девяти вышел впервые на улицу. С изумлением увидел он мир, который прежде представлялся ему совсем иным. Подвели лошадь. «Видишь? Чей это конь?» Мальчик не мог ответить. Но, ощупав коня, закричал радостно: «Это наш, наш Мишка!» Семья недавних слепцов буквально боготворила хирурга-епископа, но на просьбы принять от них какие-нибудь подношения Лука, как всегда, отвечал отказом.
Местные чекисты допустили по отношению к ссыльному послабление: может быть, потому, что еще не привыкли к сочетанию епископской рясы и профессорского звания. А может быть, и оттого, что Войно-Ясенецкий уже сделал несколько удачных операций, о которых в Енисейске много говорили. Власти решили потерпеть причуды епископа, чтобы на всякий случай иметь под рукой хорошего хирурга. Но на каждую операцию врачу требовалось получить отдельное разрешение. Постепенно властей начала раздражать и растущая популярность ссыльного. Однажды его вызвали в ОГПУ. Едва он, как всегда, в рясе и с крестом, переступил порог кабинета, чекист заорал: «Кто это вам позволил заниматься практикой?». Владыка Лука ответил на это: «Я не занимаюсь практикой в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Я не беру денег у больных. А отказать больным, уж извините, не имею права». Денег он действительно не брал. К нему несколько раз подсылали провокаторов с деньгами, но безуспешно. В ответ на благодарность пациентов он говорил: «Это Бог вас исцелил моими руками. Молитесь Ему».
Но растущая популярность епископа все-таки вынудила ГПУ отправить его в новую ссылку — в Туруханск. Здесь его встречала толпа людей, на коленях просившая благословления. Профессора вызвал председатель крайкома В. Я. Бабкин, который предложил сделку: сокращение срока ссылки за отказ от сана - епископ Лука решительно отказался.
В Туруханской больнице, где Валентин Феликсович оказался единственным врачом, ему пришлось выполнять сложнейшие операции - резекцию верхней челюсти по поводу злокачественного новообразования, чревосечения брюшной полости в связи с проникающими ранениями, остановку маточных кровотечений, предотвращение слепоты при трахоме, катаракте… Да мало ли что приходится делать хирургу в Богом забытом Туруханске, где, по словам поэта, «при царе бывал в ссылке» сам Иосиф Виссарионович…
Как-то на прием к Валентину Феликсовичу пришла женщина с больным ребенком, которого звали «Атом». Чрезвычайно пораженный Валентин Феликсович поинтересовался: «Почему же вы не назвали мальчика поленом или дирижаблем?» Шутка не была понята. Женщина оказалась фанатичной комсомолкой и быстро сочинила заявление в ГПУ о необходимости повлиять на реакционера, распространяющего ложные слухи, представляющие опиум для народа, являющиеся противовесом материальному мировоззрению строителей коммунизма…
5 ноября 1924 года хирург был вызван в ГПУ, где с него взяли подписку о запрете богослужений, проповедей и выступлений на религиозную тему. Кроме того, потребовали отказа епископа от традиции давать благословление пациентам. Это вынудило Валентина Феликсовича написать заявление об увольнении из больницы. Тогда за него вступился отдел здравоохранения Туруханского края. После трех недель разбирательств 7 декабря 1924 года Енгуботдел ГПУ постановил избрать «мерою пресечения гр. Ясенецкого-Войно высылку в деревню Плахино», что находилась в низовьях реки Енисей в 230 км за Полярным кругом.
Дорога на санях по льду замерзшего Енисея – это вам не прогулка по пляжам Копакабаны… . Однажды Валентин Феликсович замерз так, что не смог самостоятельно передвигаться. Он жил в избе на нарах, покрытых оленьими шкурами. Рамы в окнах имели большие щели, через которые проникал ветер и снег, который скапливался в углу и не таял; вместо второго стекла были вморожены плоские льдины. В этих условиях епископ Лука крестил детей и пытался проповедовать. В начале марта в Плахино прибыл уполномоченный ГПУ, который сообщил о возвращении епископа и хирурга в Туруханск.
Оказалось, что в Туруханской больнице умер крестьянин, нуждающийся в сложной операции, которую без Войно-Ясенецкого сделать было некому. Это так возмутило крестьян, что они, вооружившись вилами, косами и топорами стали громить ГПУ. Епископ Лука вернулся 7 апреля 1925 года, в день Благовещения, и сразу включился в работу.
А в это время в разных странах мира появлялись научные статьи ссыльного профессора Войно-Ясенецкого. В 1923 году в немецком медицинском журнале «Deutsch Zeitschrift» публикуется его статья о новом методе перевязки артерии при удалении селезенки, в 1924 году в «Вестнике хирургии» появилось сообщение о хороших результатах раннего хирургического лечения гнойных процессов крупных суставов..
В ноябре 1925 года в Туруханск пришло постановление об освобождении гражданина Войно-Ясенецкого. Через Красноярск и Черкассы епископ отправился в Ташкент.
Вторая ссылка
Официальный Ташкент встретил опального хирурга прохладно… Профессору Войно-Ясенецкому не нашлось места ни в городской больнице, ни в университете. Тогда он занялся частной практикой. По воскресным и праздничным дням служил в церкви, а дома принимал больных, число которых достигало четырехсот в месяц. В свободное время работал над корректурой монографии «Очерки гнойной хирургии», которая должна была выйти в государственном медицинском издательстве. Но спокойный ход жизни был вновь внезапно нарушен.
5 августа 1929 года в припадке безумия покончил с собой профессор-физиолог Среднеазиатского университета И. П. Михайловский. В медицинских кругах Михайловский был известен тем, что упорно пытался оживить давно умерших людей, а у себя в квартире держал мумифицированный труп собственного сына, рассчитывая вернуть его к жизни. Жена профессора-самоубийцы попросила Войно-Ясенецкого выдать медицинскую справку, позволяющую провести похороны по христианскому обычаю. Но в ОГПУ посмотрели на происшествие иначе. Было сфабриковано уголовное дело, согласно которому убийство Михайловского было совершено его «суеверной» женой, имевшей сговор с Войно-Ясенецким, чтобы не допустить «выдающегося открытия, подрывающего основы мировых религий». На допросе сам Валентин Феликсович объяснил: «По многим жизненным поступкам я считал и считаю, что профессор Михайловский был психически ненормальным человеком, хотя как к врачу он ко мне никогда не обращался. Справку я выдал из милосердия, чтобы помочь вдове упростить процедуру церковных похорон, которые без установления нарушения психики у самоубийцы были невозможны».
Профессора арестовали, три года он вновь проводит в лагерях за Полярным кругом, вместо того чтобы лечить и просвещать людей. После освобождения в ноябре 1933 он ездил в Москву, а весной 1934 года, Войно-Ясенецкий возвращается в Ташкент, а затем переезжает в Андижан, где оперирует, читает лекции, руководит отделением Института неотложной помощи. Здесь он заболевает лихорадкой паппатачи, грозящей потерей зрения (осложнение дало отслойку сетчатки левого глаза). Две операции на левом глазу не принесли результата, епископ слепнет на один глаз.
Осенью 1934 года наконец увидела свет монография «Очерки гнойной хирургии», которая сразу стала мировым научным бестселлером.
В КРУГЕ ТРЕТЬЕМ
Но, в то непростое время, общественное признание, научный авторитет, слава великого писателя или поэта не гарантировали в СССР безопасности и уверенности в завтрашнем дне. 24 июля 1937 года Войно-Ясенецкого арестовали в третий раз. Теперь ученого-хирурга и священника обвиняли в создание «контрреволюционной церковно-монашеской организации», проповедовавшей недовольство советской властью, контрреволюционные взгляды о внутреннем и внешнем положении СССР, клеветнические взгляды о компартии и вожде народов, пораженческие взгляды в отношении СССР в предстоящей войне с Германией, указывание на скорое падение СССР… Допросы шли днем и ночью, но Лука категорически отказывался ставить свою подпись под допросом
…Этот страшный конвейер продолжался непрерывно день и ночь. Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем, ни ночью. Я опять начал голодовку протеста и голодал много дней. Несмотря на это меня заставляли стоять в углу, но я скоро падал от истощения. У меня начались ярко выраженные зрительные и тактильные галлюцинации. То мне казалось, что по комнате бегают желтые цыплята, и я ловил их.
То я видел себя стоящим на краю огромной впадины, в которой был расположен целый город, ярко освещенный электрическими фонарями. Я ясно чувствовал, что под рубахой на моей спине шевелится змей. От меня неуклонно требовали признания в шпионаже, но в ответ я только просил указать, в пользу какого государства я шпионил. На это ответить они, конечно, не могли. Допрос конвейером продолжался тринадцать суток, и не раз меня водили под водопроводный кран, из-под которого обливали мне голову холодной водой».
На четырнадцатые сутки Войно-Ясенецкий объявил, что прекращает голодовку и подпишет любые показания, за исключением разве что покушения на товарища Сталина. Но сначала он просит поесть: хорошо бы — кусок жареного мяса. Тарелка с мясом и прибор появились незамедлительно.
…Я предполагал перерезать себе височную артерию, приставив к виску нож и сильно ударив по его головке. Для остановки кровотечения нужно было бы перевязать височную артерию, что невозможно в ГПУ, им меня пришлось бы отвезти в больницу или в хирургическую клинику. Это вызвало бы большой скандал в Ташкенте.
Очередной чекист сидел на другом конце стола. Когда принесли обед, я незаметно ощупал тупое лезвие столового ножа и убедился, что височной артерии перерезать им не удастся. Тогда я вскочил и, быстро отбежав на середину комнаты, начал пилить себе горло ножом. Но и кожу разрезать не смог. Чекист, как кошка, бросился на меня, вырвал нож и ударил кулаком в грудь. Меня отвели в другую комнату, где предложили поспать на голом столе с пачкой газет под головой вместо подушки. Несмотря на пережитое тяжелое потрясение, я все-таки заснул, не помню, долго ли спал. Меня уже ожидал начальник секретного, чтобы я подписал сочиненную им ложь о моем шпионаже. Я только посмеялся над этим его требованием... Я был совершенно обессилен голодовкой и конвейером, и, когда нас выпустили в уборную, я упал в обморок на грязный, мокрый пол. В камеру меня принесли на руках…
Не добившись от «попа» проку, чекисты перевели его до поры до времени в областную тюрьму. Приговор пришел только в феврале 1940 года: 5 лет ссылки в Красноярский край.
Теперь он работал хирургом в районной больнице в Большой Мурте, что в 110 километрах от Красноярска. Осенью 1940 года ему разрешили выехать в Томск, чтобы поработать в городской библиотеке, где ученый мог получить новую медицинскую литературу на немецком, французском и английском языках. На основании этого было закончено второе издание «Очерков гнойной хирургии».
В начале Отечественной войны 64-летний заключенный хирург Лука пишет в Наркомздрав: «Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отбываю ссылку в поселке Большая Мурта Красноярского края. Являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где будет мне доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука».
Письмо переправили в Главное медико-санитарное управление армии. В сентябре Муртинский военкомат получил распоряжение использовать профессора по специальности. С октября 1941 года профессор Войно-Ясенецкий стал консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом эвакогоспиталя. Он работал по 8-9 часов, делая 3-4 операции в день, и каждое утро он молился в пригородном лесу.
Войно-Ясенецкий учил своих помощников не только оперировать, но и «человеческой хирургией». Он помнил каждого в лицо, знал фамилию, не забывал подробности операции и послеоперационного периода. «Если раненый умирал,— вспоминал его коллега доктор В. А. Суходольская,— то Войно страдал не только от индивидуальной гибели («невинные смерти» — говорил он), но ощущал смерть как общенародную потерю. Беда эта глубоко его волновала».
С февраля 1944 года епископ Лука возглавлял Тамбовскую епархию, он стал архиепископом. В Тамбове к концу войны располагалось около 150 госпиталей по 500-600 коек в каждом. Поле деятельности для профессора-хирурга было достаточное. Однако здоровье его все больше и больше ухудшается, слабеет зрение, стареющий хирург уже не в состоянии выполнять сложные и длительные операции.
***
В январе 1945 года профессор Кассирский А. И. напечатал в «Медицинском работнике» хвалебную статью о научных трудах В. Ф. Войно-Ясенецкого и публично сообщил о присуждении за них Сталинской премии.
«Журнал Московской Патриархии» опубликовал в феврале 1946 года три уникальных документа:
Войно-Ясенецкому, Валентину Феликсовичу, профессору, консультанту-хирургу эвакогоспиталей Тамбовского областного отдела здравоохранения за научную разработку новых хирургических методов лечения гнойных заболеваний и ранений, изложенных в научных трудах «Очерки гнойной хирургии», законченных в 1943 году, и «Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов», опубликованном в 1944 году, присуждена Сталинская премия первой степени в размере 200 000 рублей.
Москва. Генералиссимусу И. В. Сталину.
Прошу Вас, высокочтимый Иосиф Виссарионович, принять от меня 130 000 рублей, часть моей премии Вашего славного имени, на помощь сиротам, жертвам фашистских извергов.
Тамбовский Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий, профессор хирургии.
Тамбов, тамбовскому архиепископу Луке Войно-Ясенецкому, профессору хирургии.
Примите мой привет и благодарность Правительства Союза ССР за вашу заботу о сиротах, жертвах фашистских извергов.
Сталин.
***
Конечно, может возникнуть закономерный вопрос: почему из тысяч репрессированных знаменитых ученых (один Вавилов чего стоит!), из десятков, сотен тысяч замечательных врачей, вынужденных валить лес и работать в шахтах, вместо того, чтобы оперировать раненных на фронте или лечить больных детей, на свободу с почетом, с награждением Сталинской премией, вышел лишь один – Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий – потомственный дворянин, истовый священник, упрямый противник советской власти? Дело, конечно, не в личной симпатии недоучившегося семинариста Иосифа Джугашвили к архиепископу Луке и даже не в бесспорной ценности фундаментального научного труда профессора Войно-Ясенецкого «Очерки гнойной хирургии»…
Когда Отечество оказалось в смертельной опасности, враг вплотную подошел к Москве, Сталин вдруг вспомнил о боевых подвигах предков, осознал, что одной убогой доктриной, под лозунгом «Пролетарии всех стран соединяйтесь», обойтись в критический момент невозможно – без вековых национальных традиций, без связи с предками, нация обречена. Тогда впервые в газетах появились имена Александра Суворова, Михаила Кутузова, Петра Багратиона. Наиболее отличившиеся части стали именоваться гвардейскими, а после победы под Сталинградом воинскую форму украсили погоны русских офицеров. Потом оказалось, что и православные священники в массе своей, даже на оккупированных территориях, не идут на контакт с врагом, а становятся вдохновителем борьбы, возглавляют партизанские и подпольные группы сопротивления. Привлечь Православную церковь на свою сторону, сделать ее своим союзником – показалось правительству атеистов и безбожников - делом перспективным. Но большинство старых священников были физически уничтожены, семинарии, духовные академии давно закрыты, в живых остались считанные единицы архиепископов. Обновленческая церковь еще в начале тридцатых годов продемонстрировала свою полнейшую беспомощность и всякое отсутствие авторитета среди верующей паствы. С конца 1935 года развернулись массовые аресты епископата, духовенства, активных мирян обновленческой церкви, ее деятельность оказалась практически прекращена.
Тем более важная роль выпадала в затеянной игре несостоявшегося священника Джугашвили с православной церковью, сосланному в Красноярск хирургу и епископу Луке. Войно-Ясенецкий был де-юре епископом, признанным патриархом Тихоном, обвинения его в участие в контрреволюционных заговорах не стоили и гроша, а дело об «убийстве» профессора Михайловского было давно закрыто за недостаточностью улик. Более того, Лука всегда был непримиримым врагом обновленцев, считая их худшими врагами православия, чем сами коммунисты.
4 сентября 1943 года И. В. Сталин вызвал к себе на прием митрополитов Сергия, Алексия и Николая. Сохранилась стенографическая запись этой встречи: « Беседа т. Сталина с митрополитами продолжалась 1 час 55 минут. Тов. Сталин сказал, что Правительство Союза знает о проводимой ими патриотической работе в церквах с первого дня войны, что Правительство получило очень много писем с фронта и из тыла, одобряющих позицию, занятую церковью по отношению к государству. Тов. Сталин, коротко отметив положительное значение патриотической деятельности церкви за время войны, просил митрополитов Сергия, Алексия и Николая высказаться об имеющихся у патриархии и у них лично назревших, но неразрешенных вопросах…».
Иерархи выразили желание укрепить единоначалие церкви избранием Патриарха, образованием Священного Синода… На вопрос, сколько на это потребуется времени, епископы, посовещавшись, отвечали, что за месяц-другой можно успеть…
Товарищ Сталин, улыбнувшись, спросил: «А нельзя ли проявить большевистские темпы?». Митрополит Сергий оценил шутку генералиссимуса и с готовностью отвечал, что, ежели власти помогут с самолетами, то Собор может быть собран и через 3 — 4 дня.
8 сентября 1943 года в Москве состоялся Собор епископов Русской Православной Церкви, избравшем Патриархом Московским и всея Руси Местоблюстителя Митрополита Сергия. На том же Соборе архиепископ Лука был избран постоянным членом Священного Синода.
В феврале 1945 года епископ Лука был награжден патриархом Алексием I правом ношения на клобуке бриллиантового креста, а в апреле 1946 года он был переведен в разрушенный войной Симферополь. Несмотря на занятость, Лука продолжает заниматься научной работой, старается сохранить сложившийся жизненный режим: бесплатный прием больных дома, консультации в госпиталях, проведение богослужений, руководство епархией. В начале 1947 года профессор Войно-Ясенецкий стал консультантом Симферопольского военного госпиталя, где время от времени проводил показательные оперативные вмешательства. В 1949 году начал работу над вторым изданием «Регионарной анестезии», продолжает редактуру третьего издания «Очерков гнойной хирургии», которое было издано в 1955 году.
Весь немалый оклад - 10000 рублей в месяц, уходил на благотворительность и повседневную жизнь, каждый день за обеденный стол садились обычно 18-20 человек — служители церкви, многочисленная родня, гости... В соответствии с неприхотливым вкусом и возможностями хозяина готовилась простая пища — чаще всего, похлебка.
В 1955 году знаменитый хирург полностью ослеп, он начинает диктовать свои проповеди и мемуары. На исходе своих дней, дрожащей рукой он написал: «как трудно мне было плыть против бурного течения антирелигиозной пропаганды и сколько страданий причинила она мне и доныне причиняет».
В День Всех Святых, в земле Российской просиявших, 11 июня 1961 года, архиепископ Лука скончался. В течение трех дней к гробу Владыки и врача тянулась многокилометровая траурная процессия…Люди шли проститься со святым.
***
Великий хирург Валентин Войно-Ясенецкий он же - архиепископ Лука, провел в ссылке в общей сложности 11 лет. Был полностью реабилитирован в апреле 2000 года, а в августе того же года канонизирован Русской православной церковью в сонме новомученников и исповедников Российских.
ОТ АВТОРА
Русский врач, живший в эмиграции и ставший замечательным проповедником, митрополит Антоний Сурожский писал: «Медицина как отрасль человеческой деятельности занимает совершенно особое место именно потому, что наука в ней сочетается с ценностями, не имеющими ничего общего с наукой. В основе врачебного подхода всегда лежит сострадание, а сострадание по своей природе ненаучно. Это человеческий подход, который может быть привнесен в любую сферу человеческой деятельности, но медицины вовсе не существует без сострадания. Медик, если он только человек науки, способный хладнокровно и бесстрастно делать то, что требуется; медик, для которого важен не пациент, а только процесс врачевания, будь то лекарственное лечение или хирургическая операция – не медик в том смысле, в котором мы думаем о медицине...»
Очевидно, что медицина нынешнего столетия будет в корне отличаться от той, к которой была в прошлом веке, методики лечения будут несопоставимы с теми, которыми пользовались Войно-Ясенецкий, Антоний Сурожский, академик Чазов или Федор Углов… Появятся принципиально иные виды лекарственных препаратов, инвазионных методик, возможность использовать искусственные органы и ткани. Но вряд ли изменится самое главное: медицина – всегда останется сочетанием здравого смысла, профессиональных знаний и чувства сострадания к больному. Не обладая таким набором качеств, врач просто не имеет права подходить к больному.
Войно-Ясенецкий нашел «золотую» середину, позволяющую сочетать тяжелую работу хирурга с глубиной христианской веры. В конце жизни он сочинил большой трактат, где обосновывал единство науки и религии, рассказывал о душе, духовном прозрение, о его понимание медицины и веры. Утверждал, что открытия, сделанные в конце XIX — начале XX века доказывают неисчерпаемость наших представлений о жизни и позволяют пересмотреть многие идеи естествознания. Он рассматривал движения, соединения и свойства элементарных частиц в человеческом организме, обосновывая, что они могут составлять человеческую душу. Вот несколько фрагментов из духовных трудов архиепископа Луки. Пусть каждый найдет в них что-то для себя…
… В служении Богу вся моя радость, вся моя жизнь, ибо глубока моя вера… Однако и врачебной, и научной работы я не намерен оставлять. ..
Наука без религии — небо без солнца. А наука, облачённая светом — это вдохновенная мысль, пронизывающая ярким светом тьму этого мира… Невидимая глазом часть солнечного спектра составляет 34%. И только весьма незначительная часть из этих 34% — ультракрасные, ультрафиолетовые, инфракрасные лучи — исследована, и поняты те формы, которые лежат в их основе. Но что можно возразить против предположения, даже уверенности в том, что за многочисленными фраунгоферовыми линиями скрывается много тайн, неведомых нам форм энергии, может быть, ещё более тонких, чем электрическая энергия?
Никому не известны центры радости и печали, гнева и страха, эстетического и религиозного чувства. Хотя от всех органов чувств и всех вообще органов тела направляются в мозг и оканчиваются в клетках его сенсорных центров все чувствительные нервные волокна, но они несут только ощущения зрительные и слуховые, обонятельные и вкусовые, тактильные и термические, локомоторные и многие другие. Но это только ощущения. А не делать различий между ощущениями и чувствами значит впадать в самую глубокую психологическую ошибку.
Если бы мы могли, что, конечно, немыслимо, остановить стремительную и сложнейшую динамику психических процессов и рассмотреть отдельные элементы в статическом состоянии, то ощущения представились бы нам только как импульсы к возникновению мыслей, чувств, желаний и волевых движений. А мысли, выхваченные из мозга, оказались бы только незаконченным, сырым материалом, подлежащим глубокой и окончательной обработке в сердце - горниле чувств и воли. Каким образом возникшие в мозгу мысли передаются в сердце, мы не знаем, но мысль, как акт чисто психологический, в отличие от ощущений, как актов физиологических, не нуждается в анатомических путях проведения. Не нуждаются в этих путях и чувства, возникающие в сердце в зависимости от тех или других мыслей и в значительной мере формирующие их. Но не только из мозга сердце получает эти обработанные мысли, сенсорные восприятия, но и само обладает удивительной, важнейшей способностью получать из мира духовного экзогенные, нисколько не адекватные органам чувств, ощущения самого высшего порядка.
И эти ощущения из сердца передаются уму, в мозг и в огромной степени определяют, направляют и изменяют все психические процессы, в уме и духе происходящие.
Вообще, мы не видим предметы, как они есть, а усматриваем их согласно личному углу зрения, из которого их наблюдаем. Тем более мы не можем постигнуть своими научно-познавательными способностями то, что за вещами, то есть их сущности, а ещё более — Первосущность, то есть Бога. Уже потому наука не может отвергать бытие Бога, ибо эта тема лежит вне её компетенции, как и вся область сущностей.
… Как туп и ограничен атеизм, как живо и реально общение с Богом и любящих его…