Много ли в Прокопьевске членов Союза писателей?
Нет, писатели у нас вроде есть, и поэты - в наличии. Если же учитывать ещё и вымирающий эпистолярный жанр, так мы, особенно соотечественники старпёровского возраста, наполовину вроде бы тоже писатели. А вот насчёт, извините, членов – напряжёнка. Ну, в смысле, членсописов – членов Союза писателей
Хотя нет, встречаю в библиотеках книги Ворошилова, Чигаревой, моего однофамильца Матвеева – они в свое время были приняты в Союз писателей ныне не существующего государства – СССР. Куралов, Зубарев, Гоголев, Медведев – это уже СП России. Все они в той или иной степени прокопчане. По крайней мере, так хочется думать. Учились здесь, работали; кто-то – пробегом, а кто-то успевал обрасти мхом, лишайниками и регалиями. А из ныне здравствующих, более того, имеющих Прокопьевскую прописку, что-то и не припомню такого.
И вот, наконец, любители малых литературных форм возрадовались рождению нового российского писателя Михаила Анохина. Правда, родился он, как хомо-пишущий, конечно же, гораздо раньше. А если иметь в виду только повивально-акушерский смысл, то это будет одна тысяча девятьсот… В общем, нас с вами тогда еще не было, а молоко получали не из порошка, как и положено, но посредством дойки крупного и, опять же, мелкого рогатого скота.
… Как только грейдерист Михалпетрович во времена шахтёрских забастовок взобрался с мегафонным матюгальником на баррикады, все поняли по сложным деепричастным оборотам и повелительным наклонениям в адрес властей, что на грейдере он больше не ездец. Его призвание – глаголом жечь сердца. И писать, писать, писать (ударение на «а»). Может, тогда родился? Нет, скорее крестился. А пупок отгрыз сам себе, разогнав всех повивальных бабок, чуток пораньше, когда в Бийском литкружке экспериментировал с ямбом, хореем, анапестом и прочими амфибрахиями.
От амфибрахия, ну братцы вы мои – это же прямая дорога в публицистику. У Петровича она получалась не очень розовой, скорее, наоборот, с антрацитными оттенками. Боюсь, что именно по этой причине в кузбасских магазинах стал возникать подозрительный дефицит веревок и мыла. Только и на газетном фронте порой так надоедало благовествовать, бичевать, изобличать, да лбом прошибать запертые двери, что захотелось упокоения в беллетристике, да чтобы без матюгальника. Тут масть и попёрла.
- Ну и как? – задаю конкретней некуда вопрос Анохину.
- На собрании Кемеровского отделения – говорит – было рассмотрено семнадцать кандидатур, в список тайного голосования внесено пять. За мое избрание тридцать девять, против - шестеро. Формулировка – по совокупности работ в области литературы и публицистики.
Ну, блин, всю литбиографию рассказал одним абзацем. Ладно:
- Можно почивать, лавры подославши? – подковыриваю членсописа.
- Лавры – это для борща. Работаем. Готовлю к изданию книги – художественную прозу и публицистику.
Рад, конечно, за Петровича. Нестерпимо захотелось стать с ним на короткой ноге. И чтобы потом где-нибудь в узком кругу широких масс рассказывать, мол, бывало говорю ему: «Ну что, брат Анохин?» «Да так, брат, - отвечает, бывало, - так как-то всё…»
(Из найденного на чердаке так и не опубликованного четыре года назад. И зря. Почитываю его книжки иногда. Интересно пишет, чертяка. Кстати, обнаружил его и в прозеру. Так что книги его больше покупать не буду, воспользуюсь халявой. Извиняй, Петрович, что лишаю тебя дохода. Я как ушёл на пенсию, жаба стала душить.)