Сколько себя помню, в селе был обычай: перед уходом в армию, призывники воровали барана и устраивали проводы. Туда приглашались авторитеты села и друзья, море водки пива и до рассвета шёл гужбан. Обычно в полночь никто лыка не вязал, и начиналось самое интересное.
Мы подростки из кустов следили за этим пиршеством и ждали пока эти пьяницы уснут, чтобы спокойно собрать бутылки. «Вот этот козёл всегда в драку лезет, — говорил Чингиз, про нашего Увойса тракториста, — мы не пригласим его на наши проводы». Тут мы начинали мечтать, как мы уйдём служить.
Время пролетело и вот нам исполнилось по восемнадцать, весной пришли повестки и мы готовились отдать долг родине. В понедельник в 8.00 мы должны были прибыть в военкомат. В субботу мы купили ящик водки и ящик вина, теперь дело стояло за овцой или бараном. Мы четыре призывника стояли и думали, у кого украсть этого барана. Ещё был в памяти день, осенью прошлого года, когда собака покусала осенних призывников и всё село смеялось над ними до весны. Ваха был два метра ростом, я метр девяносто семь, Чингиз и Саид были среднего роста. «Я отдам тебе свой ремень с крабом, — сказал мне на ухо Чингиз, — если ты не возьмешь меня собой». «Слушай, Мансур, эти двое дрожат, придётся нам с тобой красть барана», — сказал Ваха, любуясь командирскими часами на левом запястье. «Что с них возьмёшь, — сказал я, поправляя матросский ремень, — вы охраняйте припасы, а мы добудем барана».
Как стемнело, мы вышли из дому и стали гадать, у кого его украсть, будь он не ладен, не так просто оказывается его добыть. Время шло, надо было, что-то делать, мы знали, что нас ждут, и вдруг Ваха предложил украсть быка. Я стоял, разинув рот, стараясь понять: он шутит или говорит серьёзно, но было темно и я терялся в догадках. «Понимаешь, — сказал он, — эти две ночи нас ждут, но только те, у кого есть овцы. Короче на окраине села живёт Дед с Бабкой, их единственный сын с семьёй живёт в Грозном». Я знал этого старика, но у них была кавказская овчарка, а я очень боялся собак. «Ерунда, — махнул рукой Ваха, — я слышал от отца, что собаки боятся голых мужчин или стесняются», — почесал он затылок.
Полночь, мы два атланта, Положив вещи у ворот,в чём мать родила, заходим во двор и направляемся в сарай. В лунном свете голова Вахи блестит, я начинаю смеятся. «Заткнись, — шлёпает он меня по лысине, — твоя не хуже сверкает». Вдруг, гремя цепью, из будки выбегает собака и ошалело смотрит на нас, мы замерли, она заскулила и юркнула в будку. «Вот видишь, — говорит Ваха поучительно, — мой пахан знает, что говорит». В темноте выбираем годовалую тёлку и направляемся к выходу, как будто предчувствуя конец, она упирается изо всех сил.
Ваха ташит за верёвку, я кручу хвост, когда мы прошли двор и сравнялись с домом. Со скрипом открывается дверь и выходит с кувшином для омовения хозяин дома. В белых кальсонах и майке, с накинутой на плечи фуфайкой, он стоял в лунном свете разинув рот. И в этот миг Ваха простёр к нему свою пятерню с лопату и грозно сказал: «ДIавиж, дIавиж!» (Усни,усни)Старик ойкнул,вскинул руки, кумаган покатился по траве, и он упал. Мы вышли со двора и погнали Тёлку в сторону леса.
Нас ждали, после удивленного осмотра животное зарезали и отправили на вертел. На рассвете мясо поспело, и пир продолжился. «Слухай сюда салаги, — кричал Увойс-тракторист, проситесь в Морфлот». «Ни в коем случае, — кричал Апти, — только в десантуру. Они пошли за кусты, разбираться кто прав. «Не слушайте этих дурачков, — шептал наш учитель по труду, — в стройбат, вот где лафа!»
Мы с Вахой молчали и, переглядываясь, думали про старика. К обеду вырыв яму мы сложили туда потроха, кости и, засыпав яму, развели сверху костёр. Как всегда обещав держать язык за зубами, все разошлись по домам. Сказав что проведаем родственников в районе и утром пойдём военкомат, мы после обеда уехали в Урус-Мартан.
Мы все попали в одну часть, где-то через месяц я получил от сестры письмо, в конце она писала: «Да Мансур, помнишь стариков, что жили на окраине села, у них сын на Колхиде приезжает на выходные в село. Так вот к ним ночью приходили два Алмаза, ростом выше наших тополей. Старик в полночь вышел во двор и видит их: один под мышкой держит их корову. Но старик не растерялся: схватил дедовский кинжал и ринулся отбивать животное, но один из них сказал «усни», и он проспал до утра.
Мы долго хохотали с Вахой, ну старик ну молодец, вытирая слёзы Ваха снова и снова хвалил старика,у нас как будто ноша с груди упала. Но через год всё раскрылось, Увойс-тракторист рассказал жене, а баба-дура подруге. И родителям пришлось скинутся и отдать четыреста рублей сыну старика, да просить за нас прошения.