Особый случай
Алевтина Тарасовна телепередачи не смотрела. Не потому, что не любила, а потому, что в глухой, заброшенной деревеньке Берёзовке не было электричества.
Придя в посёлок за покупками, зашла в универмаг и застыла у телевизора. Её заинтересовала передача: мужчина и женщина разыскивали давно потерянных родственников. Нашли даже двух сестёр, которых 60 лет назад разлучила война! Досмотрев передачу до конца, записала координаты программы «Жди меня» и отправилась домой.
До сегодняшнего дня она жила одна, тихо, мирно и спокойно. А эта передача разбудила в ней забытые события двадцатипятилетней давности.
Недолго думая, Алевтина насыпала курам зерна, заполнила ясли сеном, оставила открытыми двери сарая, собралась и, никому ничего не сказав, отправилась в Москву. Никому, потому что говорить было некому: кроме неё, в деревне на пять домов проживало семь старух.
В Москву прибыла без приключений. На вокзале ей предложили комнату. Поселилась далеко, на окраине, зато не дорого. Переночевала. Утром отправилась на улицу Академика Королёва, 12. В очереди была первой.
К высокому начальству её не пустили. Дежурный предложил зарегистрировать заявление и ждать ответ:
- Поймите, у нас нет сотрудников для переговоров с посетителями. И мне некогда с Вами беседовать. Посмотрите, какую очередь Вы собрали. Напишите всё, что Вы знаете о человеке, которого хотите найти: фамилию, имя, отчество, год рождения, когда и где пропал, кто ещё может что-нибудь знать о нём. Мы займёмся поиском.
- Я о нём ничего не знаю.
- Мы не можем найти человека, ничего не зная о нём.
Очередь зашумела. Дежурный начал принимать следующего посетителя, а наиболее опытные граждане принялись убеждать Алевтину, что без фамилии, имени и отчества человека найти нельзя. Убеждения на неё не подействовали. Она вновь заняла очередь и стала ждать.
Толпа долго судачила, пока кто-то не высказал оправдательный приговор:
- Оставьте женщину в покое. Видите, у неё не все дома.
Очередь подошла часа через два. За это время Алевтина успокоилась. Раз люди сюда приходят значит, на что-то надеются. И по телевизору показывали, что нашли. Сама видела. Да и очередь уже рассеялась. За ней никто не занимал.
- Опять Вы?
- Пустите меня к старшему начальнику.
- Он занят. Напишите заявление, он обязательно прочитает и примет решение.
- Мне нечего писать. Я могу только рассказать.
- Ваши слова к делу не подошьёшь. Возьмите бумагу, садитесь и пишите. Все пишут, и Вы должны написать.
- Я не все. У меня особый случай.
- Напишите про особый.
- Вы не поймёте. Пустите меня к начальнику.
На её счастье, начальник проходил мимо:
- В чём проблема?
- Да вот, женщина не хочет писать заявление. Просится к Вам. У неё, видите ли, особый случай.
Начальник вернулся, уведя Алевтину с собой. Завёл в кабинет. Усадил в кресло.
- Расскажите про Ваш особый случай.
- Я не обращалась, потому что не знала о Вас. У меня нет телевизора. Увидела передачу в магазине…
- Это мне не интересно. Говорите конкретно, кого Вы хотите найти.
- Сына.
- Давно потеряли?
- Двадцать пять лет назад.
- Фамилия?
- Балакшина Алевтина Тарасовна.
- Фамилия сына?
- Не знаю. Можно, я Вам всё расскажу по порядку?
- Давайте по порядку.
Алевтину устраивало то, что лишние подробности начальника не интересуют:
- Я родила в мае 1980 года. Была травмирована. В роддом меня привезли без сознания. После родов долго не приходила в себя. Когда очнулась, ребёнка уже не было, его куда-то отдали. Из больницы выписалась слабая, сразу уехала в деревню к дедушке. Так получилось, что больше в Москву не приезжала. Не было возможности. Когда посмотрела Вашу передачу, приехала.
- Как я понял, в роддоме вы свою фамилию не называли?
- Я же говорю, меня привезли без сознания.
- А позже?
- Позже тоже была как в тумане. Добрые люди меня посадили в поезд, и я уехала.
- Кто отец ребёнка?
- Если бы я знала…
- В какой больнице рожали, помните?
- Да, больницу помню.
- Дату рождения?
- Точно не помню. Помню только, что когда мне показали сына, у него на правом ухе была большая родинка. Почти всё ухо было чёрное. Больше ничего не помню.
- Да, случай действительно особый. Я лично займусь им.
Алевтина аккуратно переписала свои скудные сведения на бумагу и отправилась домой. Надежды не лелеяла. Но душу успокоила: она сделала всё от неё зависящее, чтобы найти сына.
Каждый понедельник она шла в посёлок, заходила в зал ожидания вокзала, усаживалась в кресло и ждала восьми часов, когда начнётся передача «Жди меня». Много было разочарований, но те сюжеты, в которых показывали встречи давно потерянных друзей и родственников, её обнадёживали. Про сына ничего не говорили.
Ждать пришлось не долго. Как оказалось, случай был действительно особый, но самый лёгкий из всех, которые приходилось расследовать. Роддом был почти рядом, детдом тоже не далеко. В обоих учреждениях ещё помнили мальчика с чёрным ухом. И фамилию ему дали соответствующую: Черноухов.
Через три недели в Берёзовке произошло чрезвычайное происшествие: к её жителям из Москвы приехали снимать кино. Баба Вера, посланная по дворам собирать жителей, так и говорила:
- Бабоньки, идите в клуб. Там про нас будут снимать кино.
Несмотря на то, что клуб уже давно разобрали на дрова, место и название остались в сохранности. Уже через двадцать минут семь старушек были в сборе. Московские гости заволновались:
- Мы просили собрать всех жителей Берёзовки.
- А мы и есть все.
- По нашим сведениям, здесь проживает Балакшина Алевтина Тарасовна.
- Проживает. Только она на работе. Мы на пенсии, а она молодая, работает в посёлке.
- Это даже хорошо. Пока её нет, вы нам о ней будете рассказывать, а мы снимать кино.
- Что такое она натворила?
- Ничего страшного. Мы нашли её сына.
Старушки на время онемели. Потом заговорили все разом:
- Нет у неё никакого сына.
- Она-то и замужем не была.
- Что-то не припомню, чтобы к ней захаживали мужики.
- Да и отсюда она лет десять не выезжала.
- Может, она в посёлке хахаля завела?
- Она там никогда на ночь не оставалась.
- Ребёночка и в перерыв можно заделать.
- И с пузом мы её не видели.
- Это же надо быть такой скрытной.
- Ничего нам не сказала.
- Много она с нами разговаривает!
- Да, она живёт вроде с нами, но ни с кем не общается. Кроме «здравствуй» - «до свидания» ничего от неё не услышишь.
Парень снимал кино, а девушка, делая пометки в записной книжке, не мешала старушкам выговориться: материал обещал быть сверхинтересным!
Когда запал старушек иссяк, сказала:
- Сыну её уже двадцать пять лет. Значит, она всё-таки, была в Москве.
- Да, точно. Когда Тарас и Юлька, родители её, утонули, дед Прошка запил. Тогда Алька и сбежала. Даже школу не закончила.
- Когда это было?
- Давно. Лет тридцать тому.
- Но сейчас она живёт здесь. Давно вернулась?
- Отсутствовала долго. Дед Прошка сам жил. Приезжала за месяц до его смерти. Будто почувствовала. Похоронила и опять уехала. Вскоре вернулась. А он уже лет десять как помер. Но про ребёнка ничего не говорила.
- Вот почему она с нами такая скрытная была.
- Ну, Алевтина! Ну, тихоня!
Старушки продолжали щебетать, оператор продолжал снимать, а журналистка вдруг почувствовала, что занимаются они нечестным делом. Материал, конечно, будет взрывным. А как отнесётся к нему главная героиня сюжета – сложный вопрос. Захочет ли обнародовать сведения, которые скрывала двадцать пять лет? Видимо, на то были причины. Тем более что достоверно ещё не установлено, действительно ли Черноухов – её сын. Может это случайное совпадение. Мало ли в стране Черноуховых?
Увидев подходящую Алевтину, старушки умолкли. Съёмки прекратили. Проходя мимо, бросила «Здрасте» и пошла дальше.
- Алевтина Тарасовна, мы приехали к Вам, из Москвы.
Опешила. Не знала, что сказать. Чувствовала: если бы не нашли, не приехали бы. Значит… Присела на пенёк. Закрыла лицо руками. Девушка взяла под руку, повела в дом. Старушки пытались сопровождать, но их остановили:
- Спасибо за участие. Дальше мы разберёмся сами, без вас.
Зашли в дом. Ремонт не делался лет сто. Стены чёрные. Обстановка убогая. Вещи разбросаны по комнате. Ни люстры, ни ковров, ни картин, ни фотографий. Ни одной книги или газеты. На неубранном столе грязная алюминиевая посуда.
Пытаясь оттянуть разговор, Алевтина предложила чай. Начала разжигать огонь в печи. Девушка остановила:
- Извините, Алевтина Тарасовна. Мы долго Вас ждали, потеряли много времени. Хотим успеть на поезд. Давайте поговорим.
- Старушки Вам ничего не рассказали?
- По сути – ничего. Сказали, что Вы с ними не общаетесь.
- Общаюсь. Но душу не открываю. Много там накопилось всякой всячины. Их гложет любопытство, а у меня горе.
- Но нам-то Вы расскажете?
- Прежде скажите, что удалось узнать о моём сыне.
- Мы нашли мужчину, который был оставлен в роддоме 20 мая 1980 года. У него на правом ухе была большая чёрная родинка. Сейчас нет, её давно удалили. Мы уверены, что это Ваш сын. Но для подтверждения родства необходима генетическая экспертиза. Он на этом настаивает. Мы считаем, что это простая формальность. Так много случайных совпадений обычно не бывает. Когда Вы можете приехать в Москву?
- Он живёт в Москве?
- Да. Вырос в детском доме. Окончил институт. Занимается бизнесом. Общую часть мы сняли, нам необходимо знать подробности Вашего пребывания в Москве.
- Ваш начальник сказал, что подробности его не интересует.
- Для поиска человека Ваших первоначальных сведений было достаточно. Для телепередачи нужны подробности. Зрителям это будет интересно.
- Подробности расскажу сыну. Я не хочу рассказывать о своём горе на всю страну. Дайте его адрес, я сама к нему приеду.
- Поймите, мы не розыскное бюро, а телевизионная программа. Если бы все повели себя так, как Вы, мы никогда никого не нашли бы. И Вы не узнали бы о нашем существовании.
- У Вас есть адрес сына?
- Есть. Но без его согласия дать не можем. Если экспертиза подтвердит ваше родство, и если он захочет Вас видеть, мы организуем встречу. Вы не допускаете, что он не захочет с Вами встречаться?
- Хорошо. Я возьму отпуск и приеду.
Решив, что встретив сына, она станет откровеннее, журналисты уехали.
Сложные чувства охватили Алевтину. Радость, что нашёлся сын. Сомнение, точно ли это её ребёнок. Страх, что не захочет видеться с матерью, оставившей его в роддоме. Неизвестность будущих отношений.
Узнав причину, отпуск дали без задержки. Алевтина бросила свою живность и поехала в Москву. Её поселили в гостиницу. Взяли мазки из полости рта и предложили ждать. Через пять дней анализы были готовы. Черноухов Василий Иванович оказался сыном Балакшиной Алевтины Тарасовны. Алевтину пригласили в студию. Хотели сразу снимать встречу на кинокамеру, но она отказалась:
- Я хочу прежде встретиться с сыном. Поговорить.
Её провели в комнату свиданий, к Черноухову. Говорить было не о чем. Каждый давно свыкся со своей судьбой, поэтому встреча прошла без объятий, слёз и восхищений. Долго смотрели друг на друга. Алевтина заговорила первая:
- Я тебя видела один раз. Когда родила. Запомнила только чёрное ухо. Впала в кому. Долго не приходила в себя. Не знаю, как долго я там лежала. Когда очнулась, тебя уже не было. Я настолько ослабела, что не могла кормить, держать ребёнка на руках. Вот тебя и отдали в детский дом.
- Кто мой отец? Вы его знаете?
- Это длинная история. Страшная история. Я вспоминать не хочу, тем более позориться на всю страну на телеэкране.
- Хорошо. Я сейчас всё улажу, и мы поедем ко мне. Там разберёмся.
Вернулся через десять минут:
- Материал никуда не пойдёт, пока не будет нашего согласия. Как решим, так и будет.
Черноухов Василий Иванович жил с женой и дочкой в трёхкомнатной квартире. Алевтину поселили в кабинете. Познакомились и сели за стол. Сыну и матери было о чём поговорить. Но разговор не складывался. При свидетелях мать откровенничать не решалась. Выяснение отношений оставили на завтра.
Беседу продолжили утром, оставшись вдвоём. Если бы Алевтина знала, чем занимается её сын – никогда бы не пошла на откровенный разговор. Но уютная обстановка квартиры и внимательное, заботливое отношение сына располагали к откровенности. Сотни раз она переживала заново свою жизнь, переваривала её внутри себя, но поделиться горем было не с кем. Когда такая возможность представилась, она не могла больше сдерживать себя:
- У меня не раз возникала мысль разыскать тебя. Но всякий раз чувствовала, что найти человека, не зная ни имени, ни фамилии, будет невозможно. Давно смирилась с потерей. Вдруг увидела по телевизору передачу о том, что нашли двух сестёр, потерявшихся во время войны. Приехала в Москву. Рассказала добрым людям. Спасибо им, нашли тебя.
- Найти меня было просто. Чёрное ухо – примета эксклюзивная. Тем более что фамилию мне дали Черноухов. Ну а Василий Иванович – в честь Чапаева.
- Вижу, ухо не чёрное…
- Главное, генетическая экспертиза подтвердила, что Вы моя мать. А ухо… Сейчас меняют и ухо, и нос, и даже сердце. Вы о себе расскажите.
- В нашей семье мы обращались на «ты».
- Хорошо, давай на «ты». Расскажи мне о себе.
- В Берёзовке я жила с мамой, папой и дедушкой. Случилось несчастье: мама и папа утонули. Дедушка с горя запил. Когда получила паспорт, деньги родителей перевели мне на книжку. Дедушка заставлял снимать ему на водку. Вклад быстро таял. Окончив школу, приехала в Москву поступать в институт. Хотела стать агрономом. У нас больше негде работать, только в поле. Познакомилась с парнем. Он привёл меня в общежитие института. Там было ещё двое ребят. Они меня напоили, изнасиловали, забрали деньги, документы и выбросили из окна. Меня подобрала скорая, отвезла в больницу.
- В милицию заявляла?
- Я долго была без сознания. Не помню сколько. Когда пришла в себя, мне передали пакет с продуктами и записку. В ней писалось, что если я заявлю в милицию, они меня убьют. Ходить не могла, вся в гипсе. Сотрясение мозга. Доктора поставили диагноз: лёгкое помешательство. Пыталась рассказывать, никто не верил. Долго бредила. Считали, что процесс продолжается. Не выписывали. Там я родила. Ребёнка забрали. Меня посадили в поезд и отправили домой.
Василий Иванович чувствовал, что речь матери несвязна, в ней имеются нестыковки, но уточнять не стал. Отнёс это на усталость и частичную потерю памяти:
- У меня к тебе будет ещё много вопросов. Ты устала, отдохни. Я съезжу в офис, позже поговорим.
Алевтина и правда устала. Беседа с сыном не приносила ей удовлетворения. Говорить всё она не хотела. А того, что сказала, сыну оказалось мало. Решила сослаться на потерю памяти: двадцать пять лет срок большой. Всё не упомнишь.
А Василий Иванович, придя в офис, приказал к себе никого не пускать и принялся раскладывать по полочкам полученные сведения. Даже после того, как он сделал скидку на частичную потерю памяти и на травму головы, многих фактов не хватало, и порядок действий в рассказе матери был серьёзно нарушен. План следующей беседы составил так, чтобы не травмировать психику матери и попытаться узнать подробности об изнасиловании. Двадцать пять лет срок большой. Милиция за это дело не возьмётся. Он сам найдёт негодяев и накажет их, не ввязывая в это дело мать.
На следующий день Алевтина засобиралась домой:
- Мне надо появиться на работе. Дом без присмотра. И живность осталась: куры, коза. Кормить надо.
- Ты можешь остаться жить у нас. Жена и дочь не возражают. С работы уволишься, дом продашь.
- Нет, дома мне будет лучше. Я рада, что нашла тебя, повидала. Помехой быть не хочу. Тебе я мать, а жене и дочери – чужой человек. Сейчас они относятся ко мне хорошо. А что будет дальше – неизвестно. У меня свои порядки, у вас здесь свои. Я к ним не привыкну. В нашей деревне живут семь старух. Все дома брошены, мы их на дрова разбираем. Нет ни электричества, ни газа. Я привыкла. Да и о Москве у меня не лучшие воспоминания.
- Спасибо, что ты нашла меня. Теперь я хочу найти отца.
- Не надо этого делать. Ты его не найдёшь. Мне ничего не известно о нём.
Почувствовав напряжение в словах матери, Василий Иванович понял, что здесь, в Москве, в сложившейся обстановке, откровенного разговора не получится, и сдался. У него мелькнула мысль поехать с матерью в деревню. Долгая дорога в поезде, совместная жизнь в доме раскроют её сердце:
- Согласен. Я отвезу тебя в деревню, поживу недельку. Потом поступлю так, как ты решишь. Давить на тебя не буду. Не хочу, чтобы после нашей встречи тебе жилось хуже.
Купе вагона – самое хорошее место для откровенного разговора. Чужие люди, только встретившись, не успев познакомиться, делятся не только припасенной в дорогу снедью, но и самыми сокровенными тайнами. К матери и сыну подсадили двух очаровательных старушек, которые, впервые посетив столицу, наперебой рассказывали о своих впечатлениях. Алевтина молчала. Василий Иванович задавал наводящие вопросы, поправлял, когда старушки путались в своих рассказах. Они говорили о Москве, о себе, о глухом городишке, в котором живут, о детях, внуках. Казалось, их трескотне не будет конца. Однако он наступил. Вволю наговорившись, решили, что пора слово передать попутчикам:
- Ты коренной Москвич. Сразу видно. По разговору, по одежде. Москву хорошо знаешь. А твоя спутница – родственница, или знакомая?
- Это моя мать.
- Что ж она такая невесёлая?
После такого откровения трудно было не ответить взаимностью. Но выкладывать чужим людям подробности не имело смысла:
- Так случилось, что мы потерялись. Долго не виделись. Теперь встретились. Приглашаю к себе в Москву – не хочет.
- И правильно делает! Жить надо там, где привык. Вот я побыла в Москве всего семь дней, и уже заскучала. Хочу домой. Конечно, здесь интересно, есть что посмотреть. Но дома лучше. Дети, внуки. А посмотреть можно и по телевизору.
Уцепившись за последнюю фразу, Василий Иванович решил выложить веский аргумент, адресуя его не старушкам, а матери:
- В том-то и дело, что в деревне у неё никого нет. Ни родственников, ни газа, ни электричества, ни телевизора. Одна живёт в стареньком дедовском доме. А в Москве у меня трёхкомнатная квартира.
Василий Иванович ждал реакции матери. Но ответила говорливая старушка:
- Чтобы к Москве привыкнуть, надо в ней родиться. Мы всю жизнь без электричества и газа жили. Недавно провели. А лучше жить не стали. Раньше общались, каждый вечер собирались, вместе праздники отмечали. А сейчас все сидят у ящиков, ждут, когда реклама закончится. Вечером выйдешь – улица пустая.
Сделал последнюю попытку:
- У неё общаться не с кем. Деревня заброшенная. Пять домов да семь старух.
- А ты у матери спроси, хочет она жить в Москве, или нет? С тобой хочет, это по ней видно, по нежным взглядам, которые она на тебя бросает. А в Москве она жить не будет. Брось столицу, переезжай к ней. Вот она и будет рада.
Василий Иванович пожалел, что втянулся в полемику. Не такого разговора он ждал:
- В Москве у меня работа. У жены тоже. Дочь учится, кружки посещает. А там что мы будем делать?
- Люди везде живут, что-то делают…
В разговор вступила всё время молчавшая Алевтина:
- Не надо решать наши проблемы. Мы их сами как-нибудь решим. Главное – я нашла сына. Живого, здорового, умного, устроенного. Мне этого больше, чем достаточно. Остальное – мелочи. Какая разница, кто, где будет жить?
Василию Ивановичу деревня не понравилась. До посёлка три километра. Электричества нет. Столбы стоят, а провода сдали в металлолом. Газа нет. На дрова разбирают старые дома. Водопровод не работает. Колодец за триста метров. Магазина нет. Дом ветхий. Если бы не увидел своими глазами, не поверил бы, что в таких условиях можно жить. Так ведь живут:
- Мама, в таких условиях жить нельзя. Ты здесь жить не будешь. Я этого не допущу.
Впервые услышав слово «мама», подошла, прижалась, расплакалась счастливыми слезами. Плакала долго. Обнимала, целовала голову, лицо, руки. Успокоившись, заговорила:
- Сын. Ты мой сын! В мыслях я тебя называла так тысячи раз. Но боялась встречи. Боялась, что увидев тебя, не смогу полюбить, потому что ненавидела твоего отца, то, что он сотворил со мной. Проклинала тот день, когда зачала тебя. Боялась, что эта ненависть перекинется на тебя, и тебя возненавижу так же, как твоего отца.
- Успокойся, родная. Мне так же непривычно называть тебя мамой. Я, как и ты, много раз думал о тебе. Не зная истинной причины, проигрывал разные варианты, почему ты оставила меня. Иногда казалось, что тебя вынудили обстоятельства, и тогда я жалел тебя, любил, прощал. Иногда казалось, что ты вышвырнула меня, как слепого котёнка, ради устройства собственной жизни. Мне казалось, что ты живёшь в Москве, отлично устроилась, ходишь где-то рядом и не вспоминаешь обо мне, не хочешь меня найти, увидеть, прижать. Я тщетно всматривался в лица прохожих с целью узнать тебя, надеялся, что ты узнаешь меня по чёрному уху. Тогда я ненавидел тебя. Когда надежда иссякла, смирился с потерей и сделал операцию.
- Что было, то прошло. Мне больно об этом вспоминать. И тебе не советую.
Ситуация сложилась такая, что тут было не до откровений. Но главный вопрос требовал решения:
- Я тебя здесь не оставлю. У меня свой бизнес. Жена хорошо зарабатывает. Будешь жить у нас. Хочешь – разменяем квартиру на большую площадь. Если не хочешь жить вместе – купим тебе квартиру рядом.
- Ты забыл, что тебе говорили попутчицы? В Москве я жить не смогу. Я там прожила меньше года, и этого мне хватило на всю жизнь. Забудем этот разговор. Дай слово, что ты к нему больше не будешь возвращаться. Мне эти воспоминания неприятны.
- Хорошо, пусть будет по-твоему. Но, хоть что-нибудь, ты позволишь сделать для тебя?
- Хочешь помочь – помогай.
Пять дней Василий Иванович трудился на подворье с утра до позднего вечера. Осмотрел дом. Сходил в посёлок. Привёз специалистов и необходимые материалы. Почистили дымоход, восстановили разрушившуюся трубу. Наклеили обои. Подняли на ноги упавший туалет. Перекрыли часть крыши. Отремонтировали сарай с курами и козой. Установили в саду скамейку для отдыха. Забор давно сгорел в печке. Разбирать старые дома не стали, привезли машину дров и сложили под стенкой. Отремонтировали кое-какую мебель. Купил несколько комплектов посуды. Сделал попытку провести электричество, но его пыл охладили:
- Столбы стоят, трансформаторная подстанция в работе. Но провода навешивать нельзя. Их тутже снимут.
По приходу матери с работы уединялись в саду, садились на скамейку и говорили, говорили, говорили, будто хотели наговориться на всю жизнь. Алевтина и сама не заметила, как рассказала сыну все подробности своего пребывания в Москве:
- Поняв, что дедушка пропьёт накопления родителей, сняла с книжки все деньги и поехала в Москву, поступать в Сельскохозяйственную Академию имени Тимирязева. Работающие в колхозе родители мечтали, чтобы я стала агрономом. Приехала вечером, в Академии уже никого не было. Встретила парня. Назвался студентом, обещал помочь с устройством. Провёл в общежитие. В комнате были ещё двое ребят. Угостили вином, накормили, напоили, изнасиловали. Пригрозили: если кому-нибудь пикну – убьют. Забрали деньги, документы и выбросили с четвёртого этажа в сквер. Выползла на дорогу. Меня подобрала скорая помощь. Сказала, что попала под машину. Дальше ты знаешь. Долго болела. Когда родила, ребёнка забрали, а меня отправили домой.
- Имена парней помнишь?
- Помню. Они называли себя РобЕрт, Ванёк, Аркаша. Потому запомнила. Всю жизнь их проклинала. Хотя знала – кто-то из них отец моего ребёнка. Да не суждено было узнать, кто.
- Ещё какие-нибудь подробности помнишь? Какие они из себя? Где находится общежитие? Как выглядит здание?
- Ничего не помню. Давно всё вычеркнула из памяти. Хотя… номер комнаты – четыре четвёрки, 444. На четвёртом этаже.
- Ехали лифтом?
- Нет, автобусом.
- Это к общежитию. А на четвёртый этаж?
- На четвёртый пешком. Ступеньки каменные, широкие. Только ни к чему всё это. Я давно забыла. Знать о них ничего не хочу. И тебе не советую. Ты их не найдёшь.
- Найду и покараю этих подлецов.
- Допустим, найдёшь, покараешь. Тем испортишь свою судьбу. Оставь эту затею. Живёшь спокойно. Так и дальше живи.
- Я и до этого жил не спокойно. Теперь тем более не смогу успокоиться.
- Теперь у тебя есть я. Найдёшь, накажешь – только меня расстроишь. Если с тобой что случится, я не переживу. После стольких лет разлуки не хочу тебя вновь потерять. Умоляю, не делай этого. Переезжай жить ко мне. Я так мечтала об этом.
- Ты же знаешь, я не могу сюда переехать. Заберу тебя в Москву.
- Я привыкла жить одна. С твоей женой и дочерью не уживусь. А вдвоём нам здесь будет хорошо.
Василий Иванович понял, что с мышлением у матери не всё в порядке. Если бы она сказала – переезжайте ко мне всей семьёй – другое дело. Но пригласить одного сына, чтобы он бросил жену, ребёнка… Было над чем задуматься.
- Сюда переехать не могу. Условия жизни меня не страшат. Здесь нет работы для меня, для жены. Дочери негде учиться. Переезжай к нам.
- Как ты не понимаешь? В Москву я не поеду. Тысячи детей живут отдельно от родителей. Это нормально. И мы двадцать пять лет жили врозь. Не хочешь переезжать – и дальше так будем жить. Хватит об этом.
- Хорошо. Больше тебя расстраивать не буду. Но мне хочется узнать, кто мой отец. Ты тоже хотела найти меня. Договоримся так: найду или нет, тебе ничего не скажу.
- Дай слово, что не будешь искать. Не будешь наказывать. Для меня это важно. Может по-разному сложиться. Я не хочу быть виновницей твоих несчастий.
- Уговорила. Обещаю, искать не буду. Я хочу побывать на могилках дедушки и бабушки.
Сходили на кладбище. Могилки запущены, заросли травой. Кресты покосились. Понял, что мать сюда не ходит. Поправил кресты, прополол траву. Нарвал полевых цветов, положил на могилки. Мать наблюдала молча.
Перед отъездом собрал старушек, накрыл стол, устроил прощальный ужин:
- Я предлагаю вам помириться, жить в дружбе и согласии. Моя мама вела себя странно. Теперь вы знаете причину. Должны простить её, а она обещает впредь вести себя достойно.
Домой вернулся с лёгким сердцем. Матери помог, со старушками помирил. Не захотела переезжать? Причина понятна. Запретила искать отца? Так это ревность. Найду, тогда определюсь, говорить ей, или нет.
Окончив юридический институт, Василий Иванович открыл приватное детективное агентство. Набрал хороших, опытных специалистов. Заказов было много, деньги текли рекой, доходы высокие. Глупо было не использовать такие возможности. Он не видел сложностей в поисках трёх насильников, один из которых приходится ему отцом. Но сам светиться не хотел. Неизвестно, что будет впереди, по окончании расследования. Несмотря на данное матери обещание, его не покидала мысль наказать подонков по полной программе. Собрал воедино полученные от матери сведения. Уместились на половине страницы. Вызвал заместителя:
- Валерий Борисович, прочитай. Будут вопросы – задавай сразу.
- Вопрос один – какие сроки?
- Дело не горит, но затягивать не надо.
- Завтра закончу прежнее задание, послезавтра примусь за новое.
В Академии имени Тимирязева общежитий было много. Всего три здания отвечали заданным условиям: и окна выходят в сквер, и четвёртый этаж есть. Но только в одном здании на четвёртом этаже имелась комната номер 444. Валерий Борисович зашёл, поздоровался, представился частным детективом. Ожидал увидеть старенькую бабушку, но к его удивлению комендантом оказался молодой парень:
- Мне у Вас надо кое-что узнать.
- Что Вас интересует?
- Меня интересует, кто жил в комнате номер 444 в 1979 году?
Парень присвистнул:
- Ого! Кому понадобились такие сведения?
- Мне.
- Обратитесь в ректорат. Если дадут разрешение, пороемся в архивах, может быть, что-нибудь найдём.
- Где хранится архив?
- Да у нас и хранится.
- Тогда зачем нам ректорат?
Положи на стол стодолларовую купюру:
- Сведения не секретные. Двадцать пять лет назад о них знали многие студенты. Просто, у меня нет времени искать этих многих.
Комендант спрятал купюру в стол:
- Зайдите завтра. Я постараюсь найти книгу регистрации за 1979 год.
На следующий день перед Валерием Борисовичем лежала пожелтевшая от времени книга регистрации жильцов, в которой синим по серому было написано, что в 1979 году в комнате номер 444 жили: Минаков Аркадий Семёнович, Трояновский Роберт Денисович и Яншин Иван Петрович.
Слова матери подтвердились. Сомнения отпали. Это именно те подонки, которые её изнасиловали. Василий Иванович долго всматривался в фамилии, имена, отчества, по очереди пристраивая их к своему имени: Василий Аркадьевич, Василий Робертович, Василий Иванович... Последнее понравилось больше всех. Может, потому, что привык?
- Дальше что с ними делать?
- Дальше нужно каждого найти.
- Найти, и…
- Один из них мой отец.
- Твой отец Яншин Иван. Что тут гадать?
- Василием Ивановичем меня назвали в честь Чапаева. А кто отец – надо выяснить. Найди всех. Узнай о них как можно больше информации. Незаметно возьми пробы для генетической экспертизы. Сравним с моими, тогда узнаем, кто мой папаша. Я бы это сделал сам, но, понимаешь, мне нельзя. Ты их найди, а говорить с ними буду я.
- Всех сразу?
- Думаю, это будет нелегко. Неизвестно, где они сейчас. Чем занимаются. Начни по алфавиту: Аркадий, Иван, Роберт.
- Анализы делать сразу?
- Разумеется! Зачем тянуть резину.
- Убирать будем тоже сразу?
Василий Иванович задумался. Если дождаться всех результатов, он узнает, кто его отец и тогда придётся выбирать, с кого начинать. Выбор будет трудный:
- Да, сразу. Как говорят, проблемы будем решать по мере их поступления.
Детективы агентства фильмы про сыщиков не смотрели. Кроме удивления, они никакого интереса у них не вызывали. В двадцать первом веке удивительным было то, что на протяжении столетий следователи не имели почти никакой техники. Сейчас практически любого человека можно найти, не выходя из офиса, сидя за компьютером. Достаточно подключиться к Федеральной базе данных. Такой выход у них был, иначе их работа не стоила бы ни гроша.
Аркадий Семёнович Минаков работал в подмосковном хозяйстве агрономом. Проживал там же. Валерию Борисовичу не пришлось долго ломать голову, чтобы взять у него материал на анализ. Хозяйство было известно на весь район. Однако жители, которым не хватило в нём работы, взбунтовались. Представившись корреспондентом газеты, пригласил агронома в кафе. Расспросил о хозяйстве, о заработках, о причинах недовольства местных жителей. Аркадий Семёнович ругал советскую власть, хвалил фермера, говорил, что такая зарплата раньше ему не снилась:
- Жалуется тот, кто не хочет работать. Пусть говорят что хотят, а я Вам скажу так: сейчас живётся лучше, чем в Союзе. В магазинах полно разнообразных товаров, продуктов тоже. Никаких очередей. Да, дорого. Так не ленись, работай, зарабатывай деньги и живи на широкую ногу.
- Вы считаете, что бунтовщики не правы?
- Посмотрите, кто бунтует? Землю распаевали, всех наделили. Кто хочет, тот работает. А эти, паи продали за бутылку, теперь бунтуют. Я свой пай сдал в аренду. Работаю, получаю хороший доход. Дом построил, машину купил, Река, лес, охота.
Сказал, допил пиво:
- Я отлучусь в туалет.
В отсутствие агронома сыщик потрудился на славу. Всунул в барсетку ложку, стакан, использованные салфетки, оставленный на столе носовой платок. Быстро вышел, сел в машину и уехал. Позвонил шефу:
- Я тут обокрал одного агронома, куда везти добро?
Василий Иванович назвал адрес:
- Езжай туда, я тоже подъеду.
Ответ получили через неделю: совпадений нет.
- Ну вот, видишь – агроном. Всё сходится. Мать правильно говорила. А ты сомневался. Значит, я зачат не агрономом.
- Что дальше с ним будем делать?
- Я бы ничего не делал. Спасибо ему, что не он мой отец. Подумаешь, агроном! И имя не нравится. Представь, был бы я Аркадиевич… Но долг обязывает. Какой там у него дом? Поверят, если случайно взорвётся?
- Вряд ли. Газа нет. А вот если на охоте пострадает, поверят.
- Ну и, слава Богу.
- Да нет, не слава.
- Что так?
- Тут присутствует доля риска.
- Если всё выполнить тонко, никакого риска.
- Я не о том. Понимаешь, мы привыкли работать с достоверной информацией. Собранная тобой информация на сто процентов не тянет. Надо перестраховаться.
- Что тебя смущает?
- Предположим, что анализы Ивана и Роберта тоже будут отрицательные. Из этого следует, что эта, загубленная нами троица, окажется не при делах.
- Что ты предлагаешь?
- Не спешить с выводами. Проверим всех, тогда и примем решение.
- Ну, что ж. Это правильно. Будем ждать. Занимайся Иваном Петровичем.
Иван Петрович Яншин занимался разведением рыбы. Имел несколько прудов, коптильню, цех по переработке. Поставлял рыбу и рыбопродукты в московские магазины. Жил за трёхметровым забором в большом доме с охраной. Валерий Борисович подступиться к нему не смог. Долго следил за ним, изучал образ жизни. Усилия принесли свои плоды. Яншин зашёл в парикмахерскую. Сразу сел в кресло. Валерий Борисович тоже зашёл, но пришлось занять очередь. Впереди было шесть человек. Пока Валерий Борисович рассуждал, хорошо это, или плохо, Яншин вышел. Уборщица подметала вокруг кресла. Валерий Борисович подошёл быстрым шагом, но сесть не успел. Его оттолкнул молодой парень:
- Мужчина, сейчас моя очередь. А вы подождите свою.
Завязалась толкотня. Валерий Борисович уронил расчёску. Поднимая, прихватил клок волос и под улюлюканье толпы удалился из салона.
После нескольких дней ожидания получили ответ. Вновь отрицательный.
- Жаль господина Яншина. Был бы он моим отцом, я бы так и остался Василием Ивановичем. Совладельцем рыбного хозяйства. Пока побуду сиротой. Одна надежда на Роберта.
Впервые в практике Валерия Борисовича Федеральная база данных дала сбой. Роберт Денисович Трояновский в ней засветился трижды. Последний раз пять лет назад. Больше никаких сведений о нём не было. На адресах не проживал. На вопрос, где он сейчас, никто не мог дать вразумительный ответ. Валерий Борисович разыскал его бывшую жену, Трояновскую Людмилу Геннадьевну:
- Мы в разводе. Да и в браке жили не долго. Всё время пил. Со всех работ выгоняли. Совсем опустился. До меня он не раз был женат. Пожалела, приняла в дом.
- Где его можно найти?
- Была у него женщина. Попрошайка. Или воровка. То ли Мила, то ли, как я, Людмила. Адрес не знаю. Я их видела на Комсомольской площади. Грязный, небритый. Она под стать ему.
- У вас есть его фотография?
- Фотография есть, да Вы по ней его не узнаете.
Принесла альбом. Вынула фотографию:
- Можете забрать. Она мне не нужна. Оставила на память, да вспоминать не хочется.
- А не осталось ли у вас что-нибудь из его вещей?
- Что он натворил?
- Ничего страшного. У него объявился сын. Хочет найти отца.
- О сыне ничего не говорил. Был неразговорчив. Пил и молчал. Когда уходил, всё своё забрал. Ничего не осталось.
Взяв фотографию, Валерий Борисович ушёл.
Опытный сыщик много всякого повидал на своём веку, но такую работу пришлось выполнять впервые. Три дня ходил по площади от Ленинградского вокзала к Ярославскому, от Ярославского к Казанскому, от Казанского к Ленинградскому. Удивительно, как много людей обитают на Площади трёх вокзалов! Мужчины, женщины, девушки, дети. Молодые и старые, прилично одетые и вконец опустившиеся, чистые и грязные, бритые и заросшие. Продают, просят, воруют, предлагают. Проституток обходил стороной. Попрошайкам подавал мелочь. У продавцов покупал ненужные побрякушки. Но контакта не получалось. Интерес у них пропадал сразу после завершения операции. Поняв, что с ним никто откровенничать не станет, завербовал пожилую женщину. Показал стодолларовую купюру:
- Будет Ваша, если поможете мне.
- Какая помощь нужна от меня такому уважаемому господину?
- Я ищу мужчину. Сорока пяти лет. Зовут Роберт. Может быть с женщиной. Мила или Людмила.
- Ты из милиции?
- Если бы я был из милиции, не предлагал бы тебе деньги. Забрал бы всех в воронок, закрыл бы в обезьянник, и узнал бы, кто есть кто.
- Но Робик зачем-то тебе нужен?
- Вы его знаете?
- Мы все друг друга знаем. Ты не ответил, зачем он тебе.
К такому вопросу Валерий Борисович не был готов. Сказал, что первое пришло на ум:
- Его ищет жена. Хочет помочь.
- Ладно, давай свою бумажку. Увидишь ты Робика. Только я не при деле. Не резон мне ссориться с друзьями.
Роберт Денисович Трояновский соответствовал всем параметрам московского бомжа. С мешками под глазами, в грязном помятом костюме, давно не стрижен и не брит. Милы рядом не было. Валерий Борисович подошёл:
- Здравствуйте, Роберт Денисович.
- Мы с Вами знакомы?
- Нет. Надо поговорить.
- На какую тему будем базарить?
- Ваша жена попросила Вас найти.
- А денег она не передала?
- Нет, денег не передала.
- Без денег говорить не буду.
Валерий Борисович извлёк из кошелька несколько купюр, подал:
- Не надоело попрошайничать?
- Нет. Не надоело. Здесь хорошо. Заработки приличные. Много настоящих друзей. Никто не читает мораль. Милиция не трогает.
- Живёшь где?
- Желаешь посмотреть? Любопытство гложет, или помочь хочешь, квартиру подарить? Ты кем Людке приходишься?
- Никем. Знакомый.
- К ней не вернусь. Пойдём, мне пора выпить.
Долго ходили по грязным закоулкам, пока вошли в какой-то сарай. Трудно было поверить, что всё увиденное располагается в центре столицы. Робик открыл шкаф, достал бутылку армянского коньяку. Разлил в хрустальные рюмки. Чокнулся, выпил. Валерий Борисович покачал головой:
- Мы такое себе позволить не можем.
- Я же говорил – заработки приличные.
Открыл баночку икры, порезал лимон, хлеб, колбасу. Налил по второй:
- Пей, давно я не сидел с уважаемым господином.
- Заработки приличные, а ходишь оборванный, не бритый.
- Имидж называется. Слышал такое слово? Ты пойди, стань на моё место. Тебе никто не даст ни копейки. Милиция сразу заметёт. А я за день зарабатываю, сколько ты за месяц. Правда, половину приходится отстёгивать. Чтобы жить спокойно.
Робик вошёл в своё привычное состояние. Пил, закусывал и снова пил, не обращая внимания на посетителя. Осушив бутылку, откинулся на диван и заснул. Воспользовавшись этим, посетитель состриг клок волос и удалился.
Анализ оказался положительным. Василий Иванович надолго задумался. Наконец он нашёл своего отца. Но радости от этого не испытал. Не испытал, потому что отцом он стал после того, как изнасиловал его мать. Потому, что после совершения гнусного поступка выбросил девушку с четвёртого этажа. Потому, что после всего ни разу не поинтересовался её судьбой. Потому, что потом женился несколько раз, испортив жизнь другим женщинам. Потому, что стал алкоголиком, попрошайкой. Потому, что ни в чём не нуждается, пьёт дорогой коньяк, радуется жизни и не испытывает угрызений совести. Василий Иванович не мог придумать, какого наказания достоин этот подонок Робик, Роберт Денисович Трояновский, его отец. Вспомнил слова матери: друзья называли его РобЕртом. Нисколько не изменился за двадцать пять лет. Был негодяем, и остался негодяем.
От раздумий оторвал заместитель:
- Ну, что, Василий РобЕртович. Первый акт пьесы закончился. Антракт?
- Не говори так. Я с этой тварью не хочу иметь ничего общего.
- Извини, пошутил. Что собираешься делать дальше?
- Наказать всех. Они не достойны того, чтобы ходить по той земле, по которой ходит моя мать. Хожу я. Ходишь ты. Ходят все порядочные люди.
- Увы, вместе с нами по этой грешной земле ходят миллионы негодяев. Если бы их не было, наш бизнес давно бы издох.
- До миллионов мне нет дела. А этих уродов надо уничтожить.
- Нет проблем. Но прежде чем принимать решение, взвесь все за и против. Будет ли после этого лучше тебе, твоей матери? Изменится ли ваша жизнь к лучшему? Не ляжет ли это тяжким грузом на ваши плечи? Недавно в интернете наткнулся на стихотворение. Простенький такой стишок, про пчёлку. А одна фраза сразила наповал: «И уверена ль, что созиданьем твоим, претворяется чья-то мечта?» Вот я и спрашиваю: ты уверен, что поступаешь правильно?
- Представь себе, не уверен. Более того, уверен, что поступаю не правильно. Но иначе не могу.
- Мне что, навестить Аркадия?
- Да, начни с него.
Нет ничего проще, чем убить человека на охоте. Сложнее было узнать, где, когда и с кем он будет охотиться. Через несколько дней Валерий Борисович доложил:
- Задание выполнено.
- Следов не оставил?
- Нет. Он охотился на одной стороне реки, я на другой. Сменил номера автомашины, незаметно приехал, незаметно уехал. Винтовку уничтожил.
- Ощущение мерзкое. Радости на душе нет.
- Я тебя предупреждал.
- Перестань. Без тебя тошно. Радости нет, а удовлетворение присутствует. Одним уродом на земле стало меньше.
- Заняться Иваном Петровичем?
- Занимайся.
- К Яншину подступиться будет сложно.
- За деньги ты сложнее задачи решал. А тут дело чести. Я поклялся наказать подонков и клятву не нарушу. Так что, ты уж постарайся.
- А ты не хочешь с ним поговорить?
- С какой стати?
- Человека жизни лишаем. А он не знает, за что. Объяснишь, в глаза посмотришь.
- Видел я таких горе киллеров. Пистолет к виску подставит и начинает мораль читать. Пока его не повяжут. Братки, или милиция.
Пять дней слежки за Яншиным обнадёживающих результатов не дали. На шестой день он выехал в шесть часов вечера, без охраны и водителя. Остановился возле универмага, подсадил симпатичную девицу и скрылся в третьем подъезде дома номер 172 по улице Космонавтов. Вышел один, через четыре часа. Сел в авто и укатил. Шанс сам просился в руки, но Валерий Борисович не был к нему готов. Из-за этого потратил много времени. Через десять дней Яншин исчез в том же подъезде. Подождав, пока стемнело, Валерий Борисович подложил под машину магнитку и стал ждать. Яншин вышел, сел в машину и поехал. Проводив его несколько кварталов, Валерий Борисович свернул в переулок и нажал кнопку.
Василию Ивановичу доложил:
- Яншина сгубила-таки тяга к женщинам. Я долго к нему не мог подобраться. Узнал, где живёт любовница. Это единственное место, куда приезжает один, без водителя, и уезжает сам. Подложил маленькую игрушку. От машины ничего не осталось.
- Гадко на душе.
- Это оттого, что ты ему не вынес приговор. Надо было поговорить, объяснить, в чём его вина, какое будет наказание…
- И попасть в руки его волкодавов? Нет. Мы всё делаем правильно. А вот с папенькой я поговорю. Но это будет после того, когда ему останется жить считанные минуты.
- Что ты придумал?
- Пока ничего. Надо подумать вместе.
- Правильно. Ты ему представишься, он тебя разжалобит. Пообещает на матери жениться, тебя сыном признать. Ты и поплывёшь. Нет, так дело не пойдёт. Надо придумать нечто такое, чтобы возврата не было. Чтобы узнал, помучился и умер. Даже, если ты надумаешь простить.
Посоветовавшись с нужными специалистами, Валерий Борисович предложил:
- Есть препарат. Без вкуса, цвета и запаха. Пролонгированного действия. Эффект проявляется спустя два-три дня после употребления. Разлагает кровеносные сосуды. Человек погибает от внутреннего кровоизлияния. Смерть наступает через восемь – десять дней. Лечение невозможно.
- Не слишком ли жестоко?
- Ты сам этого хотел. Я у него появлюсь. Дам выпить. Он ничего не почувствует. Уйду. А ты зайдёшь. Говори, сколько твоей душе угодно.
Наказав двух подонков, Василий Иванович задумался. Правильно ли он поступает? Не лучше ли было передать дело в суд? После долгих размышлений понял, что – не лучше. По истечении двадцати пяти лет ни один следователь не докажет их вину. А если и докажет, то попробуй, посади Яншина в тюрьму. У него связи до самого Кремля. Да и срок давности истёк:
- Другого способа не вижу. Действуй.
Валерий Борисович навестил старого знакомого. Тот встретил недружелюбно:
- Что ты сбежал? Побрезговал со мной выпить? Или коньяк не понравился?
- Понравился. Ты заснул, я не стал беспокоить. Долго ждать не мог. Не было времени. Вот я и ушёл.
Достал бутылку армянского коньяка:
- На, принёс должок.
- Должок пригодится для гостей низшего ранга, - сказал Робик и достал из безразмерного шкафа бутылку французского коньяка:
- У меня в гастрономе блат. Только вчера привезли, а уже сегодня есть у меня.
Выпили, закусили. Робик поинтересовался:
- Что, моя Милашка по мне скучает?
- Скучает, Роберт Денисович, скучает. Жениха нашла. Тебе неделя срока. Если не вернёшься – выйдет замуж.
- А ты её сюда приведи. Пусть со мной живёт, со мной работает.
- Предлагал, не хочет.
За разговорами не заметили, как прикончили бутылку. Валерий Борисович предложил открыть вторую:
- После французского хорошо пойдёт армянский.
Робик встал, пошёл за бутылкой. Валерий Борисович опорожнил маленький флакончик жидкости коньячного цвета в его рюмку.
Робик долил рюмку армянским коньяком, выпил, взял в рот лимон, поморщился, выплюнул. Валерий Борисович испугался: неужели почувствовал что-нибудь? Но Робик сказал:
- Надо было армянский пить, а французским запивать. Это была последняя бутылка. А Милке скажи, что она мне на фик не нужна. У меня тут другая Милка…
Сказал, откинулся на подушку, захрапел.
Сложные чувства охватили Василия Ивановича. К встрече с Трояновским готовился, как к самому важному событию в своей жизни. Что сулит эта встреча? Ему, Трояновскому, матери? После бессонной ночи расхотелось мстить, расхотелось идти на встречу с отцом. Отцом… Сотни, тысячи раз он думал об отце, о матери. Проигрывал варианты, моделировал ситуации. Ни одна из них не оправдывала ни отца, ни мать. Теперь, когда он встретился с матерью, она оправдана. Грех о ней думать чёрными мыслями. Молодая невинная девушка приехала в Москву с благородными намерениями. Три урода надругались над ней, изнасиловали, выбросили в окно, как ненужную вещь. Нет, это не люди, это звери. Жалеть их не стоит. Они должны получить по заслугам. Двое уже получили. Третий – тоже. Но перед смертью он должен узнать, за какие грехи мучается.
Трояновского ждал до девяти часов вечера. Тот явился весёлый и пьяный:
- Что-то ко мне зачастили делегации. Милка никак не успокоится? Я уже сказал – у меня есть другая Милка.
- Нет, не Милка. У меня к тебе свой интерес.
- Пить будешь?
- Пить не буду, и тебе не советую. Разговор у нас серьёзный.
- Давай, быстрее выкладывай свой разговор, а то мне спать пора. Завтра рано вставать.
- Быстрее не получится. Я пришёл сообщить, что ты, Роберт Денисович Трояновский, мой родной отец. Чтобы не возникало дополнительных вопросов, ознакомься, пожалуйста, с результатами генетической экспертизы.
Трояновский сразу отрезвел. Задумался. Василий Иванович молчал. Ждал ответа. Только через несколько минут услышал:
- Значит, Алька всё-таки родила…
Опустил голову, сжал руками. Долго сидел, качаясь из стороны в сторону.
Василий Иванович успокоился. Молча ждал дальнейших объяснений. Его труды оказались не напрасны, принесли свои плоды. Этот подонок вспомнил Алевтину, невольно проговорился, что изнасиловал её. Знал, что она забеременела. Наконец, услышал:
- Как ты меня нашёл?
- Долгая история. Мать нашла меня. Рассказала о тебе. Я нашёл тебя. Сейчас это просто делается.
- Ну да. Где сейчас Алевтина?
- Живёт в родительском доме.
- Здорово она мне испортила жизнь. Долго таил злобу. Была мысль отомстить. Или, хотя бы, в глаза посмотреть. После отсидки поехал в Берёзовку. Дома не застал. Соседи сказали, приезжала, пожила пару месяцев. Деда похоронила и уехала. Думал съездить ещё раз. Умные люди отсоветовали. Да и сам не хотел тянуть второй срок.
- Отомстить за то, что вы втроём её изнасиловали и выбросили из окна?
- Это Алевтина тебе так сказала? Двадцать пять лет прошло, а она не изменилась. Стерва была, стервой осталась.
У Василия Ивановича гулко застучало сердце. При этих словах в его памяти вдруг всплыли и нестыковки в речи матери, и её отказ светиться на всю страну, и нежелание переезжать в Москву, и предупреждение заместителя о неправомерности их действий. Успокоившись, сказал:
- Поясни, почему стерва?
- Долго рассказывать. Жизни не хватит.
Встал, пошёл за коньяком. В голове Василия Ивановича продолжала крутиться последняя фраза: жизни не хватит. Будто собеседник знал, что жить ему осталось недолго, и всё рассказать не успеет.
А Трояновский, в подтверждение сказанной фразы, выпил три рюмки подряд и заговорил:
- Алевтину я встретил на Казанском вокзале. Познакомились. Сказала, что приехала поступать в институт. Только приехала она поздно, приёмные экзамены давно закончились. Я учился на третьем курсе в Академии Тимирязева. Пообещал помочь поступить на следующий год. Наши ребята были в стройотряде. Я тогда ногу подвернул, с ними не поехал. В комнате жил один. Комендантом у нас работала хорошая женщина. Девушек пускала за коробку конфет. Деньги брала. Я сказал, что родственница приехала, будет поступать. Пропустила. В тот же вечер Алька забралась в мою постель. Так мы жили вдвоём, пока ребята не вернулись. Дня три ещё и с ребятами. Присмотрелся – вроде нормальная девчонка. Я был секретарём комитета комсомола. Пошёл к ректору, объяснил ситуацию: так, мол, и так, девушка приехала учиться на агронома. Родителей нет. Надо помочь. Ей дали место в женском общежитии, прописали, туда же устроили уборщицей. Посоветовали поступить на подготовительные курсы. Пообещали сделать нам комсомольско-молодёжную свадьбу.
Трояновский устал. Закрыл глаза, откинулся на спинку. Отдохнул, наполнил рюмку, выпил. А Василия Ивановича охватила паника. Трояновский будто читал давно написанный текст. Рассказ из его уст лился легко, свободно. На выдумку не похож. Это и заставило учащённо биться сердце.
Трояновский продолжил:
- Работала она не долго, меньше месяца. Потом устроила мне скандал. Я, говорит, не для того приехала в Москву, чтобы туалеты убирать. Оно и понятно. Ты видел, как выглядит студенческий туалет после пьянки? В общем, она потребовала, чтобы я снял ей комнату. Сказала, или ты снимаешь комнату, или кладёшь комсомольский билет и вылетаешь из Академии, я от тебя беременна. Представляешь? Сама залезла в постель. Была не целка. Несколько раз потрахались, и уже от меня беременна. Сомнения возникли, но отступать было некуда. Снял я ей комнату, оплатил за полгода вперёд. Ребята собрали деньги. И пошло-поехало. Купи то, купи это. Боялся вылететь из Академии, покупал, приносил.
Налил рюмку, выпил:
- Что-то сегодня хмель не берёт. Разбередил ты мне душу… В это время умер мой дедушка. Бабушка уехала в Тамбов. Мне оставила комнату в коммуналке на Воротниковском переулке. Алька узнала, сказала, чтобы я на ней женился: аборт делать поздно, у ребёнка должен быть отец. Это было уже слишком. Я не был уверен, что ребёнок мой. Но пришлось согласиться. Зарегистрировались, прописал по новому адресу. Сам остался в общежитии. Жить с ней не хотел. Она нигде не работала. Всё время пугала, грозила заявить в милицию. Помогал. Приносил продукты. Каждый раз заставал у неё мужчин. Не ребят, а именно мужчин. Пожилых, солидных, богатых. Предупредил, что снимаю с довольствия. Больше ничего покупать не буду. Опять пригрозила.
Василий Иванович слушал исповедь отца, не перебивая, ибо сказать ему было нечего. Трудно было поверить, что всё услышанное – правда. Но речь сидящего напротив него грязного, оборванного, пьяного бомжа была настолько плавна, настолько спокойна, настолько убедительна, что вся услышанная от матери информация растворялась в ней без остатка.
- К несчастью, в общежитии случилось ЧП. К нам часто приходили девчонки. Придут, выпьют, потрахаются и уйдут. Обычное студенческое дело. А тут случился облом. Аркаша привёл девицу. Лина выпила, поела. Ложиться отказалась. Её бы отпустить с миром, и дело в шляпе. Но Аркаша скрутил руки, а Ванёк сорвал трусы. Она закричала, вырвалась и выпрыгнула в окно. Вызвали скорую, милицию. Двери сломали. Нас забрали в милицию. Лину увезли в больницу.
Василий Иванович почувствовал, как по спине побежали ручейки холодного пота. Налил рюмку коньяку. Выпил. Облегчения не почувствовал. Опорожнил бутылку в кружку, залпом опрокинул. Трояновский понимающе покачал головой:
- Страшно слышать такое о матери?
Василий Иванович хватал ртом воздух. Трояновский открыл очередную бутылку. Отодвинул рюмки, наполнил два стакана. Выпили. Помолчали.
- Ты не вздумай здесь загнуться. Мне лишние хлопоты ни к чему. Потерпи немного, скоро закончу. Сын должен знать, как его родной отец дошёл до такой жизни… Из комсомола исключили. Из Академии выгнали. Суд был показательный. За попытку изнасилования прокурор попросил дать по пять лет. Никто не возражал. Так бы и закончилось, если бы на суде не появилась твоя мамочка. Видимо, узнав о процессе, заранее подготовилась, пришла с адвокатом, со свидетелями. В исковом заявлении было сказано, что у Трояновского Роберта Денисовича это второй случай. В августе 1979 года он изнасиловал Балакшину Алевтину Тарасовну. Сначала угрожал, чтобы никому не говорила. Когда угрозы не подействовали, женился. Чтобы не подала на него в суд. Ей снял квартиру, а сам живёт в общежитии. Беременной супруге не помогает. Свидетели, подтвердили. Минакову и Яншину дали по пять лет общего режима. Трояновскому, по совокупности преступлений – тринадцать лет строгого режима. Мамочка постаралась. Больше я её не видел. Когда вышел, узнал, что она оформила развод, продала мою комнату и растворилась в необъятных просторах столицы.
Только сейчас Василий Иванович вспомнил, что слушая мать, пристально вглядываясь в неё с надеждой увидеть родные черты, ничего родного не заметил. Ни в мимике, ни в жестах, ни в движениях. И речь её была бессвязна, непоследовательна, изобиловала неточностями, будто каждую фразу придумывала на ходу. Слушая грязного, небритого, пьяного бомжа он нисколько не сомневался, что перед ним его отец. Родная кровь ощущалась в каждом слове, в каждом жесте, в каждом взмахе руки, в каждом шаге. Отец поправлял волосы, наполнял рюмки, пил, отламывал краюшку хлеба и отправлял в рот точно так, как это делал сын.
По законам жанра, сейчас требовалось наказать мать. Информация, которую она сообщила, коренным образом отличалась от той, которая получена от отца. Наученный горьким опытом, он решил проверить её лично. Воспользовавшись тем, что Трояновский заснул, тихо вышел.
Валерию Борисовичу о подробностях своего визита не сказал. На вопрос, как у нас дела, ответил:
- Дела идут нормально.
- Это не ответ. Мне интересно, как тебя принял родной папенька. Испугался? Обрадовался? Выгнал? Пустил к себе жить? Или попросился в твою квартиру?
Василий Иванович к таким вопросам был готов:
- Бомж, он и есть бомж.
- Он хотя бы признал тебя сыном?
- Заключение экспертизы посмотрел – признал. Алевтину вспомнил. Дружков своих вспомнил. Говорит, по молодости наделали глупостей.
- Чувствую, ты готов был его простить.
- Я и сам не знаю. С одной стороны - жалко. Всё-таки, отец. Родная кровь. Похож. Повадки мои, привычки. Гены исправно выполняют свои функции. Но после Алевтины они изнасиловали ещё одну девушку. Всех посадили. Ивана и Аркадия на пять лет, его на тринадцать. Одно наказание уже понесли.
- Не терзай свою душу. Так им и надо. Правосудие наказало по-своему, мы по-своему, а Бог накажет по своим законам.
- Я дня два отдохну. Успокою душу.
- В церковь сходи. Постав свечи за упокой их душ. Тебе станет легче.
- Спасибо. Подумаю.
В церковь не пошёл. Удачно отделавшись от своего заместителя, решил самостоятельно убедиться в правоте показаний отца.
Пролежав два дня с головной болью, на третий отправился в общежитие. Вместо молодого парня, о котором говорил Валерий Борисович, сидела пожилая женщина. Работает здесь недавно, о событиях двадцатипятилетней давности ничего не знает.
В отделе кадров повезло больше. Добродушный пенсионер, полковник в отставке, оказался разговорчивым. Охарактеризовав экономическое и политическое положение внутри страны, перешёл на международные события. Василий Иванович едва сумел вставить между его слов короткую фразу:
- Леонид Пантелеевич, в 1979 году у Вас работала моя мать, Балакшина Алевтина Тарасовна. Ей нужна справка для оформления пенсии. Трудовая книжка сгорела. Теперь восстанавливаем стаж.
- Оставьте заявление, мы такую справочку Вам подготовим. Времени прошло много. Сменилось несколько тысяч работников. Необходимо найти её дело в архивах.
- Вы уж постарайтесь, а я отблагодарю.
- Постараюсь, молодой человек, постараюсь. Зайдите через недельку.
- Через недельку не могу. Завтра уезжаю к матери.
Леонид Пантелеевич вызвал свою работницу:
- Леночка, вот тебе заявление, молодому человеку нужно быстренько организовать выписку для восстановления трудовой книжки.
Леночка ушла, а Леонид Пантелеевич, видимо бывший замполит, продолжал читать лекцию о международном положении. Василий Иванович слушал, не перебивая. На счастье, вошла сотрудница:
- Леонид Пантелеевич, мы уходим на обед. Вы остаётесь?
- Да, мы с товарищем ещё поговорим.
Счастье оказалось недолгим. Замполит продолжил просвещать «товарища».
Лена вернулась ещё до окончания перерыва:
- Выписку я подготовила, но печать поставить не успела. Все ушли на перерыв.
Василий Иванович взял уместившуюся на половине страницы выписку о трудовой деятельности матери в Академии имени Тимирязева: «Балакшина (Трояновская) Алевтина Тарасовна. Дата рождения 17 марта 1962 года. Образование незаконченное среднее. Должность – уборщица жилых помещений. Дата поступления – 10.09.1979 года. Дата увольнения – 05.10.1979 года. Причина увольнения – по собственному желанию.
- Подождите немного. Через пятнадцать минут закончится перерыв, поставим печать.
- Я, пожалуй, пойду. Знал, что она у вас работала, но не думал, что меньше месяца. Это ничего не прибавит к её стажу. Вас не обидит моя благодарность?
Положил на стол несколько купюр.
- Это лишнее. Мне приятно было с Вами побеседовать, - сказал Леонид Пантелеевич, убирая деньги в стол.
Бумага жгла руки. Василий Иванович свернул лист вчетверо, положил в боковой карман, но через несколько слоёв ткани она разогрела грудь до боли в сердце. Порвал на мелкие клочки, бросил в урну. Поднял глаза: стоит перед общежитием. Преодолев тошноту, зашёл к коменданту:
- Простите, ради Бога, забыл спросить. Не знаете ли Вы такого сотрудника, который здесь работал в те годы?
- Это Вы меня простите. Как я сразу не вспомнила. Неделю назад мы поздравляли бывшего коменданта этого общежития, Миночкину Зинаиду Марковну. Она всю жизнь работала в Академии. Преподавала, заведовала кафедрой. В последние годы – комендантом общежития. Ей исполнилось восемьдесят пять лет! Представляете, женщина в полном здравии, отлично себя чувствует, всех старых сотрудников помнит по имени-отчеству.
Написала адрес, подала листок:
- Зайдите, поздравьте. Она будет рада, ответит на все ваши вопросы.
Василий Иванович про себя ругнулся. Надо было самому вести расследование. Начинать с отдела кадров, со старухи Миночкиной. Нет, доверился «опытному» заместителю. Белоручка. Что я натворил своими белыми ручками…
К ветерану Академии явился во всеоружии: купил торт, коробку конфет, бутылку шампанского, букет цветов. Зинаида Марковна, в роскошном японском халате, не соответствовала ни своему возрасту, ни нации. Высокая, стройная, слегка худощавая. Модный парик. Губы накрашены, брови подведены. Движения быстрые, чёткие, как у молодой девушки. Василий Иванович, ожидавший увидеть дряхлую старуху, растерялся:
- Здравствуйте, Зинаида Марковна, поздравляю Вас с днём рождения.
Подошла быстрым шагом, взяла из рук пакеты. Раскладывая на столе покупки, одновременно выговаривала:
- Молодой человек, вы пришли не за этим. Зашли, не поинтересовались, как Зина себя чувствует, что её беспокоит. Не обняли, не расцеловали. У нас так не заведено. Хорошо, что не задали с порога свой вопрос, на который кроме меня никто не мог дать Вам ответ. Чему вас только учат теперь? Никакой культуры. Подарок не принёс.
Василий Иванович подошёл, поцеловал в одну щеку, в другую. Обнял, крепко прижал. Стояли долго. Высвободилась, отошла обиженная. Принесла вазу, поставила цветы:
- Зашёл случайно. Всё купил в нашем магазине. Торт просрочен, конфеты из соевого шоколада, шампанское сладкое. Цветы купил за углом. Я гвоздики не люблю. Это цветы для партийных съездов и похорон. Тем не менее, я всё равно отвечу на твой вопрос. Не пристало мне обижаться на современную молодёжь. Мои дети, внуки и правнуки весь день при делах. А Зина обязана сторожить эти апартаменты. Сейчас мы будем пить чай и разговаривать. Знаю, молодые со стариками разговаривать не любят. Раз пришёл, тебе придётся полюбить это нудное занятие.
Заваривая чай, говорила без остановки. Казалось, этому не будет конца. У Василия Ивановича и так настроение было поганое. Теперь испортилось окончательно. Он пожалел, что сюда пришёл. Стараясь не подавать виду, пил необыкновенного вкуса пряный чай с ямайским ромом, ел впервые увиденные пирожные, тающие во рту от лёгкого прикосновения языка, даже осмелился попробовать лепесток шоколада изумительного вкуса. Он жил не бедно, однако таких экзотических прелестей никогда не видел.
Вытерев губы красочной салфеткой, хозяйка, наконец, вняла его немым мольбам:
- Вижу, дело у тебя серьёзное, не терпящее отлагательства. Не буду мучить, излагай.
- Я хочу спросить, не помните ли Вы случай, когда в общежитии трое ребят изнасиловали девушку и выбросили в окно. Это было в 1979 году, в августе месяце.
- Ты свой вопрос задал в обидной для Зины форме. Если бы я не помнила, ты бы ко мне не пришёл. Раз пришёл, значит помню. Только было это не в августе семьдесят девятого, а в марте восьмидесятого. В августе не могло быть по той простой причине, что все студенты до сентября месяца в стройотряде. В общежитии никого нет. А Лину не успели изнасиловать. Она выпрыгнула из окна.
- Вы сказали – Лину? Может быть, спутали, забыли? Её звали Алевтина.
- Молодой человек! Вы сегодня третий раз меня обижаете. Алевтина из другой оперы. Подождите… Фамилия такая странная: Балабанова… Балалайкина…
- Балакшина.
- Да, точно. Балакшина. Мы с ней повозились изрядно. Много шуму наделала в Академии. Месяц отработала, а всех на уши успела поставить.
- Что такое она натворила?
- Спала в комнате с тремя мужиками. Когда выгнали, шантажировала нашего комсорга. Заставила на себе жениться. Когда судили Лину, пришла с адвокатом на суд, сказала, что полгода назад он её изнасиловал. Парню ни за что дали пятнадцать лет. Вам плохо?
Налила чашку остывшего чаю. Василий Иванович сделал глоток, выплюнул. Принесла стакан воды со льдом. Протёр лицо, шею, сделал несколько глотков и вышел. Хозяйка не стала задерживать. Испугалась что, молодой, здоровый мужчина умрёт у неё на глазах.
Эпопея с поиском и наказанием преступников закончилась, не принеся её зачинщику ни радости, ни удовлетворения. Только разочарование и неизгладимое ощущение вины, тяжким грузом лежащей на его душе. Василий Иванович в Бога не верил. В молодости такое было время. Когда все бросились молиться, он не мог в своём воображении соединить воедино Бога, религию и церковь. Они действовали разрозненно, в отрыве друг о друге. Бог для него был неким недосягаемым феноменом, который всё может, но ничего не делает. Запутавшись во множестве религий, не мог ни одну выбрать. Ислам не нравился своим радикализмом. Католицизм прославился инквизицией. Православие – самая малочисленная конфессия. Коллеги привели в церковь. Увидев длинный список расценок на ритуальные услуги, понял, что храм ничем не отличается от торговых организаций. Там, по крайней мере, платишь за определённый, нужный тебе в данное время товар. А в храме – за какие-то эфемерные обещания счастливой загробной жизни. Коллеги подарили Библию, но он бросил её читать в самом начале. Ему не понравилось описание сотворения Богом Мира. Каждая страница Библии вступала в противоречие с научными данными. Но с некоторых пор он стал коллекционировать библейские истины. В них он находил много полезных советов. Сейчас на ум пришла истина, прочитанная в Книге Екклесиаста: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это — томление духа. Потому что в многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Он повторил её про себя, потом несколько раз вслух и пожалел, что не вспомнил раньше, в самом начале глупой затеи с мщением неизвестно кого и неизвестно за что. А ведь заместитель, Валерий Борисович предупреждал. Не такими словами, но об этом…
Истина эта давала чёткий ответ на вопрос: говорить матери, что он о ней всё знает, или нет. Да ведь люди созданы по образу и подобию Господа, и не могут не совершать вслед за ним ошибки, которые совершал он. А в том, что он их совершил, Василий Иванович был уверен. В блокноте хранилось ещё одно изречение из тех, что ему нравятся: «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле... И раскаялся Господь, что создал человека».
Василий Иванович поехал на переговоры с матерью. Ему не терпелось узнать, зачем она его нашла, зачем обманула, как, почему дошла до такой жизни.
Поезд тянулся медленно. Сидя в ресторане, заказывал один графин за другим, но хмель его не брал. Ночью не сомкнул глаз. Вагон качало, колёса стучали по рельсам, в окне то и дело мигали яркие огни, кто-то кашлял, кто-то разговаривал. Раньше он этого не замечал. Раз голова коснулась подушки – должен спать. Теперь подушка мешала, закрывала ухо, давила на голову, не выпуская из неё чудовищные воспоминания и ещё более чудовищные мысли. А они были чудовищны. Зачем доверил серьёзное дело бесчувственному сыщику? Почему не вёл расследование сам? Почему не зашёл сразу в Академию? Почему не посетил роддом? Почему, почувствовав противоречия в показаниях матери, не обратил на них внимания? Почему не узнал, окончила она школу, или нет? Школу… Ведь мать училась здесь, в посёлке!
Зашёл в школу. Узнал то, что должен был узнать раньше. Балакшина училась на троечки, исключили из школы за непристойное поведение.
Выбежал из школы, взял такси:
- Едем в Берёзовку.
Водитель оказался всезнающим и разговорчивым:
- Вы следователь? Там ЧП. Вчера кто-то зарезал женщину. Одна молодая была, и ту зарезали. Остались только старухи.
- Наверно, хахаль?
- Не похоже. Я её знаю, в посёлке работала. С мужиками не водилась.
- Ограбили?
- Кого грабить? Нищета убогая. Брать нечего.
- А что старушки говорят? Они всегда всё знают.
- Говорят, недавно сына нашла. Он к ней приезжал, сделал ремонт. Может, денег много оставил.
- Если и оставил, кто мог об этом знать?
- Сама, небось, похвасталась.
- Что, подозрительных людей не было?
- Подозрительных не было. А нормальный был. Старухи говорят, Алевтина пришла с мужиком. С виду мужик как мужик. Прилично одет. В дорогом костюме, с галстуком, в шляпе. Чисто выбрит. От него дорогим парфюмом несло за километр. Шли, мирно беседовали. Странно. Никого не пускала в дом, а его пустила. Сначала подумали, что делегат от сына. Жил у неё три дня. По хозяйству помогал, сено косил. С соседями общался. Вечером соседка зашла поинтересоваться. Мужика нет, а хозяйка лежит в кровати накрытая простыней. Подняла край, и завопила. Шея перерезана, всё в крови. Тебя к дому подвезти?
- Нет, заеду на кладбище, и назад.
- Что ж без цветов?
- Так получилось. Жди меня здесь. Я не долго.
Походил по кладбищу. Посмотрел на могилки предков. Подумал: рядом хватает места для их дочери… Моей матери… Несколько минут постоял у какого-то чужого захоронения. Для алиби. Вернулся к такси:
- У тебя водка есть?
- Самопалку будешь?
- Тошно на душе.
Налил полный стакан, выпил без закуски:
- Поехали.
- В деревню заезжать будем?
- Чужие покойники меня не интересуют, от своих на душе муторно.
- Вижу, ты не в себе.
Приехали в посёлок. Рассчитался с таксистом и пошёл, куда глаза глядят. Знал, что поступает подло, не честно. Так же, как мать поступила с ним. Но подойти попрощаться не решился. И злость не прошла, и не хотел попасть на глаза милиции. Слишком длинный шлейф преступлений за ним тянулся. Не хотел, чтобы на него кто-нибудь наступил. Осторожничал, не рисковал. За себя не боялся. Вспомнил о жене и дочери. Подумал: «Действительно, велико развращение человеков на земле».
Увидев такси с зелёным огоньком, поднял руку:
- До района подбросишь?
- Садись, если деньги есть.
В районе поменял такси, доехал до Казани. Заметал следы. Бережённого Бог бережёт. Разумом понимал, что найти его почти невозможно. Кроме таксиста, никто не знает, что он приезжал в Берёзовку. Выйти на него могли только через редакцию телепередачи «Жди меня». Пока не беспокоят, а что будет дальше, не известно.
Дождавшись поезда, уехал в Москву. На вопрос Валерия Борисовича «где был», ответил вопросом:
- Как у нас дела?
Поняв, что шеф не в духе, Валерий Борисович долго докладывал обстановку:
- Дела идут успешно. Заказов много. Сотрудники работают хорошо, клиенты расплачиваются своевременно. Да ты меня не слушаешь? Произошло что-то серьёзное? Папеньку пожалел?
- Ты у него был?
- Завтра проведаю, доложу.
- Не надо. Забудь. Ты свою работу выполнил. Я сам наведаюсь.
Отец лежал на белых простынях. Чистый, выбритый, подстрижен. В дорогой пижаме. Поминутно откашливался кровью, бросал салфетку в рядом стоящее ведро. Иван Васильевич и раньше догадывался, что убийство матери его работа. Сейчас убедился в этом окончательно.
Подошёл, стал на колени, взял в руки голову. Поцеловал в одну щёку, в другую. Внимательно всмотревшись, чуть не потерял сознание: смотрел он не в лицо отца, а в зеркало. Сходство было разительным. На глазах навернулись слёзы:
- Папа, что с тобой?
- Эта стерва, мамочка твоя, так и не успокоилась…
Сказал, откашлялся, вытер окровавленные губы салфеткой:
- Предупреждали умные люди: угомонись. Не послушал. Решил поговорить с ней, посмотреть в глаза. Думал, столько лет прошло, поняла что натворила, осознала. Привёл себя в порядок. Приехал. Узнала. Встретила приаетливо. Привела в дом. Угостила. Выпили, поели, поговорили. Всю ночь болтали. Извиняться не стала. Прощения не просила. Всё списала на молодость. Хотела весёлой беззаботной жизнью пожить, такой, какую я обеспечить не мог. Пожила. Теперь успокоилась. Намёки делала на дальнейшую совместную жизнь. В Берёзовке или в Москве, у меня. Я ничего ей не сказал ни о тебе, ни о своём житье-бытье. Не успел. Да и не хотел говорить. Два дня было всё хорошо. А на третий стал от её напитков харкать кровью. Говорю же, стерва была, стерва и осталась.
Долго кашлял, вытирал окровавленные губы и опять кашлял. Мозг Василия Ивановича разрывался на части, волосы поднимались дыбом, по спине лился пот, но придумать он ничего не мог. Уже не мог. И от знания этого боль в голове усиливалась с каждой минутой. Отец, родной отец по его вине умирает, а он ничего не может сделать, ничем не может помочь. Взял за руку:
- Ты уверен, что она тебя отравила? Может у тебя какая-то болезнь? Может это от употребления алкоголя? Ты много пил.
- Нет, сынок. Теперь я точно знаю. Соседи с ней не дружили, боялись. Говорят, она деда своего отравила. Десять лет её не было, явилась, месяц пожила и он помер. Тоже кровью харкал. Похоронила, дом переписала на себя, и опять укатила. Уверен, её работа. Больше некому. Я её освободил от греха. Чтобы не попала в ад. Здесь жила как в раю, в аду ей было бы трудно. Теперь пусть Бог её судит.
Сказал, надолго закашлялся.
- Я тебя положу в лучшую больницу. Тебя вылечат. Заберу к себе. Ещё поживёшь. Увидишь внучку. Дождёшься правнуков. Ты ещё молодой, жить да жить.
Но отец ничего этого не слышал. Он спал, тихонько посапывая. Изо рта текла тонкая струйка алой крови. Василий Иванович подложил под голову полотенце, последний раз взглянул на отца и пошёл к выходу. Не успев открыть дверь, услышал:
- Не уходи, сынок… Побудь со мной… Посиди… Поговори... Я ничего не знаю о тебе… Рассказажи… Чувствую, мне мало осталось…
Говорил медленно, шёпотом, каждое слово с трудом выдавливал из себя вместе с кровью. Василий Иванович сел, взял ослабевшую руку отца. Многое он хотел рассказать ему, но язык растолстел, присох к нёбу, не желал поворачиваться во рту. То ли неизвестная болезнь парализовала, то ли из глубин сознания ему поступила команда: ничего не говорить, не раскрывать тайну болезни, скрыть её от отца, от сына, от всех знакомых и незнакомых людей, чтобы никто ничего не узнал, ибо кто умножает познания, умножает скорбь.
Отец открыл глаза. Посмотрел на сына. Глотнул воздух, откашлялся, вытер рот и прошептал:
- Поздно мы встретились… Долго ты меня искал… Всю жизнь пил с бомжами… Теперь хочу выпить с тобой… На посошок… Уважь больного человека… Принеси бутылку коньяка…
Василий Иванович быстро вышел. Зашёл в магазин. Купил две бутылки REMY MARTIN, самого дорогого коньяка, который имелся в магазине, закуску. Он и сам хотел выпить, напиться, забыться, успокоиться хоть на минуту, на мгновение, чтобы трепещущее сердце не выскочило из опалённой огнём воспоминаний души.
Возвращался медленно, не спеша. Открыл дверь, вошёл. Отец лежал на спине. Руки безвольно разбросаны по сторонам. Некогда белоснежная рубашка пламенеет алым цветом. Глаза открыты, но блеска в них нет. Понял, что отцу ничего уже не нужно: ни пошлых откровений сына, ни выпивки, ни закуски, ни салфеток, ибо его сердце уже не бьётся, не разгоняет кровь по артериям и венам, и струйка застыла у рта, постепенно меняя цвет с алого на грязно-красный. Сын провёл ладонью по лицу, навеки закрыл глаза отца и выбежал вон.
Лексус не заводился. Открыл бутылку, долго пил из горлышка, пока не поперхнулся. Откашливаясь, увидел перед глазами воспалённое лицо отца, засохшую струйку крови у рта, грязную салфетку в руках. Вновь прильнув к бутылке, пил пока не опустошил. Завёл машину, выехал на улицу. Куда направиться не знал. Целую вечность наугад вилял по московским улицам. Успокоение не приходило. Открыл вторую бутылку. Вкуса и крепости коньяка не чувствовал. Пил как воду, маленькими глотками. Выехав на Кольцевую дорогу, откинулся на спинку и вдавил до отказа педаль газа.
Дорога отличная, машина разогналась быстро, но скорости он не ощущал. Ему казалось, что Мир замер, в нём всё остановилось, и вместе со всем Миром остановились его сердце, память, чувства. Он ничего не помнил, ничего не видел, ничего не слышал, ничего не чувствовал. Только где-то в глубине сознания чётко вырисовывалась, будто выжженная калёным железом на внутренней стороне черепа, засохшая струйка крови у рта. Струйка эта медленно разростала, увеличивалась в объёме, заполняла всю голову, с огромной силой давила на череп, пока не разорвала его на части, разбрызгав кровь и мозги по гладкому асфальту Кольцевой дороги.
Портрет http://www.proza.ru/2010/01/30/1094