Однажды я пришёл домой со своего «одиночного» лыжного похода по тайге. Мне было тогда лет четырнадцать. Мы жили тогда в Северо-Енисейске Красноярского края, в маленькой комнатушке, в бараке на Донского, 5. Когда погода была нормальная, то все ребята катались с горки возле дома, а я бегал на тренировки на дистанцию 15 км. Я же был в школьной лыжной секции и там мне выдали лыжные ботинки, легкие лыжи и лыжные палки. (Купить тогда всё это для меня родители были не в состоянии, да я и не просил никогда купить мне что-либо, зная, как тяжело приходится родителям).
Но когда мороз подходил к 40 градусам, то все сидели по домам, тренировки отменялись - в ботиночках при таких морозах не побегаешь, и я шел на своих лыжах, в валенках и тёплой одежде по тайге «зигзагами» до речки Силовой и обратно. Я очень любил «бродить» по тайге и зимой, и летом. Зимой идёшь, бывало, и вдруг из-под ног: «Ф р-р …» - вылетает стая тетеревов, которые «отогревались» под снегом. В марте уже был крепкий наст, идти на лыжах уже было легче, иногда даже можно было "с ветерком" скатиться с сопки. По воскресеньям, конечно, ходил, ибо по субботам мы тогда учились в школе, и в хорошую погоду я с утра до начала занятий бегал на тренировки. Сначала мы ходили с Володей Чалбышевым и Толей Усиковым. Они ставили за Силовой петли на зайцев. Но в сильные морозы они в тайгу не ходили. А мне было интересно ходить по зимней тайге, любоваться её красотами, изучать следы зайцев и других зверушек. И я ходил в тайгу один. И вот, однажды, я, набродившись по морозной тайге, пришёл домой. У нас были гости. Я не помню, был ли тогда праздничный день или просто так, по случаю выходного дня, к нашим родителям пришли гости. А были у нас дядя Коля Высоцкий со своей женой тетей Пашей и кишинёвцы - дядя Витя Танасевский с женой тётей Таней. Взрослые сидели за столом, выпивали, вели бесконечные разговоры «За жизнь», вспоминали о своих злоключениях, о том, что им пришлось пережить, особенно по пути из мест проживания к местам ссылки. Жаловались друг другу на то, что они не совершали никаких преступлений, а их без суда и следствия взяли да и выслали из родных мест, оторвали от родных и близких, от маленьких детей, от престарелых родителей. За что наказали-то? Получилось наказание без преступления. Жаловались, на то, что, сколько они ни писали Сталину, Ворошилову и Швернику, а ответа так никто не получил. Не знали, да и никто не знал тогда, что был секретный Указ, придуманный Секретарём ЦК партии Украины Хрущёвым и поддержанный Сталиным, о высылке людей в отдалённые районы Сибири - на берега Енисея, Лены, Оби, ... По этому указу любой мог избавиться от своего соседа, односельчанина, как минимум, на долгие восемь лет. Достаточно было заявить, "куда надо". Люди тогда, победив в страшной войне, размечтались, особенно в колхозах, о лучшей жизни, о зарплате, о нормированном рабочем дне, … Ведь они же победители! И они победили не только в жестокой войне, но они выжили также сами, без какой-либо помощи, в жестокий голодный 1947-й. И, как победители, они ждали соответствующего отношения к себе со стороны властей. Женщины стали рожать детей (это же святое!), стали оставаться дома по уходу за новорожденными. «Расслабились» - подумал, наверное, Хрущёв. И придумал «меры», чтобы люди не расслаблялись, и на работу ходили с грудными детьми на руках. Ведь тогда не было Закона об отпуске по уходу за детьми.
- Родила ребёнка? Это твои проблемы! А нет человека - нет проблем!
Никто тогда не знал о том, что никакие жалобы и письма людей, пострадавших по этому секретному Указу не рассматривались.
Сейчас я очень жалею, что тогда не прислушивался к их разговорам и ничего не запомнил. Запомнилось дяди Колино выражение: «Я ел траву в немецких лагерях и грыз землю в советских!». Тогда я не понимал смысла слов «грыз землю в советских лагерях». Потом, повзрослев, я понял, что этими словами хотел сказать дядя Коля: в советских лагерях их не кормили совсем, и заключённые, бывшие военнопленные (он попал в плен тяжелораненым), в этих лагерях съели даже всю траву...
У дяди Коли было трое детей - два мальчика и девочка. Жена его ещё совсем молоденькая умерла во время войны в оккупации, и дети страдали с бабушкой, пока дяде Коле не разрешили переписку, и он, узнав, что супруги уже нет, что дети остались с бедствующей бабушкой, и он сказал им, чтобы они приезжали к нему. И они приехали, ехали до Красноярска поездом около семи суток, потом летели до Северо-Енисейска самолётом ...
Меня усадили за стол, налили чарку, я выпил с ними, поел. Дядя Витя Танасевский старался. Он и налил мне лично. Он всегда мне говорил: «Ты только не надорвись по молодости! Береги здоровье! Его не найдёшь, не купишь!». А я, выпив и поев, сел в уголок, взял книжку. Но читать не мог: меня разморило в тепле после лютого мороза, да и от алкоголя в голове помутнело. А дядя Витя восхищался: "Гляди: он книжку ещё читает! Вот крепкий будет мужик! Только бы смолоду не надорвался!"
Взрослые тем временем, наговорившись, запели. Пели они, как всегда печальные песни, которые выучили по тюрьмам, да по этапам – про бродягу, про Кармалюка, про старушку-мать, которая «к воротам тюрьмы пришла, своему родному сыну передачу принесла, а то люди говорят, что по тюрьмам заключённых сильно голодом морят», и другие песни о тяжелой жизни людей. Потом они запели песню «Черный ворон». Пели слаженно, красиво, самозабвенно. Я видел, как ручьями текли слёзы у женщин, у дяди Коли и дяди Вити, но они, видимо, этого не замечали. Люди пели, а слезы ручьями текли, ... Они пели: «Черный ворон, чёрный ворон, что ты вьёшься над моею головой!» и ... плакали. Вообще-то они плакали, когда пели и другие печальные песни. Например, наша мама всегда плакала, когда пели песню "По диким степям Забайкалья": "Отец твой давно уж в могиле, землёю сырою зарыт... А брат твой давно уж в Сибири, давно кандалами гремит", или - "Вот умру я умру, похоронят меня и никто не узнает, где могилка моя! И никто не узнает, и никто не придет, только раннею весною соловей пропоет ... ". Эта песня для ссыльных была особенно болезненной, так как многие из них, как и заключённые в тюрьмах, умирали в ссылке, так и не увидев своих родных и близких, своих детей, ... Мама вспоминала своего отца, нашего деда Филимона, умершего внезапно от сильной простуды и воспаления легких, а она, будучи сосланной в Сибирь за то, что критиковала председателя колхоза за воровство, не могла с ним попрощаться. (В колхозах в те времена денежных зарплат не было, поэтому воровали многие, чтобы потом зерно продать и деньги иметь, чтобы купить одежду и другие необходимые товары, ,.. Сам Н.Хрущев как то в 1960 г., будучи во главе государства, на всю страну произнес: "Не надо по ночам спать", как бы одобряя воровство с колхозных полей, чтобы выжить, ... Ведь тогда запрещено было даже зерновые колоски на выкошенном поле собирать, за сбор колосков тогда могли и в тюрьму посадить. Правда, вскоре по инициативе Хрущева был принят закон о денежной оплате труда колхозников, а при Л.Брежневе этот закон заработал и жить колхозникам стало легче ... Урожай колхоза делился тогда на отправку государству, на колхозные нужды и на трудодни, .,, Если урожай был плохой, то на трудодни могло оставаться совсем мало и люди могли голодать, нищенствовать, ...).
А наши ссыльные, обиженные своим родным государством плакали также, когда пели другие печальные народные песни, но не так, как сейчас. Не так самозабвенно, что ли. Стеснялись своих слёз, что ли? Вытирали их, переглядываясь и улыбаясь виновато. А теперь они просто не замечали, что плачут. Они полностью поглощены были песней. Я не знаю, что или кого видели взрослые, когда пели эту песню, какой образ чёрного ворона у каждого из них возникал, думали ли они вообще о ком-то, или о чём-то, когда пели эту песню. Возможно, когда они пели «Чёрный ворон, я не твой!», то понимали, что это не так, что они крепко попали в его лапы, и Чёрный ворон крепко держит их в своих чёрных лапах...
Только потом, повзрослев, я понял почему они так плакали...
А Плакали они, наверняка с мыслями:
-"За что?"
-"Почему?"...
"Почему с нами так жестоко, не по-человечески поступили? За что? Ведь мы же никаких преступлений не совершали, после жестокой войны мы детишек рожали, с семьями своими жили, а вы нас от них оторвали, их без нас, а нас без них оставили! За что? За что вы нас от родителей, от всех родных, от мест родных сослали? Кто будет ухаживать за детишками маленькими, за родителями старенькими, кто теперь им помогать будет?" ...
Так, наверное, думали они, а слёзы непроизвольно текли, и горюя они их не замечали, ...
А перед моими глазами вдруг чётко встал ... образ Сталина. И чёрные усы его - как крылья чёрного ворона. Я не знаю почему. Возможно, так отреагировала моя ещё неокрепшая психика после всего пережитого и увиденного мною в мои детские годы столько людского горя, на эту печальную песню, на разговоры взрослых, на их жалобы на свои исковерканные судьбы, на произвол властей ... Я до сих пор ничего не понимаю. Я не испытал в тот момент никаких чувств к Сталину. Но образ его, как образ чёрного ворона, ещё долго стоял у меня перед глазами. И в моей памяти этот странный эпизод остался на всю жизнь. Странный потому что тогда о товарище Сталине никто ничего плохое не говорил. Тем более ученикам школ. Если взрослые критиковали, говорили что-то плохое, по крайней мере, в моем присутствии, то только о плохой работе местного руководства, ...
(Из "Счастье - это когда нет несчастья"
http://www.proza.ru/2012/10/15/1006 и "Продолжение "Счастье - когда нет несчастья"
http://www.proza.ru/2012/10/15/984
Москва, сентябрь 2013 г.