- Ну хочешь, я отвезу тебя на море?
Шум французской булочной, позвякивание тарелок, гул голосов, шаги, все окуталось ватой, когда эти слова вдруг покинули меня, без спроса, сами по себе, вытекли чревовещательным образом.
Она сидела за столиком напротив меня, уставшая, загнанная, в глазах – рвота от бесконечной суеты. Поставила чашку на стол, благодарно посмотрела на меня:
- Посмотрим, - вздохнула, отвела взгляд.
Я погладил ее пальцы, прикипевшие к чашке. Я знаю ее миллионы лет. Когда-то она была моей женой.
- А как твои дела?
- Хорошо, - я не смог погасить искренность улыбки и она это заметила.
- В каком смысле?
- Во всех смыслах, - после разрыва с ней я все пытался как-то наладить личную жизнь и вот недавно, кажется, мелькнул луч надежды.
- Понятно, - сказала она.
Я вдруг смутился.
Мы простились, как обычно, на неопределенное время. Я не думал ни о ней, ни о море, я успешно развивал свой роман. Я влюбился и жил в нежности, словно пригретый утренним солнцем.
Через пару недель от нее пришло SMS:
«Отвези меня на море». Я смотрел на черный телефон, полностью утопавший в моей руке. Зеленый экран гас, буквы растворялись в темноте. А я застыл, словно манекен (левая рука в кармане, правая поднята в неопределенном жесте) в полном, победоносном ступоре. «Отвези меня на море» – вне контекста моей нынешней жизни. Буквы гасли. Я написал:
«Конечно». И без улыбки посмотрел на небо.
Мы встретились еще раз. Детали обговорили мгновенно. Собственно, они ее мало волновали. Дурацкое сравнение, но она была похожа на раненого, просившего вынести ее с поля боя – все рано, куда.
- Только давай сбежим? Так, чтобы об этом никто не знал? – это было ее единственное условие.
- Давай, - согласился я и в ответ на ее взгляд добавил успокаивающе, - мне это тоже нужно.
Она на мгновение сузила глаза, но тут же заговорила о чем-то другом, не то забыв, не то погрузив подальше от собственных нервных окончаний действительный смысл моих слов.
В самолете мы почти одновременно отключили телефоны, заговорщицки переглянулись, будто испытывая взглядом прочность нашего внезапно образовавшегося союза.
Ей было весело, она хихикала, заправляла непослушные пряди тонких волос за уши. Вдруг непосредственно начала рассказывать мне о своем нынешнем романе.
- Не романе, - пояснила она, - просто мы много времени проводим вместе.
- Послушай, - самолет, качнувшись, оторвался от земли, и, задрав морду, несся в небо, - давай сделаем так, будто мы еще женаты? Давай? Без всех этих лет? – я не хотел травмировать ее рассказами о своей девочке-девуленьке, оставшейся на земле, в неведении, искренне ждущей. У меня сосало под ложечкой от вины и любви к ней. Но рука помощи, протянутая мной моему прошлому, была жестом сострадания лишь отчасти. Главным образом – я предпочитал не облекать это в слова и не слишком прислушиваться к чувствам - это была игра: соблазнительная, опасная. Обреченная.
Пение сирен.
Я взял ее за руку:
- Давай?
Она невнимательно кивнула, словно не поняла.
А спустя пять минут опять принялась рассказывать про Колю.
Я ухмыльнулся и покачал головой: она никогда не принимала правила чужой игры. По крайней мере, пока не делала их собственными.
Маленький приморский городок, куда мы приехали, состоял из черепичных крыш и деревьев. В их тени было прохладно. Но стоило сухому, жарком солнцу попасть на кожу, оно прилипало, припечатывалось горячими поцелуями к плечам и икрам.
Мы поселились в частном пансионе, в простой, беленой комнате, почти все пространство которой занимала широкая кровать. При виде ее два хрестоматийных антагониста во мне обрадовались и огорчились одновременно. Не могу сказать, что я не думал ни о каких таких возможностях. Скажем так: старался не думать. Потому что где-то в тайниках собственных кишок я прятал страх и знание. И иррациональное, подобно стремлению к смерти, желание…
Мы стали жить простой жизнью: утром завтракали у нашей хозяйки, потом шли на пляж, после обеда спали. Когда спадала жара, отправлялись гулять в Старый город. Останавливались в ресторанчиках, увитых диким виноградом, чьи зеленые полные гроздья соблазнительно свисали над столами. В меню преобладали брынза, рыба, помидоры. И молодые, исподволь пленяющие вина в запотевших кувшинах.
Дни были огромны и бесконечны. Иногда слишком пусты. Я скучал по своей девочке и украдкой звонил ей. Пока моя спутница смывала с себя дневной песок и соль, я малодушно и искренне шептал в трубку быстрые признания.
Кровать мы делили по-братски. Между нами установилось зыбкое равновесие, которое я походя нарушал щекотливыми, но не слишком настойчивыми предложениями. А она восстанавливала высокомерными отказами со ссылками на мою полигамию.
Мы ведь все друг о друге знали. Поэтому спали то порознь, то обнявшись, то держась за руки. Я не давал ей шанса понять, что ни разу не захотел ее по-настоящему.
Странные были дни. Возврата в прошлое не получалось, но оно витало над нами, придавая яркому лету неясный горьковатый привкус осени и как-то растворяя настоящее. Мы будто застыли между двумя временами. Между Present Continuous и Past Perfect .
Утреннее пляжное небо было чистым. Над нами, вертя желтыми клювами, носились бакланы. Их резкие крики, шум тяжелых волн, покрывающих песок, сливались в гипнотически-монотонный ритм. Сияющее юное солнце только начинало свой ход к усталому западу, но все вокруг, даже кристаллы песчинок, уже обозначили резкую светотень. Море несло свои волны, сверкая змеиным телом и бросало их на берег. Растекшаяся пена была пустынной и белой.
Что-то ударило меня по ноге, отвлекая от созерцания бесконечного дыхания моря. Я отлепил от лодыжки местную газетку со смешными, но не очень понятными комиксами. Быстро проглядев, указал на забавную курицу.
- Это ты, - газетка, натянутая в руках, трепетала на ветру. Она прилегла мне на плечо, отыскивая какой-нибудь достойный персонаж.
- А это я, - опережая ее, я показал на здорового косоглазого коня.
- Все-таки ты ужасно родной, - сказала она, - так непонятно…
- Что? - я приобнял ее и слегка прижал к себе. Отпущенная мною газетка полетела дальше.
- После того, что ты сделал со мной, я должна была бы тебя ненавидеть, а мы вот, сидим здесь…
Я беспомощно отпустил ее плечи.
- Но ведь ты сама… - сказал я.
- Что сама?
- Сама этого хотела. Я бы до сих пор тебя любил…
- А как же?… - она не произнесла имени. Это имя под запретом. Внезапно вспыхнувшая любовь к той женщине помогла мне перенести разрыв. И, не знаю, к худу или к добру, сделала навсегда невозможным возвращение.
Вечером мы отправились гулять в дюны. Солнце уже зашло и на небе оставались лишь яркие рыжие полосы заката, подсвечивающие красным редкий перелесок.
Холодный песок проседал под ногами. Она взяла меня за руку.
- Я встречалась с Сашей, - сказала она.
Сердце мое совершило небольшой сбой.
- Когда? – спросил я.
- Да вот, перед самой поездкой. С Сашей и его женой, - она усмехнулась.
- И?
Она неопределенно скривила щеку:
- Томилась.
Мы пошли молча. Я знал об этой ее любви. Сильной, не сравнимой никак с ее долгой, неровной любовью ко мне. Сравнимой, пожалуй, по глубине только с точкой разрыва, моего исчезновения из ее жизни. (Она часто возвращалась к тем месяцам, как к смертельному испытанию, выпавшему ей. Я понимал, что это потрясение насильно выкинуло ее из прежней жизни, заставило перейти черту экзистенциальности, совместить в себе все поля и грани этого мира. И если бы я не встретил тогда ту женщину, наверное, я никогда не решился бы сделать ей тот жестокий подарок).
Поэтому встреча с Сашей, невозможность и ненужность их романа с точки зрения быта и единственность его для моей жены, уже не принесли тяжких и роковых последствий. Она уже знала, как живет под пеплом любовь. И умела жить параллельно и, казалось, независимо.
О Саше она говорила редко. Но когда говорила, в ее словах было столько скрытой, усмиренной боли, что ее хватало и на меня. Я сжимал зубы и сглатывал отвратительную, прокисшую слюну…
…Мы все шли через дюны. Только теперь не держались за руки.
- Я даже не знаю, как объяснить, - сказала она.
- Что? – спросил я.
- Это чувство… Я проиллюстрирую, хорошо?
Я кивнул.
- Вот, допустим, ты живешь, - начала она, - живешь-живешь-живешь… Делаешь дела. Общаешься с людьми. У тебя все хорошо. Ну, или по крайней мере, неплохо, - она вздохнула и посмотрела на горизонт, - и вдруг ты встречаешься с человеком, которого когда-то любил. Ты рад. Или тебе никак. Вы идете пить кофе или вино. Вы болтаете. В какой-то момент тебе становиться хорошо. В какой-то момент – скучно. Ты хочешь уйти, но остаешься. Зачем, и сам не знаешь. Но вдруг, после того, как ты сделал глоток вина, он протягивает тебе кусок сыра с помидором и говорит: на, заешь. Ты берешь из его рук сыр и хлеб и кладешь себе в рот… И вдруг понимаешь, что ничего вкуснее в жизни своей не ел, - она вопросительно посмотрела на меня.
Я снова кивнул. Мною владело острое чувство сопереживания и муки. Оттого, что я знал по себе, о чем она говорит. И оттого, что я знал, о ком…
- Ничего вкуснее не ел… - повторила она, - и ты не меняешься в лице… Ты ведешь себя естественно и мило… А потом идешь домой… Потом ты дальше живешь с этим знанием, с этой любовью. Ты не бунтуешь, не тянешь, не просишь… Ты продолжаешь улыбаться, но в тебе живет эта печаль… И каждый твой вздох тревожит ее, потому что печаль живет здесь, - она дотронулась до своей груди, - и избавиться от нее можно, лишь перестав дышать. Я понятно объяснила?
- Понятно, - я ускорил шаг. Она некоторое время шла позади, молча. Потом окликнула меня:
- Эй, ты чего?
- Ничего, - эхом отозвался я, - все хорошо, - больше всего на свете я сейчас хотел к своей девочке, покинуть поскорей эти дюны, это чертово море, эту мою бывшую жену, которую я никак не мог перестать любить.
Поужинали мы в одном из деревенских ресторанчиков жареным сыром, помидорами и вином (я вяло усмехнулся, когда она выбрала, но возражать не стал). За ужином я был вежлив, но рассеян. Напрасно она теребила меня за рукав, шутила, ныряла в наше прошлое. Я отзывался на реплики, но развивать их не хотел. Или не мог.
- Послушай! – вдруг взорвалась она, - я приехала сюда, чтобы нормально общаться! Меня достали все! Все, понимаешь? Ты единственный, с кем я хотела уехать. Ты будешь вести себя нормально?!
Я посмотрел на нее, пожал плечами и отвел глаза.
- Так! – яростно зашептала она, - или ты сейчас же сменишь выражение лица, или ужин окончен!
Я посмотрел на нее и, как мог, растянул губы. Очевидно, некачественно.
Она вскочила, с грохотом отодвинув стул, и еще раз с ожесточением посмотрела на меня.
- Ну и дурак! – сказала она и направилась к выходу.
Я отпил из бокала и погладил виноградную гроздь, растущую от стены. Посидел минут пять, подозвал официанта, расплатился…
И пошел за ней.
Словно больной, растерявший всех хозяев пес.
Когда я вошел в номер, она принимала душ. Вышла, зыркнув глазищами, встала у зеркала.
Я взял полотенце и направился в ванную.
Мылся я долго, наслаждаясь водой и не торопясь появиться в комнате. Наконец, закрутил краны, тщательно вытерся.
Она лежала на животе и читала книгу.
Я вывесил полотенце на балкон и заполз под простыню. Правая рука уже потянулась к тумбочке за газетой, но она вдруг положила свою книжку на кровать и посмотрела на меня.
Как же хорошо я знал этот взгляд…
- Нет, - сказал я и улыбнулся.
Она на локтях подползла ближе. Взгляд ее, недвусмысленный, зовущий, натренированный был устремлен мне в самые зрачки.
- Нет-нет, - сказал я и засмеялся.
Она молчала. Мое веселье ее будто не касалось.
- У тебя есть коли, саши, - сказал я, - упражняйся на них.
В ответ на это ее рука заползла под простыню и легла мне на живот. Сама она, опять подтянувшись на локте, приблизилась к моему лицу и мягко, по пути закрыв глаза, опустилась к моему рту.
Губы такие родные… Так знакомо ползет вниз ее рука. Это движение я знаю, я помню, я никогда его не забывал…
И все же какое-то гнусное ощущение, что все это похоже на употребление, не оставляло меня, не позволяло затуманить голову. В какой-то момент ее движения стали причинять мне физическую боль.
Я перехватил ее руку, одновременно отрываясь ото рта, перекатил на спину.
- Перестань, - мягко сказал я, - ну что ты делаешь?
Она по-прежнему молчала и смотрела на меня. Уже без того сучьего призыва, непонятным серьезным взглядом, в котором не читалось ничего. Я шкурой ощутил близкую катастрофу и отчаянно захотел одного – чтобы ничего не менялось…
- О, Господи, прошу тебя! – подумал я, но прежде, чем подумать, уже дышал запахом соли и солнца, слабых духов, идущими от ее кожи, и ее собственным, обманчиво-мягким, почти детским ароматом, уже целовал, накрыв своим телом ее щеки, шею и грудь, уже входил в нее, выгнувшуюся и податливую в моих руках…
- Все-таки, лучше меня тебя никто не знает, - она лежала на моем плече, уютно и гибко обтекая с правого бока. Никто и никогда не спал со мной в столь андрогинной позе.
- Объективно, - подтвердил я, - но и никто не знает тебя лучше меня.
Она вдруг перевернулась, оказавшись ко мне спиной. Я обнял ее сзади, укутав собой ее тонкое тело.
- Да! – сказала она заносчиво, - никто. Но это не комплимент. Любой дурак за столько лет узнал бы.
Следующий день был соткан из нежности и иголок. Развернувшаяся внезапно и неизбежно пропасть любви поглотила меня. Но не настолько, чтобы я забыл о Саше и Коле. От каждого прокравшегося воспоминания у меня твердел рот и застывали руки. Она, в свою очередь, совершенно определенно не могла выпустить из памяти мою девочку и ту, имя которой не произносилось. Мы были похожи на двух диких зверей, шерсть которых ни с того ни с сего вставала вдруг на затылке дыбом.
- Я люблю тебя, - я лежал в песке, согнув колени, и смотрел в небо.
Она валялась на животе и насыпала бессмысленные пирамидки из белого, очищенного морем песка. Услышав мои слова, она медленно повернула голову и посмотрела на меня поверх солнцезащитных очков.
- Знаешь, - продолжал я, - я как-то слышал одну французскую песенку. Там были такие слова: «главная любовная история моей жизни – это Вы». Так вот главная любовная история моей жизни – это ты.
- Ты же сам меня бросил? – сказала она.
Я пожал плечами.
- Может быть. Хотя, другого выхода у меня тогда не было. Но это и неважно. Я просто хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя.
- Я тебе не верю, - она отвернулась, - я боюсь тебе верить. Я тебе сейчас поверю, а ты опять меня бросишь. Второго раза я не переживу. Если бы ты знал, чего мне это стоило тогда!
Помимо воли, я вдруг подумал, что она права. Что я не хочу нарушать установившийся status quo. Орбиты женщин вокруг меня были сейчас уравновешены, установлены правильно и единственно верно. Каждая совершала свои обороты, чтобы греть, но не ранить меня. И вот – ошибка. Сошедшая с орбиты звезда летит ко мне, чтобы вновь все разрушить.
- Я люблю тебя, - повторил я с тоской.
- Да пошел ты! – она вдруг вскочила, глядя на меня со злостью. Минуту стояла, тяжело дыша, потом схватила свои вещи и быстро пошла с пляжа.
Я остался лежать, глядя, как ниточки песка осыпаются с ее удаляющихся пяток.
Мне было никак. Ее вспышку я считал лишней (что нам делить с тобой, моя жизнь?). Я понимал ее происхождение, но с другой стороны вдруг подумал, что вполне мог осточертеть ей настолько, что начал раздражать. Возможно, что частично так и было. Во всяком случае, я не испытывал ни желания, ни намерения бежать за ней следом.
Вместо этого я еще повалялся на песке. Попробовал читать. Понырял в волны. Но без нее было не интересно, не весело… Даже абсолютная красота моря, и та как-то поблекла.
Мне захотелось к ней – нестерпимо.
Я быстро переоделся, покидал в сумку вещи и зашагал к пансиону.
Нашел я ее в номере. Она сидела на кровати, обняв колени. Я лег на постель к ее ногам и дотронулся губами до ступни.
- Не трогай меня! – она отодвинула ногу.
Я перевернулся на спину. Бросить все? Уйти куда-нибудь гулять до утра?
-
Мне уйти? – тихо спросил я, - я мешаю тебе?
- Как хочешь, - она усмехнулась, - может, мне уйти?
- Не надо, - я как-то внезапно устал, - зачем ты мучаешь меня? Что нам еще делить?
- Затем, что ты слабак! – Она встретилась со мной взглядом.
- Что? – переспросил я.
- Слабак! – презрительно повторила она, - когда ты жил со мной, ты был сильный, огромный. А теперь? Все эти твои бабы…
- Женщины, - автоматически поправил я.
- Бабы! – выкрикнула она, - разбаловали тебя. Ты изменился… Ты стал…
- Все мы меняемся не в лучшую сторону, - сказал я, просто, чтобы что-то сказать.
Я сел на край кровати. Она нашла самое уязвимое место. Потому что я и сам чувствовал, что как-то внутренне ослаб. И не то потерял что-то важное, не то перестал его видеть.
- Да я плевать хотела на всех! – она вскочила на четвереньки и стояла теперь передо мной в позе разъяренной тигрицы: вот-вот прыгнет, - я хочу, чтобы ты снова стал нормальный! Я буду мучить и изводить тебя снова и снова. Я не дам тебе превратиться в трухлявую колоду, погрязнуть в спокойствии! Я сделаю из тебя того чуткого сильного мальчика опять!
- Господи, - сказал я без выражения, - опомнись, что ты на себя берешь?
Я поднялся и пошел в ванную. Ополоснул лицо. Посмотрел себе в глаза. Не может быть, чтобы ушла сила.
Она во мне.
Я вернулся в комнату. Она опять сидела на кровати, обняв колени и положив на них лоб.
- Ты сейчас думаешь, - глухо произнесла она, - зачем я поехал с ней? Ты думаешь: я больше никогда не наступлю на те же грабли…
Я усмехнулся.
- Ни одного попадания.
Она подняла лицо. На лбу остались два красных пятнышка от коленок.
- Обними меня, - попросила она.
Вечером мы сидели в прибрежном кафе и пили вино. Оба были уже изрядно пьяны.
- Сколько их было? – спросил я.
- Кого?
- Тех, с кем ты мне изменяла?
Она задумалась, зашевелила губами.
- Не помню, - сказала честно, - Так, навскидку, штук десять… - она быстро пробежалась по пальцам, - нет одиннадцать.
- Виктор? – она кивнула.
- Катуков? Вайнштейн? Дима? – она продолжала кивать.
- Из тебя можно было веревки вить, - сказала она.
Я улыбнулся.
- Я тебя любил сильнее некуда.
- До тех пор, пока ты не ушел, - продолжала она, не слушая меня.
- Уже было невозможно… Мне повезло, что я встретил…
- Замолчи!! – она стукнула кулаками по столу так, что зазвенели тарелки, - я не могу относиться к ней плохо – я даже не знаю ее. Но я не могу относиться к ней хорошо. После всего, что она сделала со мной.
- Господи, да разве тебе не понятно? Ты сделала все сама…
Я помолчал и добавил:
- А еще Олег…
Эта тема была уже общим местом, однако боль от этого не становилась меньше. Олег, ее первый муж, с которым она продолжала поддерживать отношения. Далекие от платонических.
Сомневаюсь, чтобы она вообще знала, что это такое – платонические отношения.
- Да что ты понимаешь! – зашипела она, - ты знаешь, что такое любовь к двум людям? – Я кивнул.
- Да, любовь к двоим – это царский путь, - продолжала шептать она, - любовь богов, два солнца. Ты никогда не поймешь. Это сверхчеловеческая свобода…
- Любовь к двоим, - я сжал пальцы, – это всего лишь распущенность. Это как булемия – ты ешь и никак не можешь наесться. Насыщения не происходит. Вместо этого ты жирный, прыщавый и весь в остатках еды. Да, велик соблазн приплюсовать к тебе нежность и заботу моей девочки и ум той… калейдоскоп, смена партнеров, соблазн утешения. Но вся фишка в том, что нужно любить одного человека. Такого, каков он есть. Это невероятно трудно, это иногда работа, но в этом есть вознаграждение доверием и целостностью. Понимаешь? Ты – ясен и не распадаешься на куски. Я был такой. Я любил тебя и до сих пор бы любил… И до сих пор люблю… Но я изгнан из рая единственной любви… Я падший…
- Ты не можешь понять совершенства двойной звезды, - она была уже пьяна, - ты не сверхчеловек.
- Все сверхчеловеки подохли в земле. Они не выдерживают груза собственной сверхчеловечности, и падают… Гордость – пустой путь. Слепота. И сердечная мышца слишком натренированна, чтобы быть чуткой и различать нюансы.
- Я к тебе охренительно отношусь, - сказала она.
Ночью было море.
Черное, как графит, и блестящее.
Откуда-то сбоку, из прибрежного бара доносилась музыка и мелькали огни.
Мы шли вдоль берега, глядя, как утопает в белой пене остывший песок.
Далекий ритм дискотеки, мерный плеск волн, пузырящаяся молодая вода, обтекающая наши ноги…
Мы разделись на одном из легких дневных лежаков и вошли в воду.
На горизонте небо и море, два одинаково сильных черных цвета разрезали мир пополам. На их стыке был покой.
Я оттолкнулся от песчаного дна и быстро поплыл в темноту. Через несколько метров перевернулся и остался лежать на спине, глядя в небо. Все звуки исчезли. Черные волны качали меня, относя куда-то в сторону. Ветер обдувал грудь. Надо мной бесстрастным куполом навис космос, и я парил, будто в невесомости, зачарованный вечностью, между небом и морем, голый человеческий кораблик.
Она плыла рядом, не касаясь, будто охраняя меня. Я погрузился в море и обнял ее. Мы пошли ко дну. Потом вынырнули на поверхность. И снова утонули… Невидимые шелковые утопленники с горько-соленой слюной.
Когда мы выходили на берег, тяжелое серебряное кольцо, которое я купил ей днем, соскользнуло с ее пальца и нырнуло в воду. Набежавшая волна тотчас забрала его себе.
Я видел, как застыло ее лицо. О чем она думала в тот момент? О дурном предзнаменовании? О том, что мои кольца ей больше не носить? Или просто было жаль украшения?
Еще раз накатила волна. На песке что-то блеснуло.
Она быстро наклонилась, и, распрямившись, протянула мне ладонь. Омытое волнами, там лежало кольцо, совершившее свое коротенькое, самостоятельное путешествие. Благословленное морем.
- Отдало – сказала она, - невероятно, но отдало…
Утром мы спустились к завтраку.
- Когда я слышу запах кофе, мне хочется сказать, что я люблю тебя, - я глубоко, до головокружения втянул в себя воздух: над столами, как Гольфстрим, тек аромат кофе.
- А помнишь то утро в Италии? – спросила она.
- Помню. Потому и сказал.
Она отхлебнула из чашки.
- Так было ярко, - сказала она.
- Да, хотя составляющие были очень просты: утро, кофе, дорога, любовь.
В тот день мы уезжали.
По дороге в аэропорт она опять рассказывала мне что-то из серии «мы с Колей». Напрасно я все это время ждал, что воспоминания о нем подсотрутся и останусь только я. Коля (да нет, он мне никто), Коля (просто он один из… не больше), возникал как поплавок на поверхности наших бесед.
Я пожимал плечами. Я опять предпочитал ей верить.
И хотел… Еще не совсем понимал, но хотел… Быть рядом с ней.
Вспышка и совмещение произошли чуть позже, в самолете. Я застыл, не отрывая взгляд от иллюминатора, пораженный этим открытием: я вдруг осмелился полюбить так сильно, так безудержно, так безнадежно… Как будто мое сердце было новым, не знающим никаких ран. Я полюбил ее заново. Не было никогда наших лет вместе и наших лет порознь.
Я стал возвращенцем в лоно любви к одному человеку.
Мы приземлились в Шереметьево. Прошли пограничный контроль и таможню. Включили телефоны.
- Я позвоню, - сказала она и отошла в сторону. Я слышал доносящиеся фразы: «Коля? Я в Москве. Да. Ты сможешь приехать? Нет? Ты в Питере?». Она опустила руку с трубкой и застыла спиной ко мне. Прошла пара минут, прежде чем я все же решил подойти к ней.
- О чем думаешь? – я обнял ее за плечи и вдруг увидел, как по ее лицу текут слезы. Одна за одной текут относящиеся к кому-то другому слезы.
Я одернул руку и отошел. Мне перестало хватать воздуха и я задышал экономно и зло. Мир вновь перевернулся с головы на ноги.
- Значит, просто Коля, - подумал я.
Мы взяли такси, я довез ее до дома и, сопроводив формальным поцелуем в щеку, открыл дверцу. Она посмотрела на меня удивленно. Тени вины, презрения, усталости выбеливали ее глаза.
Ни тени любви.
Я приехал домой, переоделся, взял со стоянки машину.
- Ты ждешь меня? – закричал я в трубку моей девочке-девуленьке, - я еду, я люблю тебя.
Я несся, как угорелый, минуя пробки и гаишников, радостный, внезапно освободившийся, нетерпеливый…
Я взлетел на пятый этаж и нажал на звонок. Я сбил ее с ног и подхватил на лету, я закружил ее по комнате, вырывающуюся, смеющуюся, нежную… Десять тысяч раз нежную…
А потом мы пили вино и я целовал ее пальцы, влюбленно и безгрешно глядя в ее сияющие глаза.
А потом мы танцевали и я шептал ей о том, как скучал.
А потом мы заснули обнявшись. Я был устал и пьян и счастлив.
А утром проснулся от тоски. Девочка, почувствовав, что я уже не сплю, потянулась ко мне. Ее тонкие руки обняли мою голову, горячее тело опустилось сверху и стало двигаться в ритмичном, безупречном танце.
Я почти не шевелился.
Горечь горячим растекалась по моей груди. Мне перестало хватать воздуха. Где-то за своими сосками я беспомощно почувствовал то место, где закипают слезы. Сливаясь с томлением моего живота, с начинающим двигаться по протокам семенем, наверх неумолимо поднималась соленая влага… Я содрогнулся и вскрикнул – они вытекли одновременно, опустошая меня. В образовавшийся вакуум со всех границ мира стянулась грусть.
Я обнял ее и поцеловал в висок.
Я понял, что останусь с ней до конца жизни.
А вечером ушел. Виноватый, больной, опустошенный. Счастливый.
Я знаю, что ты не любишь меня.
Но послушай!
Несколько дней назад я ехал в трамвае. Был день. Полупустой вагон покачивался на стыках. Я сидел на краю сиденья, засунув руки в карманы плаща. Думал о наступившей осени. Об оставленной в сервисе машине. Не о тебе.
Вдруг на одной из остановок в трамвай ввалилась толпа детей. Может быть, класс, не знаю. Они кричали, хохотали, размахивали руками. Вели себя безобразно. Я разглядывал их так, будто видел детей впервые в жизни: такие свежие лица, глаза живые у всех до одного, никакой мутной пленки. Худенькая девочка, ужом вертящаяся на соседнем сиденье, оглянулась на кого-то и заправила за уши тонкие волосики.
Твоим жестом.
И я вдруг осознал, что хочу от тебя ребенка. Девочку с таким же ****ским характером. И еще двух сыновей – Давида и Серафима.