Матросы стеклянного каравана

                Обращение к читателю.
  Это рассказы о реальных событиях, немного разбавленные фантазией автора.  Рассказы написаны в форме летописи событий, а так же, как письма разным людям. Когда мне неловко в чём-то признаваться, я надеваю на себя намордник и пишу от третьего лица. Так выглядит скромнее. Если вам будут попадаться совсем уж неприличные выражения, заранее прошу прощения.
  Главное, советую Вам, дорогой товарищ читатель, преодолеть лень и предвзятое отношение к этим упражнениям по чистописанию, и прочитать хотя бы одну страницу. Ну, попробуйте! Уверяю вас, потом пойдёт как по маслу. Вам понравится! 
  Один известный писатель обвинил меня в том, что я подражаю Лоренсу Стерну. Нет. Я старался быть похожим на Виктора Викторовича Конецкого, которого просто обожаю как моряка и как писателя. Я думаю, вы его хорошо знаете. А чтобы вы имели какое-то представление о Лоренсе Стерне, приведу один отрывок из его книги «Жизнь и мнения Тристрама Шенди»:

   - кроме того, сэр, поскольку мы с вами  люди  в некотором роде совершенно чужие друг другу, было бы  неудобно  выложить  вам сразу слишком много касающихся меня подробностей.  Вам  придется  чуточку потерпеть. Я затеял, видите ли, описать не только жизнь мою, но также и  мои мнения, в надежде и в ожидании, что, узнав из первой мой характер и  уяснив, что я за человек,  вы  почувствуете  больше  вкуса  к  последним.  Когда  вы побудете со мною дольше, лёгкое знакомство, которое  мы  сейчас  завязываем, перейдет в короткие отношения,  а  последние,  если  кто-нибудь  из  нас  не сделает какой-нибудь оплошности, закончатся дружбой. - О diem  praeclarum! {О славный день! (лат.)} - тогда ни одна мелочь, если она меня касается,  не покажется вам пустой или рассказ о ней - скучным. Поэтому,  дорогой  друг  и спутник, если вы найдете, что  в  начале  моего  повествования  я  несколько сдержан, - будьте ко мне снисходительны, - позвольте мне продолжать и  вести рассказ по-своему, -  и если мне  случится  время  от  времени  порезвиться дорогой  -  или  порой  надеть  на   минутку-другую   шутовской   колпак   с колокольчиком, - не убегайте, - но любезно вообразите во мне немного  больше мудрости, чем то кажется с виду, - и смейтесь со мной или надо мной, пока мы будем медленно трусить дальше; словом,  делайте  что  угодно,  -  только  не теряйте терпения…

               
 Короткая историческая справка.

  Чтобы дорогой читатель имел какое-то самое малое представление об организации, куда мы устроились работать матросами, приведу отрывок из книги писателя- мариниста Юрия Дмитриевича Клименченко «Корабль идёт дальше».
«…Но Сибирь настойчиво требовала флот. Надо было рисковать. И рискнули. Рискнул Наянов с группой энтузиастов. В 1949 году впервые в истории мореплавания осуществили массовый перегон речных судов из центральных бассейнов России на реки Обь и Енисей. За этот перегон Наянов получил звание лауреата, а команды судов наградили орденами и медалями Советского Союза. Наянов со свойственной ему оперативностью сразу сумел сплотить вокруг нового дела опытных моряков. Чем он привлек их? Прежде всего новизной, смелостью идей. Можно перевести одно, два, три речных судна морями, дав им морское обеспечение. Такое бывало. А вот провести шестьдесят — семьдесят судов одним караваном, да не на Обь и Енисей, как делали раньше, а на далекую Лену, через Белое, Баренцево, Карское и море Лаптевых, — это уже выглядело совсем иначе. Платили перегонщикам хорошо.
— Плата за страх! — смеялись друзья, когда слушали мои рассказы об очередной проводке.
Нет, платили нам не за страх, а за настоящую морскую работу, плавание на две вахты, бессонные ночи, отсутствие электронавигационных приборов, ведь в то время они имелись даже не на всех морских судах. Когда уж тут думать о речниках! Плавание было трудное, в районах частых туманов и штормов, почти всегда в плохую видимость. Оно требовало особенного внимания, детально разработанных инструкций и дисциплины. А вот с этим первое время не ладилось. Попробуйте набрать на сто судов хорошие команды, сказав, что плавание будет продолжаться не более пяти месяцев. А потом? Потом — все свободны до будущего года. Кто же из хороших согласится на такие условия? И попадали к нам на суда разные люди. Кто только не приходил на перегон в первое время! Любители «длинного» рубля, пенсионеры, искатели приключений, журналисты в поисках новых тем, молодые романтики, впервые вступившие на палубу.
….Отчетливо помню я и первый перегон сормовских буксиров. Тогда эти плоскодонные суденышки с тоненькой обшивкой в четыре миллиметра являлись чудом техники. Баренцево море штормило. Буксирчики заливало и страшно качало. По стеклам нашей рубки потоками стекала вода. Я не мог видеть собственного судна, но хорошо видел соседей и впереди идущих. Жалко накреняясь, они показывали свои красные, выкрашенные свинцовым суриком днища, и казалось, что вот-вот опрокинутся. Было жутковато смотреть на них и чувствовать, что и мы находимся в таком же положении.»
Юрий  Клименченко.  «Корабль идёт дальше».

                МАТРОСЫ  СТЕКЛЯННОГО   КАРАВАНА
               
    В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году  мне стукнул тридцать один год от роду. Я призадумался.
  Золотое время! Тридцать один не тридцать три, но мне, вдруг, показалось, что детство куда-то безнадёжно уходит, и это тревожное чувство  подтолкнуло меня к решительным действиям. Надо было совершить что-то из ряда вон выходящее, чтобы попытаться отпугнуть неожиданно нагрянувшие невесёлые  мысли. Честно говоря, я никогда не отличался особой серьёзностью – скакал с одной работы на другую, менял города и веси, нигде особенно не задерживаясь. За восемь лет после окончания института успел поработать в четырёх организациях: в двух НИИ и на двух заводах. При этом умудрялся два раза в году ходить в походы по разным рекам, по горам и по долам, по Памиру, и Кавказу, по Полярному Уралу, Кольскому полуострову.
  Я  ищу то, что мне предназначено судьбою, утешал я себя тогда. На какое-то время совесть затихала.
  Только иногда приходит грозный судия, и начинает  говорить строго и правильно, как школьный завуч. Это взрослость, чёрт её побери. Она говорит: тебе уже хватит заниматься всякой ерундой, посмотри на себя. Что у тебя есть? Где семья, где квартира, где работа с приличной зарплатой?  И что тебя ждёт завтра? Когда-нибудь ты будешь серьёзным?  И вообще…
  Работал я тогда старшим инженером на знаменитом  Средневолжском станкостроительном заводе и мечтал получить квартиру, как все нормальные люди. Ещё мечтал когда-нибудь поехать в загранкомандировку и заработать кучу денег. Неплохо было бы ещё жениться, иногда подумывал я, но как-то для этого не представлялось удобного случая. А куча денег не помешала бы и холостому человеку.   
  И вдруг  накатила новая блажь: не ударить ли нам по Северному морскому пути в качестве матроса  экспедиции, которая перегоняет разные речные суда по Северным морям на реки Сибири? Эту идею на полном серьёзе разрабатывал Борис Рафаилович Кейльман, который прославился как организатор Грушинского движения. Идея нам казалась фантастически привлекательной, только нереальной. Но, как показала жизнь, чем безумнее идея, тем больше у неё шансов на успех. Боря рассчитывал на помощь известного учёного и поэта Александра  Городницкого, который часто приезжал на Грушинские фестивали. Геолог и океанолог, доктор наук, наверняка он был знаком с руководителями этой экспедиции. 
  Сказано – сделано. Мы поступили на курсы матросов в Куйбышевский Речной порт, сдали экзамены, и получили корочки матросов 2-го класса.
  Экзамены мы сдавали примерно так, как это показывают в весёлых кинофильмах. Экзаменационная комиссия состояла из двух особей мужского пола и одной прелестной дамочки. Мы купили коробку шоколадных конфет, бутылку коньяка, и всё это поставили на стол, где лежали экзаменационные билеты. Между прочим, надо заметить, конфеты были ещё те – Куйбышевской шоколадной фабрики, из натуральных какао бобов, а коньяк был болгарский. Надо учитывать и то, что в те социалистические времена никакой коррупции у нас ещё не было, а были милые привычки дарить подарки уважаемым людям.
  Борис Рафаилович, как предводитель этого нового движения (из туристов в матросы) пошёл сдаваться первым. Один экзаменатор взял в руку тяжёлый лот, весом килограмма два, которым обычно измеряют глубину, чтобы не садиться на мель, и строго спросил :
- Скажите, что это?
- Это лёгость! – уверенно  ответил новоявленный матрос.
- Да, - сказал член комиссии, одним глазом рассматривая этикетку на бутылке коньяка, - если эта лёгость попадёт Вам в лоб, будет очень хороший синяк. А что такое, вообще, лёгость? – спросил он, обращаясь ко всем курсантам. Кто-то очень умный ответил за всех нас:
- Лёгость - это такой сплетённый из ниток шарик, который прикрепляется тоненькой бечёвкой к швартовому концу. При причаливании судна, лёгость бросают на берег, его там подхватывают, и вытягивают за него швартовый конец.
- Молодцы! Ну, молодцы! Да вы всё прекрасно знаете. У нас, между прочим, хорошо обучают. Скажите ещё, что такое клотик и кильватерная струя?
И кто-то из нас и это знал!
- Клотик это мачтовый огонь! – сказал один из нас.
- Нет. Клотик это деревянная или металлическая шайба, которая одевается на топ. А вот топовый огонь…что? Не слышу, говорите громче, девушка. Да, совершенно верно, топовый огонь и есть светящийся на мачте белый огонь. Смелее, товарищи, у вас всё получится!
  И у нас всё получилось!
  Мы все сдали экзамен на оценку «хорошо», прошли медкомиссию, получили санитарные книжки, написали прошение о зачислении нас матросами в эту заветную организацию, и нас одного за другим начали выдёргивать за уши в Архангельск.
 


                ТРИ ГВОЗДИКИ
                - Сколько же можно, на самом деле, гулять на чужих свадьбах? – подумал он, просыпаясь с сильной головной болью. А ещё больше ныло внутри  – то ли сердце, то ли душа. Скорее всего и то, и другое, взятое вместе - словно облили все внутренности  какой-то ядовито-зелёной жидкостью.   
- Как же, всё-таки, я добрался до дома? Видимо, не без её помощи, а ещё с помощью такси. Ну, конечно! Кто ещё так нагло открывает и читает чужие письма, лежащие на моём столе? Кто первым делом хватает мои записные книжки и небрежно начинает их листать, и обязательно с конца к началу? – говорило ему его злое похмелье.
- Хорошо всё то, что для меня хорошо – передразнил он её.- Ну да, ладно, бог с нею.
  Он вдруг остро почувствовал, что маленькая искорка надежды, которую он судорожно держал в ладони, боясь уронить и потерять, погасла окончательно. Воздушный замок рухнул, как после страшного землетрясения. Оставалось смириться, выбросить все осколки и сдуть пылинки, чтобы больше не лгать ни себе, ни ей и некоторым другим тоже, чем он безуспешно занимался в последнее время.
- Так! Товарищ рюкзак. Если с кем навечно и сроднился, так это с тобой, товарищ мой дорогой, - подумал он, сразу повеселел, и начал собираться в дорогу. Рюкзак всегда предполагает путешествие, а любое путешествие такое счастье, что ничего лучше и представить невозможно. Ему выпало огромное счастье в этой жизни быть лёгким на подъём.  Зелёная тоска стала понемногу отступать, потому что в душе торжественно запела какая-то жалейка:
- Наполним музыкой сердца, устроим праздники из буден. Своих мучителей забудем, и ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля!
- Так неужели же придётся добираться на этот  край света одному? – радостно уже прикидывал он недалекое будущее. Дорожные передряги его не пугали, а скорее волновали кровь, как картёжника перед долгожданной игрой.
- Нет, не придётся, - понял он, нечаянно натолкнувшись на Марину Шаговскую. Марина, как никогда элегантная и импозантная (сказала бы сейчас, если бы её видела несравненная Маргарита Гришина) получала последние инструкции от сильно чем-то озабоченных родителей.
 - Привет! Привет. Здравствуйте.  Добрый день.
 - Продолжение вчерашнего сна, - подумал он с тоской, и на всякий случай, не стал подходить совсем уж близко. Какую-то странную вину он чувствовал  перед этими добрыми родителями Марины.
- На самолёт?
- Да!
- Далеко?
- В Питер.
- Билет есть?
- Нет пока.
- Ха-ха-ха. И думаешь улететь?
- Уверен, потому что меня третий день в Беломорске ждёт Боря.
- А причём же тут Ленинград?
- Оттуда поездом. Ближе аэродромов не существует. Ну ладно, пока, даст Бог, свидимся.
  К слову сказать, лет через двадцать после этих головокружительных событий, ему стало известно, что в Архангельске есть военный аэродром, который называется Лахта, через который он потом летал на Новую Землю. Кстати, на Новой Земле была одна знакомая собака с таким именем. Но тогда всё было так засекречено, что и думать об этом не полагалось.
  Такси, попутчик из Москвы, аэропорт Курумоч, бешеная толпа желающих куда-то вылететь. Толпа больше норовит в Минводы, отметил он про себя, с удовольствием расталкивая её, то правым, то левым плечом.
  «А в Ленинграде крыши замело, зачем мене лететь до Ленинграда», - только вспомнил он слова из песни, как вдруг…   
- На Ленинград два места - не успела выговорить кассирша, как потрёпанный паспорт, с вложенными в него денежными купюрами, перелетел через головы, и плавно приземлился перед красавицей с «шелковистыми ресницами». И уже неважно, что товарищ старший лейтенант в полевой форме сильно поднажал справа, и просунул левую руку в окошко: «Девушка, мне по телеграмме!» Ничего, ничего,  мы  тоже лейтенанты, и тоже старшие, и тоже, однако, по телеграмме. Да вот она: «Тоф срочно вылетай в Беломорск  жду у причала 14 Боря». Нечего спать!
  Марина прибежала за пять минут до окончания посадки в самолёт и стала отчаянно проситься на этот рейс, потрясая  билетом на следующую среду, как умеют проситься только сёстры Шаговские: из глаз вот-вот посыпятся искры и мелкие камушки, и мало не покажется.
- Я уже на всякий случай приготовила несколько крупных слёз, - сказала она потом. – Жалко только, размажется тушь, а это, ты знаешь, такая морока, тем более перед таким свиданием.
  Смутная догадка лениво пробежала в его почти трезвой голове: ах вон, оказывается, что ей тогда говорили родители.
  Второй салон самолёта ТУ-154, место 28, последний ряд и последние два кресла, оживлённая беседа двух пассажиров. Марина:
 - Хотел удрать без меня, ишь какой хитрый!
- Оказалось, что не так-то это просто. Стоит встретиться с кем-нибудь из  ваших,  как нас водой не разлить.
(Он намекал, что когда-то пытался кружить голову  сестре Марины, но она вышла замуж за другого парня, потому что у него имелась квартира в Ленинграде, и конечно, он был моложе, красивее, и может быть, даже благоразумнее.)
- В этом, конечно, что-то есть, но я-то здесь причём?
- Ты просто притом, что мы летим с тобой в одном самолёте, сидим в одном ряду и едим твою курицу, закусывая её твоими помидорами.
- Это всё мамино.
- Хорошая у тебя мама. К сожалению, моя мамка померла, когда я был ещё совсем маленький.
- Бедный! Кто же тебя вырастил?
- Государство! Ну, ещё помогали бабушка, папа, Лина Павловна.
- А кто это?
- Воспитательница в интернате. Она очень добрая. Твоя мама тоже очень хорошая.
   А про себя отметил, да, правда, она хорошая. Он вспомнил, как они недавно разговорились с ней тайком от других в кухне, и она совершенно серьёзно предлагала ему пожениться с Мариной. И несколько раз переспрашивала:
- А, правда, хорошая она девушка, что теряешься?
Видимо, она решила, что он ухаживает за ней, иначе, зачем ему так часто приходить к ним домой. Он соглашался, потому что трудно было возразить: Марина, в самом деле, была девушка что надо. Только она чересчур активная, подумал он, никому покоя не даёт. «Она замучит всю мою родню» - не про неё ли говорил Слава Маркевич?
- Всё хорошее у нас от мамы, - сказала Марина с лёгкой грустью, как будто умела читать мысли. Он хотел брякнуть что-то про телепатию, но поленился. Помолчи немного, и доешь эту курицу, недовольно сказал он себе. Когда ещё придётся. Курица конечно не деревенская, но вполне съедобная.
- Ты, будто бы, собиралась улетать вчера?
- Да, собиралась, но передумала, как видишь. Дала другую телеграмму: «Вылет невозможен, ждите на днях» и пошла на свадьбу. Они бедные встречали, отпросились с работы,  а я, видишь какая.
- Так ты к своему жениху летишь?
- Как тебе сказать? И да, и нет. Дело в том, что он пока ничего об этом не знает.
- То есть, как ничего?
- Ничего. Я так ему и не сказала.
- Он тебе очень нравится?
- Честно говоря, не знаю. Но я ему нравлюсь, и может быть, он в меня даже влюбится потом.
- А ты влюбишься?
- Я? Пока ничего не знаю. Это не моя идея. Я просто иду навстречу судьбе.
  Знаю я, чья эта идея, подумал он, и вспомнил вчерашнюю свадьбу. Даже вспомнил, как потом добирались домой. И ещё много чего вспомнил, и у него начало портиться настроение. Он каждый раз давал себе твёрдое обещание не переходить границу, когда организм переключается на автопилот, соблюдать в этом деле осторожность, пить исключительно в меру, но часто добирался домой непонятно как. Сил хватало только, чтобы открыть дверь и рухнуть на диван, а часто и до дивана дойти не удавалось. Хорошо ещё, не бросили на полдороге, как после защиты дипломного проекта. Тогда он уснул на набережной, прямо на горячем песке, и спал до утра, пока его не обнаружил Серёжа Немцев.
  В  Пулково Марину не встретили, и она как будто даже этому обрадовалась.
- Побуду подольше с тобой, - сказала она, - а они, как хотят. Потом мне нужно еще собраться с силами.               
  И прошептала: «Господи, дай мне силы, о Господи!»
Он вспомнил одну весёлую историю про  звукорежиссёра, который попал в какой-то капкан и стал просить помощи у Бога: «О Господи, помоги мне. О Господи, ты слышишь меня …раз, раз-раз…раз, два, три, четыре…». Интересно, что там за фрукт, за которого она так переживает? Того и гляди, хлопнется в обморок, подумал он.
- Тогда ты побудь с вещами, а я пойду, узнаю, нет ли самолётов до Беломорска.
Когда он вернулся, она была уже с кавалером.
- Знакомьтесь, такой-то и такой-то.
- Очень приятно, - солгал он, и с ревностью подумал:
«Подстриженные бобриком мужчины, уводят их туда, где суета». Марина сияла.
- Знаешь, мне нужно позвонить маме.
- А мне Тамаре Муравьёвой. Пошли. Побудьте с вещами, пожалуйста, а?
- Ну, какой разговор.
  Марина сильно волновалась, и всё повторяла, что никогда до этого не устраивала свою личную жизнь, и не имеет никакого понятия, как это делается.
- Может быть, я неправильно делаю, что оставляю его одного и иду с тобой звонить? Может, не следовало этого делать? Ох, и бестолочь же я, каких поискать! О Господи, дай мне силы!!
- Успокойтесь мадам, пока всё идёт по графику. Чего причитать?
- Мама, мама, мама, мама! Ты меня слышишь, мама? Всё в порядке пока, да, встретил, да, да! И здесь со мной Тоф. 
  И меня сюда приплела, подумал он.
 Мама: «Так ты уже в Ленинграде вместе с Тофом?»
- Да, да, вот тут рядом Тоф, ему дали билет, он сказал, что ему очень надо, он уезжает в Беломорск! Ну конечно, встретил, да, да, да! Сейчас я бегу вниз, и у меня в руке три гвоздики, гвоздики. Гвоз-ди-ки-и! Ну, мама, ладно, мама! 
 «Да услышит Господь твои молитвы» - пожелал ей попутчик, который мечтал стать матросом экспедиции Спецморпроводок.


                ПИСЬМО ИЗ ГОРОДА БЕЛОМОРСКА

                «Я буду писать тебе нежные и  ласковые            
                письма на Северно-морской путь».
                Т.Л. Обещание.
               
                «И в твоём вранье, и в моём вранье
                Есть любовь и боль о родной стране».
                А. Вознесенский.      

 …Добрый день, доброе утро, или добрый вечер, сударыня! Пока не получил постоянного адреса, но на всякий случай решил Вам напомнить о себе. Всё идёт, как задумано, как доктор прописал. Я даже не ожидал, что всё обернётся так удачно. Прилетаю в Ленинград, гуляю по аэродрому – а аэропорт я знаю хорошо – и встречаю сразу много знакомых лиц. Мир на самом деле тесен, особенно там, где собирается много хороших людей. Ну, во-первых, встретил того мальчика из Пановской команды, который играл в карты в резиденции  и которого мне хотелось сварить в кастрюле вместе с раками, уж больно у него рачья физиономия. Потом откуда-то вынырнул Виталька Стеклов, и мы долго хлопали друг друга по плечу и громко смеялись. Он мне напоминает Мишку Ромадина, по кличке Сэр. Потом появилась Марина Шаговская со своим родственником, который приезжал на фестиваль.
  Первым делом мы, конечно, выпили. Выпили крепко. Потом все начали бурно меня провожать в город Беломорск. Как будто Беломорск находится за всеми Северными морями на самом дальнем краю Земли, куда не долетают даже птицы. Уехать было почти невозможно, но всё же удалось. Правда, зайцем. Потом мне нашлось одно местечко в купейном вагоне, и я отоспался за все дни, начиная с того, когда был мальчишник у Вити Бибика. Нижнее место, чуть влажное, пахнущее сладко стиральным порошком чистое бельё, тихие соседи. Как я сладко спал!
   Проснулся я уже за Петрозаводском. Поезд шёл медленно, огибая бесчисленные озёра с болотистыми берегами, мостики и насыпи, через великолепный карельский лес. Север я очень люблю, а сейчас он мне кажется особенно милым, потому что как раз время белых ночей. Меня всегда волнует и радует бесконечность России, а этот сумрак над болотистыми лесами, лёгкий пушистый туман над озером, эти загадочные тени и неторопливые, полные спокойного обаяния, ночные звуки, эти избушки-пряники с двойными надписями на станциях, всё это тоже наша Родина. И я вспоминаю своего друга Серёжу Анисимова, который живёт в посёлке Лебяжий, возле Финского залива и который гораздо больше молчит, чем расскажет какую-нибудь историю, и про него говорят: «Он же карел, Серёга».
  В последнюю командировку, в мае, я в Ленинграде был всего два дня, очень спешил домой, но к Серёже всё же заехал. Сначала мы пили вино, потом водку, а потом перешли на спирт, из-за чего я даже опоздал на самолёт.
  Пишу и думаю: интересно, когда же начнутся нежности? Не научусь я никогда писать порядочно, все фразы выходят неуклюжими и неряшливыми, как домашние утки. Разве дотянуться мне до такой красоты: «Вчера я приехал в Пятигорск»?
   В Беломорск я приехал в воскресенье. В совершенном неведении стоял я около остановки автобуса – куда же всё-таки идти дальше? Подошёл плотный паренёк в форме мореходки, разговорились. Оказывается, мы попутчики. Он практикант, из Нахимовского училища, и ему нужно попасть на борт судна ОТА-964, а мне, как прописано в телеграмме Бориса, на ОТА-956. Решили идти на выход канала, на 19-й шлюз. Шли долго пешком, потому что автобусы ходят очень редко, а такси попадаются только навстречу. Практикант постоянно пытается острить, меня это стало раздражать, но я молчу. У него рост где-то метр девяносто, бычья шея, ясные голубые глаза, матросская форма. Выясняется, что на весь город всего три машины. 
  Наконец добрались, зашли к диспетчеру, и всё у него узнали.
- Калининград, Калининград, диспетчеру! Калининград, ОТА-964, ответьте диспетчеру.
- На связи Калининград.
- Добрый вечер.
- Добрый.
- Где находитесь, где находитесь, прием.
- За 19 шлюзом, у лесозавода.
- Вас практикант спрашивает, с НВМУ.
- В его распоряжении 1 час 20 минут.
- Всего хорошего.
- Всего.
 Повезло мне с попутчиком, подумал я, хорошая примета для начала. Может, повезёт и с капитаном, только бы добраться до своего корабля.  Диспетчер сообщил, что ОТА – 964 с «Калининградом» собираются идти в Архангельск, и, может быть, даже можно успеть; а ОТА-956 стоит за 14-м шлюзом и будет здесь завтра утром. Диспетчер посоветовал мне доехать до него на катере «Братск». Я этому очень обрадовался, и подумал: «Неужели это возможно?» Правда «Братск» шёл только до 16-го шлюза, но я пересел на ОТ-822, и через час уже перепрыгнул на свой пароход. Было просто удивительно приятно совершать все эти карамболи, словно я какая-то важная птица, моряк профессионал, который после долгого и утомительного бездействия попал в свою родную стихию.
  На борту ОТА-956 меня встретил матрос Травкин. Первый его вопрос был такой:
- Надолго к нам? Я смену жду, - пояснил он сразу.
- Как примут, - ответил я ему, - я раньше никогда не работал матросом, вдруг не подойду. А что так рано решили свинтить?
- Жена молодая ждёт.
В мою возгордившуюся морскую душу стали закрадываться тревожные сомнения - по сравнению с ялом, размеры судна выглядели весьма солидно. И если люди отсюда бегут…
- Что это Вы, правда, из-за жены домой торопитесь?
- Да не без этого. А если честно, с капитаном не сошлись. А ты женатый?
- А Борис Кейльман здесь? – ответил я вопросом на вопрос, и тоже пояснил, - мы с ним приписаны к этому пароходу.
- Кульман? Ещё не появлялся. Но будет, будет, не переживай, раз приписан, куда же он денется.
- Жены то у меня нет пока.
- Счастливый! Я уже успел два раза жениться.
  И я вспомнил про Вас, мадемуазель. Хоть Вы мне и не жена, я по Вас очень сильно скучаю, и несколько раз видел во сне, и всегда в очень красивых нарядах. Как только приеду, обязательно сходим в ресторан, выпьем хорошего вина и потанцуем. (Вот Вам и всякие нежности.)
  Травкин деловито проводил меня в негритянский квартал – в самую нижнюю каюту в носовой части судна. А Бори здесь, и правда, не оказалось, видно где-то плутает в дебрях Кара-Бумбы…
  Ну ладно, мадемуазель, простите за сумбур, я так волнуюсь перед этой новой должностью, что даже немножко коленки дрожат. А, вдруг, я не пройду первое же испытание, и дадут от ворот поворот…
  Отправимся в Архангельск мы не скоро, нужно провести несколько объектов на внешний рейд, и мы ждём их. А, вообще, чем плохо? Беломорско-Балтийский канал, Белое море, белые ночи, белый пароход и белые сны, в которых Вы являетесь в белых нарядах…. А в посёлке сирень только-только начинает цвести. До свидания.
                С приветом к Вам, Тигрик,   Матрос 1-го класса.


                МАТРОС   1-го КЛАССА  ЛЁНЯ  ТРАВКИН
                Лёня Травкин, старший инженер министерства речного флота, с окладом 120 рублей, живёт в центре Москвы в отличной однокомнатной квартире с телефоном и с молодой женой. У него есть машина, гараж и первая жена с дочерью, которым он исправно платит алименты. За его квартиру ему предлагают 12 тысяч рублей. Казалось бы, вполне благопристойный белый воротничок московского пошиба.
  На другой  стороне медали - Лёня Травкин неутомимый путешественник. Он работал геологом, археологом, спелеологом и, разумеется, матросом. Был на Алтае, на Памире, в Саянах, на Курильских островах и у чёрта на куличках. Рубил лес, ловил рыбу и охотился, зимовал на полярных станциях. Постепенно у меня создалось впечатление, что Лёня это несколько человек, которые не успели побывать только на Луне, но это просто вопрос времени. Вот к какому замечательному матросу я попал на стажировку.
- Так, - произнес Травкин после короткого экскурса в свою замечательную биографию. - Сначала мы рассмотрим четыре узла: выбленочный, прямой, стремя и калмыцкий. Прямой ты знаешь, калмыцкий пусть вяжут калмыки, остаётся что?
- Выбленочный узел и стремя.
- Абсолютно в тряпочку. Показываю: этс, этс, этс – готово. Вот энта верёвка есть лёгость, а энта, которая потолще, швартовый конец. Выбленочный узел тебе пригодится больше всего, поэтому постарайся понять принцип, а не просто последовательность действий. И его нужно уметь вязать с любого положения, даже когда висишь вниз головой. Давай, пробуй.
  Не сразу, но у меня получилось. Я проникся к Травкину  безграничным уважением и стал называть его на «вы».
- Что ты! Меня нельзя называть на «вы» – я матрос! – воскликнул Травкин. – А матрос это кто? Это карл, у которого много-много обязанностей и мало-мало прав. Ну ладно, узел сообразили. Идём дальше. Клюз, кнехт, швартовый конец; турачка, брашпиль, якорное устройство. Швартоваться будем на шлюзах, а  судовыми механизмами пусть заведует боцман. Пока достаточно, давай покурим. А то вся спина уже мокрая.
   Моросил мелкий дождик. Мы сели покурить и тут – «дзинь» - раздался звонок.
- Один звонок – матроса в рубку, - без особого энтузиазма произнёс Травкин. – Пошли Тигрик.
Мы поднялись в капитанскую рубку. Капитан сидел спиной к нам, и, не поворачиваясь, строго спросил:
- Так. Чем занимаетесь?
- Собираюсь приступить к утренней приборке, - отчеканил Травкин.
Капитан развернулся вместе с сиденьем, как башня самоходного орудия, и некоторое время нас разглядывал. Башня была в некотором роде усатая.  А усы у него рыжие:
- Не к добру это! - подумал я.
- Так приступайте! – сказал капитан.
Травкин сначала вытряхнул две пепельницы, взял мокрую тряпку и смахнул пыль со стола и пульта управления. Потом принёс швабру и прошвабрил пол. Потом мы вышли на палубу. Травкин погонял воду туда-сюда.
- Дождь хорошо, - сказал он, - не нужно мочить швабру. Самое скверное место это шлюпочная палуба – видишь, сколько сажи за ночь выпало. Возьми веничек и помаши немного для собственного утешения. А в принципе, это мартышкин труд. Идём дальше. - Та-а-ак, гальюн. Запомни Тигрик – на пароходе нет грязной работы – есть шаровая и есть тяжёлая.
Травкин взял щётку, вычистил гальюн, спустил воду и понёс ведро на корму, где стояли бачки для мусора. Затем прошвабрил полы в коридорах и в салоне.
- Сейчас научу, как Маньку делать, это на стоянке твой главный инструмент.
  Мы взяли кусок каната, черенок для швабры, нож и вышли на шлюпочную палубу. Лёня очень ловко соорудил швабру, которую матросы ласково называют Манькой.
- Вот всё, или примерно всё, - сказал он закуривая. – Водочки нет с собой?
Я ответил, что нет.
- Сразу видно, что в первый раз. Ну ладно, потом проставишь стакан пива и дело с концом. Запомни ещё три завета:
Первое: встречай мастера у трапа (мастер – это капитан) и никогда не сиди перед начальством, иначе обязательно найдут какую-нибудь работу.
Второе: получив команду, не торопись её выполнять, потому что могут последовать десять других.
Третье: относись с полным пренебрежением к физическому труду, но берегись буксира и калышек. Точка.
  Я попросил напомнить, а калышки – это что?
- О-о-о брат, плохо тебя учили. Это страшная штука, я один раз попался, до сих пор в кошмарах снится. Да будет Вам известно, достопочтенный сударь: КАЛЫШКА (или кеньга) - случайный завиток или закруток троса, препятствующий его свободному прохождению через шкив блока, клюз и т.д. Если эта самая калышка захватит твою ногу, будешь  очень  сильно похож на Флинта, если вообще живой останешься. Я отделался лёгким испугом и сапогом, она его просто сжевала и выплюнула за борт. А нога, как видишь, до сих пор на месте, к счастью, успел её выдернуть из сапога.
  Мы подошли к Шижне и пришвартовались у пятого причала. На борт ОТА-956  прибыл ещё один матрос: Борис Кейльман, который уехал из Куйбышева на два дня раньше меня. Борис как-то не ожидал так рано встретиться здесь со мной и долго стоял в оцепенении, не зная, радоваться ему или нет. Зато был доволен Травкин.
- Ну вот, пришла замена, - сказал он, - через два дня я буду спать с молодой женой.
После оформления документов Боря был направлен опять же к Травкину, и к обеду выучил все четыре узла.
- В моей многострадальной жизни не было педагога талантливее, - сказал Боря и тоже проникся к Травкину глубочайшим уважением. Он ходил по пароходу с куском каната, и при каждом удобном случае завязывал какой-нибудь узел. Видно это доставляло ему огромное удовольствие. Видели бы его сейчас Витя Боцман или Паша Бабкин – не поверили бы своим глазам. Паша Бабкин «палубный матрос», который четыре года отслужил в ВМФ, сочинил про Борю песню на мотив «Раскинулось море широко». Песня заканчивается словами:
«А лес Мастрюковский призывно шумит: - Откуда вы взяли такого?»
  После двух сеансов курса молодого бойца, в течение которых Лёня Травкин отстоял с каждым из нас одну вахту, он получил у старпома расчёт, дал крепкого газу и напоследок угостил нас пивом. Я выделил ему пайку технического спирта. Он  разбавил спирт крепким чаем, добавил газу в своем организме, и его понесло в лирику.
- Я старший инженер министерства! - кричал он, показывая кукиш в сторону капитанской рубки. – А он, он всего-навсего несчастный капитанишко этой телеги. Полундра, наших бьют!!
 Утром Травкин уехал в Москву.

                КАПИТАН
 
   Первый вопрос, заданный мне капитаном теплохода ОТА-956, был очень даже конкретным:
- Темриз, вы пьёте водку?
  Мне очень хотелось ответить «да», но я боялся попасть впросак. Я ограничился туманной фразой:
- Ну, как все, иногда, или по праздникам.
  Парадная капитанская форма, рыжие усы, строгий взгляд из-под бровей - просто волк морской, подумал я. Как же мне себя перед ним поставить?
  Я не стал даже поправлять капитана насчёт произношения моего имени, видимо правильно называла меня только моя бабушка. Даже мать с отцом произносили моё имя без мягкого знака. И как только не писали разные секретари в разных документах: Тавриз, Борис, Тамрис, Тенгиз…. Даже мой друг Виталий Шабанов в своей замечательной книге «Грушинское братство» допустил две ошибки. Он написал: Шарофиев  Табрис, когда надо было Шарафиев Табрись.
  Ну, виноват. Ну, басурман. Главное, все спрашивают: а как твоё имя переводится на русский язык? Не знаю! А как на татарский язык, хочу я вас спросить, переводится имя  Васисуалий  Лоханкин?
  Капитана я сразу же простил, потому что он был первым моим капитаном на первом  настоящем судне, где я  собирался матросить. Кажется, он и ждал от меня такого ответа, а может быть, его устраивал  любой ответ. Скорее всего, с его стороны это был пробный шар. Капитан погладил рыжие усы, крякнул, и, моргнув несколько раз тараканьими глазами, задал главный вопрос:   
- Магнитной записью не приходилось заниматься?
- Приходилось, - ответил я радостно. – Как в быту, так и на производстве.
Эту тему я готов был развивать сколько угодно.
- Так вот, Темриз, - внушительно произнёс капитан после некоторого раздумья. – Есть такой собиратель народного фольклора - Владимир Шандриков, который однажды выразился так: «Не пьёт только собака, потому что ей не на что покупать водку». Вы меня поняли?
- Так точно, Владимир Михайлович, понял, - ответил я. Хотя, как не старался, не мог представить  себе пьяную собаку. – А Владимир Высоцкий Вам нравится?
- Уголовный фольклор его я легко переношу, но до Шандрикова ему как до Луны. Значит, договорились. Работа вам предстоит тяжёлая: шесть через шесть. Шесть часов вахта, шесть будете отдыхать. Во время отдыха, иногда будете подменять своего напарника, когда он обедает. Если аврал, или пожарная тревога, работает вся команда. И если давать газ, можете не справиться. Так что, имейте ввиду.
  До меня дошло, почему списали матроса Травкина, и почему капитану дали кличку Шандриков.  Вообще, за этот долгий день в своей жизни, я многое узнал. Например, старшего механика на корабле зовут дед, капитана мастер, а старпома чиф.
  Капитан помолчал и шумно продул ноздри, оттянув кверху правую щеку.
- Значить так. Сначала идите к старпому и разберитесь с бумагами. Вы первый раз матросом?
- На корабле, да. Приходилось много раз ходить под парусами по Волге,  на плотах по горным рекам, но это как бы спорт, водный туризм, а не работа. Но с детства мечтал быть моряком. – Я, кажется, пытался оправдаться, почему я здесь. Меня терзало какое-то смутное чувство вины перед ним. Всё же он был профессионал, и я вторгался в его владения со своими дилетантскими замашками. «Моряк, с печки бряк» - крутилось в голове.
- После старпома к Травкину на стажировку. Нам нужны матросы, а не туристы. И чтобы боцман лично вас проинструктировал, как работать с судовыми механизмами. Понятно?
- Я всё понял, Владимир Михайлович.
- Надо отвечать: понято. Ясно Вам?
- Понято.
- Кем работали на заводе?
- Старшим инженером по электронике.
- Понято. А здесь вы матрос! Ну, марш палубу драить! – При этом даже ни тени улыбки на лице. У него полностью отсутствует чувство юмора, решил я, и потом многократно в этом убеждался. Мастер пребывал в состоянии глубокого детства, со всеми положенными для этого возраста привилегиями. Моторист Кирилаха рассказал про капитана одну забавную историю, связанную с местным рестораном.
  Моряки много времени проводят на морях, дома бывают редко, и это накладывает определённый отпечаток на их образ жизни. Одним словом, они не прочь приударить за какой-нибудь незнакомой дамой и вступить с ней в романтические отношения. Это как бы считается обязательным элементом жанра, вроде шпор и усов для гусара. Так вот, какой-то шутник проинструктировал нашего капитана примерно в таком духе:
- У нас здесь так. Заходишь в кабак, там за столиком находишь одиноко сидящую даму и бросаешь якорь. Естественно, с её согласия. Заказываешь ужин, потом расплачиваешься как джентльмен, берёшь её за руку и вы идёте к ней домой. Если она для порядка начнёт артачиться, даёшь ей разок по физиономии, и она твоя.
   Шандриков всё принял за чистую монету и направился в местный кабачок проветриться перед рейсом. Всё пошло согласно инструкции. В кабаке он приметил одиноко сидящую даму, попросил у неё разрешения приземлиться, она не отказала. Заказал всё что положено, они вместе поужинали; потом рассчитался вежливо с официантом, и предложил даме подышать свежим воздухом.
- Пожалуй, - сказала дама, не подозревая подвоха, и вышла вместе с ним на улицу. На улице Шандриков крепко взял её за руку и вежливо предложил направиться  к ней домой, чтобы заняться конкретным делом. Вещи он любил называть своими именами.
- А то у меня плохо со временем, утром отправляюсь в рейс, так что, подруга, ты уж долго не ломайся, - сказал он, и потащил её за собой. Дама от такого нахальства пришла в тихий ужас и дала ему звонкую пощёчину. Шандриков это принял как сигнал к атаке и со словами: «Ах, ты шлындра, ещё кусаться!» - тоже ударил её по лицу. Вместо того,  чтобы робко следовать домой со своим кавалером, дама закатила крупный скандал: стала громко кричать, призывая на помощь окружающих, и начала бить Шандрикова дамской сумочкой по голове. Собрался народ, стали выяснять, что к чему, и Шандрикову пришлось начать отступление. Потом появились мужики, которые были настроены очень серьёзно. Шандриков понял, что дальнейшее пребывание его здесь становится весьма опасным и дал стрекача. Бежал он до самого причала, причём с хорошим ускорением, поскольку погоня наступала на пятки. Дама оказалась женой какого-то местного начальника. Увидев свой пароход, Шандриков начал с берега громко командовать:
- Михалыч, заводи! Сниматься с якоря и убрать швартовые! Приготовиться дать полный вперёд!
  Он успел заскочить на трап и пароход сразу же отчалил.  Команда сработала по-военному чётко и молниеносно, спасая своего мастера. Мужики береговые остались с носом, и долго кричали ему вслед:  «Козёл, мы тебя ещё достанем», - но пароход уплыл.
  Я  сходил в каюту и предстал перед старпомом со всеми бумагами: удостоверение матроса 2-го класса, санитарная книжка, заявление, паспорт, направление отдела кадров и  он меня прописал. Мотористы сказали, что старпом бывший военный моряк и писатель, под псевдонимом Юрий Поленов печатается в журнале «Нева».  Старпом открыл моё свидетельство матроса и стал читать вслух:
- Свидетельство №125. Выдано гр. Шарафиеву Т.К. Окончил курсы матросов с оценкой «хорошо». Протокол №10. Подпись, печать. Смотри-ка, всё как положено, как доктор прописал.  Ну, всё, теперь ты наш. Советую позабыть на время рейса все гражданские привычки, море шуток не любит. Матроса Кейльмана давно знаешь?
- Прилично. Больше десяти лет. А что?
- У меня сложилось впечатление, что он от газа не просыхает. Как будет вахту нести?
- Что Вы! Даю Вам честное слово матроса, что он вообще не употребляет спиртного. Ничего крепче лимонада не пьёт, даже пиво.
- Везёт же людям. Значит, спиртзавод у него собственный, так сказать, природный.
- Почему так решили?
- Все признаки налицо, особенно выделяется нос.
- Не пьёт он. Это конституция у него такая. Его всё время тормозят на всех проходных, таскают на экспертизу, но до сих пор не нашли ни одного миллиграмма спирта.
- Ну, дай Бог. У нас тут с этим строго. А ты сам за воротничок не закладываешь?
- Если только в самые торжественные праздники. На работе никогда.
- Проверим. Ну, обедай, и дуй к Травкину на стажировку.
  Я пришёл на камбуз. Все сидели плотно, молча, обедали, только одно место напротив капитана было свободно. Я и сел туда, ничего не подозревая, и начал шумно хлебать щи, поскольку сильно проголодался. Шандриков дожевал, сколько у него было во рту, уставился на меня своим капитанским взором, и дал странную команду:
- Иди, возьми шланг у боцмана!
- Зачем тут шланг? – испугался я.
- У меня трое детей. Ты меня сейчас проглотишь вместе с супом, кто их потом кормить будет? Возьми шланг и соси через него.
  Все дружно и вежливо засмеялись, не смеялся только капитан. По-прежнему он сохранял строгое выражение лица. Видимо, он развивал у себя чувство юмора, и сейчас тренировался на мне. Я и не знал - обедать дальше или нет. Кое-как справился со щами и с котлетами, выпил компот, и ретировался. Капитан не торопился, видимо, ждал удобного случая продолжить тренировку.
  Пришёл Борис. Он также сел на свободное место, ничего не подозревая – видно это штатное место для новичков, чтобы пройти необходимый обряд обрезания – и начал трапезничать также неосторожно, как и я. Команда последовала незамедлительно:
- Боря! Иди, возьми шланг у боцмана!
Все по привычке улыбнулись, видно эта шутка была с очень  длинной бородой. Боря ничуть не удивился, приостановил чавканье, и небрежно сказал:
- Щас, пообедаю и схожу. –  И продолжил обед, как ни в чем не бывало.
  Шандриков растерялся. Он привык к тому, что все спрашивали «Зачем нужен шланг» и у него на это был готов ответ. Здесь ответ был нестандартный, капитан не знал что сказать, и сидел надутый, дёргая себя за усы. Сначала наступила полная тишина, потом раздался  грохот смеха. Смеялся даже кок Виталий, прекратив на время раздачу пищи. Капитан вытер усы, встал, отряхнулся, и громко скомандовал:
- Старпом! Объявить водяную тревогу! Свистать всех наверх!

                ПЕРВЫЕ  ШАГИ  НА  КОРАБЛЕ

  Первую вахту я нёс под наблюдением матроса Травкина. Травкин был непревзойдённый учитель.  Он старался не водить меня за руку, а просто делал кое-какие замечания по ходу дела. Иногда устраивал небольшой экзамен по узлам и материальной части. Больше всего на свете он любил колоколить. Он получал от этого занятия огромное удовольствие, и напоминал мне кота, который съел сметану и облизывается.
- Вот закончится рейс, ты приедешь в свой родной завод. Какой-нибудь начальник на тебя наедет. А ты ему: «Ну, ты, кнехт, закрой клюз, а то иллюминаторы выбью», - вот он попадёт впросак! Пойдём, ещё одно дело покажу.
  Мы подошли к спасательной шлюпке, которая была накрыта брезентовым тентом. Он приоткрыл шторку, и я увидел несколько рыб внушительного размера, которые висели на туго натянутой веревке.
- Зубатка! Я их не довезу, они ещё не завялились. Так что, как жир закапает, можете с Борисом закусывать. Только сильно не рекламируйте, здесь ничего лишнего быть не должно.
- А если водяная тревога?
- Эту шлюпку не трогают, её заклинило. Да вам хватит одной, если успеете спустить при аварии. Только я сильно в этом сомневаюсь, поэтому лучше об этом не думать.
- Что это за рыба? Ты сам её поймал?
- Ну конечно! Это нам Учитель подарил, которого списали. На рыбзаводе заправляли танки пресной водой, а Учитель нёс вахту, ждал, когда из гуся вода побежит. Ну и обратил внимание, что рабочие рыбзавода ходят в таких же бушлатах, как матросы. Недолго думая, вышел на территорию завода, и как заправский биндюжник, начал перекатывать бочки с солёной рыбой туда-сюда. Когда из гуся пошла вода, он среди бела дня, абсолютно спокойно, закатывает бочку зубатки на палубу и отдаёт швартовые. Однако рабочие это  засекли, и начали орать капитану:      «Что вы делаете, козлы!». Капитан не понял, по какому поводу базар, и со словами: «Сами козлы!» - начал отходить. Когда ушли далеко, бочку вскрыли. Полная бочка солёной зубатки! Ну и поделили на всех поровну.
Травкин с удовольствием облизнулся. Поскольку мы стояли на приколе, вахту несли в основном в капитанской рубке. К нам поднялся моторист Кирилаха из машинного отделения, видно заскучал там один.
- Вахту несёшь? – спросил он, вкрадчиво.
- Несу.
- И куда ты её несёшь?
 Я вдруг вспомнил, что в 3.00 нужно разбудить капитана, а время без пяти три. Я побежал вниз, в каюту капитана. Постучал, осторожно открыл дверь, но каюта была пустая. Странно, подумал я, сам, что ли, проснулся. Поднялся в рубку.
- Ну, разбудил мастера? – спросил Травкин.
- Там его нет.
- А ты в спальню заходил?
- Я был в каюте и никого там не заметил.
Травкин пошёл искать капитана. Кирилаха достал из кармана походную расчёску, причесал бакенбарды и ушёл в машинное отделение.
- Назревает небольшой шухер, надо делать ноги, - сказал он.
Через минут пять в капитанскую рубку поднялся разгневанный Шандриков, стрельнул в меня глазами, включил «Акацию» и стал вызывать теплоход «Ишим». Он очень торопился и пока меня не трогал.
- ОТА 956 – «Ишиму». Слышите меня?
- Слушаю 956-й, доброе утро.
- Доброе. Есть там какие-нибудь новости?
- Пока ничего, пока ничего, приём. Да, кажется тебя «Киев» вызывает, по 16-у каналу рейда, как слышишь, приём.
- У нас нет корабля  «Ишим», только «Акация». Ты меня, пожалуйста, проинформируй, что они спрашивают.
- «Киев» просит подготовиться очередным судам, занять места в караване, как поняли, приём.
- Понял вас хорошо, большое спасибо. «Ленанефть 2018», ответьте 956 –му, приём.
- 956 –й, я - «Ишим», вам отвечает 18-я, как слышите, приём.
- «Ишим», я не слышу 18-ю, не слышу, приём.
- Я отлично слышу, такой приятный женский голос. 18-я, вы меня слышите, приём.
- Очень хорошо слышу, и вас, и 956-ю.
- 956-й, я «Ишим», слышали 18-ую? Приём.
- Нет, не слышу.
- Но ты упорно не хочешь слышать приятный женский голос. 18-я, давай покалякаем.
- «Ишим», я слушаю вас.
- Я 956-й! Вот сейчас слышу, сейчас слышу. Людмила Ивановна, доброе утро.
-  Доброе. На приёме 2018, внимательно вас слушаю 956-й, приём.
- Значит, э-э-э, вызывал «Киев», ледокол «Киев», Валентин Анатольевич далеко там у вас, приём.
- Сейчас мы его пригласим на мостик.
  Минут пять тревожного ожидания.
- 956-й, Волокитин на связи.
(Волокитин Валентин Анатольевич - капитан-наставник нашего каравана.)
- Я 956-й, меня вызывал «Киев», но у меня нет с ним связи. Что прикажете? Приём.
- Объявлена готовность судов по каравану, которые входят в первую Обскую группу: 953, 956, 964, 962, 2108, 938. Но пока метеорологи дают плохой прогноз, порывы до 14-и и более метров. Это их пугает. Добро не дают пока, как поняли, приём.
- Вас понял, вас понял, конец связи.
Ну, вот теперь настала моя очередь, подумал я, но в 4.00 моя вахта закончилась. Пришёл мой спаситель Боря, словно петух прокукарекал, и я отправился спать. Но рано я успокоился.
  Спал я недолго, меня вызвали к старпому, чтобы я расписался в журнале по технике безопасности. Потом меня вызвали в капитанскую рубку. Я поднялся, вошел:
- Вызывали?
- Во-первых, - холодно, зло и поучительно одновременно произнес капитан, не поворачивая головы, - когда входите в рубку, нужно сказать «доброе утро». Это не потому, что я, капитан, здесь, это вообще так положено. Во-вторых, Вы утром поднимали флаг? 
- Да, я.
- Во-первых, Вы подняли его кверху жопой – это же позор! Во-вторых, что вас на ваших курсах не учили, что означает приспущенный флаг?
- Учили, - неуверенно сказал я, - сейчас все исправлю.
Пошел и спустил флаг, потом поднял его по всем правилам.
- Ну, ладно, идите, отдохните перед вахтой,- сказал капитан, и я ушел в свою каюту спать.

МОТОРИСТ  КИРИЛАХА

  Мне повезло: досталось дежурить в одной вахте с опытным мотористом по фамилии Кирилаха, родом из Измаила. Дело своё он знал хорошо, носил усы и длинные бакенбарды, очень любил рассказывать смешные истории из своей морской практики. Звал он меня Махмудом.
- Знаешь, Махмуд, в чём твоя беда? Ты задаешь начальству слишком много вопросов. А твоё дело, молча выполнять свои обязанности, не дожидаясь приказаний.
Это он после того, как капитан в очередной раз снимал с меня стружку за излишнее любопытство. 
- В машине!!
- Машина слушает.
- Готовьте машины, нас прогоняют отсюда.
- Куда? – (Я ещё очень наивный матрос).
- В такую мать. Ваше дело отдать швартовые, идите вниз. И принесите мне спички из каюты.
  Много чего пришлось испытать нам с Борей. Однажды он приходит в нашу каюту с убитым видом и говорит:
- Я, наверное, спишусь, я больше не могу. Я с министрами за руку здороваюсь, а тут какое-то дерьмо лает меня так, что я ничто. Не просто никто, а ничто!
- Знаешь дорогой, - сказал ему Кирилаха, он был как раз в нашей каюте, - наша доля такая – подставлять зад и улыбаться.
 Мы с ним стояли вахту в ночное время, на стоянке, когда все отдыхали. Кирилаха с вечера припрятывал картошку, масло и хлеб. Ночью мы с ним в камбузе жарили картошку.
- Что ты понимаешь, Махмуд! – говорил он, после того, как мы выпивали по глоточку разведенного спирта, и с удовольствием заедали это жареной картошкой. – У нас с тобой королевская вахта. Сам посуди: с двух часов ночи до восьми утра ни одна собака тебя не тронет, потому что все основные работы делаются с восьми часов утра до обеда. Ну, бывает, конечно, и после двух часов ночи найдут тебе работу часа на три. Так за что же ты бабки получаешь? Можно работать в день три часа за 280 рублей, а?
  Он с удовольствием рассказывал, как разыгрывал стажера Никиту во время ночной вахты.
- Беру мегафон, потихоньку захожу в машинное отделение сверху, и тихо даю команду: «В машине!». Он отвечает «Машина слушает». Я повторно: «В машине! Вы что там, оглохли?!» Он жалобно: «Машина слушает!» Говорю ему уже громче: «Готовьте срочно машины» и роняю  на него сверху гаечный ключ. Он подскакивает метра на полтора, вдруг замечает меня  и в бессильной ярости показывает кулак.
- Что же ты над ним издеваешься?
- Эх, Махмуд, знал бы ты, как меня старики в Измаиле тренировали.
  Однажды он отпросился в увольнение на всю ночь, а рано утром заявился с огромной медицинской энциклопедией за 1903 год. Кирилаха не скрывал своей радости:
- Представляешь Махмуд, такую тетку снял, тебе и во сне не приснится. Сначала посидели в ресторане, потом она меня пригласила в гости. Всю ночь мы с ней пили кофе, а утром подарила мне на память вот эту вещицу. Забавно, правда? Что она только со мной не вытворяла!
  Но мне снились совсем другие сны. 

                МОРСКИЕ  СНЫ

  Снится мне сон.  Я опять на вахте, стою за рулём,  а руль не слушается. На мостике я один. Где же штурман, чёрт его что ли забрал? Спросить бы кого, а никого нет. Впереди огромные морские дали, на небе разноцветные облака. Судно стало медленно подходить к ледяному полю. Оно и к лучшему, думаю я, рулить особо и не надо. Иди за ледоколом, и держи нос по ветру. Вдруг в рубку заходит дед с огромным гофрированным шлангом.
- Зачем тут шланг, дед? – спрашиваю. Сам пытаюсь выровнять курс, чтобы кильватерная струя шла как по ниточке.
- Запас карман не трёт! – весело  говорит дед. – В прошлый перегон пробило льдом правый борт, с трудом завели пластырь. А шланг вставил в пробоину, и соси через него. Дети у тебя есть?
- Нет пока. Я неженатый.
- Фамилию хочешь потерять, что ли, балбес? Как же без детей-то?
   Заходит старпом, дед куда-то скрылся. У старпома в руке огромный секундомер с маленьким пропеллером.
- Матрос Тигрик! Доложите старшему помощнику капитана, как вы боритесь за живучесть судна? А-то дифферент уже достиг критической массы, и брашпиль заклинило. Кранцы приготовили?
- Кранцы давно готовы. А я борюсь, борюсь. Вот стараюсь выровнять курс, чтобы встать в кильватерный строй.
- А поправку на ветер учли?
- Да нет, причём тут ветер? Мы же не парусник, а рогатая чебурашка.
Старпом даёт мне секундомер с крылышками и наставительно произносит:
- Приказываю срочно замерить скорость ветра и внести все необходимые поправки на деривацию. Этот прибор называется АНЕМОМЕТР, я ясно выражаюсь? А за чебурашку ответишь перед капитаном.
  Я выхожу из рубки и начинаю измерять скорость ветра. Как чёрт из табакерки, появляется  огненно рыжий капитан, в огромной капитанской фуражке и расшитой косоворотке. Во рту у него вишнёвая трубка. Он попыхивает трубкой и выпускает дым из правой половины рта. Левой половиной рта скверно ругается.
- Ну, ты, турок! – кричит он мне. – Ты как прибор держишь? Ты кого меряешь?  Скорость ветра или влажность? Где тебя этому учили? Руку подыми!
  Я поднимаю руку над головой, и пропеллер у секундомера начинает бешено вращаться. Меня отрывает от палубы, и я  куда-то лечу. Появляется боцман и хватает меня за ногу.
- Куда ж ты собрался Тигруня, колготки напялив свои? – поёт боцман синим баритоном. Мне щекотно, а ноги как спутали.
  Я пытаюсь отобрать ногу у боцмана, он не отпускает. Я открываю глаза. У моей кровати стоит боцман и держит меня за ногу.
- Ну, ты и спать, Тигрик! Одевайся срочно и наверх -  объявили водяную тревогу.
 «Пропала зубатка»,  - думаю я с тревогой, но вдруг вспоминаю, что шлюпка уже пустая. Рыбу из шлюпки мы перетащили в каюту и потихоньку начали есть. Правда, запах у неё был не очень приятным. Но рыба всегда пахнет рыбой, как её не суши. Скорее бы уже в море выйти, а то надоели эти дурацкие водяные тревоги. Сколько же можно тренировать двух матросов опускать и поднимать пустые спасательные шлюпки? Садиться в них опасно. Но начальству виднее. Пока тренируемся спасать друг друга, наступает время моей вахты.
  После вахты перебирали картошку, она начала портиться. Ну и жизнь! Никакой романтики, одни трудовые будни. А холодильник пахнет несвежей треской.
  А море ждёт нас, чёрт возьми!
Следующий сон мне приснился через три дня. Считать дни здесь очень сложно. Во-первых, белые ночи. Во-вторых, вахта шесть часов через шесть. За сутки выпадает две вахты, и, кажется, что прошло уже два дня. Это похоже на то, как в Жигулевской птицефабрике обманывали кур – два раза за сутки включали и выключали свет. Бедные курочки неслись за сутки два раза, а директор получил Государственную премию. А куры стали жить в два раза короче. Интересно, как отразится на матросах такая смена вахт? Сколько времени уже не удаётся выспаться.  Но сон все-таки приснился.
  Какое-то поле, где море чудесных цветов. Летают среди них бабочки. Кажется мне, что это время сенокоса, и я вожу сено на лошади из покосов в общую кучу, где мужики мечут огромные стога. Сено я собираю вилами, складываю в фургон, а за мной с деревянными граблями ходит маленькая цыганочка, и собирает остатки травинок.  Смуглая, чернобровая, с глазами как два чернослива, стройная. Волосы густые, кудрявые. Сено собирает очень ловко и деловито, молчит и стреляет глазами. Вдруг налетает гроза, ураганный ветер, сверкают молнии, льёт дождь как из ведра. Я хватаю плащ-палатку, накрываю себя и цыганочку от дождя, обнимаю её за шейку. У неё такое упругое и горячее плечо, что со мной что-то происходит. Меня бьёт током в тысячу ампер, потому что в нас попала молния. Цыганочка упирается руками мне в грудь и отталкивает от себя со словами: «Всё, всё, хватит обниматься, дождь уже кончился!»  Потом она встаёт и убегает. Я бегу за ней и не могу догнать, ноги какие-то свинцовые. Похоже, это деревенская улица, везде темно, куда делась цыганочка? Всё же удается мне её догнать, хватаю её за руку. Она разворачивается и даёт мне такую звонкую оплеуху, что из глаз вылетает вся молния, которая совсем недавно меня ударила. Цыганочка смеётся так звонко и заразительно, что я от досады начинаю плакать. Проснулся, и, правда, вся подушка мокрая. Такие вот сны иногда снятся.
   
                ВАХТА  ЗА  ВАХТОЙ

  Слова капитана: «Шесть часов вахта, шесть будете отдыхать» - я вспоминал каждый день утром, когда после изнурительной ночной вахты, шёл умываться, завтракать, и, как будто закончив дела, собирался идти спать. Навстречу тебе идёт старпом и манит пальцем: пойдём на час. Приводит к капитанской рубке, а там, на тумане капитанского стекла, пальцами старпома выцарапано: «Борис и Тигрик - засранцы».
- Моя вахта закончилась, - говорю я, не теряя надежды на милосердие старпома, потому что смертельно устал. Я всю ночь нёс вахту вместе с капитаном и стоял на руле. Волна была приличная, нас кидало вправо и влево. Я всеми силами стараюсь держать кильватерный след ровно, как требует капитан, но судно сильно рыщет носом, будто ищет девятую волну.  Шандриков ругается матом, иногда бьёт по шее и кричит:
- Но ты, турок, посмотри на кильватер, как бык нассал! Не позорь мои рыжие усы – видишь, труба и мачта, держи на них прямо! 
Он переживает за свой престиж мастера.
- Качает сильно, - говорю я.
- Это разве качка? Вот по Баренцу пойдём, там будет сплошная голова-жопа-ноги.
Это были самые ласковые его слова. Он произносит огромное количество непечатных, непроизносимых слов и постоянно совершенствует свой словарь дальше. Я даже начал за ним записывать.
  Как назло, кончились сигареты. У меня есть кисет с махоркой, на котором вышито: «Кури на здоровье,  миленький». Кисет когда-то подарила мне одна знакомая дама, провожая меня в воинские лагеря. Первую воинскую службу я проходил в Брестской крепости, где нас обучали работать на радиолокационной станции. Командир взвода сержант Залога всегда с удовольствием наблюдал, как я ловко сворачиваю цигарку, качал головой и говорил:
- Ты, брат, прямо с кинохроники военных лет. Где научился?
- В селе, где родился. У отца приворовывал  махорку, и курил.
- Когда ж ты начал курить,  товарищ  курсант?
- В первом классе.
- А пить во втором?
- Да нет, в четвёртом. Напился и пришёл в школу на праздник Первого Мая.
- Сильно били?
- Нет. Лишили почётной грамоты за четверть и объявили выговор.
  Кисет с махоркой я брал и в походы, это был мой аварийный запас.
  Шандриков об этом знал, и это его даже немного веселило. Иногда оттолкнет меня с руля и хмуро произносит из-под тараканьих усов:
- Или рулить, или уж курить. Ну, иди, сверни цыбарку. Только не спали мне рубку.
Рулить ему нравится, и он делает эту работу мастерски. Я стараюсь ему подражать, но пока получается плохо. Какие мои годы, ещё научусь, думаю я, только бы хоть разок выспаться.
 Мои мысли прерывает старпом. Он протягивает мне газету и говорит:
- Быстро пробежал по окнам и в люльку!
Я тру газетой стекла до тех пор, пока они не начинают издавать скрипящие звуки. Окна становятся прозрачными до блеска, и я иду вниз в свой негритянский квартал спать.
Ох, какая благодать: раздеться до трусов и лезть под суконное одеяло! Какая-то сладкая истома накрывает меня с головой, и я плавно заплываю в просторы  космоса вместе с каютой как космонавт. До следующей вахты осталось четыре с половиной часа и это целая вечность. Спи и смотри сны в своё полное удовольствие! Но не проходит и двух часов,  как меня будит мой напарник Борис и виноватым голосом изрекает:
- Иди постой на руле, я позавтракаю. Шандриков тебя зовёт.
Как мне хочется заговорить словами, которые я узнал недавно от капитана! Но я  собираю всю волю в кулак и тащусь наверх, в рулевую  рубку, как медведь шатун, которого подняли из берлоги. Захожу в рубку. Шандриков что-то высматривает с помощью бинокля.
- Добрый день, - сквозь сонные зубы бурчу я, - и встаю за штурвал. «Добрый день» нужно сказать обязательно, хоть ты двадцать пять раз подряд заходил в это святое заведение. Хотя мне хочется сказать этому таракану, чтобы его глаза выкатились в тарелку. Когда он только спит?! Скоро Боря возвращается, и я иду досыпать. Но  сон уже не идёт. Пришёл ко мне моторист  Никита и после сильного приступа астматического кашля с трудом произносит:
- Дед тебя спрашивал, кхе-кхе, не мог бы подсобить?
- Я же матрос, я не по вашей части, чем могу быть полезен?
- Не включается пожарный насос, а завтра инспекторская проверка.
- На это есть электромеханик Кандыба.
- Кандыба запил, закрылся и только бутылки из окна вылетают.
Обречённо иду в машину. На корабле у всех есть клички. К деду пристала кличка Филипок. Он очень аккуратный, небольшого росточка, всегда в чистой синенькой простиранной робе, мотористы его уважают.
- Тигрик, или как тебя правильно?
- Ну, Табрись.
- Термис, извини, у тебя трудное имя, а у нас тут проблема. Ты на заводе работал электриком?
- Можно так сказать, а вообще, инженером по электронике.
- Ну, неважно. Вот не включается пожарный насос, хоть ты тресни, а завтра комиссия.
- Тестер имеется?
- Никита, тащи прибор.
Я, чёрт меня побери, наладчик станков с числовым программным управлением, в конце концов, и найти неисправность в данном случае - это задача для первого класса.
- Так, на пусковой кнопке напруга есть. Дальше магнитный пускатель. На катушке пускателя - Никита, нажми-ка кнопку - тоже есть напряжение. Вырубай автомат Никита, сейчас прозвоним катушку. Так, так. Обрыв провода, вот почему не стреляет твой пожарный насос.
  Дед притащил запасную катушку для пускателя,   заменили старую на новую. Я на всякий случай ещё раз прозвонил обе катушки: так и есть, новая звонится, старая нет - обрыв провода.
- Сейчас всё заработает. Никита, врубай автомат.
Дед сам включил питание и осторожно нажал на кнопку. Пускатель радостно хлопнул челюстями и пожарный  насос заработал. Дед был счастлив.
- Ну, брат, выручил, спасибо. – Дед пожал мне руку. – Может, ещё рулевую посмотришь?
Тут появляется полупьяный Кандыба и мне  строго так   говорит:
- Вася, иди гуляй, не лезь ты в моё хозяйство!
Хороший человек Кандыба, добрый. Он закончил Макаровское училище, ходил на подводных лодках, «это речное корыто ему только для развлечения», говорит он. По судну ходит степенно, как и положено офицеру, ухмыляясь и оглядывая своё хозяйство.  Он четвёртый помощник капитана, а это, как известно, офицерская должность.
«Ходил на подводных лодках», - говорю я и сам удивляюсь своей морской грамотности. Как-то я спросил капитана:
- Владимир Михайлович, куда нам дальше плыть?
- Плавает говно, а моряки ходят, - внушительно пояснил капитан.
  Жизнь налаживается – прибавляется опыт, растут знания и словарный запас, подумал я.  А ведь до седьмого класса русский язык я изучал как иностранный, потому что учился в татарской школе. В татарской школе с пятого класса начали учить русский язык, а немецкий язык начали давать только с восьмого класса. Конечно, я знал несколько слов, например: хлеб, соль, вода, пшеница - детская считалочка. А ещё знал, что такое сало. 
  И вот мне снова на вахту.
  Эта вахта нетрудная, мы снова стоим на приколе. Я беру швабру и «приступаю к утренней приборке», как выражался незабвенный Травкин. Драю палубу, чищу клозеты, убираю сажу со шлюпочной палубы. Потом газетой протираю стёкла. Тряпкой, однако, так не протрёшь, думаю я, только грязь размажешь. А газета, поди ж ты, как ловко чистит.
  Мимо идёт стажёр Никита. Он гордо носит тельняшку, в меру засаленную – моторист!  Форменные брюки ему в самый раз, он курит и кашляет, как чахоточный, пугая бакланов.
- Слышь, Тигрик, кхе-кхе, после вахты приходи рыбачить, навага пошла. Удочку я тебе дам.
  Удочка представляет собой крючок и длинный кусок лески, которая наматывается прямо на указательный палец. На крючок цепляется наживка в виде небольшого кусочка сырого мяса, и …  пошла писать губерния. Успеваешь только опускать крючок вниз, в глубины моря, и таскать рыбу одну за другой. Морская рыба жадная, кидается даже на почти голый крючок, если там имеется, хоть намёк на мясо.
  Наловили полное ведро наваги и кок Виталий Палыч, правда, без особого восторга, почистил её и приготовил. По сравнению с надоевшей треской совсем другое дело. Треска, однако, начала попахивать рыбой.
  Так идут дни, вахта за вахтой, всё в голове смешалось от недосыпа. Шесть часов за рулем, шесть часов на все остальные дела. Что остаётся на сон? Полтора часа, от силы.
  Особенно запомнилась одна вахта, когда наш прицеп «Шлюзовой – 246», капитан решил взять «под борт», т.е. прикрепить его крепко тросами с правой стороны судна. Перед тем как начать эту операцию, они долго обсуждали со старпомом это великое изобретение капитана.
- Вот увидишь, как пойдём лагом, борт к борту, сразу увеличится ход, а-то мы тормозим караван, - говорил капитан убеждённо. Получив добро капитана-наставника, мы приступили к реализации больной фантазии нашего мастера. Караван на время встал, все суда оживлённо наблюдали наши манёвры, отпуская весёлые шутки в адрес нашего капитана. Только нам было не до смеха. Особенно мне, я был как раз на вахте.
  Старпом приказал мне приготовиться перепрыгнуть на борт «Шлюзового», когда он с нами сравняется по высоте, и закрепить конец. С канатом в руке я стоял у кромки борта и ждал  удобного момента. Рядом со мной стоял старпом, бывший военный моряк, и тоже чего-то высматривал. Он руководил этой операцией. Похоже, он сильно волновался, поэтому у него не выдержали нервы.
«Ещё немного, борта сравняются, и я прыгну», - только подумал я, как старпом заорал мне в самое ухо:
- Прыгай!!!   
Я со страху и прыгнул что есть силы. Оказалось, что раньше времени – и я провалился между бортами. Каким-то невероятным усилием, я успел зацепиться руками за самый край «Шлюзового». Борта судов неумолимо сходились, и я висел между ними, рискуя быть раздавленным в лепёшку. Я лихорадочно вспомнил один порог на реке Онот, когда наш плот рогом упёрся в скалу, и силою течения его сломало пополам, а мы оказались между его половинками. Я тогда заметил: время странно растянулось, и всё происходящее напоминало замедленное кино – половинка плота медленно падала на нас. Но мы все успели выскочить из капкана и сели верхом на обломки плота. Всё это промелькнуло у меня в сознании за доли секунды, я поднатужился, и какая-то неведомая сила выбросила меня наверх, на борт «Шлюзового», да так высоко, что я ударился лбом об какой-то стальной канат и заработал синяк. А в это время борта наших судов сошлись, и раздался чудовищный грохот ржавого безжалостного железа, из челюстей которого я каким-то чудом вырвался. Старпом стоял ошарашенный, а капитан вышел из рубки с мегафоном в руке и на весь караван выдал свои комментарии в адрес старпома. Я воспрянул духом, отдышался и закрепил конец. Боцман включил лебёдку и подтянул борт к борту. В операции соединения двух половинок принимал участие весь экипаж, как во время ленинского субботника, и вскоре мы вместе со «Шлюзовым», как сиамские близнецы, пошли за остальными судами каравана.
Капитан похвалил меня, и дал сигаретку. Он, кажется, впервые был доволен моей работой.
- Ты, Тигрик, настоящий моряк. Я был на грани получить срок, ты меня спас.
Шандриков не скрывал своей радости оттого, что я остался живой.
  Но скоро стали происходить странные вещи – вместо ускорения мы стали медленно и упорно отставать от других судов, и передняя половина каравана стала от нас отрываться. В эфире поднялся шум, посыпались ядовитые комментарии в адрес капитана. Поступил приказ вернуть нашего братика обратно за корму.
  У нас на борту находился капитан «Шлюзового», единственный в своём роде член экипажа этого судна. Он сидел на корме нашего судна, неотрывно наблюдал за своим сокровищем и посылал ему воздушные поцелуи со словами:
- Кормилец ты мой ненаглядный! Ты посмотри Тигрик, как гордо он идёт, это же дизель-электроход, туды его в качель!
Когда Шандриков затеял операцию «Взятие Шлюзового под борт», этот неунывающий толстяк  забегал, засуетился, как будто над его ребенком нависла угроза.
- Дуракам закон не писан! – громко кричал он в направлении капитанской рубки. – Когда коту делать нечего, он зря гоняет матросов!
Шандриков первое время его не трогал и он днём сидел на корме, а ночью отсыпался в своей каюте. Все-таки он был тоже капитаном. Но после всех манёвров с прицепом, Шандриков поставил его на вахту.
 Меня досрочно сняли с вахты, чтобы я немного оклемался после неудачного прыжка.
«Отелло промахнулся» - шутил мотроист  Кирилаха. «Шлюзовой» вернули на штатное место.
Переход через Баренцово море я запомнил как кошмарный сон: сильно качало, иногда казалось, что судно ляжет на борт и больше не встанет. Особенно трудно было стоять на руле и держать курс, не отставая от других судов. Иногда они терялись из вида в густом тумане, и приходилось идти по кильватерному следу почти вслепую. Не унывал только капитан, рассказывал в эфир анекдоты, иногда даже пел частушки. Например:
               
             Мы с приятелем вдвоём, работали на дизеле,
             Он чудак, и я чудак, а дизель у нас сп..дили..

Слова Никиты о том, что через море нас поведёт  старпом, поскольку он военный моряк, а Шандриков ходил только по Аральскому морю, почему-то не оправдались. Я всё больше проникался уважением к нашему капитану. Старпом не производил на меня особого впечатления. Большее впечатление производил второй механик, которого почему-то невзлюбил Шандриков. Щелчков Владимир Сергеевич – так его, кажется, звали, был упрям, немногословен, и всегда качал свои права. Однажды капитан назначил боцмана вахтенным начальником, против чего сразу же категорически выступил второй механик, чем вызвал недовольство капитана. Но второй был прав – боцман всего лишь начальник над матросами, вроде сержанта, а вахтенный начальник - это офицер! Капитан уступил – у моря свои законы – но каждый раз пытался как-то прищемить хвост второму механику.
  Однажды пришла телеграмма:

«Из Москвы. №2257. 37 22. 17.30  ОТА – 956. Чернышеву. Удерживайте алименты Щелчкова В.С. 50% заработка для погашения задолженности: февраль, июнь, июль, август 78 года, далее 25% заработка. Матвеев».

Капитан тут же ответил:

 «Москва УА ПБР Матвееву. Прошу уточнить алименты Щелчкову В.С:  февраль 10.04 удержана в апреле т/х ОТ 2105. Июнь, июль, удержана т/х Ленанефть 2018. Сообщите подтверждение конца уплаты алиментов 27 сентября 78 года. Кмс  В. Чернышёв».

Капитан был женат четвёртый раз и от каждой жены имел ребенка. Так что, выходит, капитан и второй механик были братья по крови. Но Шандриков не унимался, продолжал преследовать второго. Кончилось это для капитана плохо: в Салехарде, во время сдачи судна, Щелчков напился тройного одеколона и стал гоняться за Шандриковым с гаечным ключом тридцать шестого размера, с намерением проучить его как следует. Спас его дед. Он схватил своего помощника за рукава и держал до тех пор, пока тот не успокоился, а Шандриков  юркнул в свою каюту.
- Ты что, сдурел? Из-за этого балабола срок хочешь получить? – кричал дед на весь дебаркадер.  Щелчков помычал от злости и ушёл в свою каюту допивать одеколон. Деда он уважал.

             Я  ВАМ  ПИШУ…

  Милая сударыня! Я уже начал сильно скучать, а от Вас ни письма, ни телеграммы.  А, впрочем, никто нам тут письма не доставляет, а в телеграмме не принято признаваться в любви. Вот приеду, тогда сразу всё мне и скажете…
  Я медленно и верно привыкаю к морской жизни. Вчера во время вахты стоял на руле, и нас так качало, что я очень сильно опасался оверкиля. Крен достигал 45-и градусов. Но наша рогатая чебурашка ведёт себя молодцом – прыгает на волнах как ванька-встанька. Меня удивляет капитан – у него отсутствует не только чувство юмора, но и чувство страха. Когда качка достигла невероятной силы и продолжалась  около пяти часов, на капитанский мостик приползла буфетчица тётя Нина вся зелёная и зарёванная.
- Владимир Михайлович, остановите пароход! Я где-нибудь выйду!
- Как я встану на такой волне, сразу лагом и поставит! Сейчас всё спасение – малый ход, нос к волне. Потерпите!   
- Сил уже нет терпеть, сколько можно! Когда это всё кончится?
- Ещё немного и закончится. Вот Канин нос пройдём, и будет потише. Это ещё цветочки!
- А что будет дальше?
- Дальше будет ледовая проводка.
  Тётя Нина работала в Москве в ресторане «Алые паруса». Решила подзаработать денег и устроилась буфетчицей на перегон. Теперь мечтает вернуться, как можно скорее, домой и ей уже не до денег.
  К Канину Носу подошли поздно ночью. Это очень опасное место – высокий обрывистый берег, очень острые камни, высокая волна. Поэтому, нужно держаться от берега подальше. Кажется, проскочили без приключений.
  Я тоже хочу домой, сильно по Вас скучаю, сударыня. Только не уверен, вспоминаете ли Вы иногда обо мне? Но без надежды жить нельзя.
  Баренцево море очень беспокойное, не зря так в песне поётся. Волны огромные, а наш пароходик среди них кажется спичечным коробком. Но в караване идти не страшно, у нас есть специальные суда, которых называют спасателями. Один из них зовётся «Калининград», и мы туда ходили в гости. Это настоящий древний пароход с угольной котельной. Полуголые кочегары, как черти в преисподней, лопатами бросают уголь в топку. Картина поистине фантастическая. Есть у нас ещё в караване ледоколы – ледокол «Ленин», ледокол «Киев», ледокол «Капитан Сорокин» - они до того огромные, что  выглядят как небоскрёбы. Есть и малышки, странные судёнышки вроде речного катера с огромными ушами. Их прозвали Чебурашками. Вот такой разнокалиберный караван.
  Народ в караване весёлый, постоянно травят анекдоты. Вот что рассказал матрос с соседнего судна.
  Приходит солдат к генералу и говорит ему:
- Табе пакет.
  А генерал:
- Не табе, а Вам!
- А нам он и нахрен не нужен.
- Что, умнее кого не могли прислать?
- Умных к умным, а нас к табе.
  Больше всех старается наш капитан. Он рассказывает по громкой связи разные анекдоты и поёт матерные частушки, чем окончательно достал капитана-наставника.
Вот анекдот про десантника.
  Чукчу взяли в десантные войска. Показали, как собирать парашют, как прыгать. И вот, первый прыжок. Спрыгнул чукча с самолёта, а как открыть парашют не знает. Вдруг увидел, снизу вверх летит другой чукча.
- Скажи, земляк, как эта штука открывается?!
- Не знаю, я сапер!
Однажды на горизонте показалось огромное судно, явно не из нашего каравана. Наш капитан спрашивает:
- Валентин Анатольевич, а как судно называется?
- Капитан Чернышев! – зло ответил Волокитин.
  Мне стало неуютно. Зря он так.  Ведь суда носят имена людей, которых уже нет в живых. А наш капитан нам ещё необходим, без него мы не справимся.
  В караване много наших людей, которые работают матросами: кроме нас с Борей, Толик Косарев, Саша Огурчик, Юра Панюшкин, Люда Криволуцкая. А Тоша и Нина Климанова работают поварихами, варят супы и компот. Иногда на стоянках мы ходим в гости друг к другу. Юра Панюшкин точил нож и сильно поранил руку, все пальцы перебинтованы. Он сочиняет песни о Северно- морском пути, уже три песни написал.
  Над нами летают чайки, а какие на небе облака! Нигде больше не видел такого разукрашенного неба, сплошная акварель. Так мы и живём здесь.
Самые горячие наши приветы Вам! До встречи!

                В  ГОСТЯХ  У  СЫНА  ТЫКО  ВЫЛКИ

    В 1954 году Никита Сергеевич Хрущёв издал секретный указ – организовать на Новой Земле ядерный полигон, а  местное население собрать в посёлок Лагерный и всех вывезти на материк или на другие острова, вроде Калгуева. Архипелаг Новая Земля был освоен русскими промышленниками ещё в позапрошлом веке. Там они охотились в тундре на оленей и песцов,  а в море на  белух. Поскольку зимы были долгие, многие русские женились на местных барышнях ненецкого происхождения, отчего рождались очень умные детки. Промышленники иногда уезжали на материк, а потом возвращались. Так и жили на два дома. У этого уникального сообщества был даже свой президент – художник самоучка Тыко Вылка. Тыко Вылка прославился тем, что во время войны с фашистами добежал на лыжах до Архангельска за две недели, чтобы сообщить о нападении немецкой подводной лодки на нашу метеостанцию. Наши военные выбросили десант и захватили экипаж подводной лодки в плен. Немецкая подводная лодка так и осталась торчать на берегу, в районе посёлка Лагерного.  Я видел эту лодку, когда нас перевозили из Белужьей губы в посёлок Северный на «Гидрографе», когда я уже работал наладчиком котельных установок.
  Так вот. Когда всех жителей Новой Земли собрали, погрузили на судно и стали увозить, многие семьи растеряли своих домочадцев. Поскольку операцию проводили военные, которые привыкли иметь дело с заключёнными, с народом особенно не церемонились. Всех собак зачем-то расстреляли, а людей раскидали в разные места, не разбираясь, кто кому родня. С тех пор порода собак «Новоземельская лайка» совсем исчезла, а  Тыко Вылку увезли в Архангельск. Его приемный сын попал на остров Вайгач. Дочь Тыко Вылки, в знак протеста, выбросилась за борт корабля вместе со своим ребёнком. Надо сказать, что все шестеро детей у Ильи Константиновича были приемные, и достались ему в наследство от погибшего брата.   
  Всё это я узнал от местных жителей, когда начал зимовать на острове Белом, на полярной станции. Работал у нас в аэрологии Валентин Разин, уроженец Новой Земли, сын русского промышленника, по кличке «полковник».
  После перехода через Белое и Баренцево море, наш караван подошёл к проливу Югорский Шар, чтобы перейти в Карское море. Но пролив был плотно забит льдами и нас погнали в бухту Варнека, к острову Вайгач. Там мы стояли долго, ждали, когда откроется пролив.
В свободное от вахты время разрешалось сойти на берег. На Вайгаче живет оленеводческая бригада, и мы даже однажды помогали им считать оленей. Делается это так: огромное стадо оленей прогоняют через узкий проход между двумя деревянными заборами. На забор сажают как можно больше людей, и каждый считает всех пробегающих мимо оленей. Потом всё складывают, делят на количество людей, и выводят среднее арифметическое число. Повторяют это несколько раз, пока результат не становится стабильным.
  На острове много растительности, Людмила Криволуцкая обнаружила даже в зачаточном состоянии золотой корень – радиолу розовую, как её называют ботаники. Встречаются очень мелкие грибы неизвестной породы, разные мелкие цветочки, но больше всего конечно растёт ягель, основной олений корм.
  На Вайгаче было много приятных встреч – Огурчик, Юра Панюшкин, Тоша, Толик Косарев, Нина Климанова – все самарские матросы смогли встретиться  друг с другом. Женщин, как правило, брали на должность корабельного кока. А вот Людмила Ивановна Криволуцкая устроилась матросом, да ещё на флагманском судне у Волокитина!
 На Вайгаче я был два раза. Первый раз познакомился с молодым парнем, который работал бригадиром оленеводческой бригады, причём, по распределению после кулинарного техникума. За два стакана технического спирта я выменял у него две пары расшитых национальным узором домашних тапочек из нерпичьей шкуры. Второй раз нам представили местного жителя, который был сыном Тыко Вылки. Он показал нам своё жилище. В чуме стоял невыносимый тошнотворный запах разлагающейся рыбы.
- Это нерпа, - сказал хозяин, - мы её сначала  немного тушим, сразу кушать нельзя. У ненцев это  считается деликатесом, хотите попробовать?
Желающих не оказалось. Мы вышли на ландшафт, где ненецкий мальчик играл с привязанным к колышку песцом.
- Вот так мы здесь и живём, - грустно произнёс потомок великого художника самоучки.

                ПЕРЕХОД  ЧЕРЕЗ  КАРСКОЕ  МОРЕ
               
  Первую карту полуострова Ямал составил лейтенант  Степан Гаврилович Малыгин, начальник западного отряда 2-й Камчатской экспедиции. В 1736 году на двух ботах он прошёл через пролив Югорский Шар, но в устье реки Кара его остановили непроходимые льды. Пришлось остаться на зимовку до следующего лета. На следующий год, когда льды начали таять, лейтенант повёл свои корабли в Обскую губу. Море было названо Карским, по имени реки Кара. А пролив между полуостровом Ямал и песчаным островом Белый назвали проливом Малыгина.
  Наше судно ОТА-956 входило в Обскую группу, и нам предстояло пройти через пролив Юшар в Карское море, а затем, по Обской губе, добраться до города Салехарда.
  Наш караван стоял в бухте Варнека уже третью неделю. Пролив Югорский Шар был плотно забит льдами. Ходили слухи, что нас поведут через Карские ворота, а то и через Маточкин Шар. Отпуска наши заканчивались, и каждое утро мы просыпались с надеждой, что ветер, наконец, подует с юга, и какой-нибудь пролив откроется. Только день шёл за днём, над Карским морем летали самолёты ледовой разведки, а льды в проливах стояли плотной стеной и не собирались рассасываться.
  Почему-то, по этому поводу я особенно не переживал. Север мне нравился все больше и больше. Если бы ещё капитан  был немного добрее, было бы ещё легче, но мы уже к нему привыкли.
  Ну вот, наконец, настал день, когда лёд тронулся в самом прямом смысле: подул южный ветер, и пролив стал открываться. Ледовая разведка показала, что вскоре можно ожидать образования сквозной полыньи.
  Десятки судов стояли у кромки и ждали сигнала к походу на восток. Караван стал напоминать растревоженный муравейник – все суда начали проявлять активность, пытаясь занять выгодную позицию, хотя сигнал к отходу ещё не прозвучал.  Ледоколы один за другим устремились в пролив, чтобы пробить дорогу своим подопечным.
  Скоро поступила команда сняться с якоря и быть готовым к переходу через пролив. Суда стали медленно продвигаться в сторону Юшара. Ледокол брал под хвост подошедшее  вплотную к нему судно и тащил его через пролив в Карское море по узкому каналу, который открывался за ледоколом. Мы стояли и смотрели, как  мелкие и крупные льдины, отколовшиеся от сплошных ледяных полей, угрожающе стали приближаться к бортам нашего судна, собираясь нас атаковать. Никто не знал, чем все это закончится. Больше всех суетился дед, старший механик. Он приставал к боцману, требуя от него шланг.
- Все шланги я раздал! – кричал в ответ боцман, но все же, выдал Филиппку трёхметровый кусок гофрированного шланга, толщиной с хорошее бревно. Дед положил шланг на плечо, и как укротитель с удавом, пошёл в машинное отделение.
- Зачем он тебе, в машине? – кричал капитан, перекрывая шум винтов ледокола. Льды начали бомбить корпус судна, и внутри, особенно в носовой части, куда время от времени посылали матросов на разведку, стоял такой грохот, словно по обшивке били кувалдой.
- Запас карман не трёт! – крикнул дед. – В прошлом году пробило корпус, еле успели пластырь завести. Потом шланг искали полчаса, чтобы откачать воду. 
  Ледокол дотащил нас до большой полыньи и ушел за другими судами. Мы пошли своим ходом. Сначала путь казался не таким уж страшным, хотя перед носом судна копился лед, льдины вставали на дыбы, переворачивались, потом расходились по бортам. Скоро лёд начал сгущаться, и на нашем пути стали попадаться огромные ледяные поля. Ход замедлился. На одной льдине мы увидели крупного белого медведя, но он даже не повернул головы в нашу сторону.
  Скоро мы остановились совсем, впереди нас лежал десятибалльный лед. По радио поступила команда ждать прихода других судов. Ждали мы недолго. Ледокол «Капитан Сорокин» привел за собой очередную партию судов, и нас включили в кильватерную колонну.
 Далеко впереди были видны очертания острова Белый. Скоро мы вышли из ледяных полей и ледокол нас покинул.


                СМЕНА  СОСТАВА

  Смена пришла ещё до Салехарда, когда мы прошли остров Белый и вошли в Обскую губу.
  Пришли настоящие хозяева нашего парохода, которые собирались жить на нём постоянно. Матросов поселили в нашу каюту, и мы спали с Борей по очереди на одной кровати. На судне установилось двоевластие, что, как известно, приводит к анархии. Шандриков всеми силами пытался поддерживать на судне порядок, но дисциплина падала с каждым днём. Будущий капитан был староват, с помятым лицом, а матросы и мотористы совсем юные. В отличие от нас, перегонщиков, их должность называлась матрос-рулевой. Новый экипаж жил какой-то очень беспокойной жизнью – круглые сутки между судами каравана курсировал мотобот и наши новые знакомые перемещались на нём, не зная усталости, как во время деревенской свадьбы. Иногда привозили на борт своих девушек и устраивали гулянки. Моторист Кирилаха облачился в новый джинсовый костюм, подравнял баки и пытался ухаживать за матросками.
  Наконец пришли в порт и встали на рейде. Нужно было сдавать пароход новым хозяевам. Боря очень торопился домой, у него возникли серьёзные проблемы на работе. Я решил заехать в Тюмень к своему другу Саше Калинину, поэтому ещё на острове Вайгач дал телеграмму своему начальнику:
  г. Куйбышев, 56, ул. Подшипника 18, кв.2 Филиппову. «Задерживаюсь в связи со сложной ледовой обстановкой, стоим остров Вайгач/ получение подтвердите адресу двч Москва А 195 МРФ Радио Ленанефть 2018 для ОТА 956 Шарафиеву».
 Ответ пришел положительный, и я сильно не торопился. Но на всякий случай выпросил у старпома справку:
  «Дана инженеру Средневолжского станкозавода Шарафиеву Т.К. в том, что он находился в экспедиции спецморпроводок с 17 июля по 17 сентября, на должности матроса 1-го класса, и задержался после отпуска, ввиду чрезвычайно сложной ледовой обстановки в бассейне Карского моря».
   Капитан т/х ОТА-956                (Чернышёв В.М.)   
  Старший помощник капитана              (Ю. Поленов).

   Боря уехал. Я съездил в город и купил билет на самолёт с пересадкой в Тюмени. Через два дня устроили веселый банкет по поводу сдачи судна новому экипажу. Старпом всех рассчитал, дал денег даже на дорогу. Мы купили вина и стали угощать друг друга. Кандыба наливал всем коньяк, сияя беззубой улыбкой.
- Привет матросам речфлота от моряков стеклянного каравана!
- Отчего же он стеклянный, караван наш? – спросил я.
- Обшивка два миллиметра, не больше. Пальцем пробить можно. А все льды прошли за милую душу. Спасибо капитану и ледоколу «Киев»!
 Молодые матросы  стали приставать ко мне с вопросами, что, где, и как, в частности, пользоваться громкой связью.  Мы поднялись в капитанскую  рубку и я прочитал лекцию по громкой связи, широко используя словарь Шандрикова.  В капитанскую рубку пришли оба капитана сразу, про существование которых я почему-то позабыл, стали сильно ругаться и грозить пятнадцатисуточным арестом  в местную каталажку. Пришлось  извиняться, и обещать, как настоящий матрос, что я больше не буду. Мои юные друзья увели меня в каюту и уложили спать. Вахту я уже не стоял и мог спать в любое время.
  Утром меня вызвал новый капитан, пожурил немного и спросил, когда я намерен отчаливать.
- Борис Михайлович, извините великодушно за вчерашнее хулиганство. Просто накопилась великая усталость, а тут пришла полная свобода, и я дал газу на всю катушку. У меня вечером самолёт. Сейчас собираю манатки и уеду на попутном катере в славный город Салехард.
 Капитан открыл сейф, достал початую бутылку и налил мне водки.
- Не обижайся на старика. Склоненную голову меч не рубит. Мои ребята мне всё объяснили.  На, похмелись лучше, и будь здоров.
- Спасибо, товарищ капитан. Постараюсь оправдать доверие.
Причаливал к нашему борту дежурный катер. Я стоял у трапа и ждал его с очень сложным чувством. С одной стороны, все матросские мучения закончились, я неплохо заработал за эти два месяца отпуска. Впереди цивилизация, шумные города, всякие развлечения. С другой стороны, я вдруг с болью осознал, что жалко покидать мне это речное корыто с двумя смешными рогами, жалко  покидать своё логово в негритянском квартале, жалко расставаться с экипажем. Я побежал прощаться с каютой. Из катера вышел Шандриков.
- Ты куда?
- Позабыл в каюте принадлежности.
- Давай быстрее, сейчас поедем в аэропорт.
  Поздно вечером я уже сидел у своего друга Саши Калинина в городе Тюмени.