Мнение автора по разным вопросам, включая религию, может отличаться от мнения читателя. Если читатель опасается, что автор заденет его чувства, и хочет избежать этого, рекомендуется воздержаться от чтения.
Глава 18
Ослепительный свет был повсюду. Не было ничего, кроме него. Миллиарды искр. На снег не взглянуть. Еще вчера была серая мгла и тучи висели над городом, а сегодня день солнца. День жизни. Разве умирают сегодня? Разве кто-то не счастлив? Счастье растворено в зимнем воздухе, скорее вдыхай его, полной грудью, не опасаясь простуды, и вернутся грезы и чувства, которые ты предал.
Почему радуются не все? Разве такое возможно? Полуденное солнце не проникает в сырые подвалы, полные страха и боли. Тусклый взгляд – что за ним?
Люди бегут мимо.
Все время. Они бегут по хрустящему снегу наперегонки как обезумевшие и не видят темные пятна на белом фоне. Не до них. Не до себя. Если заметил, забудешь ли? Обезображенное нуждой лицо и неживые глаза. Не хочешь смотреть в них? Страшно? По этой причине летишь мимо, отводя взгляд?
Другие проносятся мимо тебя.
Тесное пространство разъединяет. Двадцать сантиметров – непреодолимая дистанция. Ни до кого не дотронуться, не попросить помощи, не поделиться счастьем и горем. Одиночество в бездушной толпе. Никому ни до кого нет дела. Смеешься ты или плачешь – разницы нет: посмотрят на тебя удивленно: «Что это он? Неприлично» – и побегут дальше.
…
Хромому были до лампочки все эти люди. Главное, чтобы давали деньги и не мешали. Лишь бы не было жмотов, у кого нет рубля, а сами в бриллиантах и шубах. Рубль им копейка, и если б дали от каждого, было бы много. Но не заметят тебя – будто нет тебя здесь – и пройдут мимо. Хрен с ними. Найти бы где-нибудь новый ящик, а то на картонке неловко сидеть и холодно. Когда вашу мать потеплеет? Мороз под тридцать, и солнце жжет так, что зажмуриваешься, чтоб не ослепнуть. Трещит купол с вчерашнего, без опохмела, а Ваську так разнесло, что он на китайца похож. Он заправил под себя ногу, и кажется, что у него вообще нет ног. Кто не знает, того он обманет, чтобы больше дали. У него под задницей коврик, он с собой его носит. Он заматывается в него, чтоб было теплее, и так ходит.
На ящике лучше, чем на коврике, но ящик тяжелый. Вчера он его не понес, бросил за куст, а ночью его сперли. Где взять новый? Тот разваливался и скрипел, но сидеть было удобно. Ящики есть на рынке, но туда далеко идти и если подумают, что ты к ним за бабками, выдернут ноги. Менты там прикормлены и не лезут к своим, а если чужой, то цепляются. С обезьянником не заморачиваются, а бьют по хребтине дубинкой.
Было время, когда он ставил ящик за церковной оградой. Года два года назад это было. Ему разрешал Федя, который работал тут сторожем. Он был старый, лет восемьдесят. У него здесь была комната, а дом у него сгорел. Оставь, сказал, ящик здесь. Не украдут его, здесь он как у Христа за пазухой. Зачем тогда Федя и другие охранники, и ворота с замком? Ворье не боится Бога.
Когда Федя ему разрешил, он не сразу оставил здесь ящик. А что если стащат? Или лбы на охране не пустят? Федя сказал, что они ребята свои и пустят, когда ворота открыты, то есть не ночью. Они там по двое, а Федя у них, чтобы не было скучно. Он был слепой как крот. И плохо слышал. Он открывал-закрывал ворота и все время болтал. Все его звали Андеричем. Федор Андреич то есть. Он курил «Приму» и кашлял так, что выкашливал легкие. Они пили в сторожке чай, а ты хоть вытаскивай колокол – пофигу.
В тот раз он пристроил ящик внутри, между оградой и елкой. Андреич ему сказал, чтоб он подождал, а сам ушел и принес ему хавчик в газете. Была там колбаска, полбулки хлеба и сало. Еще бы соточку. Как он сказал – это от нашего Господа? Да пусть хоть от дьявола, только бы было. Когда он вышел на улицу, Андреич запер ворота. Сало было вкусное. И колбаска. Он по дороге все съел. Сгодилась ему и газета, он ею подтерся.
Он оставлял ящик вечером и забирал утром. Андреич давал еду. Не каждый раз, но давал. И охранники до него не докапывались. Федя им объяснил.
Он боялся здешнего попика.
Уж больно глядел тот странно. Его звали отцом Григорием, а было ему лет тридцать. Он как будто с луны свалился. Андреич рассказывал про него, что он ангел. Но он странный. Уставится на тебя и смотрит. Что, спрашивается, смотрит, а? Андреич сказал, что он всех любит, прямо так всех, но разве бывает так? Гон. Любить за то, что нож между ребер воткнут? За то, что дубинкой по почкам бьют?
Однажды он зашел с улицы, а Григорий в это время вышел из церкви. Как только его, Хромого, увидел, сразу пошел к нему.
– Здравствуйте, – говорит, – отец.
Он не ответил. Он испугался.
– Отец, вам помочь?
«Он боится. Господи, дай же ему спокойствия, не враг перед ним, а друг, протягивающий ему руку».
– Я это... Тут мой ящик... – пробормотал он.
– Вы в храм? – спросил Григорий.
– Я… Нет. За ящиком я.
– За ящиком?
– Мне Андреич тут разрешил... Я его вчера... Там он. За елкой.
Григорий понял. Почти подметая рясой асфальт, он пошел к ограде и вернулся оттуда с ящиком. Он улыбался в пушистую русую бороду.
– Этот? – спросил он.
– Мой это, да.
Григорий дал ему ящик:
– Храни вас Господь!
С этими словами он перекрестил Хромого. Он уже развернулся и пошел, как вдруг остановился и снова взглянул на него. Да так, что стало страшно. Глаза у него такие, что видят все, не укроешься.
– Ступайте, отец, с миром. Здесь вам всегда будут рады. Бог всегда вам рад.
Он пошел и больше не оборачивался.
А Хромой потопал к воротам. Он не бежал, но шел быстро. Как только выскочил за ограду, так перевел дух. Трясутся ноги, а руки мокрые. Вот прихватило! Что так, а? Попика испугался? Тьфу! Кто-нибудь видел?
Васька тут. Он далеко от ворот и ничего не видел. Что вылупился? С похмелья болеешь? Это так и должно быть, а если нет, то не пил и тоже плохо.
Сел. Так-то лучше. Коленки трясутся. Это все из-за попика. Если человек идет по своим делам, не докапывайся до него, а разговаривай с бабками, кто ставит у вас свечки и боится, как бы их черт к себе не забрал, за грехи молодости. Все хотят в рай, а кто их туда возьмет, если даже он есть?
После того случая он больше не ставил ящик внутри, не заходил.
Григорий как-то раз сам подошел и ну про Бога рассказывать – как он на кресте за всех мучился. Зачем он мучился, а? Пусть их поджариваюит, так им и надо.
Григорий и к Ваське подъехал, а тот уши развесил, чтоб лучше было накручивать. Дал бы денег и шел. Если бы Бог был, не умирали бы дети. Сказал бы он с неба, чтобы дали всем водки и теплые хаты, и счастье, и тогда уж точно в него поверили бы.
Три рубля дали. Хорошо, когда так. Может, к обеду что-нибудь будет. Интересно: сколько на куполе золота? Надо спросить у Андреича. Что-то его не видно давно, болеет? Или помер? Он старый. Если помер, то ему надо в рай. Он добрый.
Глава 19
Когда они вошли в банкетный зал ресторана, то были впечатлены размахом праздника: здесь было не менее пятидесяти человек. Гости сидели за столом в форме буквы «П», рядом с приборами и пустыми тарелками, стояли группками по два-три человека или же чинно прогуливались по залу, с постными светскими минами рассматривая интерьер, поглядывая на официантов и исподтишка – на окружающих. Здесь не все были знакомы друг с другом, поэтому те, кому не с кем было общаться, чувствовали себя не в своей тарелке.
После душной и пыльной улицы, слишком жаркой для середины мая, свежесть кондиционированного воздуха была очень кстати. Бесшумно лавируя между гостями, официанты ставили на стол алкоголь и закуски, а в воздухе чувствовалось легкое напряжение. Все то и дело посматривали на часы, но знали, что праздник вряд ли начнется вовремя. Когда такое было, чтобы вовремя? Это как-то даже неправильно. После некоторого ожидания и еда будет вкусней, и шампанское – слаще.
Не успели они войти, как возле них возник официант с алой бабочкой на тонкой шее.
– Аперитив? – спросил он, заглядывая им в лица.
– Что предлагаете? – Ольга ему улыбнулась.
Она была одета в обтягивающее светло-серое платье и знала о том, что красива. Она держала в руках цветы для Наташи, а он – подарок в картонном пакете с ручками, тяжелый и немного абсурдный.
«Светская львица», – думал он, любуясь Ольгой.
Одетый в темно-синий костюм от Hugo Boss, он, в отличие от нее, чувствовал себя неуютно. Он не хотел идти сюда, противился до последнего, а в итоге он здесь. Подслащает пилюлю то, что они сходили сегодня на «Игры разума», на двенадцатичасовой сеанс. Потрясающий фильм. Берет за душу. Оля даже заплакала под конец, да и сам он еле сдержался: защипало в глазах и так пробрало, что словно пронзили насквозь и вдруг узнал нечто такое, что отныне останется навсегда и изменит жизнь. Гениальная игра, вызывающая катарсис. Искусство, а не поделка со святого киноконвейера.
Официант перечислил напитки. Он выговаривал слова в растяжку, для пущей важности.
– Сухое белое вино, сухое шампанское, мартини, кампари.
Переместив взгляд на Грачева, он прибавил:
– Коньяк.
Закончив, он замер в почтительном ожидании.
Ольга взяла мартини со льдом, а ее спутник – сухое белое.
Пока она искала взглядом виновницу торжества, он снова подумал о том, что ту надо лечить от звездной болезни. Не выдержала искушения. У нее нет вкуса и чувства меры. Когда она работала в поликлинике, то любила дешевые побрякушки и позолоту – главное, чтобы блестело и бросалось в глаза, а сейчас выбрала ресторан в стиле Людовика XV. Дороговизна. Вызывающая аляповатость. Подделка под старину, под банкетные залы дворцов, дабы рожденные в СССР чувствовали себя княгинями и князьями и тешили свое плебейское эго. Зеркала и большие картины в тяжелых рамах, хрустальные люстры, тяжелые портьеры с кистями, скульптуры и даже фонтан – это здесь есть, а вот чего нет, так это естественности и простоты.
Заглянуть бы в головы ко всей этой публике. Есть ли такие, кто видит фальшь? Или общая заразная болезнь у всех, съедающая их изнутри? Быть может, кому-то здесь неуютно, не по себе, но они все равно по-своему рады, так как опишут впоследствии в красках, как они здесь были, как ели-пили и как здесь круто. Эти последние не лучше первых, это те же плебеи. Они на экскурсии в том мире, о котором, пожалуй, мучительно грезят. У них тоже есть червоточинки, и достаточно малого повода, чтобы те выросли и съели здоровую плоть. Они завидуют. Крыленко крутится перед ними с особенным удовольствием, так как сама из них: когда-то смотрела жадно на сказочный мир за стеклом, представляя себя на месте его счастливых богатых жителей.
Благородство не продается за деньги. Взгляните вокруг – сколько богатого быдла? Никогда им не стать другими, нет. Их счастье в том, что они не видят этого, считая, что их места на Олимпе. Они привыкли к тому, что пред ними стелются и целуют им ноги как идолам языческой религии денег и власти.
Он не идолопоклонник. Ему претят такие места, как это. Где же набраться сил, чтобы выдержать пытку? На кой черт он здесь? Кто ему эта Крыленко?
Вот и она. Бежит.
– Оля! Сережа! Что ж вы стоите тут как истуканы? Елки-палки, ну!
Низкая плотная женщина с короткими волосами, выкрашенными в каштаново-рыжий цвет, бросилась на них как тайфун. Лицо у нее некрасивое, но примечательное, необычное. Этакая бронемашина. Танк. Глубоко посаженные глази, широкий лоб, мясистые щеки, сладострастные губы пельменями, картофельный нос. Жизненная энергия. Мощь. Сметая препятствия на пути, она не заморачивается рассуждениями на моральные темы. Это не ее. Неутолимая жажда денег, секса и власти бросает ее крепкое тело вперед.
– Привет! – Ольга смотрела на нее с улыбкой. – С днем варенья, что ль? – Она ее обняла, чмокнула в щеку и вручила ей розы. – А я тут стою, высматриваю тебя. Ищу твою знаменитую химку, а ее нет.
– У тебя, я смотрю, тоже волос не прибавилось, – ответила та шуткой. – Скоро будем с тобой как две сестры Котовского!
Она рассмеялась громко. У нее перебор во всем, без цензуры.
Сергей Иванович кисло поморщился.
– Сережа, а ты что такой грустный? – спросила она. – Не дает Оля?
Она опять рассмеялась, а у него заныли зубы и он скривился.
Ольга поспешила вмешаться:
– Ты накорми и напои доброго молодца, а я его спать уложу.
Она улыбнулась, но тут же заметила, как по лицу ее спутника вновь пробежала тень.
– Тогда что здесь торчим? Айда! Подарки вручаем позже, под рюмку!
С каким удовольствием он пошел бы сейчас назад. Но он шел к большому столу, к людям. Оля кое-кого здесь знала, а он никого не знал и почти никого не запомнил с первого раза, когда их представили.
Они сели на правом фланге.
Справа от него сидела толстая женщина, какая-то дальняя родственница из клана Крыленко, а слева от Ольги звонко смеялась давняя, еще со школьных времен, подруга Натальи – Вика Ерохина.
Вика заслуживала нескольких слов о себе. Это была привлекательная особа тридцати пяти лет, обладательница густых темно-русых волос, правильных, немного по-детски наивных черт лица, длинных ног, ясного ума и выразительного грудного голоса, который магически действовал на мужчин, в особенности в комплекте с улыбкой. Она шла по жизни легко, не оглядываясь. Она жила настоящим. Многие удивлялись ее дружбе с Крыленко. Они такие разные, а живут душа в душу, в том числе в бизнесе: Вика ее правая рука, второй человек в фирме.
Сейчас она что-то рассказывала и, как обычно, была в центре внимания. Напротив нее сидел чинуш – пятидесятилетний, рыхлый, с оплывшей ряхой и поросячьими глазками – и не отрывал взгляд от глубокого выреза ее платья. Он исходил сладострастной слюной. Его супруга: худая, дряблая, желтая, – все видела и злобно смотрела на мужа. Она ткнула бы его в бок, если б могла, но была вынуждена скрыть раздражение под постной улыбкой.
Рядом со свинтусом сидел джентльмен со строгим лицом. Он был одет в костюм отличного качества и производил впечатление человека, знающего себе цену. Это был Виктор Ветренцев, майор ФСБ в отставке и директор компании по производству мебели. Старинный приятель и бывший сослуживец отца именинницы, Владимира Крыленко, подполковника госбезопасности в запасе. Как-то раз Ветренцев зашел в гости к Крыленко, встретил там Вику и влюбился в нее. С тех пор, вот уже три месяца, она держит его на коротком поводке – не прогоняя и ласково с ним обращаясь, но и не давая приблизиться. Он как бы друг, желающий большего. Добавила она седин отставному майору-контрразведчику, измучила. Он не сдавался. Терпел и надеялся. Ничего не мог с этим поделать. Сколько раз хотел покончить с этими странными отношениями, не звонил ей по несколько дней, стараясь привыкнуть к мысли, что ее больше нет в его жизни, а потом брал трубку, звонил и ненавидел себя за это. Эта девочка крутит им как хочет. Складывается впечатление, что у нее все в шутку: в шутку вышла замуж, в шутку родила сына, в шутку развелась, в шутку занимается бизнесом, в шутку любит или не любит. Как-то раз, будучи подшофе, она сказала Виктору, что хотела бы от него ребенка, у него внутри все дернулось, а она рассмеялась. Тоже шутка?
Приглашая Ветренцева, именинница знала, что делала. Его отношения с Викой переживали очередной кризис, они не общались, а Наталья хотела, чтобы они были вместе. Зачем Вика так? Хорошие мужики на дороге не валяются, а она ему яйца накручивает. Как дите малое.
Поглядывая друг на друга украдкой, Виктор и Вика не сказали друг другу и слова. Вика была удивлена этой встречей, она не знала, что Наташа его пригласила. Он принципиально молчал, и она – тоже. Словно они не знакомы и им не о чем говорить.
По левую руку от именинницы сидели родители.
Отец, энергичный мужчина пятидесяти девяти лет, отличался богатырским здоровьем, был бодр и весел и в свои далеко не юные годы мог дать фору иному юнцу. Квадратная седая голова, военная выправка, военный голос, приятельская улыбка – таким он был. В свои пятьдесят девять он не только не потерял интерес к жизни, но, напротив, с каждым годом все сильнее ее любил. Нужно получать удовольствие, пока она есть. Сейчас он возглавлял службу безопасности крупного холдинга, хорошо зарабатывал и о пенсии даже не думал. Он рубаха-парень, балагур, а если заглянешь глубже, что увидишь? Кэгэбэшник со стажем, он всегда в маске. Он непростой. До сих пор ищет шпионов?
Рядом сидела его жена.
И внешностью, и характером дочь пошла в мать. Обе любили мужчин, а мужчины, как ни странно, любили их. У дочери не было недостатка в поклонниках, и замуж она не спешила. Она все рассчитала: если захочет ребенка, найдет красивого и не глупого альфа-самца и решит эту проблему без обязательств с обеих сторон.
Чем она привлекает мужчин? Красивые девушки плачут в подушку от одиночества, а у нее все в порядке. Причина, пожалуй, в том, что некоторым нравятся грубые женщины-доминанты, жадные до разврата. Такая хватает быка за его детородный орган, затаскивает в постель и удовлетворяет себя с помощью его тела. Постель – это ее стихия.
Еще двое обращали на себя внимание. Сергей Александрович Белоярцев руководил областной налоговой инспекцией и приходился Наталье двоюродным дядькой, а Алексей Орлов был финансовым директором ее компании. В начале девяностых он трудился у Белоярцева, и теперь они сидели за одним столом и общались вполголоса. Слушая Орлова, Белоярцев кивал седеющей головой и поправлял очки в золотой оправе. Он в основном молчал. А Орлов явно получал удовольствие от звука своего голоса. Ему повезло с собеседником: Сергей Александрович был внимателен и деликатен. Орлов словно сошел с обложки глянцевого журнала: костюм с иголочки, начищенные до зеркального блеска туфли, белозубая улыбка не без искусственности, – этакий франт. Стремление выглядеть на миллион долларов, не меньше. Он честолюбив, умен и преисполнен уверенности в себе. Если жизнь его не сломает, он пойдет далеко.
Виновнице торжества не сиделось на месте: она проверяла, все ли готово. Вот она заметила, что нет текиллы и устроила официантке разнос. Попавшая под горячую руку девушка разволновалась, раскраснелась и пулей вылетела из зала.
– Дамы и господа! Леди и джентльмены! Прошу всех к столу! Пожалуйста, присаживайтесь!
Звучный женский голос раздался из динамиков стереосистемы.
Это была тетка Натальи, взявшая на себя роль тамады. У нее несомненный талант, ей бы в театре играть, а она работает в бухгалтерии.
Когда в зале стихло, она продолжила:
– Дамы и господа! Сегодня у нас особенный день! Мы собрались здесь, в этом прекрасном месте, чтобы поздравить нашу любимую, обожаемую, нашу самую-самую Наточку с днем рождения! С двадцатилетием!
Кое-кто засмеялся.
– Здесь собрались самые близкие и дорогие ей люди, – продолжала она. – Все мы любим Наточку, и у каждого будет возможность сказать ей что-то от чистого сердца. А пока предлагаю поднять наши бокалы и выпить за нашу дорогую, нашу любимую, нашу самую-самую! Здоровья тебе и счастья!
Она подошла к Крыленко и расцеловала ее в обе щеки. В это время ее муж, длинноволосый и бородатый, как и подобает художнику, вышел на авансцену. Он нес картину в раме.
– Наташа, это для спальни, – сказал он.
Он заинтриговал всех. Гости вытягивали шеи, чтобы увидеть картину.
Крыленко сияла. Она развернулась с картиной анфас к зрителям и с удовольствием отдалась их глазам.
Она позировала.
Она обожала внимание.
На картине был изображен горный пейзаж с водопадом. И не было бы в нем ничего примечательного, если бы не юноша и девушка, страстно прижавшиеся друг к другу в струях воды. Это уже интересней. Художник запечатлел девушку в выгодном ракурсе, со спины. Она прикрыла бедром достоинство милого друга. «Это мое, не для вас, а вы любуйтесь на мою попу».
– Спасибо, мои дорогие! Спасибо, Толечка! Это я? – Она показала на девушку.
Тот улыбался.
– Кто это со мной? Не помню такого.
Все засмеялись. Все, кроме Сергея Ивановича.
Через минуту сказали слово родители. Отец отчеканил речь по-военному коротко, а мать говорила долго, эмоционально, но без волнения. Она вообще не имела обыкновения тушеваться на публике, как и ее дочь.
После родительских поздравлений сделали паузу.
Затем тамада объявила бодро:
– Внимание! Слово предоставляется Алексею Орлову! Алексей Михайлович, прошу вас!
Сергей Иванович взглянул на Орлова. Он такой гладкий и приторный. Скорее всего, он укладывался в парикмахерской, с пенкой и лаком. Он здесь свой. Он человек потребления, обожающий лоск. А что у него внутри? Что за глянцем? Послушайте, как говорит! Как любит себя! Не для нее говорит – для себя. Отрепетировал перед зеркалом. Эффектно и гладко, но пусто. Скажи-ка лучше, друг сердечный, для чего ты живешь, не пустозвонь, а по-простому скажи. Чтобы производить впечатление? Чтобы тратить и зарабатывать? Может, ты прав. Если ты счастлив, кто упрекнет тебя в этом?
Оля болтает с Викой. Она часть этого праздника; пьет шампанское, расслабляется, в то время как ее гражданский супруг исподлобья смотрит на мир. Она хочет вернуть его к жизни, но он не выходит из образа.
– Тебе что-нибудь положить?
– Да. Овощного, пожалуйста.
– А греческого?
– И греческого.
– Как водочка?
– Горькая.
Его выбор напитка ее удивил, но спорить она не стала. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало», – так она думала.
– А мне шампанского.
– И мне! – сказала Вика, протягивая бокал.
Какая она красивая! Как она улыбается! Эта улыбка – ему.
– Вам помочь? – Официант вырвал его из сладких грез.
– Спасибо, я сам. – Он сделал паузу. – Не возражаете?
Официант не возражал. Он удалился.
Последовала череда утомительных тостов. Тамада не давала вздохнуть. Официанты уносили несъеденное, чтобы вынести новое. Торжество набирало силу.
Когда пришла очередь Ольги сказать тост, ей пришлось подождать с минуту, пока в зале стихнет шум.
– Наточка!
В динамиках взвизгнуло. Люди поморщились.
– Наточка! – повторила она опасливо.
Она сказала несколько слов. Среди прочего она вспомнила, как они пили спирт в ординаторской, и поблагодарила родителей Наты за то, что у них такая прекрасная дочь. Потом она чмокнула дочь в щеку и вручила ей дизайнерские горшки для цветов, hand made, дорогие. Когда-то Крыленко была цветоводом, чем и был обусловлен выбор подарка, но сейчас он ее озадачил. Впрочем, она вмиг спохватилась, заулыбалась и расцеловала дарительницу. Глаза у нее были хмельные.
Из соседнего зала послышалась живая музыка, и тамада объявила танцы. На ее призыв откликнулись многие, в том числе Ольга.
Она встала со стула.
– Сергей Иванович, составите мне компанию? – спросила она. – Или вы как обычно?
Ее вопрос был риторическим. Она знала ответ.
– Мы как обычно
– Если надумаешь, приходи.
– Ладно.
Очистив совесть, она пошла к выходу.
Заметив, что хряк уставился на нее маленькими поросячьими глазками, он просверлил его неприязненным взглядом. Почувствовав этот взгляд, тот сначала коротко ткнулся осоловелыми глазками ему в лицо, а потом с тупейшим видом – в тарелку. Кушайте, мистер хряк. Ваша дражайшая – не огонь ваших чресел, да? Уже лет двадцать как нет? Вы друг другу подходите. Прекрасная пара. Гармония личностей.
Покончив с чиновником-боровом, он вернулся к раскопкам в жульене с грибами. Чувствуешь себя глупо, если сидишь просто так, не ешь и не пьешь.
– Сергей Иванович, вы почему не танцуете?
К нему обратилась Крыленко-старшая.
– Как-то не хочется, – ответил он коротко.
– В ваши юные годы надо, – она не отстала. – Пока ревматизм не замучил. – Так? – Она толкнула мужа в плечо: – Константиныч, мы-то что, а? Старые что ли? Покажем пример, а?
Тот кушал и улыбался.
Его решительно потянули вверх:
– Не высиживай птенчиков! Ну!
– Видели, а? – сказал он с какой-то особенной гордостью. – Пристала, мать, к человеку!
Он опрокинул стопку в рот, хрустнул огурчиком и поднялся. Они вышли из зала.
Места Вики и Ветренцева пустовали. Он пригласил ее на медленный танец. Он был серьезен и волновался. Он смотрел ей в глаза, а она улыбнулась ему как ни в чем ни бывало: хватит нам дуться, да? – и встала, протягивая ему руку.
Супруга порося тоже встала. Не танцевать ли идет? Ее муж жрет-пьет, а на дражайшую ноль внимания. Поднимет рыло, буркнет и дальше чавкает. Ему бы корыто вместо тарелки. Он даже не взглянул на нее. Как она дефилирует! Восхитительно! Будто кол проглотила, а вместо ног у нее ходули, на которых она чувствует себя неуверенно. Зафиксировав взгляд в одной точке, она едва сохраняет равновесие на каблуках. Зато у нее восемь колец на пальцах, сплошь бриллианты и цветные каменья в оправе из золота. Ее муж взяточник. Таким свиньям, как он, нравится грязь. Более того, свин считает, что все вокруг тоже свиньи.
Он не заметил, как к нему подошли.
– Разрешите вас пригласить?
Он вздрогнул от неожиданности. Еще не подняв голову, он знал, кто это.
Это Вика Ерохина.
Она улыбалась.
– Скорее пойдемте, пока играют «Hotel California», – сказала она. – Это моя любимая песня.
Он встал молча и как-то неловко. Его сердце отстукивало сто восемьдесят ударов в минуту, а верхнюю часть тела сковало. Но он хотел казаться спокойным.
Он зачем-то огляделся по сторонам.
Вика это заметила.
– Если вы ищите моего друга, то его нет, – сказала она с невинной улыбкой. – Он вдруг собрался домой и, пожалуй, уехал.
Она взяла его под руку:
– Вы Сережа?
– Да.
– А я Вика. Давайте сразу договоримся – не обращайте на меня внимания. Я взбалмошная – ой! Особенно когда выпью. А сегодня я выпила много шампанского. Ну, вы меня понимаете.
Она улыбается.
Словно стоишь на пороге рая и она приглашает туда. Невинность и грех. Обещание того, чего у тебя никогда не было. Желание, наслаждение и будущая боль после падения.
Он переступает порог.
Он с ней. Ее рука, обнимающая его руку, легка и уверенна.
Они дошли до дверей, как вдруг
– в зал вошел Ветренцев.
Они едва не столкнулись с ним.
В голове пронеслась холодная тучка, и он почувствовал, как Вика сжимает его руку. Ему показалось, что она улыбнулась. Какая это была улыбка, он не видел.
Он смотрел на Ветренцева.
На его каменное лицо.
В глаза.
В следующее мгновение, одарив его и Вику уничтожающим взглядом, тот молча прошел мимо них.
Вот так встреча. Ай да Вика! Не устроила ли она это маленькое представление? Улыбнулась ведь она. Улыбнулась...
Они вышли.
После рафинированного банкетного зала они оказались в другом мире. Здесь полумрак и цветомузыка. На сцене играет группа. У сцены танцуют пары.
Welcome to the Hotel California
Such a lovely place
Such a lovely place
Such a lovely face...
Почувствовав, что он замедлил шаг, она потянула его за собой. Он отыскивал взглядом Ольгу. Наконец он увидел ее. Она танцевала с каким-то смазливым типом, который был моложе ее лет на десять. Танцевала со сладкой истоминкой. Тип лапал ее, что-то кричал ей в самое ухо, почти касаясь его губами, а она улыбалась.
Он прошел с Викой к сцене.
Она положила руки ему на плечи, он обнял ее за талию – и они закружились в такт музыке. Сначала он был напряжен, но затем осмелел и прижал Вику к себе, почувствовав, что она этого хочет. Ее грудь касалась его груди, она изгибалась в его руках, отдаваясь музыке без остатка, а он, ее мужчина, вел ее к наслаждению. Все было дозволено. Все было естественно.
Аромат духов, смешанный с запахом кожи – это
Запах Женщины.
Ее голова на его плече.
Он хочет поцеловать ее. Желание растекается от живота по всему телу, колет кончики влажных пальцев, но
– не решается.
Он пожалеет об этом, он знает это сейчас.
Вот и последний аккорд. Он как последний удар сердца. Через секунду они вернутся в реальность. Там ничего не будет: ни уступчивого женского тела, ни ласковых рук, ни дыхания на щеке, ни аромата духов, – ничего. Эта женщина там другая. Ты не приблизишься и не обнимешь ее, и она не обнимет тебя, и общепринятая мораль не позволит вам быть свободными. Там безразличный мир, где каждый сам за себя и одновременно – против себя. В нем нет равновесия. Нет гармонии.
– Спасибо, – сказал он, когда смолкла музыка.
Он сказал одно слово, а хотел сказать больше, много больше. Он мог бы сказать о том, что сейчас чувствует. Мог бы признаться в любви. В любви с первого взгляда.
Но не признается.
Он в реальности, а здесь так не принято. Здесь тебя ограничивают условности, приличия, табу, комплексы, – ты за ними как в клетке. Ты грезишь о воле, она за этими прутьями, ты ее видишь и чувствуешь ее запах, но туда не вырваться: прутья решетки крепки. Можно бросаться на них, рычать, грызть их зубами, испытывать их на прочность когтями и лапами – все тщетно. С металлом не справиться. Это дано только избранным. Они разрушают прежнее и создают новые правила, сооружая новые клетки для последующих поколений. Свободы нет. Это лишь слово.
Группа на сцене врубила что-то быстрое, танцевальное.
– Разомнем косточки? – улыбнулась Вика. – Вы как?
Он не мог отказаться, пусть и не помнил уже, когда в последний раз отплясывал под танцевальные ритмы.
– Мне вообще-то другая музыка нравится!
Они почти кричали, чтобы слышать друг друга.
– Какая?
– «Pink Floyd», «Deep Purple», «Doors»!
– Отличный у вас вкус!
Вновь проявляя инициативу, она взяла его за руки и стала двигать ими в такт музыке. Она улыбалась и танцевала. Дабы не быть марионеткой, он стал шевелить плечами и неуклюже переступать с ноги на ногу.
В нескольких метрах от него танцевала Ольга. Она танцевала в центре живого круга, выгибаясь всем телом, а какой-то хрен в галстуке пристраивался к ней сзади. Она помогала ему, вращая бедрами в светло-сером обтягивающем платье.
Он отвернулся, чтобы это не видеть. Он посмотрел Вике в глаза. Он посмотрел в глаза опасному ангелу жизни. И они ответили. Они позвали. Ее улыбка приободрила его, и ноги сами пустились в пляс.
Не переставая улыбаться и не отпуская его руки, она вдруг сделала шаг вперед. Раз – и она снова в его объятиях, прижалась к нему, и он может делать все, что захочет. Нет ничего запретного.
Ее тело принадлежит ему.
Быстрый ритм.
Кровь
стучит.
Глаза в глаза.
Движение в движение.
Разворот.
Изгиб.
Агония.
Первобытный ритм.
Желание.
Зверь бьется в клетке.
Еще! Еще!
Воля за этими прутьями. Она будет твоя, если ее возьмешь. Не испугаешься и возьмешь!
Ад в раю. Рай в аду.
Ангелы и демоны. Апокалипсис.
Воскрешение мертвых.
Царство свободы.
Царство человека.
Вера. Надежда. Любовь. И любовь из них больше.
Как же хорошо!
Господи!
Эта женщина – кто она?
Откуда она?
Через пятнадцать минут они вернулись в банкетный зал.
Вика уже не была для него незнакомкой. Она была родная. Она запросто брала его за руку и смеялась, смеялась, смеялась. Ей было хорошо. А он, влюбленный в нее, наслаждался этими мгновениями: ее неожиданной близостью, ее красотой, естественностью, – и ему снова казалось, что это только начало и что впереди их ждет большее. Он сидел рядом с ней на месте Ольги, и они мило болтали и пили шампанское.
Когда вернулась Ольга, запыхавшаяся, раскрасневшаяся, удивленная, он не поднялся со стула, чтобы уступить ей место. Он как ни в чем ни бывало разлил по бокалом остатки шампанского из пузатой бутылки.
Маленькое представление для своих.
И Ольга решила принять в нем участие.
Она села рядом и обратилась к нему заговорщицким шепотом:
– Я кое-что видела.
– И?
– Понравилось? Оторвался?
– От чего?
– От тела гражданской жены.
– Я мысленно был с ней.
– Да?
– Правда.
В это время Вика Ерохина как ни в чем ни бывало пила шампанское и улыбалась. Это был легкий намек на улыбку. Кажется, она догадывалась о содержании разговора между соседями.
– Как там твой сосунок? – он перешел в наступление. – По-моему, он смахивает на голубого. Никого не было поприличней?
– Зато он молоденький, – парировала Ольга. – И, естественно, женщин бальзаковского возраста тянет на приключения, – прибавила она громче. – Да, Вик?
– Да! Еще как! Предлагаю выпить за них. За приключения, – сказала она. – Чтобы не было скучно.
Ее улыбка была адресована ему: ты знаешь, о чем это я, у нас есть наши маленькие секреты.
«Вика хищница, – подумала Ольга. – С мужиками играет как с мышками: поймает, придушит, отпустит, снова придавит лапой – и ее не волнует, что они чувствуют».
– Как тебе Вика? – шепнула она ему на ухо. – Ты хотел бы с ней переспать?
Покачав головой, он ничего не ответил, а она не отстала:
– Да?
Вика усиленно делала вид, что не прислушивается.
– Естественно – да, – ответил он, подыгрывая. – Пригласим ее в гости?
– Извращенец, – шепнула она. – Я ей волосы выдеру.
Он усмехнулся. Классная была бы сценка.
Остаток вечера они провели на троих: выпили бутылку шампанского, подшучивали друг над другом, эксплуатируя сексуальную тему, шалили, а Сергей Иванович, поглядывая на Вику, с сожалением чувствовал, как исчезает прежняя магия. Уже не было тайны. Не было обещания. Она уже не его женщина. Виктор Ветренцев уехал домой, ее это не заботило, и точно также ее не заботили чувства Сергея Грачева, ее очередного поклонника. Она хорошо проводила время. Когда под занавес праздника он пригласил ее на медленный танец, то сразу понял, что ей это неинтересно. Она улыбнулась какой-то бездушной улыбкой, протягивая ему руку, и не было уже прежней искренности. Предпринимая попытку вернуться в рай, он знал, что дороги туда нет. Он мог бы сберечь воспоминания о сегодняшней сказке, те волнительные мгновения, когда он был влюблен и счастлив, а вместо этого взял и намазал поверх волшебной картины ее невыразительную бездарную копию.
Они танцевали под Scorpions и оба почувствовали облегчение, когда песня закончилась.
Вот и все.
В половине двенадцатого они собрались домой. К этому времени осталась дюжина самых крепких гостей, а виновница торжества все еще была в строю, несмотря на количество выпитого.
После заключительного тоста на посошок (выпили за Наталью) Сергей Иванович и две его спутницы вышли на свежий воздух, вызвав перед этим такси.
Светила полная луна, в небе висели яркие гроздья звезд, а улица, шумная и пыльная днем, была пуста до самого горизонта. Где-то в траве стрекотали кузнечики. Ночная прохлада приятно бодрила. В такие минуты, когда ты смотришь на звездное небо, приходит волнующее чувство – словно вся твоя жизнь: с ее проблемами и желаниями, – становится совершенно неважной, и Вселенная обращается на языке вечности к тебе, маленькому человечку, едва видимому на Земле.
Что тебе известно о жизни?
Что тебе известно о будущем?
Зачем – ТЫ?
Звезды знают ответ.
А ты – нет.