День выдался не из легких, но полное понимание того, что все, наконец, закончилось, придавало мне сил и даже некоторой эйфории. Больше никаких дел, спешки и нагрузок. Прямо сейчас я еду в Лондон. Я возвращаюсь в Лондон, туда, где булочные открываются в шесть утра, и никогда не опаздывает почта. Я просто счастлив, и больше ни о чем сегодня не хочу думать. Даже о том, что путешествую вторым классом. Ничего, глядишь, еще попадутся приятные соседи по купе, и будет шанс скоротать ночь за чудесной беседой, а то и партией в бридж. Ведь у меня с собой универсальное оружие для завоевания сердец пассажиров из второго класса – бутылочка отличного крепкого джина. А так же новая колода карт, завернутая в серую бумагу с нетронутой опечаткой, предусмотрительно приобретенная мной на вокзале и гарантирующая новым компаньонам по игре мою честность.
Погруженный в эти жизнерадостные размышления, я толкнул дверь в свое купе. Там уже находились двое джентльменов – один средних лет, а один юный, и некая леди, лицо которой было скрыто густой вуалью. Мужчины дружелюбно поприветствовали меня и пригласили занять свободное место. Мы быстро познакомились, и я понял, что не придется долго искать повод разделить с ними свою чудесную бутыль. Тем, что постарше оказался мистер Грэг Делитон, с его слов – юрист, возвращавшийся домой из командировки. Для человека, путешествовавшего вторым классом, он носил слишком дорогой костюм. Нет, действительно дорогой костюм. Образ человека, который попал сюда по какой-то нелепой случайности, дополняли идеально подстриженные и уложенные волосы, подернутые сединой, столь же аккуратно причесанные усы и бородка, а так же маникюр и белоснежный накрахмаленный воротничок рубашки. Он поглядывал на свои золотые часы, крышка которых была инкрустирована мерцающими зелеными камнями. Тем, что помладше оказался мистер Льюис Гемпинг, студент королевской академии, возвращавшийся на учебу из поездки, связанной с какими-то научными изысканиями. Он был невысокого роста, ужасно сутулый и одет в слегка великоватый ему костюм, видимо, принадлежавший когда-то его отцу. Так же мистер Гемпинг носил очки с очень толстыми стеклами в слегка погнутой металлической оправе, и зачесывал волосы на одну сторону. Из образа весьма небогатого студента выбивалась только его трость из черного дерева с набалдашником в виде земного шара, на котором были выгравированы все континенты и даже мелкие острова в океанах. Ложе для этого, по всей видимости, серебряного миниатюрного глобуса, было украшено какими-то латинскими изречениями, но я не смог прочитать мелкие буквы. Может, это подарок за отличную учебу? Тогда я очень хотел бы узнать, где же учится этот молодой человек. Ведь мне за все годы моей блистательной учебы никто не даровал хоть отдаленно сравнимой с этой тростью вещи, даже после победы на Лондонской студенческой конференции.
Компания и впрямь подобралась чудесная, за первый час пути мы обсудили все новости из трех предыдущих выпусков «Таймс», поспорили о мировой политике и даже посмеялись над шляпой жены мистера Делитона, которую она неизменно украшала чучелом канарейки. Все располагало к состоянию полнейшей безмятежности, но что-то не давало мне покоя. Очевидно, это была наша соседка по купе, дама в густой черной вуали и модной французской шляпке. За все время, с момента моего заселения в вагон, она не произнесла ни слова. Но это еще полбеды, вот уже второй час как она сидела у окна не шелохнувшись. Ее стан слегка раскачивался в такт мерным колебаниям вагона, но она не изменяла позы и не производила даже малейших движений, какие непроизвольно выходят у каждого, кто долго сидит. Это очень заинтересовало меня, и я, старательно поддерживая беседу с новыми знакомыми, стал осторожно разглядывать ее. Разумеется, такое поведение чудовищно неэтично, но любопытство побеждает все, не так ли? Я сразу понял, что она француженка. Меня не смогло обмануть даже ее английское платье. Этот жакет с высоким воротником, застегнутый на все пуговицы, призванный скрывать шею, скулы и даже подбородок благочестивых англичанок, демонстрация которых в общественном месте, по словам кумушек, была жутко неприличной. Эти громоздкие, тяжелые и, я подозреваю, до курьеза неудобные в носке километры шелка ее юбки. И, конечно же, перчатки, которые она наигранно «не могла позволить себе снять» даже в столь тесной компании. Но сколько бы она не играла в англичанку, что делала она, к слову, довольно неплохо, от моего пытливого взора не укрылось, что из-под края ее юбки виднелся сапожок из светлой кожи, явно предназначенный для игры в теннис, а не для дальнего путешествия. Более того, шляпка этой самонадеянной особы была украшена слишком вычурно, на грани придворного фарса, а ее духи были чрезмерно резкими для буднего вечера. Англичанка бы умерла, но не вышла из дома в таком виде. Я пришел в ужас, вообразив, в какую неловкую ситуацию попадет эта бедняжка, прибыв на Чаринг-Кросс… А пассажирка все не двигалась, уставившись в одну точку оконного стекла. Здоровые вменяемые люди так в окно не смотрят, это вам даже ребенок скажет.
Тем временем, мы подъехали к станции, и было объявлено, что стоянка продолжится почти час. Тут я увидел, что мистер Делитон лукаво улыбается мне. Ах, какой же я простофиля! Конечно же, он давно заметил, как я совершенно бессовестно разглядываю нашу соседку. Мне стало ужасно неловко и я, кажется, покраснел. Мистер Делитон ехал с ней в этом купе вдвое дольше меня и, наверно, знал что-то, чего не знаю я. Он встал и, тихонько хлопнув меня по плечу, сел рядом с незнакомкой, чуть наклонившись к ней, чтобы она услышала его тихую речь, но, не нарушая допустимого расстояния. «Миледи, рекомендую вам проветриться, поезд стоит почти час, а в этом вагоне невыносимо душно. Далее за окном последуют до крайности скучные пейзажи, так что воспользуйтесь возможностью и купите на станции хорошую книгу. Путь впереди долгий, и никто из моих спутников не собирается спать», - очень тихо и аккуратно сказал он, а затем сразу вышел из купе. И только теперь я вообразил весь ужас ситуации – в вагоне была такая духота, что все мы давно сидели в одних рубашках и просто-таки изнемогали от жары, обмахиваясь свежей газетой и проклиная июль. А наша соседка была одета в костюм из тяжелого плотного шелка и длинный жакет из шерстяного сукна! Это не говоря уж о том, что под этим всем полагалось два нижних платья и корсет… Вероятно, она на грани теплового удара и вот-вот простится с жизнью! Но я не успел перейти от мысли к какому-либо делу – дама бесшумно встала и выскользнула из вагона. «Я бы просто умер, если бы мне пришлось проделать такое на время, хоть вчетверо меньшее», - крутя пальцем у виска, с насмешкой буркнул Льюис, и, запинаясь о трость, почти выпал из купе. Я еще несколько минут не мог собраться с мыслями и сидел, пораженный игрой воображения, в невыносимо душном купе, пропитанном терпким запахом дешевых духов.
На станции было полно народу, дамы покупали длинные бумажные веера и мило плакались о том, что пока доедут до Лондона, переживут, по меньшей мере, по двадцать обмороков каждая. Меня это забавляло, ведь юные леди были одеты в тончайшие кисейные платья, в отличие от… А кстати, где она? Покрутив головой, я успел увидеть лишь штрих темно-синего шлейфа, растаявший в дверях книжной лавки. Я направился туда, но не успел дойти, как она уже вышла из магазинчика. В ее руках не было никакой книги. Она разминулась со мной на очень опасном расстоянии, так, словно меня не существовало на ее пути, и направилась куда-то в сторону от вокзала, вдоль железнодорожных путей. «То ли слепа, как крот, то ли невоспитанна так же, как тот самый крот!», - злостно заключил я, и двинулся за ней. Но моя раздраженная брезгливость развеялась, когда я увидел, что она идет к толпе уличных мошенников, обосновавшихся у дороги в самом конце поезда. Я - добрый и воспитанный джентльмен, по долгу чести я обязан оберегать почтенных дам от подобных встреч, но вмешиваться в ее дела так сразу было бы бестактно, поэтому я решил сначала подслушать их беседу.
«Что вы читаете?», - сказала незнакомка ровным тоном, который будто не содержал в себе никакого вопроса, подойдя к ящику наперсточника. Пухлый карлик посмотрел на нее с недоумением. Она указала пальцем куда-то на стопу тряпья, на которой сидел плут. Он сунул руку под себя, не снимая гримасы удивления с лица, и извлек из импровизированного сиденья толстый затертый томик, отпечатанный на столь плохой бумаге, что я едва разобрал название: «Конструирование и ремонт тягловых паровозов». Дама удовлетворенно кивнула и задала свой следующий почти не вопрос: «Я могу выиграть у вас эту книгу?». Раздался дружный хохот уличной шайки. «А чем тебе нормальная литература не подходит?», - прохрипел кто-то из толпы. «В местной лавке нет новых ценных книг», - все так же монотонно ответила она. «Хорошо, красотка, – усмехнулся наперсточник, – но и ты тогда поставь не деньги. Вот, брошка твоя подойдет!». С ужасом и непониманием я смотрел, как она откалывает от жабо золотую брошку и кладет ее на ящик. «Сыграем!», - хором воскликнули привокзальные жулики. Наперсточник вынул из-за пазухи маленький красный шарик и положил его под один из железных стаканов. Он лукаво прищурился, начал путать стаканы, все ускоряясь, при этом бормоча странный стишок:
«О, Джо Блэк, наш пиратский капитан,
Наживой манящий нас!
Пусть сокровищ сундук тебе полный дан -
Найди-ка свой правый глаз!»
Я подошел ближе и вдохнул поглубже, намереваясь начать свою крайне убедительную речь в пользу того, чтобы остановить процесс, угрожавший лишить эту глупую мисс ее брошки с драгоценными камнями. Но я ничего не успел сказать. «Не отвлекайте меня», - тихо проговорила незнакомка и указала на один из крайних стаканчиков. Карлик поднял его, и шарик был действительно там! Раздались частично пораженные, а частично и возмущенные возгласы из толпы оборванцев, и наперсточник, подняв палец вверх и призывая банду к тишине, воскликнул: «Это блеф! Требую второй раунд!». «Начинайте», - словно эхом отозвалась незнакомка. Во второй раз карлик пыхтел очень долго, тщательно перемешивая стаканы и бормоча под нос новый, куда более зловещий стишок:
«О, Джо Блэк, слишком смелый капитан,
Ты, увы, не обманешь нас!
Темный час вместе с шансом Фортуны дан –
Не найдешь ты свой левый глаз!»
Наконец, он гордо вскинул голову и, улыбаясь во весь свой беззубый рот, прохрипел: «Ну, теперь покажи мне, где истина, ха-ха!». «В рукаве вашего пиджака», - безэмоциональным тоном ответила незнакомка. Карлик побагровел, затрясся и стал выкрикивать что-то похожее на проклятия на неизвестном мне языке. Дама вдруг резко наклонилась и быстрым движением кисти в кожаной перчатке едва заметно стукнула карлика по локтю кончиками пальцев. Тот дернулся, и его лицо исказилось жуткой гримасой, словно от боли. Он попробовал отдернуть руку, но не смог – дама схватила его за манжету рукава. Этот ее жест то ли возмутил, то ли испугал его, и он рванулся куда-то в сторону изо всех сил. Высвободившись, он не стал убегать, а резко остановился и повернулся лицом к даме. Незнакомка выпрямилась и показала ему тот самый красный шарик, который она теперь держала в своих пальцах. Наступила тишина. «Убирайтесь!», - прорычал карлик. Дама откинула вуаль и очень пристально посмотрела в глаза карлику. «Отдайте книгу», - сказала она властно и холодно. Но никакие предупреждения были, похоже, не нужны. Проходимцы замерли, с ужасом глядя ей в глаза. Через секунду они разбежались, пороняв ящики. Дама спокойно подняла с земли книгу и брошь, и пошла к поезду.
Я догнал ее только в вагоне, так как для дамы, облаченной в тяжелое английское платье, она двигалась чрезвычайно проворно и быстро. «Мадам! Вы могли… Вас могли…», - вскрикивал я запинаясь, никак не находя приличных терминов для описания картин, рисовавшихся в моей голове. Отчаявшись и переведя дух, я вышел из положения, заключив назидательным тоном: «Это было крайне безрассудно с вашей стороны и могло угрожать вашему благополучию, мэм. Вероятно, вы не знакомы с опасностями, подстерегающими вас в этой стране и я, как джентльмен, должен предупредить вас, что это была одна из них». Звучала моя речь, скажу вам, скверно и неубедительно. Я был так взволнован, что совершенно не мог сосредоточиться, хотя и находил нужным продолжать свои жалкие предостережения. Но то ли из пощады к моему благочестивому образу, то ли просто от высокомерия, пассажирка не обращала на меня никакого внимания. Она сидела все на том же месте, перелистывая книгу. Да, именно перелистывая, так как она задерживалась на каждой странице не более 5и секунд, перелистывая их через равные промежутки времени. Должно быть, она смотрит чертежи, подумал я. Но что за прок был рисковать дорогим ювелирным украшением, а возможно даже и жизнью, ради того, чтобы посмотреть неинтересные картинки! Бьюсь об заклад, что в книжной лавке можно было отыскать десятки книг с куда более увлекательными для леди иллюстрациями.
Окончательно убедившись в том, что меня грубо игнорируют, и мысленно вынося приговор неэтичности француженкам, я молчал уже несколько минут. Любопытство распирало меня, как восьмилетнего мальчишку, который открывает приключенческий роман на последней странице, от того, что не может ждать развязки еще целых двадцать глав. Но я, все же, уже не мальчишка, и смог бороться с собой целых пять минут. После чего не выдержал и спросил: «И все же, как вы это сделали?!», - тут же пожалев о том, что не сдержался, о том, что воскликнул слишком громко и беспардонно и даже о том, что вообще сел в этот вагон. «Внимательно», - ответила незнакомка, и я оцепенел. Ее голос теперь был совсем другим, он стал еще ниже и мощнее. Единственное слово, сорвавшееся с ее едва разомкнувшихся губ, заполнило собой все помещение, словно звук, проходя через ее горло, не встречал никаких преград на своем пути, и изливался в пространство подобно гудку паровоза. Я слышал, что чудеса открытого звука - это штучки оперных див, которые иногда так помешаны на своих занятиях, что даже разговаривать начинают при помощи открытого звука. Это звучит иначе,чем обычные голоса, но совсем не так. Звук голоса незнакомки был металлическим, звенящим и монотонным, словно звук низкой флейты или фисгармонии, лишенный душевности звучания скрипки, подражающей человеческому голосу. Это был крайне неприятный голос. То ли от его холодности, то ли от странного тембра, я не мог определить точно. Мне тут же расхотелось что-либо спрашивать впредь. Я сел на противоположное сиденье и замер, молясь о том, чтобы мои новые компаньоны по бессмысленной беседе, с целью скоротать время, вернулись как можно быстрее. Наша соседка по купе продолжала все так же ровно пролистывать странную книгу, добытую странным образом и набитую странными чертежами, которые она, ручаюсь, едва ли могла прочитать. Все происходящее стало напоминать мне главу из нелогичного юмористического рассказа, но я, как всегда, был спокоен, благодаря вере в то, что всему на этом свете есть научное объяснение.
Наши соседи вернулись с фруктами, свежей газетой и массой положительных впечатлений. Поезд тронулся, а я так и не произнес ни слова за последующий час. Честно скажу вам, в таком замешательстве я не был с того дня, как профессор философии загадал мне загадку о трех шапках. А это было очень давно. Жизнь людей моего круга течет по одному строго заданному маршруту, превращая всех нас в подобие бездумных автоматов. Мы каждую пятницу ровно в семь закрываем двери в наш мужской клуб, потому что никто никогда не опаздывает. Мы делаем заказ в ресторане, не глядя в меню, и даже старых слуг не меняем от того, что любое новшество вызывает маленькую поломку статичной конструкции нашего мира. Когда я понял это, то приложил множество усилий для того, чтобы вырваться из этого порочного круга бездумной автоматической жизни. Что и привело меня в этот самый вагон второго класса сегодня. Но вот я, наконец, встретился с тем, что не смог объяснить и что выходит за рамки моих привычных представлений о мире слишком далеко. И что же? Я напуган. Я не пытаюсь разрешить загадку, я не произвожу исследования и не рвусь к новому открытию, которое сделает меня еще более свободным от оков повседневной рутины. Я просто ужасно сконфужен и напуган, как все тот же восьмилетний мальчишка, увидевший на рынке одноглазого пирата на деревянной ноге. Вот уже несколько лет он читает о них в книгах и мечтает об этой встрече. Он точно знает, что как только увидит такого человека, то тут же подбежит и воскликнет: «Возьмите меня на свой корабль! Я буду послушным юнгой и однажды обязательно стану героем, вот увидите!». Но на деле все выходит совсем не так. А жаль.
Из этих глубоких и горьких раздумий меня вырвали странные звуки, которыми стало сопровождаться движение поезда, и шум в коридоре. Все насторожились. Через несколько мгновений шум усилился, и послышался топот пассажиров, бегающих по коридору. «Что-то случилось – пробормотал Гемпинг – и, видимо, что-то серьезное. Пойду, узнаю», - и он выскочил из купе так, словно собирался бежать, спрыгнув с поезда. «Вот трусишка!», - рассмеялся мистер Делитон, и судорожно задвинул свой чемодан как можно дальше под сиденье. Я тоже начал проникаться волнением. Думаю, не по себе было сейчас всем, кроме нашей спутницы, которая продолжала все так же упорно и безостановочно перелистывать свою книгу. «Возможно, понадобиться эвакуация, будьте начеку, мэм!», - нарочито громко сказал Делитон и тоже вышел из купе. Стоит ли говорить, что дама и на него, как прежде на меня, не обратила никакого внимания. Шум в вагоне становился все громче, а поезд начал набирать скорость, из чего я заключил, что ситуация принимает весьма опасный оборот. Тут я подумал, что на свете очень много людей со всяческими психическими отклонениями. Наверное, моя соседка по купе больна, у нее некий ступор, похожий на кататонию или чрезмерная сосредоточенность на мелочах, какая бывает у шизофреников. Хотя, если она действительно сумасшедшая, то почему же путешествует одна, без сопровождения?! Впрочем, я не знаю всей истории. Может, она сбежала из психиатрической лечебницы, оттого и наряд на ней не по погоде – оделась в то, что смогла достать… В любом случае ей надо помочь. До нее нужно донести, что она в опасности, ведь если я этого не сделаю, то, возможно, всю дальнейшую жизнь буду винить себя в ее гибели. Все эти величественные сантименты вызвали во мне некий порыв вдохновения. И я, сев с ней рядом, решился произнести речь о коварстве Смерти и бесценности Жизни, но чуть помедлил, чтобы собраться с духом и на этот раз уж точно не оплошать. Однако, как и при попытке спасти мадам от жуликов, не успел вымолвить и слова. «Не отвлекайте меня», - сказала она строго. Я вздрогнул. Мне не показалось в прошлый раз, в ее голосе действительно звучало что-то металлическое. Теперь она пролистывала страницы книги вдвое быстрее, но по-прежнему открывала каждую и изучала ее около двух секунд. Ей оставалось совсем немного до конца книги, когда я услышал крики проводника: «Сохраняйте спокойствие! Вам ничто не угрожает, но поезд прибудет в Лондон с опозданием!». И вот тут-то она резко отложила книгу, и вышла из купе. У нее что, неадекватная реакция на какое-то слово? Или она внезапно поддалась панике и решила спрыгнуть с поезда? Может… Нет, все, у меня нет больше предположений! Я ничего не понимаю, и моя голова сейчас разорвется от всего этого чудовищного груза тайн, который на нее свалился! Я вскочил и кинулся за ней. Оставшись в купе, я точно бы сошел с ума от любопытства. Леди спокойно шагала по направлению к паровозу. Я шел за ней, и в моей голове была лишь звенящая пустота. Поезд продолжал набирать скорость, которая, как мне казалось, становилась угрожающей. Его ход сопровождался все новыми неестественными для движения подобной машины звуками. Люди больше не создавали столько шума, хотя и не успокоились полностью.
Я прошел за своей соседкой несколько вагонов вплоть до самого первого, который был прицеплен непосредственно к локомотиву. В начале вагона несколько рабочих вели ожесточенные дебаты, размахивая руками и, порой, ужасно неприлично ругаясь. Я порадовался, что двери купе были закрыты, и в коридоре не было людей. До того как они заметили нас, я успел услышать всего несколько фраз: «Нет, я тебе серьезно говорю – пора сбрасывать давление. Скорость все увеличивается, и мы не то, что к нужной стрелке не приедем – мы взорвемся к чертовой матери! Котел не топится уже час, но скорость не падает! Сбрасывайте, или мы все здесь на воздух взлетим!». А в ответ раздались не менее встревоженные голоса: «Да что это ты выдумал, Билли! Тебя мама в детстве перед сном взрывами пугала что ли? Не потопим еще пару часов, и скорость сама упадет. Ты представь себе, на сколько мы тут застрянем, если сбросим давление?! Пока следующий поезд не въедет нам в задницу, вот на сколько!» и « Один черт, стрелка еще не переведена. С такой скоростью мы уедем в Эшфорд и оттуда только к завтрему выберемся. Но я все равно за то, чтобы сбросить давление. Котел действительно слишком сильно разогрелся, и мы не знаем, чем это грозит, ведь чертов локомотив совершенно новой конструкции!». Рабочие увидели приближающуюся даму и спешно ретировались из вагона в помещение локомотива, заперев за собой дверь. Я убедился, что дела действительно обстоят не лучшим образом. Видимо, на шум, который создали рабочие, из своего купе выглянул проводник.
Вот леди подходит к проводнику и что-то у него спрашивает. Кажется, она просит позвать начальника поезда. Но ей отказывают. Она не уходит, продолжая говорить какие-то короткие фразы. Проводник долго что-то объясняет, потом просто упорно молчит, а потом уже начинает кричать, но странная леди игнорирует все это. Клянусь вам, у нее это отлично получается. Через десять минут проводник сдается и зовет кого-то. Появившийся человек явно не начальник поезда, но тоже кто-то не последний. Я прокрадываюсь ближе, чтобы слышать их разговор. К счастью, из-за грохота им приходится говорить довольно громко. Чтобы меня не увидели, я спешно захожу в ближайшее купе, оставляю дверь приоткрытой и прикладываю палец к губам, обращаясь к единственному не спящему человеку в купе. «Не спрашивайте меня об этом – доносится мрачный бас человека, разговаривающего с моей соседкой – я не могу раскрыть вам происходящего, это запрещено инструкцией, так как может вызвать панику среди пассажиров». «Вы зря думаете, что я буду распространять эту информацию – бесстрастным и отрешенным тоном говорит незнакомка – но мне она крайне необходима. Если вы не хотите проблем с некоторыми высокопоставленными лицами, я настоятельно рекомендую вам предоставить мне ее». «А толку-то – бессильно отвечает бас – вы все равно ничего не сможете поделать сейчас». «Вот именно. Говорите», – все так же уверенно настаивает леди. «Эх! В локомотиве поломка. Думаю, это и так заметно. Но мы не только не знаем, в чем причина, но и не можем починить ее сейчас. Для того, чтобы что-то чинить, нужно остановиться. А в последние пару часов мы все набираем ход, тормоза не работают, и единственный способ остановиться – сбросить давление из котла. Если мы решим-таки это сделать, то не сможем тронуться еще как минимум полсуток. Следующий поезд по этому направлению, который сможет дотолкать нас до Лондона, пройдет только через 12 часов, плюс время на перецепку вагонов и дорогу, дают нам опоздание на сутки. Даже если мы сбросим давление и сможем каким-то чудом устранить поломку, опоздание будет на 10 – 12 часов. Но я не верю в экстренный ремонт – слишком мало инструментов и совсем нет толковых механиков. В общем, это не очень хороший сценарий. Если бы некоторые рабочие не считали, что котел взорвется – не было бы даже намека на эти безобразные споры. Я считаю, что пока мы движемся, все в порядке, с какой скоростью бы это не происходило. И все бы ничего, да из-за этой невесть откуда взявшейся чудовищной скорости, идем мы с солидным опережением расписания. Через час на нашем пути будет стрелка, которая сейчас переведена на восточное направление. На нужное нам северное направление она будет переведена только через два с половиной часа, но по неизвестной причине мы не можем замедлить ход, как я уже говорил ранее. Таким образом, через час по этой стрелке мы свернем не в Лондон, а в сторону Эшфорда, и, по прибытии, отремонтируем все там. А потом вернемся назад, на наше направление…». «Когда мы будем в Лондоне?» - грубо оборвала его сложные объяснения пассажирка. «Ну, по моим подсчетам, следующей ночью. Примерно на 12 часов позже. Гораздо лучше, чем на 24, не так ли?» - раздраженно ответил бас. «Благодарю вас» - сказала дама и, резко развернувшись, зашагала в обратную сторону. Человек, разговаривавший с ней, глубоко вздохнул, видимо, приводя в порядок нервы после общения с этой железной леди, и медленно пошел в другую сторону. После того, как он хлопнул дверью, я услышал приближающиеся шаги. Стук каблуков и скрип кожи сапожек - это она! Таинственная незнакомка возвращалась назад.
Неужели она собирается снова пытать этого человека своими расспросами?! Я дождался, пока она минует купе, в котором я затаился, безмолвно поблагодарил ошарашенного пассажира, который только что вместе со мной узнал секрет происходящего, и тихонько последовал за своей соседкой по купе. Она прошла мимо купе проводника, направляясь к двери, очевидно ведущей из последнего вагона прямо в локомотив. Она ступала очень тихо, очевидно, чтобы не быть пойманной проводником. Прикоснувшись к ручке заветной двери, она сделала несколько усилий, но не смогла открыть ее. Как я и думал, эта дверь была предусмотрительно заперта. Но леди явно не собиралась сдаваться. Через несколько мгновений я услышал тихий скрежет, и дверь открылась. Пассажирка проскользнула внутрь, а я, подождав несколько секунд, направился за ней, не забыв осмотреть дверь. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что замок не вскрыт, а полностью выломан вместе с участком деревянной двери! Как она смогла сделать это практически бесшумно, так и осталось для меня загадкой.
Войдя в следующее помещение, я увидел, как проворная дама беседует с одним из рабочих поезда. Остальные четверо с неподдельным интересом смотрели на нее. «Еще раз повторяю свой вопрос – громко произносила она – знает ли кто-нибудь из здесь присутствующих номер модели конструкции этого локомотива?». После долгого молчания кто-то в углу чахоточно закашлялся и прохрипел: «LMS Turbomotive 4-6-2. А вам, собственно, зачем?». «Я инженер-конструктор локомотивов» - ответила дама и пошла вперед. «Эй, эй! Куда это вы, дамочка, собрались?!» - закричал один из рабочих и схватил ее за плечо. Она резко обернулась, перехватив его за запястье, и пристально посмотрела ему в глаза. Рабочий поморщился, словно от боли, и тут же отпустил ее. Дама разжала свою узкую кисть и прошла вперед, войдя в следующую дверь, которая должна была вести в машинное отделение. «Э… Ребята! Я, это, я – с ней! То есть я с ней сейчас что-нибудь сделаю, ждите здесь!» - завопил я и кинулся вслед за ней. Но никто из рабочих даже и не подумал задержать меня.
Войдя в машинное отделение, я услышал: «Молоток, клещи, ключи на 12, 16, 20…» - монотонно говорила незнакомка, а рабочий складывал инструменты в ящик. Два чумазых, словно черти, кочегара стояли рядом, опершись на свои лопаты и глядя на происходящее с явным скепсисом. Они давно уже не бросали уголь в топку, но инертная громадина локомотива и не думала замедлять ход, неумолимо сокращая расстояние между ничего не подозревающими пассажирами и стрелкой, которая ведет не туда. Мне живо представилось, что должно случиться далее: я набираю в легкие воздух, намереваясь разразиться очередным словесным экспромтом. Но ему не суждено появиться на свет, так как мне отвечают: «Не мешайте мне». Так я и стоял, словно истукан, не зная, что предпринять и наблюдая за тем, как наполняется ящик с инструментами. «Я вижу, вы собрались починить наш поезд! Неужели вы полезете в механизм, намереваясь найти поломку в движущемся локомотиве?! Имеете ли вы хоть какое-либо представление о подобных вещах, когда так уверенно лжете о своем инженерном образовании?» - не выдержав, воскликнул я. «Это LMS Turbomotive 4-6-2. В нем, как и во всех подобных моделях, можно легко добраться до многих механизмов через люк в полу. Открывайте» - сказала пассажирка все тем же металлическим тоном, пристально глядя на рабочего. «Я уже пробовал это сделать, мэм. Только что. Но у меня ничего не вышло. Вроде бы и замок простой и смазано все как надо, а не открывается, сучий потрох!» - забормотал рабочий, оправдываясь перед женщиной, как перед начальником станции. «Существует всего два экспериментальных локомотива этой конструкции, и никто не знает, как здесь все устроено. Возможно, дело в этом. Но изменять механизм открывания люка в крайней степени нерационально. Впрочем... Дайте кочергу» - произнесла она неким подобием успокаивающего тона. Рабочий, явно не понимая что происходит, отвоевал у кочегара кочергу, и подал ее странной леди. Она схватилась кончиками пальцев за один из ее концов и, приложив весьма странное в своей аккуратности физическое усилие, изогнула его, придав ему форму крючка. В душном помещении раздался синхронный возглас изумления. Она долго пыталась найти хоть какую-то щель, чтобы поддеть люк своим новым инструментом. Так ничего и не найдя, она поместила изогнутый конец кочерги в едва заметный выступ в полу, и с размаху ударила по другому ее концу. Кочерга словно проломила пол. Дама оперлась на свой инструмент и, используя его как рычаг, буквально вырвала кусок металла из пола. Кусок металла, который когда-то был крышкой люка, но теперь стал единым целым с полом. На краях крышки виднелись грубые сварные швы, что очень взволновало всех рабочих. Из зияющего прямоугольника вверх, оглушив всех, кто был в помещении, ударили свет, пыль, копоть, свежий воздух, стук колес и лязг работающих механизмов. Там, внизу, с бешеной скоростью проносилась железная дорога, шпалы которой сливались в единое серо-коричневое полотно. Вонь, грохот, черные клубы угольной пыли. Мне было страшно даже смотреть туда. Хотя, через мгновение туда никто уже и не смотрел…
Когда я оторвал взгляд от люка, все рабочие уже пристально смотрели на леди, которая, к моему неописуемому удивлению, совершала крайне нелогичные в этой обстановке действия. Отчаянная пассажирка уже сняла с себя жакет и верхнюю юбку, бросив их прямо на грязный пол кочегарки. И она явно не собиралась останавливаться, уверенно расстегивая микроскопические пуговицы на своей блузке. Все мужчины, находившиеся в помещении, замерли и затаили дыхание. Исходя из норм этикета, мы должны были тот час же покинуть комнату, но, в сложившейся ситуации, я даже не знаю, какое поведение могло бы быть верным. Окинув спешным взглядом всех присутствующих мужчин, я понял, что никто из них точно не собирается пропускать дальнейшее зрелище. И тоже решил остаться. Когда она сняла блузку, камисоль и все нижние юбки, я стал судорожно вспоминать гравюры из похабного французского издания, но не смог подобрать ни единой аналогии. Честное слово, в этой ситуации было сложно сосредоточится на каких-либо рациональных мыслях. Как оказалось, под всеми слоями одежды на незнакомке был надет корсет из толстой кожи, закрывающий всю спину, грудь и переходящий в невысокий шейный воротник. Корсет был идеально посажен по фигуре четырьмя шнуровками. В его швах поблескивали металлические детали, так же на нем было закреплено множество тонких ремешков. Изящные сапожки по последней моде, неожиданно, заканчивались чуть выше середины бедер и крепились к корсету при помощи подвязок, которые были больше похожи на широкие ремни. Кожаные перчатки, выглядывающие из узких рукавов жакета, заканчивались на плечах и были пристегнуты к корсету при помощи нескольких тонких ремешков. В промежутках, между частей этого кожаного доспеха, в который была закована леди, выглядывало шелковое нижнее платье. Я поразился диссонансу ее чрезмерной худобы, делающей очертания ее силуэта неприятно угловатыми, и ощущением тяжести, неудобства, скованности и раскаленности, которое создавало облачение, спрятанное под одеждой. Не смотря на все это, девица двигалась в своем панцире непринужденно. Она довольно легко подхватила ящик с инструментами, и, подойдя к краю люка, без предупреждения спрыгнула вниз. Все мы ахнули от ужаса и кинулись к люку. Подбежав ближе, я заметил, что пальцами одной руки она держится за край этой прямоугольной двери на тот свет. Ее силуэт в пыльной глубине люка неестественно изгибался и подергивался – должно быть, она пыталась занять правильное положение, чтобы ее не разорвало работающими механизмами. Рабочие и кочегары начали наперебой кричать, что надо срочно вытаскивать леди, и даже попытались схватить ее за пальцы. Но я вдруг воскликнул: «Постойте! Она знает, что делает. Вы же видели… Все видели». И они остановились. Не знаю, почему я сказал это. Ко мне вдруг будто пришло осознание бессмысленности моего противостояния поступкам этой женщины. Я понял, что она действительно точно знает, что делает, и не намерена совершить ни единой ошибки. Я не строил логических конструкций, просто поверил своему предчувствию, и мне сразу стало легче на душе. А спустя еще несколько мгновений в кочегарку снизу вверх, прямо из открытого люка, ведущего под движущийся поезд, влетел ящик с инструментами, гулко ударившись об пол и звеня рассыпающимися гаечными ключами. А вслед за ящиком влетела и леди, все такая же благородно бледная и не изменившаяся в лице, хотя и изрядно перепачканная сажей. «Молоток там остался», - сказала она, надевая жакет и юбки.
Застегнув последнюю пуговицу, она резко повернулась к двери и взялась за ручку. Но дверь открыли с другой стороны. На пороге в кочегарку, занимая собой весь дверной проем, стоял огромный человек. Судя по всему, это был начальник поезда, и вид у него был очень грозный. Он начал разговор на повышенных тонах сразу, даже не удостоив даму приветствием: «Что здесь, черт подери, происходит! Кто пустил вас сюда?! Что вы сделали с поездом?!»… Речь начальника поезда продолжалась бы еще очень долго, но незнакомка явно не хотела ждать ее окончания. Она открыла дверцу топки, запустила руку прямо в пламя и, поворошив золу, вынула оттуда алый уголек. Она протянула уголек начальнику, раскрыв ладонь в потертой кожаной перчатке. «Конструкция LMS Turbomotive 4-6-2 имеет фатальную ошибку. Мы не должны были прибыть в Лондон никогда. Через тысячу ярдов – она сжала уголек в кулаке и сквозь ее пальцы посыпался пепел – настал бы тот час, после которого вы никогда бы не увидели своих детей, мистер Сайдерс». И она вышла, грубо оттолкнув начальника поезда, который, потеряв дар речи, так и остался стоять в кочегарке.
Я выбежал вслед за ней и, боясь, что не успею остановить ее и поговорить наедине, прикоснулся к ее плечу. Она как-то неестественно дернулась и схватила меня за запястье рукой в перчатке, еще теплой от уголька из кочегарки. Я услышал хруст собственных костей! «Ай! Пресвятые угодники! Отпустите меня!», - завопил я, складываясь пополам от боли. «Простите, я не хотела», - рассеянно отозвалась леди и разжала пальцы. «Зачем все это?!», - отчаянно кричал я, не в силах сдаться. «Возможно, ваше время позволяет вам путешествовать столь долго, сколько вы этого захотите. У меня же, увы, нет лишнего времени. Я должна быть в Лондоне утром», - монотонно объясняла пассажирка, глядя куда-то в стену. «И что, если вы не приедете утром, королева расстроится?», - ехидно прошипел я, потирая ужасно ноющее запястье. «Да», - ответила незнакомка и вошла в купе.
Дверь захлопнулась. Я стоял в коридоре, и в моих ушах все еще звучал шум из кочегарки, смешиваясь с замедляющимся, наконец, стуком колес. Все произошедшее потрясло меня столь сильно, что понимание очевидных вещей начало приходить ко мне только сейчас. В голове очень медленно всплывали ряды тезисов, не давая ответов ни на какие вопросы. В самом начале пути я поразился тому, как моя соседка по купе выносит жару, будучи одета в закрытое теплое платье. Ее комплекция виделась мне обычной, теперь же я знаю, что эта дама вдвое тоньше, чем кажется, а под ее одеждой скрывается что-то похожее на кожаные доспехи. Вынести температуру и тяжесть всего ее облачения физически невозможно для женщины ее комплекции. Но если принять во внимание взломанную без каких-либо инструментов дверь, модернизацию кочерги и даже то, с какой легкостью она вскрыла заваренный люк, я более чем уверен, что назвать ее обычной леди, не привыкшей к тяжелой работе, никак нельзя. Знала ли она, что книга с чертежами поездов, которую ей не составило труда выиграть у банды вокзальных жуликов, спасет жизни пассажиров этого поезда, или это была случайность? В любом случае, даже человеку с инженерным образованием, навряд ли было бы достаточно единожды пролистать ее, чтобы отремонтировать локомотив, пусть даже в книге подробно описана ошибка конструкции. А уж сделать это во время движения локомотива… Пусть она и не устранила ошибку конструкции до конца, но совершение действий, спасших наши жизни, это уже героизм. А ведь она даже бровью не повела, когда спрыгивала в тот люк! Словно ее собственная жизнь не имеет для нее никакой ценности. Наверное, она профессиональная шпионка или наемница одного из этих тайных орденов, о которых все говорят, но никто не пишет. Иначе кто бы пустил ее к королеве. А про королеву она не солгала, я это почему-то точно почувствовал. А еще я чувствовал, как дрожат мои руки. Вся эта история с локомотивом экспериментальной модели, который должен был попросту взорваться, напугала меня не на шутку. Подумать только, сколько усилий нужно было приложить, чтобы все так устроить. Раздобыть один из двух существующих в мире локомотивов с фатальной ошибкой в конструкции, способный сначала проехать некий отрезок пути, перед тем, как взорваться. Сделать так, чтобы его пропустили при техосмотре. И добиться, чтобы наш поезд был подцеплен именно к нему. А ведь скорее всего те, кто это сделал, хотели убить всего одного человека. Так чаще всего и бывает в большой политике. Просто жизни остальных пассажиров не имеют для них никакого значения. Да, совершенно очевидно, что это игра по-крупному. Кто же такой важный едет в этом поезде? Не попытаются ли нас уничтожить другим путем, узнав, что изначальный план провалился? И кто эта леди, спасшая несколько сотен человек лишь оттого, что не хочет заставлять Ее величество ждать. Вроде все разложил по полочкам, но вопросов и недоумения стало еще больше. Я никогда не узнаю всего до конца, и это не моего ума дело, разумеется. Но как же порою жаль, что истина, большая игра сильных мира сего и вообще, настоящая жизнь - проходят мимо меня. С другой стороны, смог бы я играть в такие игры? Глядя на незнакомку из моего купе, я по-настоящему осознал, что это дано очень немногим.
Утро начинало высветлять стены коридора. Поезд направлялся на север, значит, со стрелкой все получилось. Я открыл дверь в купе, и встретился с любопытными взглядами мистера Делитона и мистера Гемпинга. Что я им скажу? Надо срочно что-то придумать. Наша соседка сидела все там же, у окна с другой стороны, и пролистывала последние страницы своей книги, которые не успела просмотреть до того, как ушла в прошлый раз. Я остановился в дверях, не решаясь войти, и услышал странный звук в коридоре, доносившийся справа. Это было клокочущее сипение, напоминающее дыхание загнанной лошади. Я резко обернулся и увидел в конце коридора очень бледного человека. Одной рукой он держался за грудь, а другой за стену. Это был джентльмен из первого купе, куда я спрятался, чтобы подслушать разговор нашей таинственной пассажирки и того человека с низким голосом. Единственный не спавший пассажир первого купе, который все слышал так же хорошо, как и я. Он шел навстречу мне, отчаянно цепляясь за стену, чтобы не упасть. Его руки были белыми, а лицо начало синеть. Изо рта его сочилась кровавая пена. Подойдя совсем близко, он начал громко кашлять, разбрызгивая кровь по полу, и втягивать воздух с шумным свистом. Он протянул ко мне руку, а я отшатнулся. Потеряв равновесие, он упал на пол. Двери соседних купе стали открываться, в коридор высыпали люди, и начались невообразимая паника и шум. «Доктора! Есть ли здесь доктор?!», - выкрикивали дамы и падали в обморок. Между тем, никто из пассажиров не осмеливался подойти близко и начать оказывать бедняге помощь. А он уже лежал на спине, подергиваясь в редких судорогах и хрипя. Я оглянулся и увидел свою соседку по купе, которая медленно направлялась к больному джентльмену. Она подошла к нему вплотную, откинула свою вуаль и, склонившись, внимательно посмотрела ему в лицо. Люди, столпившиеся вокруг, замолчали. Их глаза были полны надежды на то, что эта леди что-то предпримет, но она стояла без движения, внимательно наблюдая, как умирает этот человек. Да, он умирал, я знал это даже не будучи доктором, настолько ужасно все выглядело. Его агония длилась еще несколько мучительно долгих минут. Все это время незнакомка стояла совсем рядом, внимательно наблюдая. И ее лицо совершенно ничего не выражало. Наконец, хриплые вздохи стихли. Несчастный замер, уставившись мертвыми глазами вверх и продолжая отвечать на немигающий взгляд незнакомки. В тот же миг она резко развернулась и ушла в купе, закрыв за собою дверь. Я остолбенел, пораженный коварством и страшной близостью Смерти, а так же чудовищной душевной пустотой этой дамы. Вокруг началось что-то ужасное. Крики, беготня, причитания, истерики. Я стоял не шелохнувшись еще долго. Впервые Смерть показалась мне столь близко, но не это вызвало мой ступор. Я просто не мог войти в купе. Сама мысль о встрече с той леди, пусть даже взглядом, была мне до ужаса противна, и повергала в дрожь. Подумать только, она пришла, чтобы наблюдать за тем, как умирает этот человек! И она смотрела на это так, будто ничего особенного не происходит, будто видит это каждый день, будто это нормально… За все эти страшные минуты в ней не проскользнуло ни одной эмоции. Я презирал, ненавидел и порицал эту женщину. И я боялся ее. Боялся до глубины души.
Прошло около пятнадцати минут, пока я смог справиться с собой, и худо-бедно привести мысли в порядок. Я решил немедленно переселиться в другое купе. Поезд был не полон, поэтому трудностей не должно было возникнуть. Лучше быть подальше от происходящего в этом вагоне. Скорее всего, этот человек умер не своей смертью, и не исключено, что причиной тому стал разговор, который он подслушал вместе со мной. Это кажется мне более рациональной причиной для его убийства, чем предположение, что именно из-за этого пассажира была затеяна история с крушением поезда. Значит, я могу быть следующим. Простое переселение в другой вагон - весьма глупая попытка спасения, но вдалеке от этой пассажирки я буду чувствовать себя хотя бы немного спокойнее. Но для того, чтобы переселиться, мне нужно забрать вещи. А для этого нужно войти в купе.
Никогда еще столь простое действие не вызывало у меня таких трудностей. Но все же я преодолел себя и открыл дверь. Стараясь не смотреть в сторону незнакомки, я объявил остальным пассажирам моего купе, что я решил переехать и забираю вещи. На удивление спокойные и даже безмятежные соседи по купе смотрели на меня с искренним непониманием. Делитон широко улыбнулся и сказал: «О, друг мой, люди умирают каждый день, и в этом нет ничего заразного. Я понимаю, насколько вы шокированы, но в этом поезде не было доктора и никто, действительно никто не мог помочь этому бедняге. Даже наша прелестная соседка, хотя она и пыталась что-то придумать, я уверен». «Ничего она не пыталась!», - сорвался я. Тут же пожалев об этом, я так же понял, что пути назад нет, и решил, что разрушу все, раз уж так получилось. Я повернулся к незнакомке и громко, отчетливо произнес: «Вы стояли и смотрели, как он умирает. Все, кто был там, смотрели, но вы пришли специально, чтобы увидеть это. Вы вглядывались пристально, чтобы не упустить ни одной детали, чтобы запомнить все происходящее в красках. Вам была совершенно безразлична жизнь этого несчастного. Вы чудовище, миледи, и я не боюсь говорить это. В научных трудах это нынче назвали некрофилией. И я бы с радостью казнил таких, как вы». Делитон встал, осторожно приближаясь ко мне: «Вы мало того что фантазер, так еще и грубиян! Ваши домыслы не имеют ничего общего со случившимся, и являются последствием нервного потрясения, не более. Немедленно извинитесь перед дамой!». Но я не слушал, потому, что незнакомка откинула вуаль и пристально посмотрела на меня. Встретившись с ней взглядом, я обмер.
«Никогда так категорично не судите о том, о чем не имеете ни малейшего представления»,- раздалось где-то у меня в голове. Я видел, как шевелились ее губы, я знал, что она произнесла это вслух, но ощущение было такое, будто невидимый ветер, подхвативший эти слова, пронизывает меня насквозь. Но я не слушал, я ничего не мог и не желал слышать. Ее глаза на миг стали для меня центром притяжения. Теперь я понимал все: от чего убежали те привокзальные жулики, почему рабочий, едва лишь встретившись с ней взглядом, спасовал, и почему она так отчаянно старалась не смотреть никому из своих собеседников в глаза. Ее взгляд мне тогда показался прекраснее, чем чей-либо встреченный мною ранее, и страшнее физической боли, которую она способна причинить. Я не мог разделить чувства ужаса и восторга, перемешавшиеся во мне. На меня смотрели две чистейшие хрустальные сферы. Не знай я, что эта леди умеет видеть, я бы счел ее слепой, у которой вместо глаз стеклянные протезы. Но тотчас же отмел бы это предположение, так как ни один стеклянный глаз не смотрит на тебя. А эти глаза смотрели. Слегка вздрагивая в такт моим судорожным вздохам они, подернутые дымкой слез, казалось, видели меня насквозь. Огромные прозрачные, ярко–голубые. В них не было моего отражения, и в них вообще не отражалось ничто, кроме рассеянных бликов света. Через мгновение после того, как я полностью сосредоточился на взгляде этих очень неестественных глаз, белки их начали быстро темнеть. Вскоре они стали антрацитово-черными, и лишь огонек синего зрачка горел в каждом из них. Зрачки действительно горели, испуская едва заметное свечение с красными искорками, какое бывает у церковных свечей. Во всем теле чувствовалось некоторое оцепенение и слабость, но эти ощущения быстро прошли. Если бы я был суеверным крестьянином, не имеющим представления об уровне современной науки и техники, я бы заключил, что синие хрустальные огоньки в пол-лица нашей незнакомки - это признак демонической одержимости. Но, как современный человек с научным взглядом на мир, я скорее сравнил бы эти глаза с какими-то протезами совершенной конструкции. Однако, я слишком хорошо знаю, где проходят границы возможного. Впервые в жизни в тот день я пожалел об этом. К счастью, наваждение длилось недолго. Мой пытливый ум быстро совладал с ситуацией, найдя по меньшей мере несколько десятков объяснений тому, что я увидел. К тому моменту, как дама спрятала свой взгляд под пышные ресницы и вуаль, мой рассудок уже договорился с сердцем о том, что мне все привиделось. Но с той минуты я больше не посмел возражать незнакомке и обвинять ее в чем-либо. При одной мысли о возможности встретиться с ней взглядом, по моей спине пробегал предательский холодок. Вместо того, чтобы, по своему обыкновению, погрузиться в обстоятельные размышления, я изо всех сил старался не думать о произошедшем. Ни о неисправном локомотиве, ни о мертвеце из первого вагона, и особенно о глазах моей соседки по купе. Как бы ни было велико мое изумление, но именно взгляд этих глаз был самым потрясающим переживанием этого путешествия. Умоляю, не спрашивайте почему, пока не встретились с ней глазами лично.
Рассвет набирал силу, раскрашивая моих молчаливых соседей по купе. Когда же это они все успели стать столь молчаливыми? Я не хотел искать ответ ни на один из своих вопросов. У меня не осталось сил. Наш поезд, наконец, прибывал в Лондон. Я хотел всем сердцем, как ребенок, радоваться лондонским крышам, показавшимся в окне вагона, но не мог. В каком-то тумане я выбрался на платформу, и обнаружил себя на вокзале Чарринг–Кросс, только благодаря возгласу моего друга Оскара. Он пришел меня встретить и уже направлялся ко мне, широко улыбаясь и громогласно иронизируя в своей коронной манере: «Ба! Вы только посмотрите, кто нынче осчастливил нас своим присутствием! Я даже не буду называть его имени, настолько он знаменит! Но, похоже, слава сыграла с ним злую шутку – он совсем перестал замечать присутствие своих старых друзей, и не способен снизойти даже до краткого приветствия! Какой кошмар…». Я с трудом вернулся в реальный мир и пожал ему руку, произнося извинения своим внезапно одеревеневшим языком. Он что-то ответил, но я так и не узнал что. Я увидел силуэт незнакомки из моего купе в нескольких шагах от нас, и снова выпал из реальности.
Подле нее стояли небольшой чемодан и маленький железный ящик, закрытый при помощи странных механизмов, подобных которым я никогда не видел ранее. Завитки механизма словно лапки паука опутывали весь ящик, придавая ему весьма зловещий вид. Рядом с ящиком стоял огромный носильщик, вот уже почти четыре минуты пытавшийся оторвать его от земли. Он кряхтел, пыхтел и издавал порой вовсе нечеловеческие звуки, обливаясь потом и тяжело дыша, но не мог даже сдвинуть коварный маленький ящичек с места. На пятой минуте он сдался и отправился за подмогой, бормоча что-то нелитературное себе под нос и вытирая пот с лица огромным мятым платком. Незнакомка все это время не обращала на него никакого внимания, надевая поверх своих кожаных перчаток еще одни, из тонкой шерсти. Закончив с перчатками, она задумчиво посмотрела вслед носильщику, взяла правой рукой свой чемодан, левой плавно подняла над землей железный ящик и уверенно направилась в сторону вокзала все той же изящной аккуратной походкой. Я уже чувствовал, как Оскар трясет меня за плечо, но отчаянно боролся с реальностью, пытаясь проводить незнакомку взглядом как можно дальше. Неужели, это все? Неужели я так ничего и не узнаю? Неужели я видел ее в последний раз? Вопросы медленно сплетались с вокзальным гулом, как обычно, оставаясь без ответа.
«Э, да ты совсем скис с этой своей экспедицией. Дружище, я знаю, как развеять все твои печали! Хотел предложить этот подарок одной чудесной юной леди, но ради тебя, так уж и быть, оторву от сердца. У меня есть два билета на самое грандиозное танцевальное представление века. Да-да, я не шучу. Но мало кто знает об этом событии, так как билет на него невозможно купить в кассе театра. Билет на это событие подобен драгоценному камню, передаваемому в дар возлюбленной, или плате за неоценимую услугу. Новость о представлении передается шепотом среди высокопоставленных чинов Лондона. Никаких афиш, это совершенно закрытый спектакль. На нем будут присутствовать многие сильные мира сего и, конечно, Ее величество. Но земля, как ей и положено, слухами полнится. Поговаривают всякое, в основном о неподражаемом таланте танцовщицы-солистки. Ты знаешь меня, я тот еще скептик. Никогда в жизни не поверил бы в россказни о том, что существует настолько искусная и прекрасная танцовщица. Ведь только представь, присутствие на одном ее балете обойдется жадному до искусства поклоннику в сумму, сопоставимую с состоянием средней руки баронета. Но учитывая ажиотаж вокруг сего действа, я склонен принять на веру подобные утверждения. Правда все это или нет, в любом случае, ее бриллиант будет сверкать нам этим же вечером! Так что взбодрись, и подыщи шикарный смокинг – нам предстоит выход в столь высокий свет, какой мало кто видел даже в этом городе».
Оскар все говорил и говорил, но я не слышал практически ничего из его восторженных и, порою, запутанных речей. Всецело поглощенный своими мыслями, я взирал на Лондон из окна движущегося кэба так, словно не прожил здесь большую часть своей жизни, словно вижу все это впервые, и почему-то, совершенно не рад этим впечатлениям. Я не мог ощутить всю полноту счастливого момента встречи ни с любимым городом, ни с родным домом. Что-то тяготило меня, заставляя думать о серьезных и даже грустных вещах, вызывая неприятные ощущения где-то глубоко внутри, и какую-то весьма навязчивую паранойю. Наверное, именно в тот день я понял, что стал старше. Наш возраст - это не седина волос и не морщины на лице, наш возраст - это осознание тяжести груза ответственности, которую мы имеем смелость и риск взять на себя и нести по жизни, не без доли героизма. Мой юношеский максимализм, щенячий восторг от любого необычного события и непомерное любопытство восьмилетнего мечтателя, угасли еще не скоро, но начало их конца было положено именно в тот день.
Я заехал домой совсем ненадолго. Почему-то мне не хотелось оханья и причитаний матери, суеты слуг, множества маленьких, ничего не значащих новостей, и даже чая с бергамотом. Надевая смокинг, я всерьез задумался о переезде в собственный дом. Не успел я застегнуть запонки, как в комнату вошел наш старый дворецкий. Он сообщил, что у дома меня ожидает кэб, и джентльмен, сидящий на пассажирском сиденье, просил передать, чтобы я поторопился. О, милый Оскар! Он примчался спасти меня из этого плена домашнего уюта и сопроводить навстречу новым приключениям! Я схватил цилиндр и трость, и выбежал на улицу, даже не успев надеть свои новые парадные перчатки. Мы ехали в театр в молчании. Я судорожно пытался вспомнить, о чем же мне говорил мой друг утром. Единственное, что сохранила моя почти воспаленная от пережитого память, лишь то, что этим вечером состоится некое танцевальное представление, на котором будет присутствовать Ее величество королева Виктория собственной персоной. И почему-то билет на этот спектакль нельзя просто купить в кассе театра. Почему? Я снова все прослушал! Будет ужасно неловко начать расспрашивать об этом Оскара, и дать ему понять, что я рассеянный глупец. Что ж, скоро все увижу собственными глазами. Жаль, что не удалось прочитать утреннюю газету, будет сложно поддерживать светскую беседу, не зная последних новостей…
Флорал-стрит была перекрыта. Это обстоятельство поразило меня. Полисмены выстроились вдоль улицы, призывая экипажи проезжать дальше и не пропуская их к Ковент-Гарден. Кэбмены разочарованно пожимали плечами и проезжали, не проявляя особого интереса к причинам происходящего. Оскар выскочил из кэба прямо на ходу и, подойдя к одному из полисменов, склонился над его ухом, что-то очень убедительно нашептывая и показывая некие бумаги из-под полы своего дорогого плаща. Видимо, это были билеты на представление. Нас немедленно пропустили, но увы, без кэба. До королевского театра мы вынуждены были добираться пешком, радуясь тому, что вечер июльский, а не февральский. У входа нам была уготована встреча с весьма странной охраной. Некие мужчины, облаченные в длиннополые черные плащи, белые кожаные маски и треуголки, на манер венецианских из эпохи Возрождения, тщательнейшим образом досматривали гостей. Но больше всего настораживало то, что досматривали они не только вносимые в театр вещи. Вообще, сам факт обыска показался мне возмутительным и унизительным, но Оскар призвал меня к покорности и молчанию. Когда подошла наша очередь, один из странно вырядившихся охранников долго и пристально смотрел мне в лицо, словно стараясь запомнить его в мельчайших деталях, или прочесть по глазам мои мысли, если не душу. Наконец, мы попали внутрь и поразились тишине, царящей в холле. Я был в королевской опере сотню раз. Здесь всегда стоит невообразимый гул, сотканный из возгласов детей, сплетен, громким шепотом передающихся меж старых леди, взволнованных причитаний юных девиц, монотонных нравоучений внимательных мамаш, смеха самодовольных щеголей и влюбленных вздохов. Все это обычно происходит вполголоса, не нарушая рамки этикета, но неизменно создавая атмосферу жужжащего улья. А сегодня в холле было тихо. Элегантно одетые фигуры бесшумно скользили вдоль стен, лишь изредка обмениваясь парой слов столь тихо, что колебания воздуха вокруг не изменялись, застыв в каком-то тревожном молчаливом ожидании.
Людей было не то чтобы намного меньше, чем обычно, просто они передвигались очень мало и осторожно, группируясь в укромных уголках театра. Создавалось ощущение грядущего провала спектакля, из-за критически малого количества зрителей. Оскар тихонько жужжал у меня над ухом, объясняя насколько важны все меры предосторожности у входа, когда в одном месте собирается множество высокопоставленных лиц. Я старался держаться спокойно, но мелкая дрожь выдавала мое волнение. Мы прошли в зал, и я поразился тому, что он был полностью заполнен. Оскар все не унимался, стараясь донести до меня все детали обстановки. Он называл имена и бесконечные должности различных лиц, едва заметно указывая на них. Многие из названий этих должностей, а так же организаций, которые возглавляли эти почтенные джентльмены, были мне совершенно незнакомы. Видя глубокое непонимание, видимо, большими буквами написанное у меня на лице, Оскар, наконец, сжалился и, снисходительно ухмыльнувшись, указал мне в сторону Ее величества. Придвинувшись к самому краю ложи, я замер, и даже прекратил дышать, пока рассматривал ее в бинокль, словно меня должны были тот час же схватить и выгнать за столь оскорбительные действия. Но ничего, конечно же, не случилось, каким бы скверным не был мой поступок, с точки зрения общественной этики. Оскар постоянно улыбался и хмыкал себе под нос, наблюдая за мной. Я не понимал его реакции на мои действия, и все это начинало меня не на шутку злить. Да, он немного старше и занимает какую-то необычную должность в странной организации, название которой мне ничего не говорит, точно так же, как все прочие подобные названия. Дает ли ему все это право на столь насмешливую улыбку, появляющуюся каждый раз, когда я искренне восторгаюсь деятелями политики и благоговею перед нашей святой монархией? Может, он тайный революционер, а может, просто знает что-то важное обо всем этом, чего я, увы, не знаю.
Свет медленно погас. Музыканты начали играть увертюру, и занавес, шурша тяжелыми фалдами по полу, открыл нам сцену, украшенную сказочными декорациями. Тончайшая ткань, танцующие переливы света и художественные образы, неуловимо перетекающие в реальность – все это перенесло меня в какой-то совершенно другой мир, похожий на детскую грезу, наполненную почти осязаемыми мечтаниями. Все происходившее на сцене дальше, осталось в моей памяти только как ярчайший образ из цветного сна и как самое прекрасное призрачное видение. Это была «Сильфида», знаменитый балет Филиппо Тальони, однажды потрясший весь мир своим новаторством. С тех пор принято считать что никто, кроме великой Марии Тальони не способен исполнить роль Сильфиды так проникновенно и талантливо. Ее нежный романтический образ и уникальные балетные туфли, позволявшие ей танцевать на самых кончиках пальцев, навсегда открыли ей двери в покои недостижимых богов балетной сцены. Но время идет… Шелковые балетные туфли, впервые изготовленные специально для Тальони, теперь носит каждая артистка кордебалета, а успех «Сильфиды» затмили «Жизель» и «Неаполь». Искушенные театральные зрители делают ставку на русских танцовщиц, разговаривая об артистках, как о дорогих кобылах на скачках. Прогресс стирает границы недостижимого, но образ Тальони так и остается незыблемым и священным, что удивляет меня год от года все больше.
Я не видел Тальони, но когда солистка выпорхнула на сцену, был готов поклясться, что это лучшая Сильфида в истории, кто бы там не исполнял ее ранее. Схема и рисунок танца были несколько изменены, оставляя основное место танцевального действия для соло, в ущерб парным па-де-де. Партия солистки была как будто намеренно усложнена, доводя танец почти до цирковой акробатики. Но танцовщица выполняла все эти невообразимые па с такой легкостью, что неискушенный зритель мог бы поверить в то, что такие выкрутасы под силу даже его прадедушке. Она была… Нереальной. Тонкая, изящная, словно сотканная из лунного света фигурка балерины двигалась как невесомая бабочка, порхающая в весеннем воздухе, наполненном медом музыки. Казалось, что вот-вот она растает, потеряв границы едва ощутимой плоти, и станет бликом света на бархате кулисы. Но каким бы плавным и чарующим не было каждое ее движение, оно оставалось точным, как поворот шестеренки в платиновых часах. Соответствуя каждому такту музыки, и не отклоняясь ни на йоту от прекрасного и витиевато-сложного рисунка балетмейстера, зачем-то изменившего все первоначальные партии, этот танец был механически совершенен. Девушка застывала в шатких позах, стоя на кончиках пальцев долгие минуты, парила над сценой в высоких изящных прыжках и с дьявольским проворством вращалась вокруг своей оси. Ее исполнение было больше, чем просто идеальным. Оно было невозможным.
Оскар шумно вздохнул где-то над моим ухом. «Мда. Ее бриллиант действительно сверкает, но только на расстоянии. Наслаждайся, друг мой, только не смотри в бинокль. Она, конечно, чертовски красива, но столь же бесчувственна, как и технична. За весь спектакль я не видел более трех выражений на ее прелестном личике, основное из которых – полное безразличие». Я сразу же, как-то совершенно бездумно, поднес бинокль к глазам. Надо же, а я и забыл, что держу его в руке. Наши места находились так далеко от сцены, что я не мог разглядеть лица танцовщицы без бинокля. Да и необходимости в этом у меня не возникало до сего момента. Я поймал фигуру танцовщицы в окуляр, и тут же вскочил с места, словно меня облили холодной водой. Это была она – незнакомка из лондонского поезда.
Оскар схватил меня за руку и силой усадил в кресло, тихо выругавшись. «Ты с ума сошел! Нельзя совершать резкие движения, когда вокруг решаются судьбы мира. Ты только посмотри, что делается в зале! Большинство этих важных светил даже не смотрит на сцену. Ну же, приглядись! Видишь эти маленькие письма, которые они держат в руках? В них, возможно, содержится мировое, да и наше с тобою заодно, «завтра», а ты вскакиваешь так, словно только что установил в ложе бомбу и собираешься спасаться бегством!». «Извини», - выдавил из себя я, и постарался усмирить взбесившееся сердце. Оскар похлопал меня по плечу и заговорил все так же тихо, но уже не столь раздраженно: «Ты умный малый, я точно знаю. Пусть еще очень молодой и горячий, пусть не растерявший детские восторги и веру в чудеса. Это быстро лечится, к счастью. Ты блистательно окончил университет, и не менее блистательно начал свою научную деятельность. Но самое главное, что мне в тебе нравится, это стремление вырваться из этого порочного круга слишком сытой и благополучной жизни. Стремление к открытиям, разоблачению тайн и познанию нового. Отсутствие страха перед неизвестностью в угоду воодушевлению, которое дарит тебе каждая твоя экспедиция. Нам нужны такие ребята. Я хочу сделать тебе предложение, от которого рекомендую не отказываться. Это предложение головокружительной карьеры, успеха и, возможно, богатства. Связанное с определенным риском, конечно же, но, я думаю, это придется тебе по душе. Я приглашаю тебя на службу в мою организацию. Неизвестно, каких успехов ты сможешь достичь на этом поприще, но другим человеком станешь, это точно».
Я все смотрел на загадочную и прекрасную танцовщицу, которую повстречал вчера в поезде, и которая раз и навсегда изменила мой мир. Все теперь было другим, не имело прежней ценности и смысла. Она была божественна. Но почему же так серьезна и отрешена? «Я согласен, Оскар. Когда можно приступать к делам?». «О! Вот это по-нашему. Думаю, что должен представить тебя немедленно. Ты получишь первый инструктаж сегодня же ночью. Пойдем скорее, спектакль уже заканчивается». Оскар схватил меня за руку, и буквально выволок из ложи. Вскоре я вдохнул ночной воздух и опустился с небес на землю. Мы спешили в неизвестность, но мне было все равно.
Надо же, я так и не узнал ее имя…
18. 07. 2013.
Один из рассказов для сеттинга по миру Dark o`clock