Сказки старого папоротника
Сказка пятая. Степан
Как ни старался, а не получилось у Степана незаметно забор подправить, только принялся за работу, как с крыльца донеслось:
— Вымахал с версту коломенскую, а ума не набрался. Вон — забор повалил.
— Сам повалил, сам и сделаю, — Степан повернулся, глянул на деда Петра и какой раз подивился: и годы старика не берут, разве что сгорбился ещё больше, да слышит хуже, а видит зато — молодой позавидует, особливо, где не надо.
— Да что вы, батюшка, словно сами молодым не были, — кинулась на защиту сына вышедшая на шум мать. — Намедни сами сказывали, как парнем в Купалову ночь дюжину заборов одним махом перескакивали.
Дед грозно глянул на сноху:
— Ишь, прибежала, наседка, крылышки растопорщила. Курёнка защищашь, а ему уж осьмнадцать годков минуло! До плеча ему не доходишь, а туда же. Ты лучше спроси, какое желаньице твой олух задумал, што аж все заборы повалил?
— Не все, а только свой, последним он был, — возмутился возводимой напраслиной внук. Степан и сам не думал, что так получится. Все перепрыгнул, а свой не смог. По старым приметам, коль перепрыгнешь в Купалову ночь дюжину заборов, то самое заветное желаньице исполнится. Сердце забилось тревожно, неужели из-за такой малости и не получится.
— А! — торжествующе завопил дед. — Покраснел, знать, точно, на девку каку загадывал.
— Да ладно вам, батюшка, какие девки, в его-то лета, — отмахнулась мать и обратилась к сыну: — Стёпушка, сходи-ка к сестрице, отнеси отрезы на одёжу, что я им в лавке купила. Да Аришку к нам забери, пусть погостит, а то трудно Ольгице с двойнятами управляться. Да, если Таньшин Данилка увяжется, и его бери, вместе им всё веселей будет.
— Хорошо, матушка, забор подправлю, да пойду.
В Озёрки Степан дошёл быстро. У сестры все были дома. Прошедший на днях дождь дал передышку, косить собирались через денёк другой, чтоб трава просохла. Аришка, любимица Степана бросилась ему на шею. Двойнята — шустрые двухлетки-парнишки — обхватили ноги. Степан отдал материны гостинцы сестре, а племянников от себя одарил свистульками да петушками на палочках. А Аришке ещё и ленту в косы, да бусы. Девочка, не теряя времени, нацепила обновку и стала вплетать ленту. Мальчишки изо всех сил дули в свистульки.
— Ох, Стёпа, совсем ты их избалуешь! — воскликнула довольная Ольгица и, смеясь, добавила: — Небось, и подружке своей подарочек приготовил.
Аришка, прекратила своё занятие, вытаращила глазёнки и сказала:
— Стёпа, я взаправду о милушке твоей ничего маменьке не сказывала, вот те крест.
Ольгица посмеялась над растерянным лицом дочки и смущённым брата:
— Я сама услыхала, как они с Данилкой собирались снова с тобой напроситься на свиданку на полянку папоротникову, — тут Ольгица осеклась и замерла с открытым ртом и вытаращила глаза — точь-в-точь Аришка, видимо, кое-что поняла. Но быстро опамятовалась. — Артемий, пригляди за детками, — велела она ничего не понимающему мужу, затем повернулась к Степану. — А ну-ка, братка, выйдем в сенцы, поговорим.
Ольгица вытащила брата за рукав в сенцы, плотно притворила дверь и, приперев к стенке, горячо зашептала:
— Да ты, никак, ополоумел, братка. Милушка твоя — Мавка-Купавка? Говори.
Степан признался:
— Она.
Ольгица запричитала:
— Братушка, родненький, она ж русалка, погубит тебя окаянная. О душеньке своей подумай, негоже крещёному с нечистью-то водиться. Головушка ж твоя бедовая… Одумайся, поклянись, что бросишь её!
— Не брошу, да ты не тревожься, ничего дурного мне Купавушка не сделает.
— Так она уже и Купавушка, — Ольгица всхлипнула. Степан обнял сестру и стал успокаивать. В дверь выглянули Артемий и ребятишки. Парнишки, увидав заплаканную мать, тоже дружно заревели. Пока их успокоили. Пока Ольгица угомонилась, пришла пора Степану и домой отправляться. Аришка обрадовалась, что идёт в гости, Данилка, как чувствовал, прибежал и тут же назад кинулся отпрашиваться. Любили они гостить в Паслёновке. Даже строгий дед Пётр их поважал, и спускал с рук такое, за что бы Степана в детстве крапивой отхлестал.
По пути зашли на полянку, где старый папоротник рос. Мавка-Купавка их уже ждала, она всегда чувствовала, когда Степан придёт. Увидев ребятишек, она обрадовалась, подбежала, обняла, приговаривая:
— Ах вы мои карасики золотые, голавлики быстрые.
Аришка и сама к ней ластилась, а Данилка вырвался:
— Нече меня, как девчонку нацеловывать! Стёпу вон не целуешь, небось.
Степан переглянулся с русалкой и покраснел. Но и у Мавки-Купавки, невиданное дело, щёчки окрасил румянец.
Аришка же запросила:
— Расскажи сказку, Купавушка, обещалась ведь прошлый раз!
— Расскажи! — поддержал подружку Данилка.
— Так и быть, пескарики мои, пойдёмте, на пеньки у папоротника присядем, он тоже сказки любит.
Мавка-Купавка села на широкий пенёк, взяв на руки Аришку, на пенёк поменьше устроился Данилка, Степан же прислонился к растущей неподалёку берёзе. Он любовался своей русалкой, а та сказку сказывала:
— Как у утицы — серой уточки — появилися малы детушки, малы детушки утяточки. На лесном, на глубоком озере, в камышах себе свили гнёздышко. Жить бы утице, не печалиться, да утяток своих выпестывать. Да настало лихое времечко, время-времечко беспокойное. Выплыл с озера со глубин больших сом прожорливый за добычею. То не вся беда, не всё горюшко — расповадился ещё коршун злой у озёрных птиц красть их птенчиков. Наша утица призадумалась — как спасти-оберечь утятушек, как их вынянчить, как их вырастить…
Мавка-Купавка остановилась перевести дух. Аришка встревожено сказала:
— Жалко уточку и утятков, как им быть-то? Как сокрыться от злого ворога?
— Не бойся, спасёт утка детушек, — неуверенно успокоил подружку Данилка. Русалка погладила по головке Аришку, ласково улыбнулась Данилке, искоса бросила взгляд на Степана и продолжила:
— И надумала тогда утка-утица к речке с озера перебратися, поначалу-то свить там гнёздышко, а потом уж туда и утяточек. Вот к реке она направляется и наказ даёт строгий детушкам: «Ой вы, деточки, вы утяточки, в камышах сидите тихохонько – сом большой в камышах не плавает, коршун злой не увидит с небушка». А утяточки не послушались, Только матушка с виду скрылася, как поплыли утята по озеру, в камышах сидеть ведь нерадостно. Вот плывут и в водице плещутся, а того утятки не ведают, что почуял их сом прожорливый, что увидел их коршун с небушка.
— Ой, страшно-то как, — крепче прижалась Аришка к Мавке-Купавке.
— А дальше, дальше-то что, — поторопил рассказчицу Данилка.
— А дальше вон что было. И восплыл с глубин сом прожорливый, говорит тот сом малым детушкам, малым детушкам — утяточкам: «Вот приплыло мне угощеньице, вот еда моя в рот сама идёт». Да хотел проглотить утяточек, а тут сверху крылья захлопали, закричал сому с неба коршун злой: «Ты не трожь, бревно, этих птенчиков, ими я один пообедаю, первым я увидал их с небушка».
Не стерпел тут сом и ответствовал: «Ах ты, рыбий корм, плавниковый хвост, ты не только рыбу распугивашь, на моё добро разеваешь рот!» Разругалися птица с рыбою, разругалися, в драку кинулись. А утяточки под такой шумок в камыши скорей возвратилися, там тихохонько затаилися. Глядь-поглять вокруг коршун-то с сомом, а утят-то и нетути, прочь отправились злые вороги, да хлебавши-то и несолоно. Тут и утица возвратилася, а утяточки к ней и кинулись: «Ой ты, родненька наша матушка, впредь всегда мы будем послушными». Перебрались они на реченьку, речку чистую, речку быструю. Стали жить они припеваючи, и растила утят мама-утица и всегда были детки послушными.
Мавка-Купавка закончила сказку, поставила Аришку на землю сама встала, и неожиданно крикнув
— Играем в салочки, Данилка водит, — схватила Аришку за ручку и побежала с ней на тот край поляны.
— Опять я, — увалень Данилка соскочил с пенька и побежал следом. Степан в голос засмеялся, а отсмеявшись услышал старческое покхекивание за спиной.
Он обернулся и хотел уже поздоровкаться с дедкой Лешим, как тот, приложив палец к губам, поманил Степана за деревья. Когда они скрылись с глаз детей и русалки, дедка серьёзно сказал:
— Вижу, люба тебе внучка моя?
— Люба, дедка, ох, как люба! — не стал запираться Степан.
— Да и она тебя любит, вот беда-то, — вздохнул старый Леший.
— Почему беда-то, дедка?
— Не летать голубку с вороною, не плавать головлю со щукою, не быть вместе человеку с русалкою. Коль любишь, отступись! Не бывать вам вместе, — печально произнёс Леший.
— А слыхал я, дедка, что ежели любовь настоящая, никакие преграды ей не страшны, — горячо возразил Степан.
— Эх, Стёпушка, голова твоя садовая, да коль бы одной любовью жили-то! Вот оженитесь, а ведь ни тебе злым не стать, не Купавушке доброй. А детки народятся, что для людей, что для нечисти чужие? Отступись.
— Даже захотел бы — не смогу, не суди, дедка, а уж чему бывать, того не миновать, вместе мы с Купавушкой горы одолеем, не то, что людскую молву.
Долго качал головой старый Леший, да твердил:
— Молодо-зелено, — рукой махнул, мол, делайте, как знаете, сам прочь отправился.
Степан вернулся на полянку. А перед тем, как домой отправиться, подарил своей милушке плат яркий, отрез на сарафан, да колечко на пальчик с зелёным камушком.
— Ой, Стёпа, клянусь носить колечко, не снимаючи! — воскликнула Мавка-Купавка. А Аришка и Данилка закричали: «Тили-тили тесто, жених и невеста». Всю дорогу обратную над Степаном подшучивали, да стребовали обещанье: за то, что до времени молчать будут, тот им даст по гривеннику.
Весёлые, шумные в избу ввалились, а там матушка Степану на шею кинулась, да в голос завыла:
— Сыночек мой, кровиночка родная, бедный мой, несчастный!
Степан уж подумал, что Ольгица прибежала, съябедничала про Мавку-Купавку, да тут дед Пётр вмешался:
— Цыть, нече выть, как по покойнику. Сослужит службу царску, да воротится.
— Так ить семь годков, — всхлипнула мать.
Неожиданно подал голос Степанов батюшка, обычно неразговорчивый. Обнял за плечи жену:
— Не плачь, голубушка, — и Степану: — Тут, сынка, гонцы царские прибыли. Давно с наших деревень рекрутов не брали, пора подошла. Жребий кинули. Выпало идти: тебе, Корнею — внуку Тужилихи, да Митяю Сохатому. Семь годков будете дозор нести на границах, охранять от ворога сторонку родную.
— Вот тебе и сваленный забор, — пробормотал Степан.
Тут в голос заплакала Аришка, бабушка птицей к ней кинулась успокаивать. Данилка крепился, да и тоже заревел с подружкой за компанию. Дед вновь на всех цыкнул:
— А ну смолкните. Гордиться надо, а они сырость развели. Стёпка наш — молодец, не посрамит роду нашего.
От неожиданных слов все уставились на деда, и плакать забыли. Тот слегка стушевался:
— Ну, ругал я Стёпку, так для порядку, а куда там Корнею худосошному да Митяю-дуболому до нашего Стёпушки, — тут и дед прослезился, хоть и сделал вид, что так, соринка попала.
Провожали Рекрутов не то что всей деревнею, а и с Озерков пришли, и со Змеёвки. Больше, конечно, Степана проводить прибыли — любили его в округе.
Только часок он выкроил сбегать на заветную полянку. Мавка-Купавка и дедка Леший уже ждали. Слухи-то — они быстро и по лесу разносятся. Степан Лешему подарил посох весь резной, он два таких вырезал: своему деду, да старому Лешему — к празднику берёг, да по другому вышло. Русалка ему на шею повесила ракушку на ниточке суровой, да сказала:
— Оберег это: не возьмёт тебя ни колдовство злое, ни волшба, ни наговор.
Хотел Степан обнять свою милушку, да раздалось хлопанье крыльев. Большой филин слетел с дерева, ударился оземь, обратившись в молодца. Как сила какая Степана с Мавкой-Купавкой друг от дружки откинула.
— Подрос, парнишка, — сказал Страж вечного покоя, — служить, значица, отбываешь, ну, и от меня будет тебе на прощанье подарочек. Вся семья тебя со службы дождётся. Никто у меня на кладбище покоя не обретёт за это время. Но будет так, ежели ты раньше срока домой не воротишься.
Зло глянула Мавка-Купавка на Филина, она-то уж хотела ворожить, чтоб ранили Степана легонько да домой отправили. Дедка Леший крякнул, а Степан подвоха и не заметил, обрадовался:
— Спасибо тебе, Страж. Ты не думай, долг я до конца сполню. Послужу царю-батюшке да сторонке родной. Ну, прощевайте: и ты, дедка, и ты, Купавушка, и ты, Филин, и ты, старый папоротник. Обещаю через семь годков возвернуться.
Степан отвесил земной поклон и, не оглядываясь, ушёл с поляны.