– А ты на ночь в носик закапай теплое облепиховое масло… – услышал я слова Сергея Ивановича и подошел к нему.
Он кивнул и продолжил говорить по телефону. Закончив, посмотрел по сторонам, подбрасывая его на ладони, и тихо сказал: – Господи! Какая дура! И Машка твоя… Мать вас всех!
Опять, глянув на меня, он с грустной улыбкой предложил: – А давай-ка дойдем до магазина и купим на вечер пивка. А?.. И «мерзавчик»… И «сникерс»… Лучше два… И два «сникерса»… И дойдем до речки!
Он сидел на лавочке и смотрел на реку, а я бегал, осматривая знакомые места, и думал о том, что «какой дурак придумал этот намордник. Ни нос почесать, ни сучок погрызть… Изобретатель!.. Сам, небось, его не носит! Да и вонь – то ли коровой, то ли свиньей и ещё чем-то кислым и противным от него…»
Река была темная и грустная. Утки все куда-то попрятались. Медленно плыли желтые листочки. Наверное, с берез. Больше там ничего интересного не было.
А потом пошли длинной дорогой домой. Перед калиткой Сергей Иванович открыл бутылку, поднял голову вверх. Смешно и долго пиво урчало у него в горле, а потом он его выплюнул и сказал: «Дрянь! Какая же все-таки это дрянь...»
Мы зашли. Его жена уже вернулась откуда-то, сидела на крыльце и смотрела на нас.
– Опять! – сказала она кому-то и отвернулась.
– Всего два глотка... – обижено сказал Сергей Иванович, сел на лавочку напротив, поставил пакет, вынул из него открытую бутылку и показал ей.
Они помолчали недолго, потом она подошла к нам, взяла из пакета бутылку, открыла и вернулась на крыльцо.
– Наташка звонила, – сказал Сергей Иванович. – Тимка опять сопливится. Опять залез куда-то в лужу. Нравится ему это дело…
Сказал, чтоб на ночь закапала ему облепиховое мало. А она, – что она лучше сделает ему ингаляцию физраствором с содой. Сейчас так делают, так делает и эта – Машка её…
«Машка на этом деле «собаку съела». У неё дети четвертый год болеют, так она только этим и спасается. А после масла трубочки на ингаляторе замучаешься отмывать…» – передразнил кого-то Сергей Иванович, замолчал, сделал глоток из бутылки, посмотрел на меня, а потом стал разглядывать её, поднеся к лицу.
– И чё она сказала? – спросила кого-то жена.
– Сказала, что не будет масло капать Тимке на ночь, а лучше сделает ингаляцию физраствором… с содой. Как Машка – подруга её делает, у которой дети четвертый год болеют, – повторил Сергей Иванович.
Они опять замолчали.
– Господи, какая я – дура! – сказала жена и встала, глядя куда-то выше деревьев сада и качая головой. – Не нужен был военный моряк! Хотелось дуре, чтоб рядом всегда был муж, дети. Жила бы себе в Севастополе. Тепло, каштаны, сухо…
Она плотно запахнула полы куртки и пошла к двери в дом.
– Мурманск. Снег, ёлки, туманы, – тихо сказал Сергей Иванович и добавил, глотнув ещё пива: – А лучше Шпицберген…
«Причем здесь… хоть мопс, хоть болонка, какая, или хоть какой шпиц какого-то Бергмана?!.. Стареет Сергей Иванович!
И что такое сам этот Бергман? Что Бергман, что Феллини, что Куросава, что… Гайдай, наконец? Почему «лучше»? Для кого «лучше»? Чем «лучше»? Чего «лучше»? На сколько «лучше»? Ведь это, смотря – где и когда!.. А то кому и свиной хрящик лучше поповой дочки! – подумал я, прижимаясь к ноге Сергея Ивановича и глядя на крыльцо, на котором среди золотистых березовых листьев одиноко стояла почти полная бутылка пива. Чуть запотевшая, с бороздками капелек, боком, так что прочитать этикетку было невозможно, она отбрасывала легкую, как бы полупрозрачную, тень слегка красноватую в заходящем осеннем солнце.