Книга вышла в Санкт-Петербурге в 2015г.
[Жизнеописание святого страстотерпца Христова царевича Феодора Долголядского
было составлено по благословению митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима]
Печатается по тексту статьи
Егасова Н.А. Жизнеописание святого страстотерпца Христова царевича Федора Долголядского // Белозерье. Краеведческий альманах. № 3. Вологда, 2007.
Федор Мелехдеярович Долголядский родился во второй половине XV века, предположительно в 1484–1485 годах. Он происходил из знатного татарского рода казанских царей, потомков грозного и могущественного Чингисхана.
Его прапрадед Улу-Мухаммед [1] был одним из ханов Золотой Орды. Изгнанный братом своим Кичи-Мухаммедом, он «в мале дружине своей» бежал из Орды в 1438 году. В том же году он начал строительство города Казани, провозгласил себя самостоятельным казанским царем и, таким образом, сделался основателем Казанского царства [2], границы которого вплотную подходили к восточным пределам Руси.
Улу-Мухаммед имел трех сыновей: Махмутека, Якуба и Касыма. Махмутек среди всех казанских правителей «прославился» особой жестокостью и вероломством. Он стал царем в 1445 году, убив родного отца, а через несколько лет и брата Якуба, желавшего отомстить за отца и отнять у него казанский престол. Его старший сын Ибрагим, дед царевича Федора, правил в Казани с 1467 по 1478 год, оставив после себя пятерых сыновей от двух жен: от царицы Фатимы, бабки царевича Федора, – старшего Алегама (Ильгама), Мелик-Тагира (Мелех-Даира) и младшего Худай-Куля (Кудайкуля); от царицы Нурсалтан – Мухаммеда-Амина и Латифа. После смерти Ибрагима Казань «сделалась театром несогласия и мятежа чиновников: одни хотели иметь царем Магмет-Аминя, меньшего Ибрагимова сына, коего мать, именем Нурсалтан, дочь Темирова, сочеталась вторым браком с ханом таврическим (крымским. – Н. Е.) Менгли-Гиреем; другие держали сторону Алегама, старшего сына, и с помощию ногаев возвели его на престол» [3].
За сорок лет много бедствий и страданий испытала Русская земля от беспокойных и непримиримых казанских ханов. Повторились времена нападения кочевников на Киевскую Русь. Каждый татарский хан был обязан, в исполнение древнего обычая, хотя однажды видеть берега Оки для снискания воинской чести. Дерзкие и жестокие набеги совершали татарские отряды на русские города и села. Не раз перо летописца выводило: «...и многи избиша и изграбиша, а села пожгоша, люди изсекоша, а иных в плен поведоша». Тысячи православных христиан томились в мрачных темницах Казани и продавались в рабство. Нередко татарское войско доходило до Москвы, и тогда «бысть плач велик и рыдание много не токмо великим княгиням, но и всему христианьству».
В Москве знали о ненависти Алегама к России и сверх того опасались тесного союза Казани с ногаями, с которыми Алегамово семейство было связано родственными связями. К тому же в начале 1480-х годов на дочери одного из шибанских, или ногайских, князей женился и родной брат Алегама Мелех-Даир, будущий отец царевича Федора. От союза Казани с воинственными степными племенами можно было ожидать новых опустошительных набегов, тем более что, обещая в грамотах быть Москве другом, Алегам все чаще вероломно обманывал русских князей. Великий князь московский так отзывался о казанском царе: «Алегам царь был с нами в правде, и грамоты были меж нас с ним записаны... да на чем нам молвил, в том ни в чем не стоял» [4].
Видя непримиримую злобу казанского правителя, Иоанн III в апреле 1487 года послал к Казани грозную рать. Все лето в Москве с тревогой ждали вестей с берегов Волги. Гонцы доносили коротко: «Уже бились», «Встали под стенами», «Затворили город кругом острогом»... И только в середине августа разлилась по Москве колокольным звоном радостная весть. Казань покорилась! Ханом был поставлен молодой царевич Махмет-Амин, брат плененного казанского правителя. Два года назад он бежал в Москву от злодеяний брата, прося защиты. Теперь править надлежало ему как ставленнику и даннику России [5].
Москва ликовала! Во всех церквях пелись молебны. В Кремле великий князь Иоанн III «с умилением благодарил Небо, что Оно предало ему в руки Мамутеково царство, где отец его Василий Темный лил слезы в неволе» [6]. Со всех концов стольного града сбегался народ к реке подивиться. Виданное ли дело? Татарский хан не послом и не гостем к великому князю прибыл. Пленником! Да со всем семейством.
Среди пленников находился и брат Алегама – царевич Мелех-Даир с женой и двумя малолетними детьми. Младшему из них в то время исполнилось не более двух-трех лет, и согласно вере родителей он носил тогда мусульманское имя. Это и был будущий страстотерпец Христов – царевич Федор Долголядский.
Недолго оставались поверженный Алегам и его семейство в Москве. По воле великого князя золотоордынским потомкам предстоял долгий путь: хану с женой – заточение в Вологду, матери его, братьям и сестре – на Белоозеро, в Карголом [7]. Не ведал Алегам, еще окруженный родными по крови и по вере магомедовой, еще несший в себе дух ратный, беспокойный и непримиримый, что предстоит ему последний в его жизни бесславный поход, что после смерти в далеком таежном краю его жена станет женой ненавистного брата Махмет-Амина, а из белозерской ссылки из всего его многочисленного семейства вернутся немногие. И двое из них вернутся православными и верными воинами русского великого князя. Породнятся с ним. И один найдет упокоение в царской усыпальнице Московского Кремля, а другой примет мученическую смерть, встав на защиту малолетнего внука Иоаннова.
Из Москвы знатных пленников увозили уже после Покрова, когда встали реки. Их везли без оков и особо берегли. Казань лишь покорилась воле Москвы, но еще не была присоединена. А коварство казанских правителей было известно. Сегодня они клянутся в преданности русскому царю, а завтра опустошают и жгут русские города и села. «Властолюбие, – писал великий князь Иоанн III Менгли-Гирею в Тавриду, – не знает ни братства, ни благодарности» [8]. Так что казанский хан с семейством еще мог быть полезен. Если не он, то его братья или их сыновья могли бы в любой момент стать орудием большой политики Москвы.
Прощаясь с матерью и младшими братьями, Алегам ни минуты не сомневался, что в северных краях надолго не останется. Надеялся на скорую помощь ногайских родственников или... иной благополучный исход. Действительно, шибанские и ногайские князья, десять лет назад помогавшие ему «сесть на отцовском столе», ныне, узнав о несчастной судьбе его семейства, слали в Москву грамоту за грамотой. Просили отпустить, убеждали, что ищут лишь Иоанновой дружбы и милости. Великий князь оставался непреклонен и отвечал: «Алегама, обманщика и клятвопреступника, мною сверженного, не отпускаю, но из уважения к вам даю ему «всякую льготу» [9].
Карголом
Карголом, куда с матерью и сестрой отправили царевичей Мелех-Даира и Кудайкуля, стоял на южном берегу Белого озера. Это были далекие северные окраинные земли Московского княжества. Через Карголом, окруженный глухими таежными лесами, проходил древнейший торговый путь, соединяющий Поволжье с Великим Новгородом и побережьем Белого моря. В торговый и ремесленный город приплывали даже заморские купцы. Здесь они сбывали свои товары, а взамен их покупали мягкую «рухлядь» (меха), мед, воск. С 1353 года город считался столицей Белозерского края. В центре его располагался детинец, в котором жили тогда карголомские князья с дружиной. Здесь и предстояло провести детские годы царевичу Федору.
Белоозеро встретило Ибрагимовых отпрысков пронзительным «сиверным» ветром, от которого не спасали ни татарские «теплуги», ни пожалованные в дорогу государевы шубы. Под натиском северяка город будто замер у края неспокойной снежной пустыни. Отсюда совсем недавно, за неделю до Николы зимнего, в Москву был отправлен огромный санный обоз. Повезли рыбу к государеву столу: знаменитый белозерский снеток и стерлядь. И теперь, когда стихли суета и гомон, город словно погрузился «в себя», в неторопливом течении зимних дел сберегая привычный вековой уклад.
Повелением великого князя Иоанна III прибывшее татарское семейство разместили в крепости со всеми «льготами». С первых дней были у них и свой двор, и свои слуги, и свой особый стол. От хоромин зажиточных служивых людей их дом ничем не отличался. Это была «двужильна [10] рублена изба да сенник с подклетом, да клеть плоская, да мыльня...».
Но не удобства беспокоили Мелех-Деяра и его молодую жену в первую зиму. Еще в дороге тяжело захворал младший их сын – царевич Федор. Сказались последствия почти двухмесячного полуголодного «сидения» в осажденной Казани, трудности пути в Москву, а потом тяжелая дорога на Белоозеро. Вот уже несколько недель маленький царевич лежал в жару, на грани жизни и смерти. «Не жилец татарчонок», – поговаривали уже в их окружении. И только сердобольные белозерские женщины, жалея дитятю, подсказывали его матери разные, уже испытанные в этих суровых краях народные средства, а порой шептали: «Окрестить бы». Отец же его, крепкий в своей вере, и слышать об этом не хотел.
Но Богу Всесильному и Милосердному было угодно спасти этого младенца, чтобы в будущем в его крепком теле поселить и крепкий православный Дух, способный в назначенный свыше час со смирением повторить великий подвиг первых русских святых.
Когда родители потеряли уже всякую надежду на выздоровление сына, к удивлению всех он начал поправляться. Вполне же окреп он только к весне, когда начало пригревать теплое весеннее солнышко, а город за окном наполнился множеством звуков: колокольными звонами, гомоном людской толпы и неумолкающими стуками топоров.
В городе действительно кипела жизнь. Еще зимой в Карголом была прислана государева грамота, которую обсуждали в каждом дворе. По весне велено было крепить город. Воеводы с боярами решили государево дело всем миром справить и от каждой белозерской вотчины сколь положено людей прислать.
С ранней весны посад было не узнать. Шум. Теснота. А народ, вызванный на городовое дело, продолжал прибывать. Все лето 1488 года на глазах у татарских царевичей рылся грандиозный ров, росли почти 30-метровые крепостные валы, рубились крепостные стены (длиной 1,5 версты) и подводились новые подъемные мосты. Новая крепость получила название Рубленый город.
Размах предпринятого в Белозерье строительства «говорил» более слов. И жителям Белозерья, и гостям из ближних и дальних земель, и знатным татарским пленникам, взиравшим на укрепленный, разросшийся посадами Карголом, было понятно: крепка великокняжеская рука, мудро и дальновидно государево око. Вскоре после того, как из Москвы по Шексне, по «дороге по заповедной», в Карголом доставили уставную грамоту, в которой объявлялось об образовании Белозерского уезда, отец царевича Федора «перешел в русскую службу». Скорее всего, он занимался тем, что хорошо умел делать каждый знатный татарский воин: ведал военной подготовкой белозерских дружинников и командовал отдельными сторожевыми отрядами.
Тем временем подрастали его сыновья. И каким бы просторным ни был дом казанских пленников, он уже не мог удержать их в своих стенах. Царевич Федор легко освоил русскую речь, облазил вместе с братом каждый уголок крепости и все окрестности, окреп, вытянулся и, как только научился держаться в седле, почти постоянно находился под строгой опекой приставленного дядьки. Воспитание татарских царевичей мало чем отличалось от воспитания княжат, боярских сынов и детей служилых людей. Растили, прежде всего, воина, сильного и выносливого [11].
Именно в эти годы непререкаемым авторитетом для него становится его родной дядя Кайдакула, по возрасту бывший ему за старшего брата и отличавшийся умом, сдержанностью и добрым характером.
В конце 1490-х годов [12] умирает отец царевича Федора. Примерно в то же время в Вологде умер и его брат Алегам. От чего скончались они один за другим (болезнь или иная какая причина?) – не известно. Но именно в этот период их братья Латиф и Махмет-Амин предпочли бы видеть отца царевича Федора и его дядю, заключенного в Вологде, скорее мертвыми, чем живыми. Они в постоянном соперничестве вели ожесточенную борьбу за казанский престол. Младшему Ибрагимову сыну Латифу удалось впервые занять его в апреле 1497 года. Этому предшествовали смуты среди казанских вельмож, не желавших более терпеть тиранство и несносные утеснения Махмет-Амина и пославших посольство в Москву с просьбой дать им «иного царя». Иоанн III просьбу удовлетворил, дав при этом обещание, что Казань всегда будет собственностью рода Ибрагимова [13]. Обещание весьма примечательное! Ведь нисколько не лукавя, Иоанн III вполне мог иметь в виду всех представителей рода: и сыновей царицы Нурсалтан, и белозерских Ибрагимовых потомков. Этого не могли не понимать Латиф и Махмет-Амин, более всего желавшие исключить из числа возможных претендентов на казанский престол ненавистных братьев и их отпрысков, еще томившихся в плену на Белом озере [14].
По обычаю исповедуемой ими веры старший из оставшихся в живых Ибрагимовых сыновей имел право взять в жены вдову умершего брата, не спрашивая ее согласия [15]. При этом и дети ее должны были последовать за ней. Случись так, семейство умершего Мелех-Даира оказалось бы в полной воле людей грубых и коварных. Но более всего мать царевича Федора опасалась, что при этом юные дети ее со временем могут воспринять образцы безрассудной жестокости, лжи и корыстолюбия, коими были известны Махмет-Амин и Латиф. Именно в это время материнское любящее сердце обращается к Богу. Вскоре после смерти мужа она приняла Святое Крещение и в горячих молитвах к Господу просила «иже веси судьбами» спасти ее детей. По прошествии малого времени [16] там же, в Белоозере, она умерла, вверив судьбу любимых чад Премудрой Воле и Промыслу Божиему.
Ростов. «Возлюбих веру вашу...»
После смуты в Казани, последующих событий 1497 года и смерти Мелех-Даира о безопасности оставшихся в живых карголомских пленников (Кайдакулы и его племянников) особо внимательно следил сам великий князь. При этом он, конечно, был осведомлен о добрых качествах Кайдакулы и о пытливости ума царевича Федора, уже начавшей проявляться в желании познать истины веры, которую искренне приняла его мать. Сие желание, безусловно, было верным признаком благодеяния Божия, о непреложном свойстве которого говорил Иисус Христос: «Никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня» (Иоан. 6,44). Верное познание о Боге обыкновенно сообщается человеку через людей, устами которых благоволит учительствовать Святой Дух. Стремление предоставить татарским царевичам таких наставников и определило выбор великого князя места их дальнейшего пребывания.
Вскоре после смерти матери царевич Федор, который к тому времени достиг совершеннолетия (ему исполнилось 15 лет), навсегда покинул Белозерский край. По повелению Иоанна III его вместе с братьями и царевичем Кайдакулем перевезли в Ростов и поселили а архиерейском доме. Это произошло при архиепископе Тихоне (Малышкине) [17] около 1500–1501 гг. Подобно тому, как молодое растение подпирают или привязывают к крепкому, чтобы стояло и росло прямо, так и царевич Федор был промыслительно помещен рядом с просвещенными и духовно опытными пастырями старейшей и влиятельной епархии.
Неизвестно, кто оказал влияние на духовное просвещение татарских царевичей, но им, несомненно, были известны и некоторые знаменательные события в истории Ростовской земли, и жития святых, прославивших этот край. Ростов того времени поражал множеством великолепных храмов, в коих пребывали своими мощами святые угодники как явные свидетели благодати Божией, почивающей в Русской Церкви. Могучее влияние высокого примера на душу всем хорошо известно. И как часто при созерцании неоспоримых свидетельств святости начинает сильнее биться сердце, согретое искрою Божественного пламени.
Вряд ли мог оставить равнодушным рассказ о чудесах, последовавших за блаженной кончиной святого Игнатия, епископа Ростовского, 28 мая 1288 года. Он был и остается единственным из всех угодников Божиих в земле Русской, кто присиял нетлением и цельбоносною силою мощей своих еще прежде погребения и потому вовсе не был предан земле, ибо чудеса, явившиеся при самом отпевании, побудили клир и народ поставить открыто мощи в Успенском соборном храме. Надо заметить, что на период пребывания царевичей в Ростове пришлись торжества в связи с 225-летием со дня преставления святителя. И в том, что ровно через 25 лет, именно 28 мая, в день памяти святителя Игнатия, царевич Федор принял мученическую кончину – можно узреть и Промысел Божий, и непостижимую человеческому разуму связь этих святых.
Одним из запоминающихся событий, несомненно, должно было стать обретение святых мощей благоверных князей Василия и Константина Ярославских (XIII век) [18]. В 1501 году Ярославский кремль был опустошен пожаром. Когда начали копать рвы для нового соборного храма, обрели два гроба с нетленными телами и по надписям на каменных плитах узнали, что это были гробы князей Василия и Константина. По совершении соборной панихиды гробы опущены были в землю. Но поднявшаяся буря с громом и ливневыми дождями продолжалась две недели. Ярославль испугался – не за то ли гнев Неба, что скрыты в землю мощи князей, молитвенников за Ярославскую землю? Страх тем более естественный, что Ярославль твердо помнил, как за 40 лет пред тем недоверие некоторых к мощам святого князя Феодора [19] было наказано, видимо, для всех. По просьбе народа архиепископ Тихон и духовенство с торжеством перенесли нетленные мощи из кремля в церковь святых князей Бориса и Глеба. С той поры 8 июня стало отмечаться в православном календаре как день обретения их святых мощей. Стоит подивиться тому, что именно в этот день, скорее всего, и состоялось погребение царевича Федора Мелехдеяровича в Иосифо-Волоцком монастыре.
Надо отметить, что в Ростове очень почитался святой, житие которого повествует о первом и самом трогательном примере обращения к святой православной вере представителя знатного татарского рода – Чингисидов. Это был юный ордынский царевич, далекий предок царевича Федора, обращенный в христианство ростовским архиепископом Кириллом в 1253 году. В 1503 году как раз исполнилось 250 лет с того события. «Он возгореся в сердцы его, и восия солнце в души его», – так, по словам жития, искренне и умиленно принял учение Христово блаженный Петр. Вскоре он тайно бежал из Орды в Ростов, приняв там Святое Крещение и, сподобившись чудного явления святых апостолов Петра и Павла, по их повелению, основал недалеко от Ростова, на озере Неро, обитель. Всю свою жизнь он был мирянином, вскоре после крещения женился и имел много детей, в наследство которым он оставил благодатную землю, где ему являлись апостолы Христовы. Житие преподобного Петра (память 29 июня ст. ст.), написанное в XV веке, описывает его как очень молчаливого, всегда занимающегося в душе то молитвой, то размышлением о вечности. В конце жизни он, овдовев, принял монашество и был похоронен в основанной им обители в 1290 году. Татарские царевичи, два столетия спустя жившие на этой благословенной земле, несомненно, были посвящены в историю ее чудесного приобретения своим христолюбивым предком [20] .
Несколько лет провели татарские царевичи в Ростове. Судя по всему, именно здесь вершилось великое дело пробуждения и воспитания их душ, ибо всякому жаждущему Господь обещает: «Я изолью воды на жаждущее и потоки на иссохшее» (Ис. 44.2,3). О подробностях ростовского периода их жизни почти ничего не известно. И, видимо, молчание летописцев не случайно. Уготованный Кайдакуле и его племянникам жизненный путь до некоторых пор был очерчен лишь в собственных замыслах московского великого князя, скорее всего, мало кому известных и отложенных из-за двухлетней болезни и смерти Иоанна III в октябре 1505 года. Но осенью 1503 года великий князь побывал в Ростове и при личной встрече обнаружил в Кайдакуле «любезные свойства, ум, добронравие и ревность к познанию истинного Бога». Эти же качества были присущи и царевичу Федору, во всем старавшемуся походить на родного дядю. Они являли собой благодатную почву для сеяния Слова Божия, а как сказано в Священном Писании: «И иное упало на добрую землю и дало плод, который взошел и вырос, и принесло иное тридцать, иное шестьдесят и иное сто» (Мк. 4,8).
Крещение
В декабре 1505 года по государевой воле царевич Федор переезжает в Москву вместе с братьями и дядей Кайдакулой, который изъявил желание принять православную веру. 21 декабря, в день памяти святителя Петра, митрополита Московского и всея России чудотворца, его торжественно окрестили на Москве-реке, в присутствии всего двора и при большом стечении народа. Событие для той поры неординарное! За все время правления Иоанна III ни одного из знатных служилых или пленных татарских царевичей к смене веры не принуждали, но и ни один из них добровольно в православие не перешел.
Историки отмечали эту привлекательную черту политики великого князя: «...Иоанн в делах веры оглашал терпимость (к иноверцам) с усердием ко православию» [21] Столь определенная позиция государя позволяет почти с уверенностью говорить о том, что желание Кайдакулы, высказанное без какого-либо давления, было глубоко осознанным. В крещении его назвали, как и его предка, ордынского царевича, Петром. Через неделю, 28 декабря 1505 года, царевич Петр дал запись великому князю Василию III в том, что он будет служить ему верно, а 15 января 1506 года его «удостоили чести быть зятем государевым». Молодой великий князь отдал Петру в жены свою 14-летнюю сестру Евдокию (младшую дочь великого князя Иоанна III от его второй жены Софьи Палеолог). Евдокия и Петр были обвенчаны в Успенском соборе Московского Кремля архимандритом Спасского монастыря Афанасием [22].
Царевич Федор был крещен вместе с ним или вскоре после описанных событий. Так же, как и его предок, ордынский царевич Петр, царевич Федор открыто и непоколебимо исповедовал:
«Аз, Господи, возлюбих вашу веру, и оставив родительскую веру, и приидох к вам, воля Господня и ваша будет».
Со Святым крещением небесным покровителем царевича Федора стал великомученик Федор Стратилат Гераклийский (память 8 февраля; 8 июня ст. ст.).
В Москве
С 1505 года царевич Федор постоянно находится в Москве, в окружении дяди, который пользовался все большим доверием великого князя. Для Василия III царевич был не просто родственник. Он стал его ближайшим сподвижником, верным и надежным другом. Более того, московский великий князь видел в нем своего преемника. Бездетный Василий III перед походом на Псков в 1509 году написал завещание, согласно которому в случае его гибели престол должен перейти к царевичу Петру [23]. Покидая на время Москву, великий князь все чаще доверял управление и защиту столицы своему зятю [24]. Рядом с ним мужал и приобретал опытность воеводы государева полка новокрещенный царевич Федор.
Зимой 1512–1513 гг. во многих областях России люди умирали «кашлем». В феврале 1513 года в возрасте 21 года умерла сестра великого князя, жена царевича Петра, Евдокия Ивановна, оставив после себя двух малолетних детей. В мае 1513 года умер двоюродный брат великого князя, последний волоколамский удельный князь Федор Борисович [25]. Детей у него не было, и после смерти его удел отошел к великому князю Василию III. С этим уделом граничили земли, принадлежащие юной княжне Евдокии (Овдотье), племяннице Федора Борисовича [26]. В 1514 году, вскоре после его смерти и возвращения великого князя из похода на Смоленск, в Москве состоялась свадьба княжны Евдокии и царевича Федора Мелехдеяровича [В источниках написание отчества дается по-разному]. Жениху было около 30-ти лет. Как тогда выглядел царевич Федор?
Это был высокий, очень статный, физически крепкий и сильный человек. Имел крупные черты лица: широкий лоб, густые выпуклые брови, большие глаза. Был темноволос, немного смугловат. Даже борода не могла скрыть сильно выдвинутую вперед челюсть, придававшую его облику мужественный, решительный характер. Про таких говорят, как об очень надежных, основательных людях, способных в любой ситуации не теряться и принимать ответственные решения. Как человек, привыкший сидеть в седле, он двигался легко, прямо держа спину и голову.
С приданым жены царевич Федор получил во владение «село Сщитники и з деревнями, а в нем церковь Благовещенье, да погост Рождество Богородицы, и со всем с тем, что к тому селу, и к деревням, и к погосту потягло истари...». Щитниковская волость располагалась неподалеку от Волоколамска, между реками Исконь и Руза. С 1503 года и до времени женитьбы царевича владение это находилось в большом запустении: остался только деревянный, очень ветхий храм, а пашни поросли покосником [27]. Заниматься своей вотчиной царевич Федор начал после 1516 года, по возвращении из первого военного похода. Первым делом он проявил усердие в восстановлении Благовещенской церкви. Только после этого рядом с храмом им фактически заново было отстроено село и названо Долгими Лядами [28]. С тех пор в Волоколамской земле эту волость стали называть Долголядской, а царевича Федора – Долголядским.
В браке с княгиней Евдокией Петровной царевич Федор прожил 23 года [29]. Своих детей у них не было, но после смерти царевича Петра они опекали двух его дочерей.
На государевой службе
После присоединения Смоленска к Москве обострились отношения между Литвой и Москвой. В 1516 году царевич Федор назначен воеводой большого полка и направлен для защиты Великих Лук от литовских отрядов. В 20-е годы, с возобновлением военных действий на литовской границе, царевич дважды направляется в Торопец во главе одной из русских ратей, в составе которой были мощные отряды татарской конницы. Осенью 1533 года, как свидетельствуют Разрядные книги, царевич Федор стоял в Боровске с ратью, которую возглавлял родной брат московского князя Андрей Иванович Старицкий [30].
Именно туда пришла печальная весть о смерти великого князя Василия III, крестившего когда-то Федора Мелехдеяровича и ставшего его родственником. В декабре царевич присутствовал на похоронах.
Вскоре после этого литовский князь Сигизмунд, обрадованный слухами о возникшей в Москве крамоле среди высшего боярства, спешно начал готовиться к войне с Москвой, подбивая к тому же и крымских татар. Осенью 1534 года многие русские города подверглись нападению со стороны Литвы. В этот период было особенно важно сдержать и впредь не допускать развития военных действий на западной границе Московского государства. Именно поэтому сюда направляются опытные, решительные воеводы, способные принимать ответственные решения в самых трудных ситуациях, к тому же испытанные в верности и преданности московскому престолу, такие, как царевич князь Федор Мелехдеярович Долголядский. С этого времени он в течение трех лет возглавлял большой полк одной из русских ратей, защищавших Почеп, Брянск, Гомель, а также города и села южной части Новгородской земли от вторжения литовских отрядов [31].
В 1537 году, несмотря на заверения крымских послов в дружбе с Москвой, многочисленное татарское войско направилось «литовьскым людем на помощь; токмо царь и царевичи едины не с многими людьми в Крыму осталися». Уже в начале лета «пронырливии же варвари приидоша на Резаньскые украйны... а великому князю вести не учинилося. Князь же великий, слышав приход татар крымских на свою украйну литовьскым людем на пособь, и отпусти воевод своих на Коломну, боярина своего воеводу князя Димитрия Феодоровича Белского да князя Феодора Михайловича Мстиславского и иных своих воевод; а людей своих, которых послал к Стародубу против литовских людей, и князь великий велел их воротити на брег ко Оке-реке». В связи с тревожной ситуацией на южной границе, в составе войска, переброшенного на окский рубеж летом 1537 года, была рать царевича Федора: «Лета 7045 июля роспись от поля и по берегу: на Коломне были воеводы по полкам: в большом полку князь Федор Даирович да боярин князь Микита Васильевич Оболенский Хромой, да Василей Ондреевич Шереметев...» [32].
Это последнее известное нам сегодня упоминание о государевой службе царевича Федора. Надо отметить одну черту его военного служения: было ли это заветом его родителей или установленным им самим жизненным правилом, с которым считался великий князь, неизвестно, но он никогда не воевал против своих соотечественников – казанских татар.
Испытание веры
3 апреля 1538 года скончалась великая княгиня Елена Глинская. Будущему русскому царю Иоанну Васильевичу было тогда семь лет. Смерть княгини была неожиданной, поговаривали, что она была отравлена. «По диаволю действу и грех ради наших, многу мятежу и нестроению в те времяна быша в христианской земле» и «государю младу бояре на мзду уклонишася без возбранения, и много кровопролития промеж собою въздвигоша, и вся не о Бозе строяше», «всяк своим печется», – писал тогда летописец. От высокомерия происходит раздор, – говорит Священное Писание (Притч. 13, 10); надменный разжигает ссору (Притч. 28, 25).
Расправы с верными и преданными великому князю Василию, его княгине и малолетнему наследнику престола людьми начались сразу же после похорон княгини Елены. Ровно через неделю, во вторник «шестью недели святого Поста», ближайший ее сподвижник князь Иван Овчина Телепнев был без суда ввержен в тюрьму и заморен в ней голодом; а его сестра – мамка наследника – Агриппина Челяднина, несмотря на слезы малолетнего Иоанна Васильевича, была закована в цепи, сначала брошена в тюрьму, а затем сослана в Каргополь. Виновником этих насильственных поступков был первый боярин в Государственной думе, князь Василий Васильевич Шуйский, потомок суздальских князей, известный по суровой расправе с изменниками смольнянами, которых он повесил после оршинского сражения с надетыми государевыми подарками на городских стенах. Устранив князя Ивана Телепнева, может быть, причастный и к отравлению Елены Глинской, он пожелал, чтобы забрать возможно более власти в свои руки, породниться с государем [33]. Для этого он задумал вступить в брак с племянницей великого князя Василия III – Анастасией, дочерью крещеного татарского царевича Петра, умершего еще в 1523 году, и сестры великого князя Елены Иоанновны. Надо сказать, что из старших родственников Анастасии Петровны к тому времени живым был только ее двоюродный брат и опекун – царевич Федор, который, по установленному обычаю, и должен был выдавать замуж свою сестру. Дать согласие на этот брак, зная, что Шуйским движет лишь одно желание – обогащаться и властвовать, означало для царевича Федора предать законного наследника русского престола и, возможно, даже подвергнуть его смертельной опасности. Он, со свойственной ему решительностью, отказался дать благословение на брак сестры с крамольным и рвущимся к власти боярином. Шуйский затаил злобу и, не желая отказываться от задуманного, готовился во что бы то ни стало устранить сию помеху для осуществления своих властолюбивых планов.
Царевич Федор знал об этом и готов был стать на пути коварных смутьянов твердо и бесстрашно, ибо «не в силе правда, а в Боге». Сей выбор им был сделан давно. Еще юным, приняв Святое Крещение, он тем самым добровольно отказался даже от самой возможности каких-либо притязаний на казанский престол со своей стороны и, как свидетельствует повесть его жизни, навсегда отверг путь предательства и коварства, ведущий к смуте. Приняв веру православную, он принял и православное Отечество, которому верой и правдой служил всю жизнь, и православного государя как законного обладателя Богом данной власти. «От вышнея Божия десница поставлен ecи самодержец и государь всея Руси» и его «бо Бог в себе место избрана на земли и на свой престол вознес посади, милость и живот положи», – писал известный царевичу Федору преподобный Иосиф Волоцкий [34].
28 мая [35] 1538 года стало для царевича Федора решающим днем испытания. Он, будучи одним из тех, кого в старину называли «оборонителем и щитом земли Русской», выехал навстречу своим убийцам, не облачившись в доспех, без щита и бармицы. По дьявольскому наущению творили беззаконие те, кто послал их. Против них есть единственный щит – вера Христова. Сам Всевышний говорил: «Не бойся, Авраам, Я твой щит; награда твоя весьма велика» (Быт. 15,1). «Будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся, ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда не пойдешь» (Иис. Нав.1,9). «А паче возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого» (Ефес. 6,16). И единственное истинное оружие против тех, кто творит «дела тьмы», – Крест Христов. Как писал преподобный Иосиф Волоцкий, крест – это «победоносное оружие силы Божией против дьявола и всех сопротивных сил, потому что он освящен пречестною Кровью и святостью распятого на нем Бога Слова» [36].
Мы не знаем последних слов страстотерпца, но известно, что после первого предупредительного удара острой саблей, нанесшей ему неглубокую рану головы [37], у царевича еще были мгновения, чтобы выхватить свой клинок и ответить злодеям. Но он, будучи очень сильным и мужественным человеком, к тому же в совершенстве владеющим всеми видами оружия, не умножил зла и не запятнал своего боевого ратного меча кровью в неправой схватке, помня мудрость народную: «Умучить легко – душе каково». Он сомкнул уста свои в молчании и последовал за Христом, обещавшим: «Претерпевый до конца спасен будет».
Следующий удар был смертельным. Он рассек шею, и кровь страстотерпца, фонтаном излившаяся из страшной раны, мгновенно залила все вокруг. Царевич упал наземь. Мучители соскочили с коней и бросились к нему. В исступлении дикой злобы они нанесли третий сильнейший удар ногой в голову, будто мстя за молчание, хотели разомкнуть, наконец, его по-прежнему сомкнутые уста. Далее последовали дикая расправа и глумление над бездыханным телом страстотерпца. Они били его, топтали ногами, прыгали на груди, ломая на мелкие кусочки его кости.
Так крещеный татарский царевич стал едва ли не единственным из ближайшего окружения великого князя Василия III, кто добровольно и с буквальной точностью исполнил государев завет: «Послужите княгине моей и сыну моему до пролития крови и раздробления тел своих».
Убийцы попытались скрыть следы содеянного злодеяния и спрятали тело страстотерпца. Тем временем Шуйский, не имея более никаких препятствий, именем восьмилетнего наследника престола объявил о скорой свадьбе. Уже через десять дней, 6 июня 1538 года, состоялось венчание боярина с государевой сестрой. И только после того, как Шуйский сел пировать за свадебный стол, верным царевичу Федору людям, наконец, удалось отыскать его умученное тело и немедленно вывезти из Москвы. Княгиня Евдокия Долголядская желала похоронить мужа в Иосифовом монастыре, где под сводами Успенского храма, построенного при участии ее деда, покоились ее близкие – удельный князь Федор Волоцкий и князь Иоанн Рузский. Узнав о злодейском убийстве царевича Федора и о желании его супруги, митрополит московский Даниил (Рязанец) дал на то свое благословение.
Страстотерпца привезли в Иосифову обитель накануне 8 июля, дня, когда отмечается перенесение мощей святого великомученика Феодора Стратилата, небесного покровителя царевича Федора Долголядского. Отпевал его игумен Нифонт со всем клиром и братией. Среди служащих у гроба стояли прославленные позже святые: первый тогда среди соборных старцев и в будущем первый святитель Казанский и Свияжский Гурий (Руготин) (память 18 дек.) и соборный старец Фотий (преподобный, прославлен в Соборе Московских святых), ученик преподобного Кассиана Босого [38]. Лишь иноки, скорбевшие в те времена о возникшей среди бояр смуте, вполне могли оценить подвиг следования за Христом крещеного татарского царевича, потому и похоронили его в малом алтаре Успенского собора. Не знатное происхождение, а обстоятельства его мученической кончины и несомненные признаки святости определили это чрезвычайно почетное место погребения [39]. Через пять лет, когда соборный старец Гурий (Руготин) был избран игуменом Иосифова монастыря, он обновил гробницу царевича Федора: «...гробница деревянная над князем Федором Даировичем. На гробнице покров бархат червчат гладкой. Крест вышит золотом да серебром, слова подпись вышиты белым шолком», «да над царевичевым гробом икона Пречистые Богородицы Одигитриа, пядница, обложена серебром» [40].