- Горацио?
- А?
- Ты когда-нибудь был на инаугурации?
- А што это такое?
(Нешекскпир)
Как говаривает мой папаша – мучаться нечем, потому, как кончилось страдание.
Вот и живу пьявкой в пересыхающем болоте; сосать давно некого, да и занасчет просто попить проблема, почти нету пресной воды, остался только рассол, в котором запросто можно сохранить на долгие века все республиканское поголовье крупного рогатого скота.
Это фигурально выражаясь, а в натуре грустно как-то. Народу поуезжало из нашего степного городка прорва. Мужики, тетки, и самое главное все мало-мальско симпатичные девушки. Остались одни лентяи, или те, которым было некуда ехать. Одним словом, Штольцы уехали, остались одни Обломовы. И вот тут-то кроется большая закавыка. Дело в том, что моя фамилия, и соответственно фамилия папаши, дяди, всех чад и домочадцев – Буквальден. Это, что-то типа Штольца, но никак, не Обломова. И вроде никто не слыл лентяем, да и фатерлянд мог бы приютить, но видимо держали какие-то неведомые крючки и пружины Вайса Трайховича (Василия Трофимовича – моего папашу) и Ойгена Трайховича (Евгения Трофимовича – моего дядьку) в этом забытом Богом городишке.
Они работали в единственной городской автобазе. Вечером собирались в крохотной кухоньке, пропахшей тушеной капустой, хотя в доме с кирпичным цоколем и бревенчатым первым этажем было достаточно места, садились за шаткий стол и расставляли на доске шахматы.
Первые две партии игрались поспешно и небрежно. Казалось, им было не под силу передвигать игровые фигуры. Потом после болезненной разминки наступал перелом. Папаша перед устранением воина противника, обязательно наставлял на него указательный палец правой руки и произносил – кх-х - только после этого убирал ее с поля. Дядька же перед ликвидацией противоборствующего бойца с видимым удовольствием облизывал большой, указательный и средний пальцы левой руки. Причем, к победе, как один, так и другой, относились с деланным равнодушием.
Сама собой на столе появлялась бутылка водки, содержимое которой наливалось в крохотные рюмки штампованного зеленоватого стекла со следами шва от двух форм. Пьянели быстро, но как-то по-разному. Папаша начинал по-бабьи мелко и рассыпчато хохотать, дядька, наоборот, бычился и нездорово косил глазом на пустеющую бутылку. Кончалось тем, что их без боя женщины выпроваживали в «чайную», где им великодушно разрешалось допить водку.
Потом все ели пресловутую тушеную капусту, иногда в нее добавлялась домашняя тушенка, а по праздникам жирнющие сардельки с полопавшейся кишковой оболочкой.
Меня назвали, обнаглев от безнаказанности Куртом, но имя потом всем разонравилось, включая самого поименнованого. Поэтому Курта сначала негласно переименовали в Кузьму, потом, наконец, в Колю. А, вообще, мое семейство, включая всех нерадивых учеников единственной школы, звало меня попросту Буквальденом. И я привык. Буквальден, так Буквальден в семье Буквальденов.
После великого исхода народов я сначала чуть не умер от пустоты, как в «Вишневом саду» Чехова. Мне не хватало воздуха, меня с головой накрыла тяжелая одурь вселенских потерь. Уехавшие увезли все: улыбки, радость общения, чувства многочисленных зарождающихся любовей, немудреной подростковой дружбы. Осталась пустота в опаленной воронке разорвавшегося снаряда. Понадобилось очень много драгоценного юношеского времени, чтобы обрасти рачьей скорлупой и скрыть сочащиеся язвы.
После клинической смерти наступила эра лихорадочной деятельности. Я самостоятельно выучил немецкий язык, освоил английский, ввинтился во французский и втрюхался в испанский. Мало того, я даже стал видеть сны на литовском языке, в туалете петь финские песни и писать на заборах фразы с деепричастными оборотами на суахили. Через год я мог бы понять аборигенов Кокосовых островов.
Кроме того меня поперло на сочинительство парадоксальных историй. Племянники просто дурели от моих шизофренических сказок. Услышав только раз, они уже не могли жить без них, и канючили каждый раз при встрече, чтобы я рассказал что-нибудь новенькое.
Так потихоньку в анабиозе закончилось мое школьное детство. На автомате ушел в армию, правда, служил совсем рядом в пяти километрах от дома в захиревшей воинской части. Все чаще вспоминал уехавшую девочку из четвертого Б класса, кажется, ее звали Мариной.
И тут весной случилось ЭТО. В районе Байконура приземлился угловатый абсолютно черный летательный аппарат. Прилетела правительственная комиссия, и начались переговоры. Впоследствии, несмотря на строжайшие меры соблюдения секретности и безопасности, какие-то глухие слухи просочились в прессу. К тому времени аппарат заперли в ангаре, сокрыв от шпионских спутников. Америкосы брызгали слюной и хотели приехать, но их технично отбрили. Потом как-то быстро все закончилось и ребята на своей черной леталке скрытно покинули космодром.
На нет и суда нет. После длительных проволочек штатники все-таки приехали, позасовывали свои носы во все дырки и ессессно убыли ни с чем.
А потом меня вызвал комчасти, долго расспрашивал и откомандировал с каким-то безгубым муроводом на космодром.
Там меня осматривала столичная комиссия, тестировала на знание языков, признала законченным полиглотом. Также они попросили рассказать сказку о Красной Шапочке в вольной версификации. Тут конечно меня понесло. Я перенес действие своего повествования из французского малохоженного леса в долину Нила, ввел дополнительных персонажей, одним из которых был бывший генеральный секретарь Организации Объединенных Наций Бутрас Бутрас Гали, по-нашему, Петр Петрович Галин. Также наличествовали коптские фермеры, собиратели сахарного тростника. Надоевшего всем волка я заменил нильским крокодилом. По всей вероятности, только государственные дела не дали оробевшей комиссии дослушать до конца мой рассказ.
Меня отпустили к себе в часть. Через неделю вызвали снова, взяли все мыслимые и немыслимые подписки о неразглашении военной тайны и назначили особым уполномоченным на объекте повышенной секретности под литером «МООСППП».
Оказывается, высокие стороны заключили обоюдовыгодный контракт. Они нам новые технологии, мы организуем (без смеха я это не могу произнести) летний лагерь на берегу маленького соленого озера, в котором из-за повышенной концентрации солей и минералов давно никто не живет для произрастания инопланетной молоди. Соответственно аббревиатура обозначает: «Мертвое озеро, объект сезонного проращивания популяции пришельцев».
Место, доложу я вам прескучнейшее. Почти круглая лужа диаметром метров в пятьдесят, вокруг солончаки с пучками сорной травы. Угрюмым дополнением было высохшее дерево с облупившейся корой. Ландшафт дополняла низкая линия горизонта, безбрежный купол отбеленного в хлорке неба и стреляющее напалмом солнце. Рядом с лужей поставили искусственно состаренный сарай для персонала, берега накрыли крупноячеистой маскировочной сеткой, периметр огородили колючей проволокой с сигнализацией. Со следующей недели началось мое боевое дежурство. В нашем расчете было три человека. Командир – лейтенант Остапко Семен Гаврилович, зам командира – старший сержант Буквальден Николай Васильевич, т.е. собственно я, и рядовой Зиганшин Рифат Буранович.
Командир приезжал утром и вечером, забирал наши письменные рапорта и уезжал на доклад к начальству, мы же с Рифатом постоянно находились на объекте. В нашу обязанность входило круглосуточное наблюдение за пока отсутствующими подопечными, патрулирование территории и тщательный осмотр внешнего периметра. Дежурили по шесть часов.
На второй день нашего, как мы считали бестолкового дежурства, появились и подопечные. Их никто не привез, они попросту возникли из пустоты. Их должно было быть тридцать девять особей. Я, как старший наряда воспоследовал на берег, где они разместились.
Ну и картинку я увидел! На импровизированном пляжике полеживали какие-то коллоидные сгустки, лихорадочно меняющие свои цвета, круглоголовый бородавочник, у которого наличествовала только голова, субтильные волнистые создания, похожие на окостеневших дождевых червей, масса эволюционных незавершенок в виде многоруких карликов, вариативных синекожих обрубков с множеством шевелящихся псевдоподий. Я чуть не наступил на два масляных грязевых пятна с ржавыми пузырями и на островок жухлого лишайника, которые тоже оказались нашими питомцами. Среди всего непотребства ярко выделялось существо с симпатичной рожицей очень похожее на старинного плюшевого мишку. Он был светло-коричневым с милыми глазами-пуговками.
Я пересчитал поголовье. С пятнами и мхом как раз выходила искомая сумма.
Мне ничего не оставалось делать, как поприветствовать разношерстное стадо на ходовых языках евразийского континента, не дождавшись ответа, присовокупить еще дюжину диалектов внутренней Африки и характерные вопросительно-плачущие призывы аборигенов Каймановых островов.
Как, ни странно наговоры подействовали. В ответ они защелкали, захрюкали, стали издавать звуки, будто на горячую плиту проливалась вода из-под кипящих яиц. И тут посреди этого скотно-дворно-кухонного бедлама возник трещиноватый голосок, исполненный совсем крохотного ехидства, светски поинтересовавшийся на вполне конформистском сочетании банту с русским насчет моего подлинного имени.
Конечно, удивлению моему не было предела, но принципы галактического этикета надо было соблюдать, и я по ротмистрски щелкнул каблуками начищенных кирзачей и гаркнул, как на смотре лейб-гвардейского корпуса – осмелюсь доложить, имя, отчество и фамилия моя Буквальден!
- Весьма и весьма похвально – незамедлительно проскрипел в ответ, как я сначала понял безымянный голосок, собирательного образа.
Вся прибывшая братия салонно оживилась: бородавочник развалил свою круглую физиономию на две половинки, являя ошалевшему зрителю массу глянцевых пульсирующих трубочек, окостеневший червяк учтиво согнулся вопросительным знаком, синекожие обрубки повыдавливали из своих незаживающих торцов по капле оранжевого геля. Даже масляные пятна усиленно закипели, образуя парообразные, по всей видимости, очень ядовитые соединения.
- Так, контакт вроде налажен.
С этого дня начались будни пионерского лагеря. С восходом солнца космические младенцы материализовывались на пляже. Лежали около часа, затем по свистку, от которого закладывало уши, погружались в бурую жижу бассейна. Там они отмокали до обеда, потом снова по свистку перемещались на лежку. Через пятнадцать минут они все внезапно исчезали, чтобы приблизительно через сорок минут снова возникнуть на берегу. Процедура повторялась. За час до восхода солнца они дематериализовывались.
На следущий день все начиналось в той же последовательности.
Немногословный Рифат Зиганшин, даже прокомментировал все это, отметив необыкновенную дисциплинированность пионеров.
Я обычно поутру подходил к своим питомцам, чтобы поприветствовать их, и всегда загодя слышал шаловливо произнесенную фразу – Буквальден, я тебя вижу.
По-видимому, ее проговаривал тот плюшевый мишка. Поскольку, он был, как-то органично ближе мне, я его окрестил Михаилом Ивановичем, а впоследствие называл просто Иванычем, что ему явно нравилось.
Я как-то навострился рассказывать им свои чудные сказки. Моими самыми любимыми персонажами были Лемовские роботы Трурль и Клапауциус. И что вы думаете? Они слушали мою бредятину, как вкопанные. Только свист срывал их с мест лежки, и то они это делали, словно неохотя.
Из штаба пришла директива по уборке береговой территории во время отсутствия подопечных от их собственных паразитов. Мы проверили прилегающую площадь и действительно обнаружили, что она была усеяна чем-то напоминающим металлические опилки и чешуйки окалины. Мы все собрали в присланные контейнеры, опечатали их и отправили с подробным докладом в центр. Кроме этого начальство потребовало ежедневно делать забор воды в луже.
Нам почему-то провели водопровод, электричество, разные кабеля. Смонтировали дезактивационный душ, загерметизировали рабочее помещение, обшили его листами свинца, поставили кондиционер. Кроме этого, в обязательный рацион ввели какие-то пищевые добавки, приказали каждый вечер до ужина выпивать по пятьсот граммов каберне, выдали костюмы общехимической защиты и противогазы. И отношение к нам поменяли. Теперь майор даже иногда заискивал перед нами, а по телефону высокие шишки если приказывали, то какими-то елейными голосами. Мне обещали сразу дать капитанские погоны, квартиру в городе и большой оклад жалованья.
Я не сразу раскнокал что к чему, помог плюшевый мишка Иваныч.
Как-то после утренних расшаркиваний, он задушевно поведал мне, что на данный момент в нашем водоемчике в довольно большой концентрации наличествуют не очень полезные для человека минералы. Среди них имеется сурьма, ртуть, теллур, стронций. К тому же лужица ощутимо фонит. Я уже получил в пересчете на местные единицы измерения 2,5 зиверта радиоизлучения на все тело, что неизбежно приведет к острой лучевой болезни, а это, мягко говоря, совершенно не совместимо с жизнью.
Теперь я понял, почему меня в последнее время тошнидо, болела голова и крутило суставы.
Далее мой собеседник поведал мне, что он может любезно убрать из меня всю накопившуюся гадость, тем более это продукт его ежедневного рациона. Я с благодарностью согласился.
У Зиганшина все было гораздо проще, так, как он почти не показывал носа из нашего переоборудованного сарайчика.
На следущий день пришла страшно секретная директива, в которой сообщалось, что нам надлежит осматривать предметы, так сказать, быта, личной гигиены пришельцев. Все наверно помнят, с чем мы ездили в летние пионерлагеря. Зубные щетки, паста, расчески, мыло, книжки, учебники, машинки, солдатики, куклы, увеличительные стекла для выжигания, записные книжки, карандашики, резинки, ножички, конверты и бумага для писем, марки и прочая дребедень.
Так вот, по мнению какого-то высокого лба, вся аналогичная мелочевка должна тоже быть в избытке у наших пионеров. Мне даже в качестве предмета поощрения, привезли ордерок на трехкомнатную квартиру. Теперь мы должны были в сорокаминутный промежуток времени, когда молодежь отсутствует, подробно осматривать, фотографировать, а если есть такая возможность умыкать, что плохо лежит. Дескать, в свое время в пионерлагерях всё беззастенчиво воровалось.
При первой же вылазке мы обнаружили массу брошенных предметов. Я осматривал их, описывал и фотографировал. Там были какие-то рейки с передвижными окошечками, как на старинных логарифмических линейках, переливающиеся всеми цветами радуги колючки, которые начинали петь, когда к ним прикасались, странные полупрозрачные загогулины, наводящие в воздухе нематериальные линзы с бегающими золотистыми точками.
Зиганшин ходил рядом и ни к чему не прикасался. Вдруг он нагнулся и поднял какой-то белый цилиндрик, похожий на будильник, только в нем было очень много циферблатов, раположенных, как страницы у книги. Без раздумий, он сунул его в свинцовый бюгель, висевший у него на поясе. Я подумал, что предмет видный и его могут хватиться хозяева, но ничего не сказал. Сам я в этот раз ничего не взял из осмотренного.
«Будильник» тут же отправили на базу специальным прибывшим куръером.
Материализовавшиеся пионеры вроде не заметили пропажи, только внезапно масляная лужа закипела и выстрелила множеством брызгов в разные стороны. Одна капелька попала на штанину рядового. К вечеру у него поднялась температура, он посинел и не мог выдавить из себя ни единого звука, как ни старался. Через час он умер. Его тут же увезли. Потом говорили, что при вскрытии у него обнаружили отвердевшие внутренности, обметенные мыльноватой белесой плесенью.
На следующий день прислали нового запуганного солдатика, который безвылазно торчал в рабочем помещении и под страхом смерти мог только выйти и встретить вестового. Я его хорошо понимал.
Теперь начальство уже не приказывало, оно нижайше просило меня. Мне привезли карточку сбербанка, на которую было положено десять миллионов рублей. Кроме этого, мне пообещали присвоить самую большую государственную награду. Я мрачно пошутил, что это будет только посмертно.
Я начал понимать свою уникальность, поэтому стал капризничать, потребовав электронную карточку швейцарского банка с депозитом в десять миллионов евро, что было выполнено на удивление быстро. По-видимому, они полагали, что мне осталось совсем мало жить.
Сейчас от меня уже не требовали воровать всякие инопланетные прибамбасы. Я всего лишь должен был путем ласковых бесед выудить у них дальнейшие планы и постараться понять и спрогнозировать будущие последствия.
- На тебя надеется все просвещенное человечество – выдал очередную высокопарную ахинею главный начальник.
Я набрался наглости и спросил - был ли резон во взаимовыгодном обмене?
Начальство долго жевало отвердевшее производное носовых желез и наконец, ответило, что технологии были с душком, а вот добытый будильник открыл много нового в теории рассеянной резорбции времени, грубо говоря, можно восстановить значительный кусок прошедшего времени и смодулировать что-то из будущего.
Я сразу ухватился за этот тезис и для вида стал упрашивать убыстрить исследования в этом направлении, чтобы самим как можно скорей спрогнозировать действия инопланетян, жалуясь на частые приступы слабости. На том конце провода участливо попросили еще немножко потерпеть. Я неохотно согласился. Теперь я понял, что буду работать только на себя.
На следующий день мои питомцы меня встретили не так радушно, как вчера. Я как мог, объяснил ситуацию. Мне пошли на уступки, взамен попросив, чтобы я рассказывал свои истории и после обеда. Пришлось согласиться. Мне не очень нравились нечленораздельные ремарки многоруких карликов. Чтобы не слышать отвлекающий звуковой мусор, я приноровился надевать на голову эмалированную кастрюлю. Как ни странно, но она глушила даже телепатические шорохи.
Так прошла еще неделя. Мы неустанно собирали всю потребную информацию. Удивительно, но радиация и отравляющие вещества начисто исчезли из лужи. Начальство, не скрывая, лебезило передо мной, видимо у них ничего не клеилось с ворованным будильником. Молодой солдатик, не смотря на то, что постоянно находился в укрытии, все-таки, получил свою дозу. На глазах начал хиреть. Его изможденного с впавшими щеками и потухшими глазами срочно комиссовали. Мне потом сказали, что он скончался буквально через два дня.
Я остался в одиночестве на своем полигоне. Ужинал с изысканным вином, до которого стал большим охотником. Им я запивал всевозможные пищевые раритеты, доставляемые мне без всяческого ограничения. Всю ночь спал, как младенец. Утром поднимался бодрый, докладывал начальству, плотно завтракал. Мои питомцы появлялись теперь ближе к обеду. Никто от меня уже не требовал моих историй. Сначала я даже обиделся, но потом привык. Воистину говорят - солдат спит, служба идет.
Пришельцы как-то повзрослели, что ли. Они уже не копошились в грязной луже, а что-то вдумчиво делали.
Все последующее произошло слишком поспешно даже для меня. В десять часов, двенадцать минут десятого августа вокруг моих подопечных закрутилось небольшое торнадо. Я как раз находился среди них, сняв свой потешный головной убор. Я что-то говорил довольно ласковое полюбившемуся Иванычу. Сначала я увидел, как медвежонок рыбкой проскользнул в мою эмалированную кастрюлю, которую я незамедлительно надел себе на голову, и вовремя, потому, что раздался вой такой силы, что у меня даже под кастрюлей моментально заложило уши.
Все карлики, синюшные обрубки, бородавочник, получившие эластичность черви закрутились в хороводе. Внезапно, как в прошлый раз голова шарообразного уродца распалась на две половинки, и туда, как в шкатулку, стали запрыгивать парящие монстры. Шкатулка долго не захлопывалась, видимо ожидая кого-то еще. Я понял, кого они не досчитывались, тем более у меня не голове под кастрюлей отчаянно затрепыхался Иваныч. Наконец, с видимой неохотой полушария закрылись, и началась настоящая вакханалия. Мало того, что вокруг все выло на разные голоса, усилился ветер, верчение воздуха с какими-то ошметками приобрело характер нешуточного смерча.
Я стоял посреди разошедшегося бедлама великомучеником Антонием, поддерживая кастрюлю за ушки. Несмотря на ужас происходящего, мне почему-то было безумно весело и отрешенно. Я уже не боялся ничего и никого.
Вдруг стало тихо, тихо, как у капонира в ушах после продолжительных артиллерийских стрельб. Передо мной сформировалось НЕЧТО огромных размеров темно-зеленого цвета, как пенка в цветущем водоеме. Оно имело клочковатые края, которые непрестанно дрожали, словно в тифозном ознобе. Краешком сознания я понял, что существо внимательно рассматривает меня, приблизясь на противоестественное расстояние. Во мне все окаменело. Затих даже под кастрюлей неугомонный медвежонок.
Не знаю, сколько продолжалось воистину бесцеремонное сканирование, но вдруг душевный прессинг ослаб, и я понял, что мною уже более не интересуются. Еще я понял, что мне сохранили жизнь.
Оказывается, что вояки не зря ели свой хлеб. Нас со всех сторон обложили танки, самоходные установки. В воздухе барражировали быстрокрылые истребители. Мне показалось, что я лишний на военном ристалище. Пришлось залечь в какой-то канаве и наблюдать происходящее, как говорится, с низкого ракурса.
То, что я увидел, навсегда поразило мое воображение. Клубящийся монстр поднялся на директивную высоту и начал планомерно сокрушать отечественную боевую технику, причем, он это делал с некоторым небрежением. Но горящие самолеты, валящиеся с небес подобно подстрелленым уткам, оплывающие стеариновыми свечками танки, пылающие самоходки с десантурой были живым воплощением нерукотворного ужаса.
Как бы, пресытившись происходящим, он начал лениво подниматься в высоту. И тут в бой ввязалась ракетная техника. Со всех сторон к источающему разрушение и смерть энергетическому клубку потянулись дымные следки Х-59. Но вот, что странно, не долетев и сотни метров до объекта поражения, они теряли свою убийственную скорость и, как острозаточенные карандаши, бесславно влипали в невидимую патоку, затем поглощались разреженным субстратом… И… ничего. Только было видно, как набухала смертоносная туча.
У меня в воспаленных мозгах, может быть, некстати, возник апофеоз рассказа Боба Шекли о вселенской пьявке, которая ждала ядерного удара, после которого, она бы расширилась до критических размеров и пожрала бы всю планетарную систему. А там и до Солнечной всего один шаг.
Но почему-то я был спокоен, как неработающий семафор на заброшенной железнодорожной ветке.
Наступила минутная передышка, которой воспользовалась космическая уродина. Она, не мешкая ни секунды, взвилась в небо и скоро скрылась из глаз.
Позже выяснилось, что в ближнем космосе она понаделала переполоха, полностью деструктировав американский сателлит класса WGS и китайский спутник системы навигации «Бэйдоу». Этого было достаточно, чтобы в мире поднялась небывалая кутерьма. Во всем обвиняли Россию, но она только потела и отдувалась, не в силах открыть страшную тайну. На беду, или на счастье, стало известно, что в орбитальной кутерьме пострадал и российский спутник класса «Янтарь». Это был хороший козырь, который остудил агрессивные настроения потенциальных военных противников.
Я, конечно, молчу, и буду молчать о своей причастности к прямой ликвидации предтечи мировой катастрофы, только скажу, что через пятнадцать минут бесовского веселья самый страшный галактический монстр начал бессистемно разваливаться. Складывалось впечатление, что он стал пожирать сам себя. В бледном небе появились черные точки и извивающиеся запятые, которые на гигантской скорости неслись к Земле. Но это были уже обездвиженные и неодушевленные вселенским злом сгустки.
Они сырыми лепешками шлепались на мертвые солончаки, прожигали в земле километровые воронки, норы и пропасти. К великому счастью разрозненные фрагменты не были опасными, ибо были мертвыми.
Я сразу понял причину бесславного конца потусторонней образины. Его недокомплектовали всего одной деталью – командным модулем, которым являлся не, кто иной, как мой благоприобретенный дружочек Михайло Иваныч, да хранит его дольние годы эволюционная эвольвента! Он совершенно сознательно уклонился от возложенной на него позорной миссии по уничтожению всего человечества и своевременно занырнул под экранирующую сень эмалированной кастрюли.
А знаете, что он мне говорил за минуту до начала гипотетического конца света? Он сообщил, что на мой старый адрес по ул. Жуковского 27 пришла почтовая открытка из города Павлодара, в которой некая Марина Петровна Доронина пишет, что не может забыть пятиклассника Курта Васильевича Буквальдена, корит себя за поспешный отъезд и слабоволие, что не призналась ему в любви. Ее до сих пор непостижимым образом притягивают степные просторы и колдовское очарование покинутых мест.
Также он сказал, чтобы я никоим образом не беспокоился о своей дальнейшей судьбе. Даже при самом неблагоприятном раскладе детище инопланетного проекта «Пионер» не нанесет мне никакого вреда, поскольку я был ХОРОШИМ ВОСПИТАТЕЛЕМ.
Поэтому я был спокоен, словно мертвое дерево на берегу «МООСППП».
Иваныч, как всегда, оказался прав. Когда я на своих двоих притопал в свой старый дом, там я действительно нашел захватанный конверт от ненаглядной Марины Петровны. Пользуясь полной неразберихой, я снял с карточки немного денег, сел на поезд и с неразлучным игрушечным мелвеженком в рюкзачке убыл в Павлодар.
Что говорить дальше? Дальше было тихое помешательство, слезы радости, глаза, утонувшие друг в друге. Через неделю мы распивали французское шампанское на собственной свадебной церемонии. Мне, избалованному изысканными напитками, удалось с трудом за большие деньги раздобыть бутылочку «Дона Периньона», на что разумная Марина призналась, что Цимлянское сладкое шампанское даже лучше.
Как вы догадываетесь, мы вернулись в свой маленький, милый, заштатный городишко, вселились по выданному ордеру в квартиру в доме, отделанном глазурованной плиточкой, сияющей под вечерним солнцем, как белесое брюшко горбуши.
Меня сначала немного потаскали по инстанциям, потом отстали. Без моего участия у гигантской государственной машины было хлопот полон рот. Очень странно, но никто и не вспомнил о заповедной буржуйской банковской карточке. Это дело явно моего способного друга.
Правда, меня в довесок к скромным региональным благам, наградили каким-то орденком средней руки. И на том спасибо.
Теперь я понял своего папашу и дядьку. Все-таки есть в месте нашего обитания скрытные пружинки и крючья, навеки удерживающие нас здесь.
А мой задушевный Михайло Иваныч вдруг загасил свои глазные светодиодики и замолчал. Поначалу я очень тревожился, потом понял, что он впал в спячку, потому, что наступил декабрь, а все существа его подвида, должны спать.
Ведь он, несмотря на свое, очень заморское происхождение все-таки медведь…
09.2013.