- Да какой я художник, - говорил он, - ни Шилов, ни Репин, - бумагомаратель. Душа просится к ватману! Нет ватмана под рукой, рисую на этом.
И он показывает плакат, на котором Ленин с протянутой вперед рукой: «Верной дорогой идете, товарищи!». Под рукой Ленина - тьма народа.
- Там же Ленин, - говорят ему.
- Но я же его не трогаю, - улыбается он. – У Ленина своя, а у меня своя дорога. Не дорога, а «Тихая заводь».
И, верно. На одной стороне будто пинают тебя: "иди вперед!" На другой – «присядь, отдохни, подумай. Не спеши никуда» .
Художник Ганя – двадцатидвухлетний шустрый паренёк с копной каштановых волос, скуластый и с талией Махмуда Эсамбаева.
Учительствует.
- К чему мне эта школа, ну не учитель я, - убеждает друга, - не учитель.
Я рисовать хочу. Видишь, всю зарплату угробил на краски.
Не отвлекай меня, я пошёл рисовать!
Он собрал какие-то листы чистой белой бумаги, сунул в сумку фанерку, аккуратно закупорил гуашевые краски, поставил туда же акварельные и отправился на берег реки.
Уселся не сразу. Ходил искал место посуше, поудобнее и, чтобы ветер сюда не задувал.
Подобрал нужный сюжет.
Если ушёл, - считай, до темноты. Домой возвращался в приподнятом настроении: «Посмотри, - говорил жене, - что я натворил," вынимая не один, а сразу несколько рисунков или набросков пейзажа. Его жена, Пава Павловна, старше мужа на три года. Полная, розовощекая брюнетка с всепоглощающими цыганскими глазами, с обаятельной улыбкой и тонким чувством юмора.
- Я уж думала на ужин ты вовсе не придешь, - отчитывала мужа, - зарисовался в доску.
- Доска называется палитрой, - отшучивался Ганя.
- Этой бы доской да по твоей башке, - кипятилась она.
– Лёнька надоел спрашивать, где папка, где папка?
Лёнька – трёхлетний сынок Павы Павловны. Ганю стал называть сразу же, как только два года назад они сошлись. Лёнькин отец бросил его в городе, когда Лёнька ещё находился в роддоме.
Гане хотелось иметь своих детей, да что-то не получалось.
Было у Павы Павловны два выкидыша. Говорили что-то слабое, а теперь и вовсе затишье.
Как-то Григорий Забродин подъехал на «Урале».
- Ганя, хватит корпеть над книжками да тетрадками, поехали на рыбалку, рыба идет на нерест.
У Гани два хобби: художество и рыбалка. Он бросил все домашние дела, в люльку побросал сети и по лесной просеке они поехали в верховья реки.
- Сюда рыбоохрана не доберется, - успокаивает Григорий.
Ганя трусливо озирается и прислушивается к вечерним звукам, не тарахтит ли где моторка, на которой рыскала рыбоохрана.
- Какой – никакой я – учитель. Стыда потом не оберешься. Начнут причесывать на профсобрании, да ещё директор влепит выговор, - осторожничает Ганя.
- Не бойсь! Гляди, какая тишина, как на курорте.
Вечер догорал закатом, который сквозь деревья золотыми блестками падал на темные несущиеся воды, которые облизывали песчаные берега, заросшие травой и кустарниками.
Высоко на сосне вколачивал гвозди дятел, оповещая о присутствии.
Какие-то птахи, переговариваясь в подлеске, готовились ко сну.
Звуки редели и гасли.
Сети поставили в заводи, куда забежала протока, образовав озерко.
Горная река, петляла в стороне, метрах в пятидесяти. Рыба метала икру на быстрине.
Развели костер. Нижние ветки сосен, освещенные пламенем, нависли абажуром.
- Выпить-то есть? - спросил Григорий.
- А как же, у меня нычка не пустует, - отвечает Ганя.
- Моя Капа тоже держит меня под контролем, но я заехал в магазин.
Как без этого на природе, да ещё на рыбалке?
Всё успокоилось, улеглось. Лес замолчал, стих ветер. Спустились сумерки.
По-иному ощущаешь окружающий мир. Закипела в котелке вода, в нее бросили заварку, влили молоко, отставили котелок в сторону, разложили еду. Выпили.
- А чё у тебя с Павой Павловной? – спросил Григорий, когда водка прокатилась по пищеводу, неслышно опустилась в желудок, потом обожгла мозг.
- О чём ты? – тем же вопросом, как бы ни о чём, переспросил Ганя, разливая по второй.
- Сколько уже живёте, а дитя не наживёте…
- Да у нас есть один, - парирует Ганя.
Григорий не унимается: «Хорош, да не Гаврош. Тебе уже под тридцать, нужен продолжатель. Я знаю, ты добрый человек, но доброта без разума пуста. Да и в рюмку стал частенько заглядывать. Я не говорю о той, что пьём здесь, тут грешно не выпить».
Пока Григорий произносил длинную тираду, у Гани в расстроенной душе давно гнездился неупокой. Внутри ныло и стонало. Ему и без этих слов горько.
- Да мне, Гриша, и без твоих назиданий нелегко. Никчемный я.
Не каждому даёт Господь детей. Человек предполагает, а Господь располагает. Видно, не будет их. Боль заглушаю картинами, все зовут художником.
«Художник» - высокопарное слово, но пусть когда-нибудь напишут обо мне это слово с маленькой буквы.
Пока всё нарисованное мной – мазня, но стараюсь найти своё, да и не рисовать не могу. Гляди, какая красоища-то!
- Мне твоя, как ты говоришь «мазня» приятно нравится, - Григорий поменял акцент разговора. – Особенно люблю зимние пейзажи. Горы, деревья в снегу! Замершая речка! Набьешь руку и станешь настоящим художником.
- На художника надо учиться, а где здесь, в деревне, я смогу? Престарелых родителей не бросишь. Когда тяжко на душе, пью.
Говорят: «горьким лечат, а сладким калечат…»
- Горе в вине не утопишь, сам утонешь. Ты вот пишешь картины и тем самым в них изливаешь душу. Я думаю, этого мало. Чтобы заполнить свою жизнь чем-то другим, начни, друг, вести дневник.
Я как-то писал, но потом семья, дети. Стало некогда, а у тебя времени достаточно.
Записывай факты, события, даже погоду и увидишь, что это полезно не только для себя. Кому-то когда-нибудь да пригодится. Человек в этой жизни должен что-либо оставить, иначе жизнь бессмысленна.
Эта идея Гане сильно понравилась. После возвращения с рыбалки, он каждый вечер стал уединяться и писать, писать. Завел специальную толстую тетрадь. Иногда слов не хватало, дополнял рисунками.
Воскресенье.
Целый день N- до 7 баллов. С утра был Григорий, вытащили лодку на
берег и перевернули. Готовимся к зиме.
21 декабря.
Пасмурно. Идет снег. Никуда идти не хочется. На душе так же
пасмурно. Смотрю в окно и рисую.
14 марта.
День выборов в Местные Советы. Меня выбрали депутатом. За что? За
какие заслуги? Говорят, нужен какой-то процент молодежи до 30 лет.
Попал в колею.
7 декабря.
Получился большой перерыв. Жена засекла. Теперь появился главный
Цензор. Как бы не ляпнуть лишнее слово.
28 декабря.
Всё-таки здорово, когда пишешь дневник или что-то вроде календаря.
Прочтешь и вспомнишь, что это было.
Пишу нерегулярно. Лень? А может, некогда. Или я тупой до основания?
Но ведь надо. Уже стукнуло 28 лет. Педагог из меня не получился.
Неужели жизнь в этом виновата? Пасую? Боюсь трудностей? Нет!
ЭТО мне не по душе. Но где и в чём найти себя? Просто терзание. А
подсказать некому. Друзей-то нет. Человек зависит от общества.
В обществе, но без друзей?
Суббота.
Прекрасные осенние дни! Как хочется на природу и рисовать, рисовать!
До чего надоела эта школа! Ушел бы на другую работу да не дают свои.
Ну и жизнь! Да! Не рожден я быть учителем, вот и весь «сказ Бажова».
1 января.
На вечере в клубе был Дедом Морозом. Потом гуляли то у одних, то у
других.
Ноет желудок. Водка вообще-то мне не идет.
Работы очень много: то уроки, то самодеятельность, то приносят что-то
нарисовать. Вот и крутишься. Жизнь суматошная.
Понедельник.
День рождения Ленина, а вчера была Пасха. 1-ый день. Странное
совпадение!..
Говорят, вчера здорово ловилась рыба…
Понедельник. - поистине день тяжелый.
Рисую, рисую. Везде жмет эта копейка. Где взять деньги? Работаешь, работаешь, а денег кукиш.
Среда.
Что-то с желудком. Проверялся у врачей. Кислотность 80%. Хотя бы пронесло. Надо меньше пить. Не хочу работать в школе, хочу там, где душа отдыхает. Работают же люди интересно, есть свободное время, есть природа, красота, чувства…
Я обнаглел, стал часто выпивать.
Сегодня проводили контрольную работу. Из 17 учащихся на положитель-
ную оценку написало 5 человек. Так больше работать нельзя! Какой из меня учитель?
Куда-то и гожусь, но не учителем. Чтобы кого-то учить, надо самому учиться. Всю жизнь!
Пятница.
Прочитал вчера повесть «Жизнь Эрнста Шаталова». Повесть замечательная! В таких условиях человек нес людям добро. Мои мысли о педагогике совпадают с его мыслями. Неужели другие думают не так?
Почему государство мало внимания уделяет школе?
Мы – учителя государству глаза замазываем. Почему не все занимаются воспитанием, а всё свалили на школу?
- У моего приемного сына родился сын, назвали моим именем. Здорово! И в то же время больно. Отчего щемит сердце? Где в этой жизни Истина?
- С женой развелся.
Губит водка. Не могу бросить. Но я свою Павушку всё равно люблю. Не родила она мне никого, ну и пусть. Не в этом смысл семейной жизни, а в отношениях друг у другу. Но за что меня Господь наказал?
- Поручили в Доме культуры прочитать лекцию «О вреде самогона», чем насмешил зал. Все знают обо мне всё.
- Встретили Новый год более, чем весело.
Нарисовал и продал картину за 300 рублей. Картина называлась «4-е лося у реки». Меня нет на картине. Я – пятый…
- Снова со своею Павой Павловной вместе.
Со школой распрощался. Столько лет тянул не свою лямку. Не картины б, не выстоял.
Пава на пенсии, а я на «выслуге лет». Свобода! Только на что жить?
Буду рисовать. Наконец-то ни от кого не завишу.
- Сильно болит желудок, видно снова язва. Что делать? Начали ставить уколы, но пока очень тяжело.
Унес две картины в Сельсовет, обещали взять. Хоть какая-то прибавка к пенсии.
- Думаю сделать несколько картин и вынести к столовой, где останавливаются проходящие автобусы. Авось, да продам.
Не хочется расставаться с «Заповедным берегом», уж очень она мне нравится. Есть же любимые картины. Эта – как родное дитя.
- Получил пенсию 960 рублей. Ходил раздавал долги.
Как много уходит на пропой.
Люди относятся ко мне двойственно: и любят, и ненавидят.
- Вот это да! Мне уже 60 лет!
Совсем сильно заболел туберкулезом. Не знаю, сколько смогу протянуть, болезнь прогрессирует.
Ганя третий день лежал на железной узкой кровати в крохотной комнатушке за печкой.
Большое окно на весь двухметровый простенок выходило на улицу.
За домами сразу же поднималась гора.
За окном пела и смеялась весна.
Молоденькая березка, которую посадил три года назад, распустила малахитовые листики и аплодирует, зовёт на улицу.
Но Ганя не может встать. Он лежит, не поднимаясь. Ни есть, ни пить ему не хочется.
Внутренности жжёт, сосёт, будто там кто-то кромсает на мелкие кусочки.
Так шинкуют капусту.
Весь ссохся, стал похож на ценный мешочек, в котором перевозят деньги. Только денег никаких не осталось, пуст.
Он ещё в сознании. Бросает взгляд то на потолок, то на ветки березы, потом на зеленеющую гору и думает:
- Совсем недавно я был на той горе. Месяц назад. Какой вид! Хотел нарисовать, да руки уже не те, трясутся. И мольберт, и краски, и кисти, - все оставил там. Больше они мне не нужны. Сколько же всего у меня картин? 200? 300? Не меньше. Значит, я чего-то в этой жизни всё же успел.
Его мучила мысль, пришедшая, как ему казалось, ниоткуда:
ни один человек не властен над собой. Над всеми есть сила Небесная. Кто-то наблюдает за каждым из нас. Например, за мной. Он и наказал меня. А за что? -Ох, - глубоко вздыхает Ганя, - есть за что. Изменял жене, бросал её.
Предал единственного друга, лгал, изворачивался, малодушничал.
А уроки? Когда я был трезв? Вечно с похмелья. Что я и мог дать ученикам? Прав ты, боженька, поделом мне, поделом!.. Но я не ухожу в безвестность…
- Павушка! – еле слышно позвал жену. – Принеси мне полрюмочки, всё внутри запеклось.
- Ты же который день ничего не ел. Как на голодный желудок-то?
- Да есть ли он у меня? – прошелестел губами.
Пава Павловна приподняла подушку, на которой покоилась черепная коробка, обтянутая кожей.
От чуба не осталось ничего - клок седины. Полузакрытые впалые глаза. Пальцами раздвинула губы и влила.
Он проглотил, не поперхнувшись, и сразу обмяк.
Она медленно вернула его в прежнее положение и вышла.
Когда через двадцать минут подошла к кровати, Ганя лежал, подобрав колени к подбородку, такой маленький, немощный, словно не человек, а человечек с другой планеты.
На краю кровати за его спиной – раскрытый дневник.
На чистом листке последние записи дат и слова:
«То же.»
«Так же.»
«Без изменений.»