Ледоход

 
 Хлестко, словно удар плетью, словно оборвали тетиву у арбалета, словно выстрел, многократно повторяемый эхом, летит над Северной землей добрая весть – ледоход! Это означает, что дала трещину зимняя стужа, что проснулась могучая и сильная река, что наступил конец апрельским метелям, что бесповоротно и окончательно наступила долгожданная весна!
 
 Со скрипом и треском поворачиваются грузные льдины, расталкивая своей мощью друг дружку, крошась и дробясь на части, спешат, торопятся вниз по реке – к морю.
А река разливается, выходит из берегов, кипит, бурлит, изо всех сил старается вымести сор из терема! Огромные ледяные поля почти метровой толщины и совсем небольшие, пропитанные коричневой талой водой, льдины – всё вместе сливается в одну ледяную кашу, которая шуршит и скрежещет, унося с собой обломки холодной зимы.

 Уж не один десяток ледоходов минуло с тех пор, когда я маленьким тщедушным мальчишкой мчался за льдинами, шлепая промокшими валенками по талому снегу и что было сил, вопил: «Унеси мои печали, ледоход!» А рядом со мной, словно шумная стая пригревшихся на весеннем солнце воробьев, бежали мои друзья-товарищи, надежнее которых не было в целом свете! Мы швыряли в реку камни, стараясь попасть в проплывающие мимо льдины, и наперебой кричали: «Унеси мои печали, ледоход!» А взрослые смотрели нам вслед и улыбались – так все было просто! Надо было всего лишь попасть камнем на льдину, чтобы она унесла его в далекие дали, а когда растает льдина, пойдет камень ко дну и потянет за собой все невзгоды ушедшей зимы – обиды, тревоги и печали. Вот только горе-горькое, боль нестерпимую и утрату невозвратную не может унести с собой ледоход.  Даже очень большой реке это не под силу… 



*****.

 Я родился, спустя всего три года после той страшной войны, в далеком северном городе, где зимой студеные ветра поют бесконечные протяжные песни, а во все небо полыхает мерцающая вуаль сполохов, где летом молочными реками растекаются колдовские белые ночи…  Мое детство пахло вареной картошкой, жареной камбалой, багульником и свежеструганными досками деревянных тротуаров.

 Я помню, как отец садился вечером прямо на ступеньки крыльца, добела выскобленные и тщательно вымытые по внутреннему графику дежурства в доме, доставал из кармана куртки папироску и затягивался, устало щуря глаза. Во время войны он водил конвои до Мурманска, а после нее ходил в море механиком. Мне нравился терпкий запах его папирос, выцветшая тельняшка и колючие усы, под которыми пряталась добродушная улыбка. Я вприпрыжку бежал со второго этажа вниз по лестнице, громко топая босыми пятками по крашеным бурой краской ступеням, садился рядом с отцом и так же, как он, упирался локтями в колени. Только отцовские колени были крепкими и широкими, а мои смешно торчали острыми углами сквозь потертые.короткие штанишки. Так мы сидели молча, до тех пор, пока мама призывно не нарушала наше дружное молчание:

- Эй! Мужики! Картоха готова, давайте идите ужинать!
 Горячая картошка обжигала ладони, пряный запах соленых грибов и квашеной капусты будоражил аппетит. Мама что-то рассказывала и смеялась, отец сдержанно улыбался – в этом и состояли моменты тихого счастья и теплого ощущения дома.

 Мне было восемь, когда умерла моя мама. Она заболела еще осенью, пролежала в постели всю зиму, но так больше и не поднялась… Ее не стало ранней весной, когда зима еще не закончилась, а собственно весна еще и не начиналась.  Простой деревянный гроб, от которого пахло так же, как от новеньких мостков в апреле, пустые печальные лица женщин вокруг, приглушенный разговор мужчин на лестнице…А потом – ледяной, колючий ветер на кладбище, который пронизывал всю душу насквозь, смерзшиеся комки земли, с глухим звуком падающие на крышку маминого гроба… И страх. Огромный и беспощадный страх, державший меня в оцепенении.

 Там, среди кладбищенских крестов, я увидел одну девчонку-подростка, лет на пять старше меня самого, с огненно-рыжими прядями волос, с россыпью отменных конопушек на лице, серыми, с зеленым прострелом глазами. Она шла по дороге, понуро опустив голову, ее руки, словно плети, бесцельно болтались в такт ее шагам. Девчонка вдруг подняла голову, заглянула мне – нет, не в глаза – в душу, и тихонечко сказала:

- Не горюй так, парень, горе – не беда, что талая вода…

 После маминых похорон отец стал крепко пить. Безучастными, остекленевшими глазами он смотрел сквозь меня и опрокидывал стакан за стаканом. В доме все стало чужим и неуютным: засаленные, неделями не мытые, полы, засохшие коричневые потеки у печки, горы грязной посуды и запах… Тошнотворный запах гнили, грязи и перегара…

 Я почти все время пропадал у соседки, бабы Грани, она кое-как приглядывала за мной, кормила вареной картошкой в мундирах и постными шанежками. Я уже давно не ходил в школу. Сидел в углу у окна и почти не разговаривал. Только слезы, горькие и жгучие, текли по моим щекам.

- Будет тебе уже водку жрать, ирод! – ругалась баба Граня на отца. – Совсем парня-то изведешь!

 Отец смотрел на нее зло и молча шел за очередной бутылкой…

 От бабы Грани я тогда впервые услыхал про «чудодейственну» силу большой воды в ледоход! А было это как раз в начале мая, когда солнышко уже жарко пригревало, заставляя ребятню расстегивать свою нехитрую одежку.

- Мишань, а пойдем с тобой погуляем? – баба Граня сняла с гвоздя свою телогрейку. – На улке вон как тепло! Будет тебе уже дома сидеть! На ледоход поглядим, а? Самый полный ледоход сейчас! Пойдем, Мишань?

 Я посмотрел на нее, встал и тоже оделся. Мы вышли на крыльцо. Солнце сияло ярко, слепило глаза и пригревало щеки! Когда-то мы ходили смотреть на ледоход втроем – мама, отец и я, но теперь казалось, что этого и вовсе не было…

 Мы с бабой Граней пошли к реке. На мостках снег был расчищен и дощатый настил уже успел просохнуть на солнышке. А на реке бурлила-кипела ледяная каша! Набухшие от мутной воды льдины с шуршанием и потрескиванием неслись во всю ширину реки, а за ними вдогонку мчались ребятишки с радостным криком: «Унеси мои печали, ледоход!»

- Почему они так кричат, баба Граня? - спросил я, провожая ребят взглядом.

- А это они чудодейственну силу зазывают, чтобы всю беду с ледоходом в море унесло.

- Как это унесло? – я насторожился. – Чтобы все плохое кончилось? А как надо сделать, чтобы эту силу зазвать?

 Баба Граня обрадовалась тому, что я, наконец, заговорил, и продолжала:

- А надо камушек взять потяжельше, да кинуть его подальше, чтобы на льдину, котора по реке плывет, попал. А как попадет, тут сразу и загадать, чтобы все плохое ушло разом! Льдина камушек-то до моря дотащит, а в соленой воде растает. А не станет льдины – утонет камень в море вместе с бедой твоей, котору загадаешь, утонет насовсем.

 Не дослушал я бабу Граню, схватил булыжник – да к реке! У берега лед на мели стоит, не движется, а я хотел непременно на большую льдину попасть! Баба Граня и глазом моргнуть не успела, как я уже прыгал по льдинам все дальше от берега. Изо всех сил швырнул я камень и громко закричал:

- Ледоход! Пусть папка водку пить перестанет!

 Камень плюхнулся как раз на проворную льдинку и вместе с ней исчез в ледяной круговерти, а я не удержал равновесие, и соскользнул прямо в реку! Ледяная вода захлестнула меня до лопаток, обжигая холодом, но я удержался на ногах. Я стоял на отмели, по грудь в воде, от холода даже дышать не мог. Вокруг меня трещал, шумел ледоход, ворочались, севшие на мель льдины, откуда-то с берега кричали люди. И тогда я заплакал навзрыд! Нет, не от страха – от невыносимой тоски:

- Ледоход! Хочу, чтобы у меня была мама! Плохо мне без нее…


*****

 Я болел целый месяц. А когда открыл глаза, вокруг уже было полно солнца! Оно заливало всю нашу комнату до самого потолка! Я повернул голову: в распахнутое окно заглядывала белая, как пена на гребне волны, черемуха!

- Мишанька! Сынок! – отец вошел в комнату, увидал, что я не сплю и радостно продолжал. - А мы уж заждались, когда ты проснешься! Вон, гляди – лето на дворе!

 Я смотрел на радостное лицо отца и тоже улыбался. Отец был трезв, в доме пахло вымытыми полами, черемухой и чем-то вкусным. 

- Тетя Граня! – отец распахнул дверь в коридор. – Тетя Граня! Иди-ко сюда! Мишанька проснулся!

 Баба Граня, шаркая по половицам тяжелыми калошами, скоренько подошла к моей постели, присела на краешек и…заплакала.

- Баба Граня! – я протянул к ней руки, она наклонилась и обняла меня, продолжая плакать.

– Баба Граня! Ну, чего ты плачешь? Не надо плакать, баба Граня!

 Я поправлялся быстро и очень скоро смог выходить на улицу. Правда, далеко меня не отпускали, слаб еще был, но опасность, что я не выживу, миновала.

 Отец ходил на работу, на судоверфь, а я оставался дома. Каким добрым и надежным был дом моего детства! Как дружно жили мы в нашей маленькой двухэтажной деревяшке! Баба Граня была мне за няньку, варила щи, выпекла шаньги да сказывала сказки. Тетя Лида, мама Леськи и Люськи, штопала одежку и следила за порядком. А Владлен Аскольдович все лето занимался со мной уроками, чтобы я не отстал от одноклассников. Он был из ссыльных, как теперь говорили – «из бывших», но после амнистии не уехал, а стал работать в нашей школе учителем математики и астрономии.  Просто ему уже некуда было ехать…Он любил повторять:

- Михаил, довольно бездельничать! Наука не простит тебе промедления!

 И я послушно шел к нему в комнату, садился за стол, и он терпеливо обучал меня азам той великой науки, которой владел сам.

 А вечерами мы с отцом подолгу сидели на крыльце и дружно молчали. Он обнимал меня за плечи и легонько прижимал к себе.

- Ты, сынок, не сердись на меня, - однажды сказал мне отец. – Я слабину дал супротив беды. Зато ты у меня молодец! Ты не боись! Теперь все будет, как надо! Горе – не беда, что талая вода…

 А на следующий день я потихонечку, так чтобы больше никто не слышал, шепнул бабе Гране на ушко:

- Вишь, баба Граня, зазвал я чудодейственну силу-то у ледохода! Папка-то теперь вон, какой хороший, как раньше!

- А то как же! Конечно, зазвал! Ты теперь тоже за отцом приглядывать должон, не только он за тобой! – она удивительно хорошо улыбалась, баба Граня! Одними глазами! 

 А спустя год, в моей жизни произошло событие, которое в корне изменило мой мир. Однажды отец пришел домой не один. С ним была женщина. Отец, смущаясь, сказал, собравшимся на крыльце соседям:

- Это вот Варвара… Плохо в доме без хозяйки. Да и в море мне надо идти скоро…

 Я с ужасом оглядывался на улыбающихся соседей! Чему они радуются?!! Это что же? Теперь эта Варвара будет мне вместо мамы??? Вместо МОЕЙ мамы??? Я вскочил на ноги и убежал в дом. Отец хотел было остановить меня, но Владлен Аскольдович сдержал его порыв:

- Не надо. Это нормально. Это пройдет! Да Вы ведь и не завтра в море уходите, привыкнет…

- И то верно! – поддакнула баба Граня. – Не век же тебе бобылем ходить! Да и парню мамка нужна. 

 Я возненавидел Варвару! Всем своим сердцем возненавидел! За что? За то, что она совсем не была похожа на мою маму… Моя мама была хрупкой, изящной женщиной, с короткой аккуратной стрижкой, рядом с отцом она выглядела почти что девчонкой. А Варвара оказалась совсем другой. Крупной, дородной, едва ли не выше отца ростом, густые волосы ее были сплетены в толстую косу и уложены вокруг головы.  Лицо, круглое, как блин, с прозрачно-серыми глазами и мясистым носом. И голос. Громкий, звучный, он заполнял весь наш уютный мир и звучал в нем, как призыв к бою.

 Я не желал садиться с Варварой за один стол, уходил пить чай к бабе Гране, я грубил ей безо всякого на то повода, я не желал делать ничего из того, о чем просила меня Варвара. Отец сердился, кричал на меня, баба Граня уговаривала, Владлен Аскольдович взывал к мужскому началу – ничего не помогало. Я все равно, злился и все равно, ненавидел Варвару! Сама же она ни разу не повысила на меня голос, ни разу не рассердилась в ответ на мои безобразные и глупые выходки. Я понимал, что дальше так продолжаться не может, но упрямо не прекращал эту жестокую и бессмысленную войну со своей мачехой.

 Но однажды, все-таки, компромисс был найден. И нашла его сама Варвара. В тот день было воскресенье, и отец с утра затеял засолку капусты. В доме запахло осенью. И я тут же вспомнил, как хлопотала мама, переминая хрустящие капустные листья с солью. Горький комок подступил к самому горлу.

- Мишань, - Варвара откинула со лба прядь волос и взглянула на меня своими рыбьими глазами. – Сходил бы на колонку, полведерка водички бы принес? А?

 Я зло зыркнул на ее разгоряченные плечи и перепачканные нашинкованной капустой руки:

- Тебе надо, ты и иди!

 Отец не выдержал и схватился за ремень:

- Я тебе покажу, как огрызаться! Сколь можно вокруг тебя прыгать!

 В какой-то миг я испугался. Глаза отца пылали гневом, он первым не выдержал этой незримой войны! А я сквозь, непонятно откуда взявшиеся, слезы смотрел на то, как взмыл вверх кожаный солдатский ремень.

 И тут между нами встала Варвара. Она своими крепкими пальцами схватила отца за руку и отвела от меня удар. Ремень повис в воздухе.

- Не надо, он не виноват, - Варвара говорила ровным спокойным голосом, так, словно ничего не произошло.

 И в тот миг я впервые подумал о том, что она тоже не виновата, что моя мама умерла… Я встал, обулся, взял пустое ведро и пошел на колонку. Набрав полное ведро воды, я с каким-то удивительным чувством облегчения внутри себя, дотащил его домой и поставил у порога. Варвара посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:

- Спасибо, Миша!

 С тех пор война в доме закончилась. И хотя я по-прежнему сторонился своей мачехи, но больше не сердился на нее. Для себя я решил так, что когда  окончу школу, то уеду далеко-далеко, стану капитаном дальнего плавания, а отец пусть живет тут со своей Варварой! Или можно уехать в экспедицию, прямо на Северный полюс! Вот пусть тогда он поскучает без меня!

 Какими смешными и наивными были мечты маленького обиженного мальчика! Мне хотелось, всем сердцем хотелось, чтобы отец однажды понял, что я люблю его больше всех на свете, что я лучше его громогласной Варвары и что мне очень не хватает моей самой любимой на свете мамы…

*****

 Задиристую конопатую девчонку из моего далекого послевоенного детства звали Зойкой Полундрой. Наше знакомство с ней началось с того, что она спасла меня. От неминуемого позора, от простуды, от тумаков и шишек.

 Весной, перед ледоходом, родилась моя сестренка Любаша. Отец назвал ее так в честь нашей мамы. Внимание всего дома переключилось на маленький горластый сверток, который отец с Варварой однажды принесли в дом. Вот тогда я и решил, что пора!
Я подумал, раз льдины по реке поплывут к морю, то можно взять где-нибудь лодку и поплыть вместе с ними! А уж ледоход непременно вынесет меня к какой-нибудь полярной станции! И там мне обязательно все будут рады! Ведь даже баба Граня говорит, что я незаменимый помощник! А потом, спустя много лет, я вернусь в мой город с бородой и длинными волосами, в полярной куртке на меху, в унтах и обязательно – с медалью! Вот пусть тогда отец узнает, каким героем вырос его сын!

 Дело было за малым – найти лодку. И я решил, что возьму лодку на Рыбачьей Слободе, напишу записку хозяину, а потом, когда вернусь, куплю ему новую лодку, в сто раз лучше прежней!

 Серым промозглым утром я вышел из дому в стареньком ватнике и поношенных валенках. За спиной у меня болталась котомка, в которую я положил краюху хлеба, луковицу и компас, подаренный Владленом Аскольдовичем в прошлом году на День рождения.

 У крыльца я встретил соседку тетю Лиду, она шла домой с полными до краев холодной водой ведрами.

- Мишань? Ты далеко ли собрался? – тетя Лида улыбнулась.

 Врать своим соседям я не мог, поэтому ответил честно:

- На Северный полюс!

- А-а-а-а… Тогда понятно. Зайди в обед к нам, блинов напеку!

 Рыбачья Слободка вытянулась вдоль Малой Протоки. Ледоход высоко поднял воду, и речушка вышла из берегов. Я оглянулся – ни одной лодки у берега не было! Горький комок подкатил к горлу: очень не хотелось возвращаться домой с поражением. И тут я заметил одну лодку, которая стояла ближе других к воде! Я обрадовался, мигом вскарабкался на бревенчатый настил и откинул старенький брезентовый тент. На борту красовалась надпись, аккуратно выведенная белой краской – «Полундра». Лодка была небольшой, но сдвинуть ее с места одному не представлялось возможным. И я решил, что сначала напишу записку хозяевам, а потом что-нибудь придумаю.

 Я забрался в лодку, достал из кармана ватника замусоленный химический карандаш и на березовой щепке старательно вывел следующее: «Я УПЛЫВАЮ НА СЕВИРНЫЙ ПОЛЮС, ЛОДКУ ВИРНУ, КОГДА ВИРНУСЬ С МЕДАЛЬЮ. МИША». В душе наступило какое-то удовлетворение, и я уже начал соображать, как бы мне спустить лодку на воду, как вдруг сильный толчок в спину вышиб меня из равновесия. Я свалился сверху прямо в снежно-песочную жижу! И в следующий же миг получил короткий удар в ухо!

 Повернув голову, я обнаружил две пары сердитых глаз, пристально следящих за каждым моим движением.

- Дай-ка ему еще разок, Саня! Да покрепче! – худощавый мальчишка, не старше меня, снял шапку и почесал ладонью косматую макушку. – Будет знать, как Полундрину лодку трогать!

 Саня был крепким парнем лет двенадцати, с белесыми, как талый лед, волосами и прозрачно-синими глазами.

- Ща наваляю! Больше не сунется! - сказал он с твердым намерением исполнить пожелания товарища.

- Эй! Мелюзга! – донеслось откуда-то сверху. – Двое на одного? Чего не поделили?

 На дровнике стояла рыжая девчонка, с солнечными конопушками на лице, в огромной, не по росту, фуфайке, в настоящих солдатских сапогах (тоже не по размеру), в сотни раз стиранных, парусиновых штанах и в тельняшке, уверенно утверждающей статус главнокомандующего.

- Полундра! Он твою лодку увести хотел! Да мы не дали! – воскликнул разгоряченный Саня.

- Лодку? Куда увести? – девчонка прищурилась, пряча улыбку под маской строгости. – Там же лед кругом! Далеко ли собрался?

 Второй мальчишка, как потом выяснилось – Славка, протянул ей мою записку на щепке:

- Вот! Точно удрать собирался! Где бы мы потом лодку искали?

 Девчонка пробежала взглядом по корявым буквам и вдруг посмотрела на меня как-то печально, почти, как мама. Что-то неуловимо знакомое было в ее залихватском облике, но я тогда сразу так и не понял, что именно. Она покровительственно улыбнулась и сказала:

- На Полюс, говоришь?

 Я кивнул.

- Это легкая лодка. Не доплыть на ней до Полюса, - по-деловому продолжала она. – Да и лед кругом, первая же льдина тебя бы ко дну пустила.

- А что же теперь делать? – я взглянул в ее серые с зеленым прострелом глаза, собираясь зареветь по-настоящему.

- Домой иди! – девчонка спрыгнула с дровника и очутилась рядом со мной. – Тебя звать-то как?

- Мишанька, - всхлипнул я.

- Мишанька? С Заводской? Это ты, что ли, прошлой весной в ледоход в реку сиганул?!- обрадовалась вдруг девчонка.

 Я снова кивнул и вдруг, неожиданно для себя, разревелся в полный голос!

- Вот, оболтусы, довели парня! – она обняла меня за плечи и тихонько прижала к себе.

 Я почувствовал запах вареной картошки и рыбы – так пахла ее старенькая фуфайка и так пахли мои воспоминания о маме – и разревелся еще громче.

- А чё? А мы ничё! – оправдывались Саня со Славкой. – Мы же думали, он лодку сопрет! Да и стукнули-то не сильно, слегка только!

- Эх, вы, народ! – моя конопатая заступница улыбнулась открыто и солнечно. – «Стукнули»! Вас двое, а он - один! А ну, брысь по домам, шаньги трескать!

 Мальчишки засмеялись, словно горох рассыпали, и тотчас же исчезли. А я, всхлипывая и вытирая распухший от слез, нос рукавом, послушно поковылял за рыжеволосой девчонкой.



*****

 Широкая и светлая горница, посреди которой стоял огромный круглый стол, была чисто вымыта. На столе красовался пузатый медный самовар.

 Девчонка почти силком стянула с меня промокший в талом снегу ватник, порылась где-то в рундуке за печкой и протянула мне аккуратно сложенную холщовую рубаху, широкие парусиновые штаны и веревку:

- Давай, парень, живо переодевайся, не то простынешь! – она улыбнулась так, что ее веснушки золотыми крупинками раскатились по щекам. – Великовато, правда, но ты веревицей подвяжи!

 Вскоре вся моя одежа сохла за печкой, а я сидел за столом на огромном стуле с высокой, обитой бархатом, спинкой, и за обе щеки уплетал горячую картошку с жареной камбалой!

- Погоди! Грибов принесу! – дома она была больше похожа на обычную девчонку, чем там, на дровнике. – Меня Зойкой зовут. А вообще, Полундрой кличут!

- Полундрой? – я чуть не поперхнулся. – Почему?

- А Федор так назвал, брат мой. Приклеилось! Так ты чего на Полюс решил вдруг податься?

 И под картофельный аромат да под горячий чаек рассказал я Зойке про свои печали и тревоги. Про то, что никак нельзя мне теперь домой – там отец с Варварой и маленькой Любашей, я им и не нужен вовсе. И про то, что одна мне теперь дорога – на Северный Полюс…

 Зойка слушала внимательно, не перебивала и не смеялась надо мной, а потом, когда я замолчал и уткнулся носом в чашку с чаем, вдруг тихонечко сказала:

- Не горюй так, парень, горе – не беда, что талая вода…

 И тут я вспомнил ее! Рыжие волосы, золотые россыпи конопушек на лице, серые с зеленым прострелом глаза! Это она была в тот день на кладбище, когда хоронили мою маму!

 Позже я узнал, что Зойкин отец после войны прожил недолго, Зойка его даже почти не помнила, а мама умерла на две недели раньше моей. Это к ней Зойка ходила на кладбище в тот серый и неуютный день…

 Зойкин брат Федор, здоровенный детина, обладатель густого баса и пушистых ресниц, каким позавидовала бы любая девчонка, не внял увещеваниям родственников отдать Зойку на воспитание в интернат, и оставил сестру при себе. Он научил ее ловить рыбу в реке, править лодкой и парусом, жечь костер в лесу, прятаться от дождя и многому-многому другому. А заодно наградил отчаянной кличкой – Полундра!

 Не было на Рыбачьей Слободке никого ловчее и удачливее Зойки Полундры! И лодкой она правила умело, и с парусом управлялась в самую, что ни на есть, непогоду, и костер у нее пылал жарче других! А уж как она рыбачила! На зависть любому рыболову! Слободские ребята уважали Полундру, а некоторые даже побаивались. Чуть что, Зойка на тумаки и затрещины не скупилась, но и попусту тоже кулаками не размахивала.

 С того самого дня началась у меня новая жизнь! Хорошая, настоящая! Гораздо лучше, чем на Северном Полюсе! Полундра, как я уснул, живо смоталась к нам домой, предупредила отца с Варварой, чтобы не беспокоились, и сказала, что через неделю сама приведет меня обратно. На удивление отец с ней спорить не стал. Наверное, он уже устал от нашей с Варварой игры в молчанку. Точнее, от моего негласного бойкота Варвариному присутствию в нашем доме. Поэтому даже обрадовался, что я остался у Зойки, передал ей мой портфель и учебники.

 Утро у Зойки начиналось с того, что она сдергивала с меня одеяло и вопила на весь дом:

- Рота! Подъем!

 А потом мы вместе бежали к колодцу, растирались прямо во дворе мокрым ершистым полотенцем, умывались холодной, почти ледяной водой, затем шли в дом, пили чай с поджаренными ломтиками хлеба и отправлялись в школу. Полундра провожала меня до самого крыльца большой бревенчатой избы, где занимались младшие классы, а сама шла за мост, в новое здание школы, к старшеклассникам.
 Митька Шевелев, мой одноклассник, пытался было дразнить меня – мол, за девчачьей юбкой прячусь, но Полундра однажды сунула ему под нос, пусть не увесистый, но твердый кулак, и сквозь зубы процедила:

- Пикни только!

 После школы мы вместе с Зойкой хозяйничали по дому, варили картошку, жарили камбалу и делали уроки. Она зорко следила за мной, как за младшим братом, но спуску или слабины не давала.

 Полундра слово сдержала – через неделю привела меня домой. К тому времени горечь обиды, толкавшая меня в путь к Северному Полюсу, прошла, и я уже стал скучать по отцу, по маленькой Любашке и, что самое странное – даже по Варваре!

- А как думаешь, Полундра, - однажды спросил я Зойку – Варвара, небось, не шибко по мне печалится? Небось, и рада, что меня дома нет?

- Дурак ты, Мишанька, - она с грохотом свалила на пол у печки охапку дров. – Варвара тебе вместо матери, а ты, что соседский баран, только лбом в стену упираешься!

 Поэтому, когда мы подошли к нашему дому, и я увидал на крыльце Варвару с Любашей на руках, то улыбнулся и сказал:

- Ну, как вы тут справлялись без меня?

 А Варвара, прижимая Любашу к себе, ответила:

- Ждали мы тебя, Мишаня, трудно ведь без помощника!

 Про мой поход на Северный Полюс никто не спрашивал, не подтрунивал надо мной. Баба Граня по-прежнему угощала меня шанежками, а отец подарил настоящий солдатский ремень. И только с Варварой у меня оставалась какая-то дистанция, хотя я уже не играл с ней в молчанку и даже помогал кое-чего по дому.



*****

 А потом вдруг наступило лето! Лето на Севере начинается почти всегда – вдруг! Еще вчера тяжелые свинцовые тучи, вместе с холодными каплями бесконечного дождя, роняли на землю, сохранившиеся до июня, снежинки. А те кружились, задевая косой занавес из серых, почти непрозрачных капель, опускались прямо на зеленые поросли первых одуванчиков, растекаясь на листьях белыми кляксами. Прохожие уныло брели по улицам, кутались в теплые шарфы и переступая через бесконечные лужи.

 А сегодня вдруг грянуло лето! Солнце сияло во всю мощь, деревянные мостки парили от таявшего под ними снега. Река запестрела миллионами, скачущих по волнам, солнечных зайчиков. Одуванчики расправили зеленые плечи и раскрыли свои золотые цветы. И пенными гребнями волн расплескалась по всему городу цветущая черемуха! Ее дурманящий аромат растекался по улицам и растворялся в мареве белых ночей.

 С утра до вечера я пропадал на Рыбачьей Слободке: мы сами смолили нашу лодку, чинили снасти, штопали старенькие паруса. А когда солнце поднималось высоко, Санька со Славкой разжигали на берегу огромный костер и с призывными воплями бултыхались в реку! А потом, словно индейцы или папуасы из дикого племени, скакали вокруг костра, звонко стуча зубами, пытаясь согреться.

- Мишань! – Санька накинул на худенькие плечи старенькую тельняшку. – А ты чего не купаешься? Водичка, что надо! Давай с нами!

- Не. Холодно как-то...- мне совсем не хотелось лезть в воду.

- Ха! – съехидничал Славка, натягивая брюки. – Холодно ему! То в ледоход в реку сигает, а тут, так холодно!

- А, правда, Миш, чего ты тогда подо льдины полез? – Полундра очнулась од дремы и открыла одни глаз.

 Я смутился, покраснел до корней волос:

- А вы смеяться не станете?

- Нет! Правда, Саня? – Славка доверительно посмотрел мне в глаза. – Секрет, что ли, какой?

 И тогда я решился:

- Мне баба Граня говорила, что если правильно желание загадать, то чудодейственна сила у ледохода просыпается… и может исполнить его…

- И как? Исполнилось, чего загадывал? – Санька шмыгнул носом.

- Исполнилось… Я загадал, чтобы отец водку пить перестал…

- Ну, а в реку зачем прыгнул? – Зойка приподнялась на один локоть и пошевелила прутом картошку на тлевших угольях. – Ты же камень на льдину закинул?

- Я еще хотел… Мамку воротить…

 Никто смеяться не стал. Все молча потупили носы и дружно засопели ими, глядя на тонкие языки пламени, которые, то и дело, выглядывали из-за прогоревших поленьев, словно играли в прятки. Наконец, Славка глубоко вздохнул и сказал:

- Нет, Мишань, такого ледоход не может исполнить… И никто не может. Даже самый волшебный волшебник…

 Зойка аккуратно выгребла из костра картошку, достала из кармана спичечный коробок с солью и одарила нас своей солнечно-конопатой улыбкой:

- Давайте картоху есть! Готова уже!

 Ничего вкуснее нет на свете, чем печеная на костре картошка! Ее дивный запах, немного подгорелый, слегка присоленный – это запах начала лета! Это запах самых незабываемых приключений! Это запах тех далеких, давно прошедших дней моего далекого детства!

 Просмоленную лодку оставили сохнуть на солнце, Санька со Славкой разбежались по домам, а Зойка Полундра боднула меня лбом в плечо и тихонько сказала:

- Пойдем, Мишаня, я провожу тебя, а заодно и покажу кое-чего…

 Мы вышли к реке, к самому ее широкому месту, что на излучине за рыбачьей Слободкой. Крикливые чайки так и сновали в небе, то стремительно взмывая к облакам, то камнем бросаясь вниз, стараясь выхватить из воды мелкую серебристую рыбешку.

 Метрах в пятидесяти от берега, на самой стремнине, одиноко возвышалась гранитная скала. Она слегка наклонялась в сторону моря, по течению реки, словно сдерживала мощный поток. Макушка ее была острой и от этого скала напоминала каменный зуб.

- Видишь Зуб, Мишаня? – Зойка села на бревно у самой воды. – Я слыхала, это немного волшебный камень...

- Чем же он волшебный? – я с недоверием посмотрел на маленький гранитный островок, так одиноко торчавший на излучине реки.

- Мне Федор рассказывал. Говорят, если в самый ледоход встать спиной к Зубу, чтобы навстречу льдинам, и загадать самое заветное желание, то оно непременно исполнится!

- Ха! – я даже засмеялся. – Полундра! Да как же ты попадешь в ледоход на этот Зуб? От берега он далеко, а по льдинам никак не пройдешь!

- То-то и оно! – Зойка ехидно хмыкнула. – На то и тайна такая! Не всякий может до нее добраться, только самый смелый… Федор говорит, что друг его добирался. Ледяного поля дождался, прыгнул – и был таков!

- Ну... и как? Получилось? Исполнилось его желание? – я затаил дыхание.

- Исполнилось. Он крикнул тогда – хочу, мол, чтобы война кончилась! И через три дня по радио объявили, что войне конец…

 Полундра тонким осиновым прутом начертила на сыром песке широкую реку и остров посередине. Я смотрел, как расплывается Полундрин рисунок от накатывающих на берег волн, и мне вдруг почудилось, что вот так и каменный зуб может растаять, если все станут свои желания на нем загадывать! От того, видать, так трудно попасть на эту скалу в ледоход! Летом – пожалуйста! Сел на лодку и вмиг добрался! Зимой – того проще, пешком по льду дойдешь. А вот в самый ледоход, когда он полную силу набирает – только смелые и отчаянные могут свой страх побороть!

- Слышь, Полундра, а ты бы чего загадала, если бы попала на Зуб в ледоход?

- Я бы? – в Зойкиных глазах сверкнула задорная зеленая искорка. – Я бы загадала стать капитаном большого белого парохода! И чтобы уплыть в дальние страны, за все моря-океаны! И чтобы у меня белая фуражка была! И китель…

- Да ты что, Зойка! – я изумленно посмотрел на нее. – Разве девчонок берут в капитаны?

- То-то и оно, что не берут, - она грустно вздохнула. – Но это и есть мое заветное желание… А ты бы чего загадал?

 Я задумался. А, правда, чего бы я хотел? Чтобы отец был ближе ко мне? Так он и так теперь разговаривал со мной, как со взрослым. И даже при всех! Например, вчера он сказал Владлену Аскольдовичу:

- Мишаня уже взрослый совсем стал, еще один мужик в доме!

 А что еще? Чтобы Варвара ушла от нас? Да я уже и не хотел этого… Кроме того, она меня выручала в трудную минуту. Вот давеча, когда я чан с водой опрокинул и весь коридор залил, она сказала, что это она его задела, нечаянно, и сама полы затерла… Конечно, я избегал разговоров с ней, но уже совсем не злился на нее.

 Пожалуй, загадал бы что-нибудь геройское! Летчиком стать, например, или полярником! И чтобы мне обязательно медаль дали! Я так Зойке и сказал:

- Я бы загадал Героем стать! Настоящим! Героем Советского Союза!



*****

 Лето несло нас на крыльях счастья, восторга и приключений! Мы поднимали на нашей лодке штопаные паруса и вдохновенно мчались навстречу великим открытиям, гордо презирая опасности! Ах, как искренне мы верили в свою удачу, и как смело и уверенно шли вперед!

 Наша «Полундра», то есть, именная Зойкина лодка, была самой быстрой среди всех на Рыбачьей Слободке! Даже парни постарше порой завидовали нам. А особенно – долговязый Герка! Для нас он был уже почти взрослым – он учился в настоящей мореходке, и мы сами, затаив дыхание, поглядывали на его морскую форму. И тут Герка, безусловно, выигрывал! Зойка с тоской глядела, как трепещет на ветру широкий морской ворот, и каждый раз цедила сквозь зубы: «Везет же некоторым!» А Герка всегда старался пройти мимо Зойкиных окон, чтобы подразнить ее.

 Но лето уравняло наши шансы! В мореходке начались каникулы, первокурсников на практику еще не брали, и Герка был вынужден снять форму. Вот тут-то Зойка и брала реванш! Пока Герка со своим дружком Витькой выводили свою утлую развалюшку на большую воду, изо всех сил выгребая веслами, наша «Полундра», словно фрегат, гордо проходила мимо, чуть наклоняясь по ветру.

- Эй! Моряк-с печки бряк! – кричала Зойка, подтягивая шкоты. – Семь футов тебе под килем!

 Герка сердито сопел носом, а Витька грозил нам кулаком. Санька со Славкой заливались хохотом так, что их слышали с другой стороны Слободки. Еще немного, и мы выходили на большую реку, ветер трепал нам волосы и задувал в уши, волны хлопали по смоленым бортам «Полундры», пенясь бурунами у ее носа. Мы огибали каменный Зуб и уходили все дальше к морю. Там, далеко, где терялись за поворотом покатые крыши нашего деревянного города, на самом, что ни на есть, необитаемом острове, соорудили мы свой секретный Форт!

 Белыми северными ночами, когда сизое марево предрассветной дымки смешивается с кремовым сиропом солнечного света, познавали мы вкус счастья и смысл жизни. Те прописные истины, о которых много говорят и еще больше спорят. Ну, а вкус счастья, очень похож на вкус печеной в золе картошки, он пахнет дымом костра и соленым морским ветром! А смысл жизни в том и состоит, чтобы быть свободным и ощущать вкус этого самого счастья!

 Мы рыбачили в команде с Полундрой, и с пустыми руками я домой никогда не возвращался. Варвара то и дело нахваливала меня, особенно перед отцом:

- Вот и Мишанька помощником стал! Совсем теперь взрослый, парнишка-то!

 Мне было лестно и приятно это слышать, но я все равно, воротил от Варвары лицо – не отвечал на ее похвалы, только хмыкал себе под нос. Отец хмурился. А Варвара - ничего, улыбалась во все свое круглое розовощекое лицо и вовсе не сердилась на меня. Я ставил ведро с рыбой на кухне у плиты и по-деловому, как мне казалось, по-взрослому, говорил бабе Гране:

- Вот, рыбы принес, грибов - там на всех хватит. Ты, баба Граня, пирогов напеки! Я завтра снова на рыбалку пойду!

 А баба Граня, хоть и улыбалась, но смотрела как-то грустно. Взгляд ее был долгим, печальным.

- На мать похож, - вздыхала она, - Как портрет писали…

 А на следующий день спозаранку я снова мчался на Слободку, по дороге забегал за Славкой и мы, уже вдвоем, наперегонки летели к реке, где нас дожидались Зойка и Санька.

 Северное лето вспыхивает ярко, как спичка в ночи, и так же быстро угасает… Я вдруг заметил, что все берега реки покрыты россыпью пахучих зонтиков пижмы – верный признак приближающейся осени! Алые грозди рябин клонили до самой земли тонкие гибкие ветки, а на березах все чаще виднелись золотые крапины пожелтевших листьев. Да и ночи уже не были белыми, к утру мы кутались в старые, с прорехами ватники, которые хранились в нашем тайном форте.

- Надо бы весь скарб на берег свезти, - однажды задумчиво проговорила Зойка. – Дожди скоро...

Мы втроем дружно вздохнули, а Саня покосился на наше летнее убежище, сказал:

- Ну, и ладно. Зато грибов сейчас много…

 Зойка непонимающе пожала плечами, ища связь, но согласилась:

- Да. Грибов – море!
 В тот день мы решили не ночевать на острове, а собрать все запасы рыбы и грибов и вернуться домой. Лодку нагрузили до бортов, поэтому сидели тихонечко, чтобы не качать. Парус не поднимали, Зойка аккуратно гребла веслами.

 Мы уже почти ушли с большой реки, как вдруг Славка заметил на излучине, у самого Зуба, перевернутую лодчонку и человека, пытающегося выкарабкаться из воды на ее борт.

- Человек за бортом!

 Полундра, не раздумывая. Повернула лодку в сторону терпящего бедствие. Груженая лодка шла тяжело, то и дело, норовя зачерпнуть воду.

- Балласт за борт! – скомандовала Полундра.

- Полундра! Там же рыба! И грибы! Все наши запасы за неделю! - Славка уже и не рад был, что заметил утопающего.

- Отставить сопли! Выполнять! – Зойка бывала очень непреклонной в критических ситуациях, спорить с ней не мог никто из нас.

 Мы послушно сбросили в воду наш груз рыбы и грибов, лодка воспрянула и легко полетела по реке к месту кораблекрушения.

 Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что утопающим оказался долговязый Герка! Подоспели мы как раз вовремя: его утлое суденышко, набрав побольше воды под корму, булькнуло в последний раз и шумно пошло ко дну. А Герка в промокшем стареньком бушлате и отцовских ботинках сам едва держался на поверхности. Мы втащили его к нам на борт без особого восторга. Каждый из нас понимал, что Герка прекрасно умел плавать, просто пытался спасти свою лодку, вымок до нитки и чуть не утоп сам.

 Он сидел на корме, мокрый, продрогший насквозь, не смея поднять глаз. Полундра прислушалась к дроби, которую Герка отстукивал зубами, снисходительно процедила:

- Терпи, моряк-с печки бряк! Сейчас дома будем.

 К Слободке мы подошли уже в сумерках. На берегу нас встречал Федор, Зойкин брат:

- Эй, рыбаки! А велик ли улов?

- Не унесешь! – буркнула себе под нос Зойка.

 Мы с Санькой и Славкой уже было открыли рты, чтобы доложить Федору, как из-за неудачника Герки потеряли все наши припасы, но как раз тут Герка звонко и с треском чихнул! Зойка с Федором переглянулись и вдруг рассмеялись! И волна прокатившейся вокруг, вместе со смехом, доброты, захлестнула наши хмурые лица. Вскоре мы все смеялись и наперебой рассказывали, как старались довезти наш улов до дома, не зачерпнув в лодку воды, и как потом спешно выбрасывали все добро за борт, чтобы вытащить Герку из реки. Даже сам Герка смеялся вместе с нами, виновато поглядывая то на Зойку, то на нас, то на Федора. А Федор взглянул на струйки воды, стекающие с Геркиного бушлата, на его чавкающие холодной жижей ботинки, помог Зойке привязать лодку и весело сказал:
- Вот тебе, Полундра, и улов! Жениха из реки выловила! Теперь гляди, не застуди его!

- Тоже мне жених! – фыркнула Зойка. – Моряк-с печки бряк! Уж если я и выйду замуж, так за капитана!

 Федор почесал ладонью вихрастую макушку, хлопнул Герку по мокрому плечу и с напускной серьезностью сказал:

- Что ж, Герка, видно придется быть тебе капитаном! Как ни крути!


*****

 Вслед за летом почти сразу наступила зима… Осень очень быстро отстучала свою барабанную дробь тяжелыми каплями дождей, скоренько прибрала все листья с деревьев и отступила. А сквозь прозрачный лес стали заметны стайки белых снежинок, которые сначала робко, а потом все смелее и смелее кружились между темными стволами деревьев. Снежинок становилось все больше, а в лесу становилось светлее и чище. И вот уже белое покрывало надежно укутало всю землю до самой весны. Уснул лес, в полудреме поскрипывая ветками, словно поворачивался с боку на бок. Уснула, скованная льдом, река, давая дорогу саням, машинам и пешему люду – всем, кто спешил на дальние острова. Уснуло, совсем еще недавно синее, небо – теперь оно было серым и хмурым, а ветер вытряхивал все больше и больше пушистых снежинок из его серой перины. Спал каменный Зуб, одиноко торчащий посреди ледяного поля на излучине. Погрузилась в долгий сон, и наша «Полундра», которую мы подняли на самодельные стапеля и бережно укутали старым брезентом. 

 В ту зиму я внезапно узнал, что деда Мороза не существует! О! Это было большое разочарование! А случилось это так. Как всегда, на тетрадном листочке, я старательно писал деду Морозу письмо – я просил его подарить мне настоящий шлем, какие бывают у полярных летчиков. Ведь я же непременно хотел стать Героем! А какой же Герой без шлема? Я тогда искренне верил в самого доброго волшебника на свете – деда Мороза! И очень рассчитывал на его помощь в исполнении своего желания.

 Как положено, я дописал письмо, оделся и побежал к реке.  Было ветрено. Но я знал, чего хотел! Я встал на краю дебаркадера и громко закричал в темноту:

- Дедушка Мороз! Пожалуйста, исполни мое желание! Мне очень надо!

 Снежная вьюга легко подхватила мое, сложенное фронтовым треугольником, письмо и унесла куда-то очень далеко, за море, за ледяные торосы, к самому Северному Полюсу…

 Я был доволен и в хорошем настроении шел домой. На крыльце встретил Владлена Аскольдовича.

- Ну, Михаил, - он смотрел на меня сквозь запотевшие стекла своих смешных круглых очков. – С каким настроением в Новый год идешь?

- Что Вы, Владлен Аскольдович! Это Новый год к нам идет!

- И то верно! Еще один год, - и он почему-то глубоко вздохнул.
 Еще в коридоре я услышал, что с работы домой вернулся отец – они с Варварой о чем-то говорили вполголоса, а потом вдруг рассмеялись. В углу, за кадкой, я заметил полотняный мешок. Раньше его здесь не было. Любопытство взяло верх, и я заглянул в него. В мешке были три банки тушенки, кулек конфет в серебристых фантиках, ситцевое платьице в мелкий горошек – как раз для Любашки, и новые войлочные валенки. Я аккуратно поставил мешок на место, решил, что отцу в конце года выдали подарочный паек и, как ни в чем ни бывало, вошел в дом. 

 А потом мы вместе с соседями дружно наряжали новогоднюю ёлку, пели песни, баба Граня даже в пляс пошла вокруг ёлки! Было празднично и весело, ощущалось ожидание чуда –настоящего, новогоднего исполнения заветного желания…

 И каково же было мое удивление, когда утром под ёлкой, в сером пакете из почтовой бумаги, с надписью: «Для Миши» я обнаружил те самые валенки, что видел вчера в коридоре! И никакого шлема там не было! Была только записка: «Мишанька! Поздравляю тебя с Новым годом! Носи на здоровье. Дед Мороз»

 Со слезами на глазах я бросился к отцу – мол, как же так? Но он лишь рассмеялся. Весело так рассмеялся, как умел смеяться только мой отец! Но я тогда этого не понимал. Мне было обидно и досадно! Я швырнул валенки в угол и отвернулся. Отец нахмурился и щелкнул пряжкой ремня. И снова между нами встала Варвара:

- Не надо, не обижай его, - ее голос звучал спокойно. – Он еще маленький…

- Я не маленький! Я давно большой! – не знаю, почему, но я снова разозлился на Варвару.

– Это все ты виновата! Не было бы тебя, все было бы, как надо!

 В ватнике нараспашку и в старых валенках я выскочил на улицу, нахлобучивая на ходу шапку. И что есть духу, помчался на Рыбачью Слободку!

 К моему стыду и огорчению, Федор с Полундрой не поддержали меня.

- Дурак ты, Мишанька, - вздохнула Зойка, выслушав мой сбивчивый рассказ.

- Да не дурак он вовсе, а маленький еще, - басом отозвался Федор. – Права Варвара.

 Слезы закапали из моих глаз, что сосульки по весне:

- Ну, да! Как же! Права она! Она сама виновата… Если бы не она...- я всхлипнул. – А чего теперь делать?

- Мириться надо! – ехидно хмыкнула Зойка. – И прощения просить! Стыдно, небось?

- Ну-ну! – Федор встал на мою защиту. – Не горюй так, парень, горе – не беда, что талая вода…  Поди, не каждый день узнает человек, что Деда Мороза нету! Ничего, мы враз придумаем какую-нибудь потеху!

 Он поставил меня на табурет, окинул оценивающим и измеряющим взглядом, заулыбался во всю ширину лица и, лукаво подмигнув, продолжил:

- Нету, говоришь, деда Мороза? Так будет! Непременно будет! И Снегурка при нем будет, как положено! Полундра! Тащи-ка из сеней мой овчинный тулуп!

 А еще через два часа отец захлопал глазами от удивления, когда в нашу комнату, наклоняя голову в дверном проеме, вошел самый настоящий Дед Мороз с огромным мешком за плечами! У деда был рыжий овчинный тулуп, весь пестревший вырезанными из старых газет снежинками, рябая шапка-ушанка, огромные, до локтей, рукавицы и скомканная борода из старого мочала.

- Здравствуйте, люди добрые! – густым басом пророкотал дед Мороз. – А что вы такие грустные сегодня? Никак кто под Новый год без подарка остался?

 Отец растерянно улыбнулся, баба Граня мигом притащила на стол миску с шаньгами, а Варвара на самую середину стола поставила огромный рыбник!

- Проходи, дедушка Мороз! Отведай пирога!

 Тут из-под полы дедового тулупа высунула нос юркая Снегурка с пестрой косой из платков да косынок!

- Есть у нас подарок для вас, только дешево не отдадим! – Снегурка улыбнулась, рассыпая по лицу свои конопушки.

- Так и есть! Только за выкуп отдадим! – вторил ей дед Мороз. - Уж больно хороший подарок!

 С теми словами дед Мороз очень аккуратно поставил на пол мешок. Я сидел в мешке и старался не шевелиться. И не только! Я даже старался поменьше дышать! В мешке пахло сырой рыбой и прошлогодним сеном, а в маленькую дырочку, которую Полундра проковыряла специально для меня, я, словно бы, по секрету, наблюдал все что происходило в комнате.

 А происходили там самые настоящие чудеса! Отец влез на табурет и громко прочитал стихотворение про Мороза-воеводу, что мы учили в школе, а потом вместе с Владленом Аскольдовичем они сплясали Камаринского! Баба Граня с Варварой и тетей Лидой пели частушки! А Леська с Люськой подхватили маленькую Любашу и закружились вокруг ёлки! Мне, если честно, захотелось выскочить из мешка и веселиться вместе со всеми!

 Наконец, Федор, то есть дед Мороз, стал развязывать мешок:

- Ну, вот и подарочек для вас, для всех!

 Веревка ослабла, и мешок упал на пол, а остался сидеть на корточках посреди комнаты. И так искренне все обрадовались, так удивились, что я тогда всерьез поверил, что никто и не подозревал, что все это время я сидел в мешке!

 А потом мы все вместе пили чай, с ароматным рыбным пирогом, румяными шаньгами и праздничными пряниками, которые Федор извлек из широких карманов своего тулупа.




*****

 С того дня в доме снова воцарился мир, и все пошло своим чередом. Но исчезновение из моей жизни доброго новогоднего волшебника – деда Мороза, не давало мне покоя. И вот тогда я снова вспомнил про «чудодейственну» силу ледохода да про каменный Зуб, что любое желание в ледоход выполнить может.

 Сколько раз я ходил по замерзшей реке к Зубу, мерил шагами расстояние до берега, и все время думал – как добраться туда в ледоход? Наконец, я придумал! Мне казалось – никто раньше до этого не додумался! Ну, разве что, тот парень, друг Федора, что конец войне загадал. Я решил, что тоже дождусь ледяного поля чуть выше по течению и на нем уже доплыву до каменного Зуба. И – тем же путем обратно! А как исполнится мое желание, пусть все и думают-гадают, как мне это удалось! И я стал ждать ледохода.

 Время, как назло, тянулось долго. Апрельское солнышко вдруг сменялось свинцовыми тучами, и колючая поземка скользила по очищенным от снега, деревянным мосткам. Холодный северный ветер завывал на чердаке свою заунывную песню.

 Но вот, наконец, весна громогласно заявила о своих правах, и звонкой капелью застучали по окнам сосульки! Лед на реке потемнел, набух от талой воды, забереги стали шире, а студеная водица растеклась до самого горизонта! Громче зачирикали воробьи, шумно галдя под крышами, выбрались на весеннюю помывку вороны, устраивая в лужах самые настоящие бани! Вы наблюдали, как весной моются вороны? Как тщательно чистят они свои перья! Степенно, не спеша, плещутся они в весенней купели, радуясь скупому северному солнышку.

 Я каждый день бегал на реку смотреть – не начался ли ледоход! Зойка однажды пошутила:

- Гляди-ка, Славка! Наш Мишанька все на реку мотается! Никак опять под ледоход нырять собрался? А, Мишань?

 Я, насупившись, молчал, а ехидный Славка тут же подхватывал:

- Точно! Он, небось, на полярный шлем загадать хочет! Чтобы его на льдине принесло!

 Ах, если бы они знали тогда, как близка их нехитрая шутка к истине! «Ничего, - думал я. – смейтесь, смейтесь! А вот как стану Героем, узнаете тогда!» Как же сильно может верить человек в чудо! И если не в деда Мороза, то обязательно во что-то волшебное! Чтобы вот так – попросил по-хорошему, искренне, от всей души, и сила «чудодейственна», невесть откуда возникшая, обязательно вняла бы твоей просьбе! Не может человек без этого!

 И вот наступил день, точнее раннее майское утро, когда звонким хлопком треснули ледяные оковы на реке! Словно былинный богатырь, расправила она свои плечи, разливаясь по берегам и стряхивая с себя, безмерно надоевшие за зиму, тяжелые холодные цепи.

 Едва проглотив что-то за завтраком, я впрыгнул в свои новогодние валенки и помчался к реке! Варвара проводила меня внимательным, настороженным взглядом.

 Но мне дела до этого не было! Я уже мчался к реке, за Рыбачью Слободку, где на излучине торчал расчудесный каменный Зуб! «Я нисколечко не испугаюсь! – мысли на ходу подпрыгивали и обгоняли друг дружку. – Вот обязательно правильно скажу – хочу стать настоящим Героем! И чтобы шлем был! Полярный. Пусть тогда Славка посмеется! И чтобы медаль! Обязательно медаль! Я стану носить ее поверх ватника, чтобы все видели! И только бабе Гране скажу, как исполнилось мое желание… Ну, разве еще – Полундре. Ведь это она мне про Зуб каменный рассказала!»

 Я остановился у самой реки. Растерянно оглянулся: река разлилась, и до Зуба было уже не пятьдесят, а все сто метров! По руслу шел ледоход, с каждым часом набиравший силу и мощь, а на отмели, где мы летом жгли костер, словно тюлени на пляже, развалились серые мокрые льдины. «Как же мне добраться до реки-то? – думал я. – Русло-то вон где, а я в валенках! Эх, промокнут!»

 Но отступать я не хотел, слишком велико было мое желание, и поэтому решился на отчаянный шаг: по льдинам, то и дело соскальзывая в воду, я с горем пополам добрался до потока. Там, на самом краешке ледяной глыбы, я стал ждать, когда понесет река мимо ледяное поле, чтобы на нем добраться до Зуба.

 Мимо меня проплывало шуршащее и скрежещущее месиво из обломков грязного льда. На льдинах несло много всякого: деревянные обломки ледовых переправ и навесов для полоскания белья, вывороченные с корнем деревья, опоры деревенских мостиков и причалов. Каменный Зуб стоял по пояс в воде, задрав к небу только свою гранитную макушку! Я не замечал ни холодного ветра с реки, ни промокших насквозь валенок – так мне хотелось добраться, наконец, до своей цели!

 Я заметил ее издалека – мою синюю льдину! Другие льдины вокруг были грязные, буро-коричневые, а эта сияла удивительной синевой! В лучах яркого весеннего дня она казалась невероятно сказочной и волшебной! «Вот она, моя льдина! – мое сердечко замерло, я забыл о страхе и опасности, помнил только о каменном Зубе и видел перед собой только эту синюю льдину. – Теперь пора! Не зря я столько ждал!» И когда льдина проплавала мимо меня, я изловчился и прыгнул прямо на нее!

 Когда я вспоминаю, что было потом, у меня до сих пор холодеет спина от страха!
 
 Доводилось ли вам наблюдать ледоход, так сказать, изнутри? Это только с берега кажется, что льдины ворочаются в воде, как сонные медведи! Нет! Они становятся вдруг огромными, выше стапелей, на которых зимовала наша «Полундра»! Они не шелестят, как слышится всем стоящим на берегу – они стонут и ревут, они обдают тебя с ног до головы ледяными брызгами, они ныряют друг под друга, они легко ломают огромные ледяные поля, так и норовя сбросить в реку маленького глупого мальчишку, бросившего вызов стихии!

 Каменный Зуб стремительно приближался. Он качался и болтался вместе с горизонтом. От страха у меня пересохло во рту, я даже кричать не мог.

- Мишанькаааа! – по берегу метались Полундра и Герка. – Прыгай, Мишанька! Не боись! Прыгай!

 И я, когда моя синяя льдина поравнялась с каменным Зубом, прыгнул! Ах, как же, оказывается, трудно прыгать в мокром ватнике и в, полных воды, валенках! Я едва смог дотянуться руками до гранитного выступа и уцепиться в него, содрав ладони. А моя льдина со всего маха врезалась в Зуб и раскололась о его острые гранитные края.
Я прислонился спиной к Зубу. Меня знобило от холода и от страха одновременно, кроме того, я обнаружил, что, когда прыгал, потерял один валенок, и теперь стою в мокром. Застывающем на холодном ветру, носке на обледеневшем гранитном выступе. Горизонт качаться перестал. А навстречу мне, так, словно я стоял на носу ледокола, с грохотом и лязгом неслась непостижимая масса льда!

- Мишанька! Сынок! Держись! – это с берега кричал отец. – Мы за веревками!

 Я видел, как они с Геркой метнулись в Слободку. Можно было и расслабиться, если бы не страшный рев льдин вокруг и не пронизывающий холодный ветер, который пронизывал меня сквозь промокшую одежду. Люди на берегу с беспокойством смотрели на реку.

 И вдруг я увидел, что прямо на меня движется целая ледяная гора! Она была выше самого каменного Зуба! Из нее во все стороны торчали какие-то ветки и доски! Очевидно, где-то вверху прорвало затор, и вся эта ледяная громада смерзшихся в огромные кучи льдин, ринулась в реку.

 Страх сковал все мои мысли! Я не мог оторвать глаз от надвигающейся опасности. От скрипучей ледяной горы меня отделяла еще одна льдина – ровная, как каток. И тут я увидел, как кто-то из людей прыгнул на эту льдину и побежал в мою сторону!

 Боже мой! Сейчас страшная ледяная гора настигнет эту льдину и раздавит человека на ней! Сотрет в порошок, прижав к гранитному Зубу! И я вдруг понял, какую беду натворил! А о том, чтобы загадывать какое-то желание, у меня даже мысли тогда не было!
Под нарастающий скрежет зажатой в тисках льдины, я зажмурил глаза от ужаса и, что было силы, закричал:

- Мамаааа!!!!!!

 Раздался оглушительный хлопок – рассыпалось на кусочки ледяное поле! Душа похолодела и ушла в самые пятки. А в следующий миг я почувствовал, как теплые, сильные руки обняли меня, заслоняя от ледяного чудища:

- Не бойся, сынок!

 И стало вдруг тепло и почти совсем не страшно! Ладони, гладившие меня по волосам, пахли вареной картошкой и жареной рыбой…Так могли пахнуть только мамины ладони!  Ледяная гора разбилась о каменный Зуб, осыпая нас тысячей острых осколков! Но я уже не боялся. Я открыл глаза и посмотрел верх: Варвара улыбнулась.

- Ничего, сынок, ты не бойся, теперь все будет хорошо, - ее волосы выбились из-под платка, коса расплелась, а телогрейка тоже промокла насквозь. - Горе – не беда, что талая вода…

- Мама Варвара, а я валенок утопил, - сказал я и почему-то заревел.

- Ничего, Мишанька, мы тебе новые валенки купим! – она продолжала заслонять меня от ветра и ледяных брызг, а по ее круглым румяным щекам, словно искорки тающего льда, текли слезы…



*****

 Хлестко, словно удар плетью, словно оборвали тетиву у арбалета, словно выстрел, многократно повторяемый эхом, летит над Северной землей добрая весть – ледоход! Это означает, что дала трещину зимняя стужа, что проснулась могучая и сильная река, что наступил конец апрельским метелям, что бесповоротно и окончательно наступила долгожданная весна!

 Со скрипом и треском поворачиваются грузные льдины, расталкивая своей мощью друг дружку, крошась и дробясь на части, спешат, торопятся вниз по реке – к морю.
А река разливается, выходит из берегов, кипит, бурлит, изо всех сил старается вымести сор из терема! Огромные ледяные поля почти метровой толщины и совсем небольшие, пропитанные коричневой талой водой, льдины – всё вместе сливается в одну ледяную кашу, которая шуршит и скрежещет, унося с собой обломки холодной зимы.

 И, несомненно, есть в этом всем какая-то волшебная «чудодейственна» сила, как уверяла меня когда-то баба Граня! Сила из глубины души человеческой, способная сотворить невозможное, выполнить невыполнимое! Надо только правильно загадать желание…



История из далекого детства маленького мальчика:http://www.litres.ru