Глава двадцать вторая. Предложение, от которого нельзя отказаться.
Вся обстановка кабинета Германа Федоровича располагала к серьезному разговору, и, что самое главное, любой человек, оказавшись в нем, совершенно не мог думать ни о каких посторонних темах. Герман был здесь полноправным хозяином, и только он мог определять, в зависимости от ситуации, то, что здесь будет происходить. Любой, кто попадал в это помещение, должен был чувствовать свое ничтожество перед могуществом его хозяина. Нечто подобное почувствовала Лена, когда оказалась в кабинете своего благодетеля.
— У меня к тебе будет серьезный разговор, – сказал Герман Лене, приведя её в свой кабинет. – Прошу отнестись со всей серьезностью к тому, о чем сейчас пойдет речь.
ЛЕНА СМОТРЕЛА НА ГЕРМАНА НЕДОУМЕВАЮЩИМИ, ПОЛНЫМИ СТРАХА, ГЛАЗАМИ. ЕГО ПОВЕДЕНИЕ БЫЛО ДЛЯ НЕЁ НЕПОНЯТНО. ТОН, РЕЗКО СМЕНИВШИЙСЯ С ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНО-УЧАСТЛИВОГО НА АГРЕССИВНО- СТРОГИЙ, НЕ ПРЕДВЕЩАЛ НИЧЕГО ХОРОШЕГО, И ЛЕНЕ ОСТАВАЛОСЬ ТОЛЬКО ДОГАДЫВАТЬСЯ, С ЧЕМ СВЯЗАНА ТАКАЯ ПЕРЕМЕНА В НАСТРОЕНИИ ГЕРМАНА ФЕДОРОВИЧА.
— Видишь ли, в чем дело, Леночка. – продолжил Герман. – Твой отец был одним из лучших моих друзей, и в одну из наших встреч он просил меня позаботиться о его близких. Сама понимаешь, что я пережил, когда узнал о смерти твоих родителей. Естественно, я дал себе обещание сделать все возможное, чтобы максимально устроить твою жизнь. Но для этого мне надо, в первую очередь, оградить тебя от всяких неприятностей, разочарований, которые могут выпасть на твою долю. Для этого мне нужно от тебя твое полное доверие и неукоснительное выполнение тех указаний, которые я тебе буду давать.
Сама Лена с трудом понимала смысл слов Германа Федоровича, но ей ясно было одно: пространство золотой клетки, в которую она попала, неумолимо начинает сужаться. Назидательный тон Сапранова не оставлял шансов на какие-либо возражения, а лишь требовал от Лены полной покорности. Но основную суть своих намерений Герман Федорович приберег, так сказать, на десерт. Сначала ему надо было внушить Лене мысль, что без него она пропадет, превратится в ничто, ни в коей мере не сможет существовать самостоятельно. Красноречия Герману было не занимать, а поэтом к обработке мозгов своей потенциальной невесты он подошел с толком, с чувством, с расстановкой.
— Москва – жестокий город, - продолжил свою тираду Герман, - и поломал он жизни уже ни одной тысячи людей. Лена, выжить в Москве можно только или распихивая всех локтями, или имея связи, знакомства с людьми, которые имеют в этом городе сколь-нибудь значительный вес.
— Я не собираюсь оставаться в Москве. – сказала Лена. – Как только найдется Алёша, мы вернемся с ним в «Калинов ручей».
В ответ на эти слова Герман иронично заулыбался. Желание Лены вернуться на Кубань казалось ему несбыточной мечтой, которой никогда не суждено будет осуществиться.
— Она поедет домой! – сыронизировал Герман. – Лен, да, кто тебя там ждет-то? Ты, кроме девяти классов своей сельской школы, что-нибудь закончила? Ты там сможешь работу найти? Зарабатывать приличные деньги?
Сапранов старался говорить, как можно, убедительнее. Серьезное выражение лица, категоричные интонации в голосе должны были развеять иллюзии Лены, если таковые имелись, в пух и прах, а заодно убедить её в том, что он, Герман, является чуть ли не единственным человеком, на которого она может положиться. Обладая определенными актерскими способностями, Герману отчасти удалось добиться желаемого результата.
— Колхоз наш уже давно на ладан дышит. – сказала Лена, в голосе которой появились нотки сомнения. – Алеше учиться надо, а в нашу школу его вряд ли возьмут.
— Ну, вот, видишь? Сама понимаешь: в вашем селе вам вдвоем не выжить. Это ты еще не сказала про то, что твой брат нуждается в серьезном лечении, которое в сельской местности обеспечить просто невозможно. Лена, ты едва закончила школу. Профессии у тебя нет никакой, и если ты будешь жить там, где жила, не будет. Поверь мне. Я знаю, что говорю. Для тебя будет лучше обживаться здесь, в Москве. Тут возможностей гораздо больше, чем у тебя, на Кубани.
Первый акт представления прошел на ура! Аргументы Германа о том, что ребенка надо серьезно лечить, а лечение провести в таком захолустье, как «Калинов ручей» невозможно, не могли не возыметь действия. Вся жизнь после смерти родителей, как она считала, всецело принадлежала, и не было такой жертвы, которую она бы не могла для него принести.
— Что нужно сделать, чтобы остаться в Москве? – спросила Лена.
— Ну, наконец-то слышу от тебя разумные слова. – сказал Герман, вальяжно откинувшись на спинку кресла. – Надеюсь, ты сама понимаешь, что со своими девятью классами тебе здесь делать нечего. В лучшем случае, на что ты сможешь рассчитывать - это на место где-нибудь на Тверской. Ты же не хочешь для себя такой участи?
Лена отрицательно помотала головой.
— Поэтому тебе нужен надежный покровитель – человек, который бы руководил бы твоими действиями, помогал правильно сориентироваться в этом городе.
— Люда, мне кажется, могла бы помочь, – сказала Лена. – По крайней мере, она с самого начала ко мне хорошо отнеслась. Вы знаете, пока я тут нахожусь, Люда – единственный человек, с которым я подружилась.
Выслушивать подобные дифирамбы в адрес своей нелюбимой племянницы Герману было крайне неприятно. О дочери своего брата он был прямо противоположенного мнения, о чем поспешил сообщить Лене.
— Лена, должен тебе сказать: моя племянница – это далеко не тот человек, за которого себя выдает, – произнес Герман. – Для неё главное – как можно красивее и богаче устроить собственную жизнь. Причем, в средствах для достижения этой своей цели она, поверь мне, мягко говоря, не разборчива.
Тут Герман Федорович поведал Лене историю о том тяжелом положении, в котором он оказался, и виновницей всех его бед, естественно, была Людмила. Сапранов живописал все в таких ярких красках, что не поверить в правдивость его слов Лена уже не могла.
— Она меня обобрала, как липку, – жаловался Герман. – Она не успела сюда приехать, как прибрала к рукам все, что я создавал долгие годы. Причем, знаешь, каких трудов мне стоило добиться того, чтобы все это хозяйство работало стабильно, без издержек, там, всяких. А Людка, ни дня, ни проработав ни на одном из предприятий, разом захапала себе все. Вон, чувствует себя владычицей морской, наверное. Так что тебе, Лена, от неё, в первую очередь, стоит держаться подальше.
О содержании разговора между Германом и Леной Анна и Людмила могли только догадываться. Хотя Анна предполагала, о чем может пойти речь, но для неё это было настолько невероятно и настолько нелепо, что она боялась говорить об этом вслух.
— Ох, сейчас запудрит девки мозги по полной программе, - сокрушалась Анна, - а она, душа наивная, даже не заметит, как он ей всю жизнь под откос пустит.
Не успела Людмила спросить Анну, что она имеет виду, как на кухню вошел Вадим Викторович.
— Ты сейчас о чем? – спросил он супругу, опередив вопрос Людмилы.
— Да, все о том же, – ответила Анна. – Герман-то наш за Ленку всерьез взялся. Сейчас, небось, ей предложение делает.
— Какое предложение? – спросила Людмила, удивившись.
— Да, известно какое! Руки и сердца, – ответила Анна. – Ты что, думаешь, он просто так сюда её привез? По доброте душевной? Как бы ни так! Просто нашего Германа на молоденьких потянуло. Я уж не знаю, когда он на неё запал, но вдруг ему приспичило жениться именно на Лене. Теперь оба представьте, какая её с ним жизнь ждет.
Выслушав Анну, Людмила испытала настоящий шок. Поверить в то, что Лене придется связать свою жизнь с человеком намного старше её, было невозможно в принципе. По сути, еще ребенку, Лене вообще было рано думать о какой-либо семейной жизни, и уж тем более о том, чтобы выйти замуж за мужчину, который ей годится даже не в отцы, а в дедушки.
— Я не могу поверить в то, что дядя Герман может оказаться способным на такое, – произнесла Людмила. – Он же должен понимать, что Лена – это еще дитя, и рядом с ним счастливой она не будет – это точно.
— Слушай, когда это вопросы морали волновали твоего дядю? – ответил Вадим Викторович. – Люд, ты не забывай: из-за него у твоего родного отца вся жизнь наперекосяк пошла. Про твою маму я вообще молчу. Что уж говорить о какой-то молоденькой, наивной девочке, да, еще оказавшейся в таком тяжелом положении. Да, он ей мозги обработает, как ему надо, и ей деваться будет некуда.
— Не было еще случая, чтобы Герман не добивался того, чего хотел, – вторила мужу Анна. – Я этого человека давно знаю, и скажу, Люда, тебе одно: если Герман вбил себе что-то в голову, то, вот, костьми ляжет, но своего добьется.
Тут все услышали, как где-то в холле громко хлопнула дверь. Выбежавшая из кухни Людмила увидела Лену, быстро поднимающуюся по лестнице на второй этаж. Окликнув подругу, Людмила поймала на себе её сердитый взгляд, полный раздражения и даже презрения.
— Лена, что с тобой!?! – воскликнула Людмила и побежала вслед за подругой.
Вбежав в свою комнату, Лена закрыла дверь на ключ, села на кровать и стала неистово рыдать так, что её плач нельзя было не услышать в холле.
— Что с ней? – поинтересовался Гусев, услышав громкие рыдания.
— Я пойду к Лене, – сказала Людмила и стала подниматься по лестнице на второй этаж.
— Люсь, ты там поосторожнее, – услышала она за спиной голос Анны. – Герман, наверняка, её накрутил. Она теперь тебя, может быть, и видеть не захочет.
Худшие предположения Анны подтвердились, как только Людмила вошла в комнату своей подруги. Заплаканная Лена сидела на кровати, поджав под себя ноги, и смотрела на Людмилу испуганными, полными вражды, глазами, какими может смотреть только на охотника загнанный в западню зверек.
— Что я тебе сделала!?! – закричала Лена, как только Людмила вошла в комнату. – За что ты меня так ненавидишь!?! Мне ж от тебя ничего не нужно. Как только я найду брата, мы сразу же отсюда уедем, и ты меня больше никогда в жизни не увидишь. Я тебе обещаю!
Из всего, что говорила Лена, Людмила не понимала решительно ничего. Ясно было только одно: Герман рассказал Лене о том, что происходит в его доме, в выгодном для себя ракурсе, и Людмила представала в этом рассказе в самом невыгодном свете.
— Лена, объясни мне, что случилось? – спросила Людмила. – Ты что, чего-то испугалась?
С каждой секундой Лена рыдала все сильнее, а слезы, комом подступившие к горлу, не давали проронить ей ни слова.
— Лена, давай так: ты сейчас успокоишься, возьмешь себя в руки, и мы с тобой поговори о том, что произошло, – строго произнесла Людмила.
Когда Людмила узнала о том, что Герман поведал о ней Лене, её охватила оторопь. Бурная фантазия, разыгравшаяся в воспаленном мозгу Сапранова, превосходила все возможные пределы. По словам дяди, Людмила была расчетливой, циничной эгоисткой, думающей только о собственном благополучии и не брезгующей никакими средствами для достижения своих, сугубо меркантильных, целей.
— Ты, что, думаешь, она у нас действительно такая, белая и пушистая? – говорил Герман. – Да, она только глазки добрые строит, а на самом деле душонка у неё гнилая. Вот ты с ней по Красной площади гуляла, на пароходике каталась, а не знаешь, как она тут меня достала. «Зачем, - говорит, - в доме эта уголовница?» Все никак дождаться не может, когда ты отсюда уберешься.
Полученной информации было вполне достаточно для того, чтобы раз и навсегда разочароваться в человеке. Получалось, Лена жестоко ошибалась, думая, что в чужом доме, куда из-за совершенно непонятных капризов занесла её судьба, в лице Людмилы она нашла родственную душу.
— Зачем ты притворялась? – причитала Лена. – Еще подругой прикидывалась. Добренькую из себя строила, а сама меня уголовницей называла.
С каждым произнесенным словом Лена плакала все сильнее. Подступивший к горлу ком не давал говорить, и, вместо членораздельных слов, были слышны лишь обрывки фраз. От увиденного у Людмилы разрывалось сердце. За те дни, что Лена провела в особняке, Людмила успела привязаться к ней, и сейчас, выслушивая предъявляемые ей обвинения, она испытывала душевную боль. В этой ситуации Людмила не знала, что ей делать. Оправдываться было бессмысленно. Лена находилась в том состоянии, когда любые слова, произнесенные Людмилой в свое оправдание, её разум отказался бы воспринять.
Сев на край кровати, Люда провела рукой по шелковистым волосам подруги, которая, всхлипывая, лежала лицом вниз, уткнувшись в подушку, и, казалось, ни на что не обращала внимания.
— Ленка, ну, кто тебе такое сказал? – спросила Людмила. – Как я могу считать тебя уголовницей, если ты – моя лучшая подруга? У меня ведь ближе тебя в Москве никого нет.
— Тогда почему ты хочешь сдать меня в полицию? – спросила Лена.
Людмила чуть не потеряла дар речи, услышав эти слова. То, что сказала Лена, звучало настолько жестоко и настолько дико, что Люда совершенно растерялась, не зная, что ответить. Откуда ветер дует, было понятно. Герман, ослепленный своей ненавистью к племяннице, не упустит возможности лишний раз скомпрометировать её, и для этого не будет пренебрегать никакими способами.
Присев на край кровати, Людмила стала поглаживать Лену по волосам, приговаривая:
— Как я могу хотеть куда-то тебя сдать, если ближе тебя здесь у меня никакого нет? Когда ты приехала, у меня хоть подруга появилась. Раньше мне ведь даже поболтать не с кем было. С Эллой мы так и не подружились. Лиза, когда приезжала, тоже смотрела на меня сверху вниз. Хотя обе они мне – двоюродные сестры, а, видишь, близкими людьми мы с ними так и не стали. Так что, получается, ты – моя единственная подруга.
Тихий, ласковый голос Людмилы немного успокоил Лену. Она уже не рыдала навзрыд, а лишь всхлипывала, уткнувшись носом в подушку. Разговор с Германом вновь поселил в её душе страх, который, было, исчез после того, как за её спиной закрылись ворота СИЗО. За все дни, что ЛЕНА ПРОВЕЛА В ОСОБНЯКЕ САПРАНОВЫХ, ЛЮДМИЛА БЫЛА ТЕМ ЧЕЛОВЕКОМ, НА КОТОРОГО ОНА МОГЛА ПОЛНОСТЬЮ ПОЛОЖИТЬСЯ. УЗНАТЬ ЖЕ О ТОМ, ЧТО НОВАЯ ПОДРУГА ОТНЮДЬ НЕ ТА, ЗА КОГО СЕБЯ ВЫДАЕТ, БЫЛО ДЛЯ НЕЁ НАСТОЯЩИМ РАЗОЧАРОВАНИЕМ.
— Получается, Герман Федорович меня обманывал? – спросила Лена.
— Видишь ли, Герман Федорович у нас человек своеобразный, и представления о людях у него тоже весьма своеобразные. Я в эти представления явно не вписываюсь, а поэтому он говорит про меня всякие несуразицы.
— Не понимаю, за что он тебя так не любит, – сказала Лена, успокоившись.
— Ну, видимо, я не соответствую его представлениям о людях. Вообще, знаешь, никто не обязан любить всех людей. У каждого человека есть свои симпатии и антипатии. Я у дяди Германа вызываю неприятные эмоции. Не знаю почему, но стать близкими друг другу людьми у нас с ним так не получилось. Зато посмотри, как он к тебе хорошо относится. То, что дядя Герман вытащил тебя из тюрьмы, уже говорит о том, что человек он неплохой.
Чем дольше девушки разговаривали друг с другом, тем больше понимали, что каждая из них занимает какую-то важную часть в жизни. При каждом взгляде на Лену Людмила вспоминала о сестре, о которой не могла не думать, и встречи с которой ждала всю жизнь. Для Лены Людмила стала единственным человеком, с которым ей не было одиноко вдали от родного дома.
Анна мучилась в догадках о том, что могло произойти в кабинете Германа.
— Вадик, как ты думаешь, что у них там стряслось? – спросила она мужа. – Почему Ленка от Германа, как ошпаренная, выбежала?
— Ну, уж, конечно, ничего хорошего, – ответил Вадим Викторович. – Зная Германа, предполагать вообще можно все, что угодно. Он мог банально запугать девчонку. Наболтал там, наверное, ей про Люсю Бог знает что. Вот Ленка теперь от неё и шарахается.
Слова Гусева нашли свое подтверждение, когда на кухне с понурым видом появилась Людмила. Разговор с Леной был не из легких, о чем говорили грустные глаза Людмилы.
— Что на этот раз стряслось? – спросила Анна. – С Ленкой, что ли, поцапались?
Людмила ничего не ответила. Сев на стул, она осушила стоявшую на столе чашку с чаем, подперла голову правой рукой и с абсолютно безучастным видом, глядя куда-то в пустоту, произнесла:
— За что дядя Герман меня так ненавидит? Я что, виновата в том, что родилась?
Вопросы были из тех, на которые ни Анна, ни Вадим Викторович не могли дать определенных ответов. Поведение Германа зачастую вообще не поддавалось логическому объяснению в их понимании. Иногда складывалось впечатление, что Герман – это машина, лишенная каких-либо чувств, а не человек.
— Люсь, ты на него внимания поменьше обращай, – сказала Анна. – Герман у нас уже давно лишен каких-либо человеческих чувств, а ты просто очередной объект его нелюбви.
— Да, но Ленке зачем про меня всякую чепуху говорить? Он ей наболтал, что я и её хочу посадить, и что я его обобрала до нитки.
— Подожди, что значит – посадить? – спросил Вадим Викторович.
Подробности из жизни Лены, рассказанные Людмилой, еще раз утвердили Гусева и Анну в их мнении, что ради достижения своих целей Герман не остановится ни перед чем.
— Нет, ну, это уже просто за пределами добра и зла! – кипел от возмущения Вадим Викторович. – Мало ему было Полину в гроб загнать, теперь еще решил девчонке всю жизнь на корню загубить. Ты посмотри, какие способы для этого выбрал? Вот я не я буду: не без его участия Ленка за решетку попала.
— Ты что, думаешь, без Германа и тут не обошлось? – спросила Анна.
— Да, к гадалке не ходи! Он же, если что-то взбрело ему в голову, за ценой не постоит. Ты на Ленку посмотри. Какой из неё наркодиллер? Эту дрянь ей наверняка подкинули.
Все существо Анны кипело от возмущения. Еще раньше недолюблившая Германа, сейчас она получила дополнительное основание для своей неприязни к нему. К Лене Анна успела проникнуться симпатией. Эту щуплую девчушку, уже так много пережившую на своем коротком веку, нельзя было не пожалеть. О том, что могло ждать Лену рядом с таким человеком, как Сапранов, можно было только догадываться, но на сто процентов Анна была уверена, что ничего хорошего юной избраннице Германа этот неравный брак не принесет.
— Значит так! – произнесла решительно настроенная Анна. – Вы тут как хотите, а меня он выслушает.
С этими словами Анна направилась в кабинет Германа, игнорируя окрики супруга и Людмилы.
Герман, сидя в кресле, пребывал в состоянии сладостной неги. Все проблемы, нестроения, дрязги ушли на второй план, и даже потеря «Континента» не могла вывести его из душевного равновесия. Появление в кабинете Анны означало очередное выяснение отношений, на которое Герман не был настроен.
— Тебя никто не учил стучаться прежде, чем войти? – пренебрежительно бросил Герман, увидев вошедшую Анну.
— Слушай, я, конечно, знала, что у тебя проблемы с совестью, - сказала Анна, пропустив мимо ушей замечание Сапранова, - но всему же есть предел. Что ты такого Ленке наболтал, что она от Люси шарахаться стала?
Герман посмотрел на Анну томным взглядом, полным брезгливости. Её появление было всегда некстати, но даже оно сейчас не могло вывести его из душевного равновесия.
— Тебе не кажется, что ты лезешь не в свои дела? – совершенно спокойным тоном спросил Герман. - Лена скоро станет моей женой, и я не хочу, чтобы незаконнорожденная дочь моего непутевого брата оказывала на неё влияние.
— Твоей женой!?! – воскликнула Анна. – Постыдился бы! Она ведь тебе даже не в дочери, а во внучки годится.
— А вот это тебя точно не касается. В конце концов, я же ничего не имел против, когда твой муж на пару с моей мамашей приволокли сюда эту провинциалку. Так почему же я не вправе выбрать себе человека, с которым хотел бы провести остаток жизни?
Дальнейшие препирательства Германа и Анны могли продолжаться сколь угодно долго, если бы не вошедший в кабинет Ромодановский. Появление Владимира Борисовича пришлось, как нельзя, кстати, иначе трудно было предположить, чем бы закончилось очередное выяснение отношений между Анной и Сапрановым.
— Милая Аннушка, - благодушно произнес Владимир Борисович, - какие на этот раз у вас претензии к Герману? Что опять натворил этот оболтус?
— Ничего не натворил, – буркнула себе под нос Анна и покинула кабинет, поняв всю бесперспективность дальнейшего выяснения отношений.
Едва Владимир Борисович и Герман остались один на один, последний стал жаловаться на вконец распустившуюся прислугу.
— Представляешь! Она меня еще будет учить, что мне делать, а что нет, – говорил Герман, имея в виду Анну. – Знаешь, с каждым днем я все меньше ощущаю себя хозяином в собственном доме.
— Герман, ну, по-моему, эта проблема решается легко. Уволь её, и никто не будет тебя доставать
— Если бы это было так просто… - ответил Герман. – Ты же знаешь мою мать. Анна для неё – отдушина. С ней они уже давно подружками стали. Фактически тенью друг друга стали. Теперь только представь, что будет, если мать узнает, что я увольняю Анну? Это же грандиозный скандал начнется.
— Ладно, – махнул рукой Ромодановский. – Давай обсудим более серьезные вещи. Мне тут Артамонов звонил. Спрашивал: ты по-прежнему хочешь, чтобы партия выдвинула твою кандидатуру на губернаторских выборах?
— Да, конечно, – уверенно ответил Герман. – Я тебе даже больше скажу: если партийное начальство хочет выиграть эти выборы, то им больше не на кого ставить, кроме как на меня. Они ведь не будут выдвигать какого-нибудь дилетанта, который займет последнее или, в лучшем случае, предпоследнее место.
Главной страстью Германа Федоровича были ни деньги и ни женщины. И того, и другого ему всегда хватало с избытком. Главной страстью Германа Федоровича была власть. От рождения наделенный честолюбием и амбициями, Сапранов свято верил в свое высшее предназначение, и никто не был вправе ставить под сомнение его исключительность. Амбиции Германа распространялись гораздо дальше того положения, которого он достиг, и требовали большего удовлетворения. На ниве предпринимательства он достиг всего, чего мог, и сейчас душа жаждала покорения новых вершин. Даже потеря «Континента» не сломала Германа Федоровича, а лишь удвоила желание еще больше возвыситься.
— Герман, а тебе не кажется, что ты сейчас не в том положении, чтобы куда-либо баллотироваться? – вдруг спросил Владимир Борисович. – Слишком много факторов играют не в твою пользу.
— Ты какие факторы имеешь в виду? – спросил Герман.
— Прежде всего, документы, которые где-то припрятал твой брат. Ты же сам прекрасно понимаешь: пока эти бумаги находятся неизвестно где, ты связан по рукам и ногам. Представляешь, что будет, если хоть одна из этих бумажек попадет в руки к журналистам? Они ж тогда от тебя мокрого места не оставят.
Услышав слова Ромодановского, Герман заметно помрачнел. Письмо Ивана висело над ним, как дамоклов меч, и, пока документы, о которых в них говорилось, не были в его руках, чувствовать себя на сто процентов защищенным он, конечно, не мог. Определить их местонахождение тоже не представлялось возможным. Спрятать их Иван мог, где угодно, и на их поиски могло уйти сколь угодно много времени. Любое же обнародование этих документов ставило крест, большой и жирный, на Германе, как на бизнесмене, политике, вообще как на человеке.
— И еще: - продолжил Владимир Борисович, – ты уж извини, но как семьянин ты тоже оставляешь желать лучшего. Два неудачных брака журналисты не оставят без внимания. Смаковать будут по полной программе.
— Ну, за это точно можно не беспокоиться, – сказал Герман. – В скором времени, чтоб ты знал, я намерен распрощаться с холостяцкой жизнью и повязать себя брачными узами.
От удивления у Владимира Борисовича отвисла нижняя челюсть. Он думал, что после развода с Ириной Герман скорее ляжет под поезд, чем позволит какой-либо особи женского пола себя окольцевать. Бесконечные скандалы, разборки при дележке имущества Ромодановский помнил хорошо, и хорошо помнил, как Герман дал себе зарок – никогда не связывать себя узами Гименея.
— Что я слышу, Герман! – воскликнул Владимир Борисович. – Ты решил в очередной раз поставить крест на своей холостяцкой жизни?
— Все течет, все меняется, Володя, – ответил Герман. – Наконец-то я встретил девушку, которая полностью соответствует моим представлениям о спутнике жизни.
— Девушку? Я не ослышался? – удивленно спросил Владимир Борисович. – Герман, по-моему, ты уже не в том возрасте, чтобы приударять за девушками.
— Ну, а что здесь такого? Ты же знаешь, два предыдущих брака с женщинами моего возраста потерпели фиаско. Может быть, пришло время, так сказать, поменять приоритеты. Ленка – девчонка неизбалованная. К тому же, в юридических тонкостях нашей жизни абсолютно не сведущая. То есть, в случае непредвиденных обстоятельств, проблем с дележкой имущества не возникнет. Кроме того, как ты правильно заметил, мне уже шестьдесят лет, а наследника все еще нет. На кого я все свое хозяйство оставлю? Эллка промотает все, что только можно промотать. Лиза… я вообще стал сомневаться, что она собирается домой возвращаться. В общем, вся надежда только на то, что моя будущая молодая жена подарит мне наследника. А что!? Ленка – девчонка молодая, здоровая. Да, она мне столько пацанов нарожает, что все вокруг обзавидуются.
Чем дольше Владимир Борисович слушал Германа, тем больше сомневался в его адекватности. Никогда не испытывавший недостаток в самолюбии, на этот раз Герман фонтанировал ничем не подкрепленной уверенностью. О своем браке с неизвестной Ромодановскому девушкой он говорил, как о вопросе решенном, совершенно не интересуясь, хочет ли сама девушка стать его женой.
— А ты уверен, что твоя избранница согласится пойти с тобой под венец? – спросил Владимир Борисович.
— Володя, а у неё другого выхода нет, – уверенно ответил Герман. – Я – единственный человек, который может вытащить её из того болота, в котором она оказалась. У неё, по сути, выбор-то невелик: либо со мной – под венец, либо – на нары.
Ромодановский слушал и поражался неприкрытому цинизму своего компаньона. Он, конечно, и раньше знал, что ради достижения своих целей Сапранов за ценой не постоит, но на этот раз вероломность Германа Федоровича переходила все разумные пределы. В том, что незадачливая невеста оказалась за тюремной решеткой с его подачи, можно было не сомневаться. У Германа это был один из излюбленных методов для того, чтобы добиться желаемого результата. У попавшей в его золотую клетку «птички» действительно не было другого выбора, кроме как подчиниться своему благодетелю.
— Герман, а тебя не интересует, что твоей потенциальной невесте ты можешь прийтись не по вкусу? – спросил Владимир Борисович. – Она ведь может и отвергнуть твое предложение руки и сердца.
— Володя, вот, как раз это меня меньше всего интересует, – ответил Герман. – Понимаешь, положение у неё, мягко говоря, незавидное, и деваться ей, по большому счету, некуда. Без меня она – больше, чем ничто. В лучшем случае, на что она сможет рассчитывать, если откажется выходить за меня замуж, это на почетное место где-нибудь под красным фонарем.
Страх все больше и больше овладевал Владимиром Борисовичем, когда он выслушивал Германа. Цинизм и безжалостность этого человека переходили все разумные пределы, и не было никакой возможности что-то ему противопоставить. С Сапрановым Ромодановский был повязан сильно. Настолько сильно, что благополучие и успех Владимира Борисовича напрямую зависели от благорасположения Германа Федоровича, которое, как направление ветра, могло поменяться в любую минуту. В случае, если Ромодановский по каким-то причинам становился неугоден Герману, он автоматически превращался в ничто, а этого доморощенный банкир, естественно, допустить не мог.
— Герман, ты, конечно, не собираешься переводить на свою будущую жену что-то из своего имущества? – спросил Владимир Борисович.
— Нет, Володя. Тут ты ошибаешься, – не моргнув глазом, ответил Герман. – Я не то, что собираюсь перевести на Ленку часть своего имущества… я оформлю на неё все свое состояние.
Ромодановский смотрел на Германа совершенно опешившим взглядом, не понимая, в своем ли тот уме.
— Удивлен? – спросил Сапранов, увидев растерянность компаньона. – Видишь ли, в чем дело, Володя, в тех кругах, в которые собираюсь войти, стали не приветствоваться люди нечистые на руку. А мой бизнес далеко не всегда, как ты знаешь, согласовывался с законом. Вот теперь представь себе: начнут какие-нибудь акулы пера раскапывать, откуда у меня тот или иной заводик появился, на какие деньги я свои шикарные яхты да авто приобрел, и тут выясняется, что никаких заводиков да яхт у меня вовсе нет. Все принадлежит моей молодой жене, а с меня и взять-то нечего.
— Герман, боюсь, эта твоя сказочка не проканает. – иронично заметил Владимир Борисович. – Ты что, думаешь, у нас в Кремле, на Охотном ряду одни недоумки сидят? Думаешь, они не поймут, что твоя жена – это петрушка, а ты – серый кардинал? Журналисты у нас тоже не пальцем деланы. Если в их руки попадет какая-либо информация, тебя компрометирующая, то сожрут они тебя за милую душу, не взирая на лица.
— Слушай, вот, в последнюю очередь меня интересует, что подумают журналисты. У них работа такая – рыться в чужом грязном белье. У нас на всю эту писанину уже давно перестали обращать внимание. В нашем деле главное что? Грамотный пиар. Если ты народу крепко понравился, то тебе уже никакие борзописцы не страшны.
Герман буквально излучал уверенность. В своем успехе он был на сто процентов уверен, и никто не мог заставить его усомниться в благополучном исходе его предвыборной компании.
— Герман, а твоя мама в курсе твоих планов? – спросил Владимир Борисович. – Ты её уже познакомил со своей невестой?
— Вот кто-кто, а моя мать о том, что я снова собираюсь жениться, должна узнать в последнюю очередь, – ответил Сапранов. – Она еще после смерти Полины толком в себя не пришла. С Ириной у неё отношения вообще не сложились. Теперь представь, какая будет её реакция, когда она еще про Ленку узнает. Мне, я так думаю, мало не покажется.
Варвара Захаровна находилась в том возрасте, когда человек больше придается воспоминаниям о прошлом, чем строит планы на будущее. Окидывая взглядом свою приближающуюся к закату жизнь, Варвара Захаровна с ужасом понимала, что прожила её не так, как должно, а так, как получилось. Вроде бы удачный брак, материальное благополучие, вхождение в самые высокие светские круги – все оказалось мишурой перед растраченной жизнью двух сыновей. Один из них уже больше десяти лет лежал в сырой земле под могильным камнем, не устояв перед зеленым змием. Второй – и жил, и не жил одновременно. Вернее, он существовал в своем мире, куда для Варвары Захаровны доступа не было. Это отчуждение не могло не тяготить Варвару Захаровну, но все её попытки сблизиться с Германом разбивались о глухую стену холодности и непонимания.
Естественно, личная жизнь Германа была для Варвары Захаровны запретной территорией, куда для неё доступа не было. Всех своих женщин Герман от матери тщательно скрывал, не считая нужным посвящать в подробности своей личной жизни. Он хорошо понимал, что не родилась еще та женщина, которую Варвара Захаровна согласилась бы принять в качестве его избранницы. Слишком свежи еще были воспоминания о Полине – женщине, которую Варвара Захаровна искренне любила, как свою дочь, - чтобы какая-то другая женщина смогла занять её место.
В то утро Варвара Захаровна проснулась позже обычного. Самочувствие было не на высоте, а поэтому оставшуюся часть дня она решила провести в своей комнате. Варвара Захаровна, поднявшись из постели, накинула на плечи махровый халат, вышла на балкон и, сев в плетеное кресло, устремила взгляд куда-то вдаль. Вошедшая в комнату Анна даже испугалась, увидев неподвижно сидящую в кресле хозяйку. Пройдя на балкон, Анна тихонько дотронулась до плеча находившийся в прострации женщины.
Взгляд у поднявшей глаза Варвары Захаровны был грустный и опустошенный.
— Мне сегодня опять Полина приснилась, – промолвила она, еле сдерживая слезы. – Понимаешь, второй раз она ко мне приходит. Вся какая-то неспокойная, взъерошенная. Чувствую я: нехорошо ей там.
— Варвара Захаровна, вы ж о ней постоянно думаете. Вот она вам и снится – попыталась успокоить хозяйку Анна. – Уж, сколько лет прошло, как её не стало, а вы все в себя прийти не можете.
— Да, невозможно в себя прийти, Аня! – сказала Варвара Захаровна. – У меня до сих пор из головы не идет: как такое могло случиться? Полиночка ведь никогда на сердце не жаловалась, и вдруг такое… Я, как узнала, что только не передумала. Ну, ты сама посуди: молодая, здоровая женщина умирает неизвестно отчего.
— Варвара Захаровна, вы меня, конечно, извините, но я вам одно скажу: без вашего сына тут не обошлось, – сделала свое заключение Анна. – Вы вспомните, какая у неё жизнь с Германом была. Мягко говоря, не сахар. Того, что он ей устраивал, ни одна женщина не выдержит.
Услышав слова Анны, Варвара Захаровна тяжело вздохнула. Воспоминания о тех днях, когда Герман и Полина были женаты, действительно были не из приятных. Частые ссоры, выяснения отношений стали явлением уже настолько обыденным, что многие в доме перестали обращать на это внимание. Слишком много между супругами было взаимных претензий и упреков, чтобы их взаимное сосуществование могло бы быть спокойным. Оба не любили друг друга. Их брак был основан на причинах, высокие чувства исключающих. Герман, женившись на Полине, преследовал какие-то свои, известные только ему, цели, а она вынуждена была терпеть рядом с собой нелюбимого человека, выйдя за него по принуждению и так не привыкнув к нему.
Встав с кресла, Варвара Захаровна подошла к комоду, стоявшему возле кровати. Она открыла верхний ящик и достала из него большой, увесистый фотоальбом в кожаном переплете. Потом она вернулась на балкон, села в кресло, положила альбом себе на колени и раскрыла его…
С черно-белых фотографий на не неё смотрела стройная, красивая женщина, чьи широкие карие глаза смотрели куда-то вдаль, а взгляд был мучительно-грустным.
— Все-таки, какой красавицей она была, – промолвила Варвара Захаровна, рассматривая фотоснимки. – Ты знаешь, я до сих пор себе простить не могу, что дала согласие на эту свадьбу. Не её человеком Герман был. Совершенно не её. Он же так и не смог оценить её в полной мере.
Варвара Захаровна закрыла альбом, отнесла его обратно и положила в комод. Горькие воспоминания об умершей снохе вновь разбередили душу, подступив комком к горлу, а из глаз покатились слезы.
Смотреть на переживания пожилой женщины Анне было тяжело. Тем более, она не считала себя вправе рассказывать о той новой блажи, которая пришла Герману в голову. Вся её сущность возмущалась тому, что Герман задумал искалечить еще одну чужую жизнь, но напрямую поведать об этом Варваре Захаровне она не решалась.
За дверью послышались веселые девичьи голоса. В одном из них Варвара Захаровна без труда узнала внучку, а второй – был ей незнаком. Судя по звонкому смеху, доносящемуся из коридора, голос принадлежал ребенку или, во всяком случае, юному существу, чей возраст едва перешел границы детства. Дверь открылась, и в комнату вошла Людмила, а за ней – молоденькая девочка, чей внешний вид выдавал в ней скорее ребенка, чем взрослого человека.
— Бабуль, мы пришли к тебе познакомиться, – продекламировала Людмила, войдя в комнату. - Это Лена. Дядя Герман сказал, что какое-то время она поживет у нас.
— Очень приятно, Леночка, – произнесла Варвара Захаровна. – Я, честно признаться, не знала, что у моего сына есть столь юные знакомые.
— Герман Федорович был другом моего папы, – смущаясь, сказала Лена. – Они вместе учились...
— Погоди, погоди. Ты о ком говоришь? – спросила Варвара Захаровна. – Я всех ребят, с кем Герман учился, неплохо помню. Как твоего папу зовут?
— Алексей Ларин. – ответила Лена. – Только папа умер несколько месяцев назад.
Фотоальбом, который Варвара Захаровна держала в руках, упал на пол. Алексея – школьного приятеля Германа – она помнила хорошо, всегда по-доброму к нему относилась, и известие о том, что его больше нет на свете, было для неё из разряда шокирующих.
–– Алёша умер? – недоуменно произнесла Варвара Захаровна. – Но что случилось? Он же такой молодой. По-моему, он был моложе моего Германа.
— Папа погиб в автокатастрофе, - сказала Лена, - а мама…
Тут из глаз девочки бурным потоком потекли слезы, а комната разразилась громким рыданием.
— Маму Лена тоже недавно похоронила, – объяснила Людмила. – У неё еще младший братик есть, но его в детдом забрали, и ЛЕНА НЕ ЗНАЕТ, ГДЕ ОН.
— Если бы не Герман Федорович, я вообще не представляю, чтобы мне делать пришлось, – продолжила Лена. – Он меня и из тюрьмы вытащил, и обещал помочь Алёшу найти.
Все, что говорила Лена, не могло не насторожить Варвару Захаровну. Своего сына она знала хорошо, как никто другой, и знала, что Герман никогда и ничего не делает просто так. Если он взялся участвовать в жизни совершенно чужого человека, значит, из этого своего участия Герман непременно постарается извлечь какую-то выгоду. Другой вопрос, какую именно? Об этом можно было только догадываться, но уже сейчас Варвара Захаровна наперед знала, что это юное существо, стоящее напротив неё, ничего хорошего не ждет.
— Люсь, ты бы показала Леночке наш сад. – обратилась Варвара Захаровна к внучке. – Там у нас груши поспели, малина… Вот и полакомились бы.
— Да, девчонки этот сад уже вдоль и поперек исходили, – сказала Анна. – Люда с Леной и по Москве погуляла, и на речном трамвайчике они прокатились.
— А в зоопарке были? – спросила Варвара Захаровна.
— В зоопарке? Нет, еще не были, – ответила Лена.
— Много вы тогда потеряли, – заметила Варвара Захаровна и обратилась к Людмиле: - Люсь, ты бы съездила с Леночкой еще куда-нибудь. Показала бы ей город как следует.
Все это Варвара Захаровна говорила, потому что ей не терпелось остаться один на один с Анной и выяснить, что на самом деле стоит за появлением Лены в их доме.
— Лен, правда, а давай куда-нибудь поедем, прогуляемся, – предложила Людмила. – Знаешь, тут у нас недавно в кино фильмы по-новому, в 3D, показывать стали. Я не видела, но говорят: впечатления незабываемые. Поедем, посмотрим.
На столь заманчивое предложение Лена не могла ответить отказом. Столичная жизнь манила её своими красками и неизведанностью, а поэтому любые новые впечатления, связанные с этой жизнью, были ей интересны.
Как только девушки вышли из комнаты, Варвара Захаровна забросала Анну многочисленными вопросами:
— Аня, кто эта девочка? Зачем Герман привел её в наш дом? Что ему от неё нужно?
Несколько секунд Анне понадобилось для того, чтобы осмыслить то, что она собирается ответить Варваре Захаровне.
— Это невеста Германа, – наконец, собравшись с силами, ответила она. – Правда, она сама пока об этом не знает.
В первые мгновения после того, что услышала Варвара Захаровна, у неё пропал дар речи. Представить молоденькую девушку, почти ребенка, в роли супруги своего сына она не могла в принципе, и его планы требовали немедленных пояснений.
Герман Федорович был погружен в обычную рутину своих повседневных дел, и появление в кабинете Варвары Захаровны было для него полной неожиданностью. Он уже привык, что мать вела затворнический образ жизни, и свою комнату покидала лишь в крайнем случае. Если Варвара Захаровна покинула свою обитель и явилась пред ясные очи Германа, значит, произошло что-то действительно экстраординарное.
— Мама, ты? – недоуменно спросил Герман, увидев перед собой Варвару Захаровну. – Что, что-то случилось?
— Это я хочу спросить тебя, сынок, что случилось. Давай, объясни своей матери: ты зачем в наш дом эту девочку привел?
Вопрос был из тех, на которые Герман не мог ответить сразу. Нетрудно было догадаться, как Варвара Захаровна отнесется к намеренью сына еще раз жениться. Мысленно Герман представлял, какую нотацию ему придется выслушать, и от этого ему становилось не по себе. Отношение матери к вопросам его личной жизни он знал хорошо, и знал, что её реакция на то, что он снова вступает в брак, не может быть положительной в принципе. В такой ситуации могло быть два варианта реакции Германа на слова матери. Первый вариант: Герман придумывает какую-нибудь удобоваримую сказку про внезапно проснувшуюся в нем тягу к филантропии и о неодолимом желании помочь попавшей в беду дочери друга. При втором варианте он просто начинал тупо качать права, говоря, что в своем доме он сам – хозяин, и что вправе приводить в него того, кого посчитает нужным. То ли настроение у Германа Федоровича в тот день было на нуле, то ли звезды для Варвары Захаровны легли неблагоприятным образом, но Сапранов решил, что лучшая защита – это нападение, но упреки и колкие фразы бурным потоком полились на пожилую женщину.
— Мама, а тебе не кажется, что вопросы о том, кого мне приводить в свой дом, тебя точно не касаются, – говорил Герман. – Я ведь слова не сказал, когда ты решила пригреть неизвестно кого. Впрочем, моим мнением ты тогда тоже не особо интересовалась. Так почему же я не вправе поступать так, как мне заблагорассудится?
— Герман, я – твоя мать, - строго сказала Варвара Захаровна, - и все, что касается тебя, по определению не может быть мне безразлично.
— Ой! С каких это пор мы стали проявлять материнскую заботу? – сыронизировал Герман. – Помнится, раньше я был для тебя, как отрезанный ломоть. У тебя же Ванечка всю жизнь в любимчиках ходил. Конечно, Ваня у нас и способный, и заботливый, и все-то у него спорится так, как надо. А я у тебя, видать, рожей не вышел! Ты же всегда, в отличие от Ваньки, была мною недовольна. Что бы я ни говорил, что бы ни делал – все не по тебе! Вот и сейчас лезешь в дела, к которым никаким боком, никакого отношения не имеешь. Мама, может, хватит!?! Моя жизнь – это моя жизнь, и никто не имеет ни малейшего права совать в неё свой нос!
Все дальнейшие расспросы были бессмысленны, и Варваре Захаровне ничего другого не оставалось, как уйти.
Чем больше времени Людмила проводила с Леной, тем большую привязанность чувствовала к ней. Наверное, за свои двадцать с небольшим лет не было в её жизни подруги ближе, чем Лена. Девушки понимали друг друга с полуслова, как будто были знакомы уже много лет. Людмиле Лена напоминала о сестре, которую она хотела найти, а сама Лена нашла в Людмиле человека, которому всецело могла доверять. За то время, что девушки общались друг с другом, выяснилось, как много общего между ними. Обе любили одни и те же фильмы, обеим нравилась одна и та же музыка, даже в выборе еды пристрастия одинаковы. Также, как Людмила, обожала мороженое и не переносила молоко с пенкой.
— С детства эту гадость не перевариваю, – говорила Людмила Лене, когда они сидели за столиком в кафе одного торгового центра. – Представляешь, в детском доме нас каждый день заставляли глотать это молоко. А у нас еще нянечка такая противная была. Сразу орать начинала, если кто-нибудь отказывался пить…
— Погоди, а ты что, из детского дома? – удивленно спросила Лена. – Я-то думала, что ты здесь родилась, в своем доме.
— Понимаешь, это долгая история, – ответила Людмила, на минуту задумавшись. – Мои родители расстались, когда я еще не родилась. Мы с мамой и с сестренкой сначала в Крымске жили, а потом, когда мама умерла, нас с ней по детским домам отправили.
— И ты что, так до сих пор и не знаешь, где твоя сестра?
— Не знаю, - сокрушенно ответила Людмила. – Что я только не делала, чтобы её найти. Куда только не ездила, с кем только не разговаривала – все без толку.
Людмила тяжело вздохнула. Было понятно, что воспоминания о прошлом неприятны для неё, и Лена попыталась перевести разговор на другую тему.
— Знаешь, а я ведь тоже не знаю, кто мои родители, – сказала она. – Вернее, кто мои настоящие родители.
После этих слов лицо Людмилы стало выражать искреннее удивление. Такое откровение подруги стало для неё поистине сенсационным и требовало скорейших пояснений.
— Погоди, но ты мне ни разу не говорила, что тоже в детдоме воспитывалась. – Сказала Людмила.
— Да, не попала я, слава Богу, в детдом, – начала свой рассказ Лена. – Понимаешь, я сама мало чего знаю, но, как мне рассказывали, отец меня чуть ли не в поле нашел возле какой-то машины. Машина перевернулась, чуть ли не загорелась, водитель и женщина, которая меня везла, едва живыми остались. Ну, а тут папа мимо проезжал… В общем, взял меня к себе. У них тогда с мамой своих детей не было. Они меня и удочерили.
— Повезло тебе, Ленка, – сказала Людмила, помолчав несколько секунд. – У тебя, смотри, и родители были, и братик где-то есть. Тебе его только найти надо. А у меня с самого детства – ни мамы, ни папы. Вон, только недавно узнала, что у меня родственники есть, а так бы всю жизнь прожила, толком ничего о себе не зная.
— Люд, а почему ты до сих пор не замужем? – вдруг спросила Лена. – У нас, в селе, все девушки в твоем возрасте уже семьями обзавелись. По городам разъехались. А ты, я смотрю, одна-одинешенька. Неужели ни одного достойного кавалера для тебя не нашлось?
Вопрос для Людмилы был непростой и, надо сказать, болезненный. Прошел уже месяц с тех пор, как невыносимая боль поселилась в её сердце. С течением времени боль эта начала затихать, но вопрос Лены вновь заставил Людмилу вспомнить тот вечер, когда под проливным дождем разрушились все её мечты, а принц, грезившийся ей во снах, оказался всего лишь миражом.
— Не случилось как-то, – коротко ответила Людмила, пожав плечами. – Ладно. Давай-ка с тобой потихоньку домой выдвигаться, а то сейчас народ с работы возвращаться начнет. В автобусах, в метро вообще не протолкнуться будет.
Всю обратную дорогу Людмила не проронила ни слова. Уткнувшись в оконное стекло синего вагона, она думала о чем-то своем, сокровенном, личном. Вопрос подруги пробудил в её душе воспоминания о уже начавшей затухать боли и о человеке, ставшем причиной этой боли, но которого Людмила, как ни старалась, не могла вычеркнуть из своего сердца.
Домой девушки вернулись, когда сумерки уже взяли власть в свои руки. Особняк Сапрановых, спрятавшись за кронами ветвистых тополей, чем-то напоминал старинный замок, скрывающийся в глуши лесной чащи. Во всех окнах особняка свет уже не горел, кроме одного, находившегося на самом верхнем этаже.
Из окна своего кабинета Герман Федорович внимательно смотрел на видневшиеся в дали ворота, ожидая, когда из-за них появится предмет его вожделений. Надо ли говорить, что собственническая натура Сапранова не желала делить Лену с кем бы то ни было, и к Людмиле это относилось в первую очередь. Трудно сказать, что брало верх в этом случае в первую очередь – банальная ревность или не вполне здоровое чувство собственности – но для Германа очевидно было только одно: Лена принадлежит ему, и любое её неподчинение его воли он больше не потерпит.
Всю дорогу Лена не переставала делиться с подругой впечатлениями от того, что она увидела.
— Ты знаешь, сколько на свете живу, а такой красоты еще ни разу не видела, – говорила Лена. – Все так необычно. Домов много причудливых. Все дороги широкие, просторные. Не то, что у нас – колдобины.
— Да, ну, Лен. Разве это красота? – не согласилась с подругой Людмила. – Красота – это там, где мы родились. На Кубани. Москва – город слишком громоздкий, а поэтому неуютный. Не знаю, как ты, а я бы с большим удовольствием жила в Крымске или в Новороссийске, чем здесь.
— Тогда почему не уедешь отсюда?
— По многим причинам. Понимаешь, я всю жизнь мечтала найти хоть кого-то из своих родственников. Ведь росла, и даже не знала, кто я, откуда. И тут приезжает ко мне Вадим Викторович и говорит, что у меня есть бабушка, которая меня разыскивает, есть дядя, есть двоюродная сестра. Представляешь, что это для меня значило? Естественно, я тут же собралась и приехала сюда. А тут свои заморочки. Вон, на мою бабушку посмотри. Она же здесь, если так вдуматься, никому не нужна. Кроме тети Ани и дяди Вадима, все к ней относятся, как к старой мебели какой-то. Ну, и как я её одну тут оставлю. Нет, Лен. Пока о возвращении домой мне можно только мечтать.
За разговорами девушки не заметили, как подошли к дверям особняка. Поскольку во всех окнах свет уже не горел, девушки решили, что в доме уже все спят. Когда они вошли в дом, первое, что увидели – это расположившегося на кожаном диване Сапранова. По выражению лица Германа Федоровича можно было догадаться, что предстоит серьезный разговор. Причем, разговор не из приятных.
— Где ты была? – строго спросил Герман, пронизывая Лену недовольным взглядом.
— Дядя Герман, мы с Леной в кино ходили, – ответила за растерявшуюся подругу Людмила. – Видимо, там, в кафе, засиделись. Вот и припозднились.
— Ты что, Лена? – спросил Герман недовольным тоном. – Я бы, на твоем месте, ушел бы в свою комнату и не высовывался от туда, по крайней мере, до завтра.
Затем Сапранов обернулся к Лене и сердито произнес:
— А с тобой, Елена, нам предстоит серьезный разговор. Надо, наконец, внести ясность в те условия, на которых ты здесь находишься.
Схватив Лену за руку, Герман повел её в свой кабинет, оставив Людмилу в полной растерянности стоять посреди холла.
Вся атмосфера кабинета Сапранова настраивала разговор, не терпящий никаких возражений и пререканий. Любой, кто попадал в эту обитель всесильного олигарха, должен был чувствовать свое ничтожество перед Германом Федоровичем. Видя грозный вид Германа Федоровича, Лена оторопела. Ей казалось, что Сапранов обрушит на неё весь свой гнев, и не будет никакой возможности себя защитить.
— Садись, – буркнул Герман, указав Лене на кожаный диван, стоявший по правую руку от его рабочего стола.
Сам Герман Федорович расположился в кресле за столом и пронзил Лену таким испепеляющим взглядом, что оторопь, охватившая девочку, еще больше усилилась. Было в этом взгляде что-то роковое, неотмирное, будто вот-вот, и из глаз посыплются испепеляющие искры.
— Я же просил тебя свести общение с моей племянницей к минимуму, – сердито сказал Герман. – Почему ты этого не сделала?
— Герман Федорович, мы с Люсей до обеда вообще не виделись. А сейчас мы с ней в кино сходили, а потом немного по городу прогулялись.
— Слушай, а ты сюда приехала вообще не для того, чтобы где-то гулять! – закричал Сапранов. – Если ты забыла, я напомню, откуда тебя вытащили. Согласись, в своем доме я вправе устанавливать те правила, которые посчитаю нужным, и все, включая тебя, должны этим правилам неукоснительно следовать. Если тебя что-то не устраивает, или тебе в тягость выполнять то, что я тебя прошу, так я могу сделать так, что ты вернешься туда, откуда сюда прибыла. То есть, за решетку. Тебя такая перспектива устраивает?
Мурашки пробежали по спине Лены, когда она услышала то, что сказал Герман Федорович. Для неё невозможно было представить, что она вернется в эти холодные серые стены с маленьким решетчатым окошком под потолком. Тот ад, в котором она была, вновь зримо предстал перед её глазами.
— Если ты не думаешь о себе, подумай хотя бы о своем брате, – продолжил Герман. – Насколько я знаю, он у тебя болен. Лена, должен тебе сказать, что в тех условиях, в которых сейчас мальчик находится, учитывая серьезность его заболевания, он долго не протянет. Я бы, на твоем месте, сделал все для того, чтобы забрать его из того места, где он сейчас находится. Иначе для него все может очень плохо закончиться.
Удар был, как говорится, ниже пояса. Уже три месяца Лена ничего не знала о младшем брате, и угрожающий тон Германа Федоровича в этой связи звучал угрожающе.
— Герман Федорович, что я должна делать? – спросила Лена, тяжело вздохнув.
— Вот это уже более серьезный, предметный разговор, – ответил Герман, довольно потирая руки. – Ты же понимаешь, что те обвинения, которые тебе предъявили, грозят немалым тюремным сроком?
Лена положительно кивнула головой.
— Отлично! – продолжил Герман. – Следовательно, сейчас для тебя главная задача – снять с себя все эти обвинения, которые на тебя повесили…
— Герман Федорович, ну, как я это сделаю? – перебила Германа Лена. – Наркотики эти мне подкинули, но кто – я не знаю, а следователь даже ничего слышать не хочет. Он для себя уже все решил. Сама я не могу доказать, что невиновна. В общем, Малютину осталось только дело закрыть да на зону меня отправить.
— У тебя самой никогда не получится выбраться из той ямы, в которую ты угодила, – констатировал факт Герман. – Лена, тебе нужен надежный покровитель, который бы защищал тебя, помогал тебе. В общем, тебе нужен человек, за которым ты бы чувствовала себя, как за каменной стеной.
Лена смотрела на своего покровителя широко раскрытыми от удивления глазами, до конца не понимая смысл его слов.
— Герман Федорович, я что-то не понимаю вас, – сказала Лена. – О каком человеке вы говорите? Кто может меня защитить? На помощь кого я смогу рассчитывать?
— Ну, уж, не на помощь моей племянницы – это точно, – сказал, как отрезал, Герман. – Я, может быть, покажусь тебе слишком нескромным, но скажу одно: помочь выкарабкаться из той ямы, в которой ты оказалась, могу только я. Найти твоего брата под силу тоже только мне. В общем, дорогая моя, кроме, как на меня, тебе больше не на кого рассчитывать.
Слова Германа Федоровича о том, что он может найти Алёшу, оказались волшебными. Судьба младшего братишки, которого Лена уже давно считала своим сыном, была для неё самым главным, и не было такой жертвы, которую бы она не согласилась ради него принести.
— Герман Федорович, вы действительно можете найти Алёшу? – не скрывая волнения, спросила Лена. – Герман Федорович, дорогой, я ведь ночами спать не могу. Все думаю, как там Алёшенька. Он же совсем больной. Ему у чужих людей никак нельзя находиться. Умоляю вас, Герман Федорович, найдите его, если можете…
— Не только найду, но и оплачу лечение твоего брата в одной из лучших клиник Европы, – произнес Герман. – Единственное, за то, что я верну тебе твоего брата, за то, что фактически спасу ему жизнь, я кое-что попрошу взамен.
Надо ли говорить, что ради того, чтобы вновь увидеть Алёшу, Лена готова была пойти на все, что угодно, и не постояла бы за любой ценой.
— Что я должна делать, Герман Федорович?
— Вот это мне в тебе нравится. – Произнес Герман, услышав слова Лены. – Сразу видно, что ты – любящая сестра, готовая ради брата на любые жертвы.
Герман был мастер на подобные абстрактные отступления. Это делалось им для того, чтобы еще раз повысить свой статус в глазах Лены.
— Теперь о том, что мне от тебя надо, – продолжил Герман. – Мне надо, чтобы ты стала моей женой.
К такому повороту событий Лена, конечно, готова не была. Вопрос о собственном замужестве стоял для неё даже не на десятом, а далеко на сотом плане. Обременить себя узами брака Лена планировала не раньше, чем к двадцати пяти годам, да и то при условии, что встретит человека, в чувствах к которому на сто процентов будет уверена. Теперь же перед ней со всей отчетливостью замаячила перспектива выйти замуж за мало знакомого ей человека, который, к тому же, был намного старше её. При любых других обстоятельствах ответ Лены был бы однозначно отрицательным, но в данный момент речь шла не только о ней, а еще о маленьком, беззащитном человечке, жизнь которого целиком зависела от её решения.
— Выйти за вас замуж? – переспросила Лена Германа. – Но, Герман Федорович, вы ведь почти не знаете меня. Я вас плохо знаю. Мне кажется для того, чтобы создать семью, люди должны быть хорошо знакомы друг с другом.
— А мне кажется, что это совсем необязательно, – настаивал Герман. – Мне вообще кажется, что ни в твоем положении мне возражать. Пойми, положение у тебя более, чем шаткое. Ведь достаточно одного моего слова, чтобы ты вновь оказалась на нарах. А, учитывая всю тяжесть предъявляемых тебе обвинений, меньше, чем червонцем, ты не отделаешься. Подумай об этом! Подумай о брате, который просто будет обречен на медленное умирание в совершенно неприспособленном для него детском доме. Да, и вообще подумай: стоит ли вычеркивать из своей жизни целые десять лет, когда их можно провести для себя с гораздо большей пользой.
Где Герман блефовал, а где сказанное им соответствовало действительности, понять было невозможно. Да, и Лене это было, в принципе, безразлично. Для неё со всей очевидностью вставал вопрос о собственной выживаемости и о выживаемости Алёши. В этих обстоятельствах выбирать не приходилось, а поэтому Лене ничего другого не оставалось, как согласиться на предложенные ей условия.
Герман не мог больше проронить ни слова. Он ждал, что ему ответит Лена. Причем, в том, что её ответ будет непременно положительным, Сапранов даже не сомневался. Разыгранная им, как по нотам, партия не могла не принести свои плоды, и Лене ничего другого не останется, как ответить на его предложение согласием.
— Герман Федорович, когда вы хотите, чтобы мы поженились? – было кратким ответом Лены
Услышав то, что сказала Лена, Герман расплыл в улыбке. Поставленная цель была достигнута, и уже ничто не могло помешать ему чувствовать себя на коне.
— Как можно скорее, – ответил Герман. – Надеюсь, ты понимаешь, что я уже не в том возрасте, чтобы долго ждать, когда ты соизволишь пойти со мной под венец. Поэтому вопрос со свадьбой я бы не хотел откладывать в долгий ящик.
Сжав крепко губы, Лена положительно покачала головой. Её судьба была предрешена, и будущее не сулило ничего радостного.