Бриллианты от царя. 2 августа 1913

Николай Желязин
 Дедушка и бабушка Олежки Палея по матери, родились и провели детство в деревне Варваренка Сарапульского уезда Казанской губернии. Дед не помнил своих родителей. Он жил с трёх лет в семье дальних родственников и  слыл смышлёным,  шкодливым подростком.
 Проходил Ося только три зимы в церковноприходскую школу. Отчислили его за то, что он из дощатого туалета во дворе школы помочился сквозь дырку от сучка в доске двери в сторону проходящих мимо учителей.
 Отчим, отлупив приёмыша широким ремнём за очередную проделку, обычно садил его на цепь в конюшне на ночь, где Ося и спал в обществе четырёх лошадей и двух коров на охапке сена.
 Бабушка Олега Палея была высокая, сильная и красивая женщина. В её роду все были богатыри.
 Отец её, в молодости, как-то осерчав на хозяев или гостей свадебного торжества и, понимая, что кулаком он убьёт всякого и пойдёт на каторгу, вышел из-за стола на улицу остыть от гнева. В сердцах, захватил с угла дома комель бревна стены и выдернул его.
 Пятистенная изба, в которой пели и плясали сорок человек, завалилась на бок и упал потолок.
 Вся деревня Варваренка полдня разбирала дом, вызволяю соседей.
 Старшие братья бабушки ушли в бурлаки на Волгу таскать баржи с зерном и им за редкую силу положили двойное жалование.
 - Вы бабушка бедные были. – Допытывался внук, уже зевая, у сидящей с вязаньем на его кровати Марии Алексеевны.
 – Спи, спи давай. Тюленёвы, у кого дед твой жил, были побогаче, а у нас Тишовых своей земли не было. Мы батрачили. Но при царе батюшке, кто работал и не воровал, не бедовали.
 У тебя, гляди, отец офицер и мать патрийная, кадрами заведует, а пельмени, что не доели вечером, в холодильник сложили.
 А мы, хоть и на людей работали, а вареные пельмени не берегли на утро, телятам отдавали. Мандаринов не едали, но мясо было. –
 На бабку нашли воспоминания. Она усмехнулась, отложила вязание и достав табакерку, взяла щепотку табака и чихнула.
 - Осипу было 16. Мне 17, как сошлись мы. –
 Её слова лились и сплетались в прожитую жизнь.
 - Принесла как-то я, вечером, лемех от плуга и молоток на скотный двор к Тюленёвым. Перебили мы с Осей замок на цепи у его щиколотки, что отчим ему приладил на ночь за очередное непослушание и ушли на рассвете из деревни.
 По Волге-матушке, спрятавшись на барже с лесом, мы спустились в Астрахань.
 Там устроились за хлеб и кров работать в лавку. Я поломойкой - посудомойкой, а Осип грамотный был и всякую работу знал. Его за прилавок поставили, приказчиком, продавать ткани, доски, гвозди и учёт вести.
 Дед твой и умный, и шустрый, быстро в гору пошёл. Его к себе братья Сапегины взяли.
 Через 12 лет Осип Павлович управлял половиной Астрахани. 18 бондарных заводов, четыре пристани, 36 паровых судов было у братьев Сапегиных в хозяйстве. Всем дед твой управлял.
 Рыбы брал и продавал Осип Павлович больше, чем сейчас при Советах вся Астрахань, судя по нынешним газетам.
 Каждый месяц пароходы в Иран за товаром отправлял. Сами Сапегины в Астрахани и не жили.
 Разъезжали по Америкам да Европам, а жили в Москве. Так что дед твой был в Астрахани большой хозяин.
 Особо плотников он уважал; корабелов, бондарей.
 На масленицу, бывало, соберёт на берегу Волги сотню лучших мастеров. Столы поставят с блинами. Бочонки с икрой, водкой. Работники пьют, гуляют, женщины прислуживают, песни поют.
  Осип Павлович бывало выйдет в круг да как гаркнет.
 – Выходи честный молодец, кто довольствием за работу свою на меня обижен. -
 Выходит к нему какой работник, кладёт он ему золотой червонец в ладонь и с размаху бьёт его.
 Если упал удалец и червонец выкатился в снег, то шёл он в общий котёл, на водку.
 - Помню. -  Тихо засмеялась бабушка.
 - Шестой гуляка только не удержал золотой, а при восьмом ударе дед твой палец сломал об челюсть одного татарина.
 – Баба, что же они такое терпели от дедушки за десять рублей.
 – Гуляли, веселились так раньше, а на золотой червонец, при царе, можно было купить две хорошие стельные коровы или три полуторагодовалых мясных бычка.
 По нынешним деньгам и ценам на коров, на машину «Москвич» хватит. Народ не обижался.
 Ты только никому про это не рассказывай, не в школе, не на улице, а то посадят. Понял Олежка.
 – Понял. Понял. Баба, а ты царя видела.
 – Видала. Довелось. Вот как тебя сейчас. Красавец. Грудь колесом. Голос бархатный. Глаза ласковые, как на иконе.
 – Расскажи бабушка.
 – В тринадцатом году праздновали 300 лет Дома Романовых.
 На Ильин день  приплыл император Николай в Астрахань с дочками и братом Константином.
 Осип читал в газетах, что второй месяц он путешествовал по Москве, Оке, Волге.
 С парохода за городом наши плотники за ночь помост сделали на высокую поляну на берег.
 Купцы первой гильдии, человек десять с губернатором и дед твой, поднялись по нему на пароход и поцеловали руку помазаннику божьему.
 На берегу поставили столы на двести знатных людей Астрахани.
 Царь с парохода сказал слово и стали праздновать и славить Романовых.
 За каждого самодержца, за триста лет тосты поднимали.
 Я тогда милок столами распоряжалась. Двадцать девок гоняла с посудой и пирогами.
  Ключницей была у Сапегиных. Двенадцатью амбарами заведовала.
 На берегу большой хор пел и военный духовой оркестр играл. Девки плясали. Частушки пели. Царь в ладоши хлопал.

 У наших купцов на Ильи день, на начало осенней путины был обычай. Бросать от груди пятипудовую бочку с сельдью.
 Кто дальше кинет, тот выбирает участок лова осетра до жеребьёвки. Покидали они бочки и определились.
 Царь с парохода в белых перчатках похлопал в ладоши и послал победителю, купцу Мартынову, ящик шампанского.
 А кинул то он всего метра на четыре. На метр хуже чем в прошлом году купец Сигатулин. Ослабли мужики от водки.
 Что меня подхватило не знаю. Осталась одна бочка у столов поперёк дороги. Взяла я эту бочку с солёной рыбой. Приняла на грудь и пустила метров на пять в сторону.
 Что тут началось. Светопредставление. Закричали «ура». Ко мне подошли офицеры с золотыми погонами и завели на пароход.
 Я стою на палубе вся дрожу. Вокруг меня цыгане кругом стали, поют, пляшут.
 Подходит государь наш российский, смеётся в голос. За ним генералы идут, улыбаются.
 Он что то говорит даме, что рядом с ним, не по русски. Она снимает серёжки с ушей. Сказывали потом, балерина московская.
 Камни с горох на золоте огнём горят.
 Царь кладёт всё это богатство в мою красную лапищу и подносит руку в перчатке для поцелуя. Не решилась я прикоснуться мокрыми губами к беленькой перчатке, носом ткнулась и запах одеколона императора мерещится до сих пор.
 А через год Аня родилась, мамка твоя.
 – Бабушка, а при чём тут царь.
 – Не знаю дитятко. У нас ведь с твоим дедом 14 лет детей не было. Мы уж и не надеялись.
 Я трёх сироток из приюта взяла. В люди вывела. Готовить, шить их научила. Замуж с приданным отдала.
 Помазанник божий меня вниманием уделил. Всевышний за это грехи мои простил. Даровал счастьем женским.
 Помню Олежка, свет от него шёл и радость, как в церкви на пасху с алтаря.
 – Где же эти серёжки сейчас, бабушка.
 – Старший Сапегин, Андрей Никанорович, уже после революции, что была в Петрограде, в Астрахань приезжал летом в 1918 году, выпросил.
  Три фунта золота за них дал царскими десятками и в Париж уехал. Двести монет отсыпал.

 Советская Власть Осип Павловича директором поставила над богатством Сапегиных. Спокойно мы пожили только год.
 Началась междоусобица и грабежи. Заводы растащили. Пароходы потопили.
 В 1919 в июне анархисты вошли в Астрахань.
 Впереди духовой оркестр, тачанки с девками в красных платках и 2 тыщи бородатых мужиков нагишом.
 Идут по улице ироды, спереди причинное место болтается. Сбоку маузер на чёрной ленте, через плечо. Срам. –
 Бабушка сплюнула, достала табакерку, понюхала табаку и чихнула.
 – Зашли антихристы в контору к Осип Павловичу. Деньги в кассе забрали.
 Помощниц его, по вашему бухгалтеров снасильничали и ушли.
 Мы хозяйство бросили, взяли дочку и поехали за Урал, где про наше богатство не знают.
 Ехали почти месяц. Пять раз красные голодранцы поезд останавливали.
  У кого мозолей на руках не было, выводили и у вагона расстреливали.
 Осип Палыча то спасло, что он дрова по утрам колол, силу в этом брал и натёр ладони. Переживал, что я его здоровее.
 Всех врачей и учителей, что в поезде ехали, поубивали ироды.
 А чугунок с золотом, уже здесь, в Асбесте татары украли.
 Спрятала я его, старая дура, на чердаке, а отец твой пригласил шабашников железную крышу покрасить.
 Пропал тогда чугунок с золотом, а он мне душу грел. - Ворчала бабушка.
 - Живём здесь уже тридцать пять лет. Существуем. – 
 Бабушка ещё, что-то бормотала, охая, но внук её уже не слышал. Он крепко спал.