Гроза

Татьяна Челабчи
      Эта история произошла очень давно, но её аромат, аромат силы озона после ослепительной грозы, остался до сих пор.
      Шел второй тур конкурса им. Чайковского.
      Она, придя домой после работы, уставшая, возбужденная, по дороге забрав из детского садика маленького сына, покормив его, наконец, устроилась перед телевизором посмотреть и послушать конкурсантов. К счастью! Именно к счастью, ее матери дома не оказалось. Как следовало из записки, она поехала навестить свою сестру и обещалась вернуться поздно. Эти редкие минуты, когда мать отсутствовала по какой-нибудь причине, были для Нее самими радостными. Ибо ее Мать обладала свойством  в считанные секунды превратить жизнь любого человека просто в какой-то безумный кошмар, который длился до тех пор, пока она (мать) не отпадала как пиявка, насосавшаяся крови.
      Итак, сказали мы, Она устроилась перед экраном с сынишкой на руках и включила телевизор. Передача уже началась. На сцене французский скрипач играл. Он играл очень хорошо, но какое-то странное чувство чего-то необычного, того, что будет дальше, усиливалось, оно передалось малышу, и он расплакался, не понимая, что с ним происходит, что происходит с мамой. Но успокоившись мамиными поцелуями ручек, глазок и шейки, обнял ее. Они отдались этой волне, необъяснимой волне музыки. Француз окончил игру под шквал аплодисментов, и объявили следующего музыканта.
      Он вышел на сцену. Откуда-то из глубины человеческого естества, из глубины неизвестного вырвались и полетели в зал звуки гениальной баховской первой партиты. Звуки не просто летели, они рождались, жили и умирали вместе с Артистом. Он рассказывал о себе. Она слушала и плакала, невозможно было выдержать этот натиск. Артист окончил игру. Зал молчал. Зал молчал наповал сраженный этой необыкновенной игрой. Очищенные этим неземным страданием люди уже не принадлежали себе. Тысячи глаз впились в Артиста, любя и ненавидя одновременно. А он, невысокий, изможденный этой великой отдачей, этой жертвой, с шапкой тяжелых волос, прилипших к высокому чистому лбу, с матовой кожей лица, чуть тронутого шрамиками прошедших юношеских дней, глазами миндалевидными, необычными, чуть удлиненными, как у египтян и жемчужной улыбкой, да жемчужной, склоненный перед людьми, вознесенный ими и свергнутый, слушал, как неистовствовал Зал, с криками «Браво!», с этим девятым валом восторга. Французский артист неистово аплодировал.
      Она уложила своего маленького мальчика в кроватку, и он сразу уснул. Она вышла во двор своего домика. Она закурила, пытаясь сбросить нервное напряжение. Это было чудовищно. Этот парень, ленинградец, казалось, влюбил в себя сразу миллионы женщин. Они принадлежали ему все без остатка. И он принадлежал им.
      И вот настал день третьего тура. Играли Шостаковича. Женщина, уложив сына, села на ковре, в своей любимой восточной позе, и приготовилась слушать. Мать, по какому-то роковому случаю, тоже улеглась и взялась за книжку. Дом присел как тигр перед прыжком. Она включила телевизор.
      Снег несся над израненным Городом, заметая остановившиеся трамваи, Исакий, Зимний дворец. Снежные вихри, холодные колкие неслись по улицам, лицам, каналам и мостам. Они ревели и хохотали эти бесы, пытающиеся поставить на колени великое творение Петра. Сердце останавливалось от страдания и губы сами шептали: «За что!» Черное, ритмичное, многоликое надвигалось, как разлившаяся нефть на голубовато-зеленоватой волне. Черное, ритмичное накатывалось и останавливалось неведомой силой любви, текущей из Будущего, где не было места черному, ритмичному…
      Запели птицы, пришла в державный Город весна.
      Зал плакал, Зал не мог выдержать этого напряжения, в котором великий Артист держал его, передавая выстраданные его предками, оставшимися в живых, минуты горя, голода, смерти, счастья.
      Он стал Победителем.
      Через год в Город, где жила женщина со своим маленьким сыном приехал Артист, но это совсем другая история…