Гостюшка дорогой

Владимир Бахмутов Красноярский
    Андрей шел по улице, погруженный в воспоминания.  Уже сколько    лет прошло с той поры, как в год изгнания поляков сгорела Москва. Он помнит этот страшный пожар. Дом Хрипуновых, стоявший на отшибе, тогда удалось отстоять, но кругом выгорело все дотла. Сейчас улицу не узнать. Стоят новые дома на высоких подклетях, в полисадниках  под самую крышу повырастали молодые деревья. Меж новых деревянных построек высятся  каменные палаты влиятельных придворных вельмож. Но все еще чернеют кое-где жалкие остатки сгоревших подворий. Однако ж видно, что время не стоит на месте, - все изменилось.
Да и как не измениться. Жизнь понемногу налаживается.

    Вот уже девять лет, как на престоле новый царь российский, любовь и надёжа русских людей – Михаил Фёдорович Романов. Простые люди его боготворят, - знают, что  и сам он, ещё дитём, немало хлебнул горя  при Борисе Годунове, - жил в заточении с отцом своим, потерял родителей, остался, как и Андрей, сиротой на иждивении родственников. Андрей  полон  сочувствия и любви к государю, - ведь они с ним еще и сверстники.

    По улице, меся грязь, разбрызгивая лужи и раскачиваясь на ухабах, проплывают возки со стрельцами, воеводами, сановитыми боярами. Вот и сейчас из-за поворота показался возок. Этот напорожне, но молодой кучер, сидя на козлах, гонит лошадь, не считаясь с тем, что грязь летит из-под колес аж на стены домов. Девки на мостках с визгом шарахаются в сторону, грозят кучеру кулаками, ругаются  на чём свет стоит. А тому только того и надобно, - гогочет, корчится от смеха, словно юродивый, радуясь, что обдаёт грязью нарядные девичьи сарафаны. Однако, завидев нахмурившегося Андрея, смиряет бег коня, проезжает мимо чинно.

    Вдали меж построек выплыли знакомые купола церкви. Андрей радостно встрепенулся, стряхнул  паутину воспоминаний, ускорил шаг. Вот, наконец,  и хрипуновское подворье. Не успел Андрей подняться на высокое крыльцо с  затейливыми резными болясинами, как из входных дверей выкатилась  дородная Мария Федоровна, -  увидела его в окошко, подходящего к дому, и сразу узнала. В наскоро наброшенном на голову  платке,  чедыгах на босу ногу  со слезами радости на глазах кинулась обнимать Андрея. Славя бога за нежданную  радость, крестясь и утирая слезы, повела его наверх в просторные хоромы, на ходу отдавая распоряжения набежавшей со всех сторон дворне.

  - Васька, прими кузовок!    Харитошка, скачи к барину, - он, должно быть, в приказе Казанского дворца, -  доложи ему, какой гостюшка к нам приехал. Манька, баня еще не простыла. Приготовь там все, да подбрось дровец. А вы, - махнула она в сторону толпившихся в стороне кухонных девок, - живо собирайте  праздничный стол.

    Дворня, однако, не торопилась. С удивленно-радостными восклицаниями толпилась вокруг гостя, узнавала и не узнавала в нём Андрея. Особенно волновались молодые девки, - сбившись в кучку, стреляли в него глазками, перешептывались, смеялись неведомо чему, делились впечатлениями.
    Добродушный взгляд Марии Фёдоровны вдруг посуровел.
  - Я кому сказала, балаболки? Живо! - Уловив в голосе хозяйки  угрожающие нотки, дворня кинулась врассыпную выполнять поручения.

                *

    Примчавшийся Яков Игнатьевич  не утерпел, - вышел Андрею навстречу, когда тот, распаренный  и раскрасневшийся появился из бани,  утирая  лицо перекинутым через плечо  полотенцем. В розовой до колен нательной рубашке он казался моложе своих лет и, если бы не бородка с усами, – не дать, ни взять - приемыш Ондрюшко, каким помнили его дворовые.
Яков Игнатьевич зашагал по двору навстречу.

    Широкоплечий, крепко сбитый, он был  в самой мужской силе, - ему не исполнилось еще и   пятидесяти.  Стольник был одет в нарядный камчатый вишневый кунтыш  с серебряными пуговицами и золотым  кружевом по воротнику. На ногах – зеленые сафьяновые сапоги, расшитые цветным орнаментом. На узком серебряном пояске – нож персидской работы в затей-ливых ножнах. Подошел, положил  руки на  плечи Андрея, отстранившись, внимательно разглядел его. Удовлетворенно крякнул:
  - Экий молодец! - Обнял и крепко трижды расцеловал.
  - Давай, одевайся и к столу!

    Не успел Андрей обрядиться в свой кафтан и заботливо приготовленные Марией Фёдоровной свежую рубашку и легкие сафьяновые сапоги, как  Яков Игнатьевич с порога гостевой комнаты уже торопил его:
  - Давай ко, торопись, не то щи простынут.

  - Батюшки! – по бабьи всплеснул руками Андрей, переступив порог и увидев накрытый стол.
Чего тут только не было: посреди стола парила, исходя мясным духом большая чаша со щами, отливал блеском жареный молочный поросёнок; зарывшись носом в молодой укроп, лежала штуковина копченой осетрины с двумя стерлядками по бокам; на широком подносе высилась груда жареных куропаток; на малых блюдах сопливились  рыжики в сметане, молочные грузди, квашеная капуста под брусникой, мелкие соленые огурчики, осетровая икра, отливала янтарём заливная рыба с пучком зелёного лука во рту, подрагивал при каждом движении хозяйки  холодец, дымились каши, какие-то запеканки, возвышалась гора золотистых пирогов.  И над всем этим изобилием, среди кубков и чарок, боевыми башнями высились штофы и полуштофы, кувшины и ендовы с брагой, разноцветными наливками, хлебным вином и квасом.

    Дородная Марья Фёдоровна в цветастом летнике белого атласа с червчатым подольником молодкой сновала вокруг стола среди дворовых девок, обряженных в цветные панёвы и цветастые сарафаны. Поправляла блюда, раскладывала ложки, затейливые  вильники.
    Летник её, расшитый золотыми кругами, блестел и искрился в свете  свечей.  В кругах травы серебряные, птицы, шитые золотом. Травы процвечиваны  зелёным и лазоревым шелком,  летниковы накапники и ворот украшены багровыми парчёвыми вошвами с цветным шитьём и жемчугом. На голове у хозяйки миткальный червчатый кокошник, шитый золотом с жемчугом.
 
    Мария Федоровна самодовольно рассмеялась, услышав восклицание Андрея, и вовсе растрогалась, когда он  подошёл к ней, приобняв за плечи, поцеловал в нарумяненную щеку и сказал:
  - А ты, тётушка, словно царица шамаханская. - Яков Игнатьевич  готов был пустить слезу при виде этой умильной семейной сцены.
  - Ишь ты,-  мысленно восхищался стольник, - знает ведь, что сказать, чем бабу пронять до самого сердца. Словно посланник какой посольский. Да-а, это уже не малец. Надо, надо  взять его с собой, добрый мне будет помощник, - снова вернулся он к мысли, занимавшей его  последнее время.

  - Ну, давай выпьем за встречу, - молвил Яков Игнатьевич, усаживая его к столу и заполняя кубки зелёным вином. Сам с Марией Фёдоровной сел напротив. Наскоро перекрестившись, выпили, стали  обмениваться  новостями.
    Но чего интересного мог рассказать  Андрей своим именитым родственникам. Пожалуй, только лишь о своей женитьбе, да о том, откуда и кто   родом его жена. Но и в этом ничего особенного  не было, - дочь такого же, как и он сам, мелкопоместного дворянина. Все остальное было и вовсе  обыденным и не интересным: сколько с братом подняли пашни, какая кобыла ожеребилась, какие виды на урожай. Андрею даже  неловко было об этом говорить, но больше то и рассказывать  было не о чём.

    Другое дело Яков Игнатьевич. Ухватившись за тему о женитьбе, стал  рассказывать о мало кому известных  деталях несостоявшегося венчания  государя с Марьей Хлоповой.
  - Ведь он же, государь наш,  тебе, Андрей, сверстник. Тоже в мужеский возраст вошел,  приспело и ему время сочетаться законным браком. Надумал батюшка его патриарх Филарет Никитич женить сына на Марье Хлоповой. Однако дело разладилось, потому, как  оказалась она  неизлечимо больной. По такому случаю  невесту со всей её роднёй сослали в Тобольск, - заподозрили бояре Хлоповых в злом умысле против государя, - свести его с трону.
 
    Стал   Филарет Никитич сватать сына  за иноземную принцессу, – племянницу  короля Дании Христиана. И опять неудача, -  король, сославшись на нездоровье, отказал говорить об этом с нашими послами, - князем Львовым, да дьяком Шиповым. Так, не солоно хлебавши, и вернулись домой.

  - А теперь вот прознали, - воодушевлённо рассказывал раскрасневшийся и уже порядком охмелевший стольник, - што Марья то Хлопова вовсе и не больна была. Это Салтыковы ей снадобье какое-то подсыпали, вот она и занемогла. А через неделю все прошло, здоровехонька стала.
    Ныне вернул её государь Филарет Никитич из Тобольски в Нижний Новгород. Послали  туда боярина Шереметева с лекарями, чудовского архимандрита Иосифа прознать, верно ли, что Хлопова здорова. Те вернулись, молвят: верно. Михайлу Салтыкова тут же к допросу, - это ведь он тады известил государя о болезни Марьи, - как, мол, так?  Тот, понятное дело,  вертеться, запираться стал, да только Филарета Никитича не проведешь, прознал он, что  видел кто-то, как Михайло снадобье Марье подсыпал.
    Хлоповых вернули,  теперь Салтыковых разослали по деревням, да  городкам дальним. Старую Салтычиху в монастырь сослали. Поместья их и вотчины отобрали в казну за то, писано в указе, что они государской радости и женитьбе учинили помешку.

    Мария Федоровна  слушала рассказ стольника молча, с нескрываемым любопытством,  хотя эта история ей уже была известна. С еще большим вниманием слушали рассказ хозяина  дворовые девки, рядком стоявшие вдоль стены, и лишь изредка подходившие к столу, чтобы наполнить опустевшие кубки, да снять нагар со свечей.

  - Только женитьба на Хлоповой так и не случилась, - продолжил свой рассказ стольник, - говорили, будто мать государева осерчала за Салтыковых, - ведь они ей племянниками приходятся. Уперлась, и не в какую, - не дам, говорит, своего родительского благословения. Ну, а без благословения государь не посмел.
    В прошлом годе женили его на княжне Марье Долгорукой, но царица квёлой оказалась, в тот же год и померла. А недаве  женился государь второй раз, - на Евдокии Лукьяновне Стрешнёвой. Теперь, вроде, ладно, - закончил свой рассказ стольник.

    Много еще о чём рассказал в тот вечер Яков Игнатьевич: о челобитье послов англицких про беспошлинную торговлю, о прибытии в столицу  турецкого посланника, о пребывании русских послов в Персии, и последовавшей на них царской опале по жалобе шаха Аббаса.     Говорили, будто когда за столом у шаха пили царское здоровье, так князь Тюфякин не допил своей чаши. За такую вину послов следовало бы казнить смертью, но государь по просьбе отца своего, - патриарха Филарета Никитича, велел только посадить их в тюрьму, отобравши поместья и вотчины.

    Сказывают, были за князем Тюфякиным и другие вины: в городе Ардебиле велел он украсть татарчонка, которого продал в Кумыцкой земле, а в Кумыцкой земле велел украсть девку, и вывез её тайком, положивши в сундук, - смеясь закончил Яков Игнатьевич под оханье и причитания дворовых девок.

Утомившись рассказами, стольник помолчал, задумавшись о чём-то своём, потом спросил Андрея:
  - Ну и как собираешься дальше жить?
  - Так вот, хочу просить тебя Яков Игнатьевич определить меня на какую ни есть настоящую службу, где можно было бы и свет посмотреть и себя испытать. Скучно мне там в деревне.

    Стольник удовлетворенно хмыкнул, радостно посмотрел на Марию Фёдоровну, а Андрею доверительно сказал:
  - Надумал я, Андрюшко, ехать в Сибирь, в какой ни есть город сибирский на воеводство. -Посмотрел ему внимательно в глаза и закончил, - поедем ка со мной…