Увидала Полька, из окошка, что из магазина соседка, Паранька, идёт. До новостей-то порато любопытная, и про домашнюю обредню, порой, забывает. Поспешила скорей на лавочку посидеть да посплетничать. А Паранька уже там сидит, да и говорит:
- О, ишко-ты,ишко-ты, ходила Полька в лавку, хлеба купила, да ишщо к чаю подушочок да колачей. Да так острамиласе, шщо до сих пор не могу в сибя прити.
- Дак чого хоть изделалосе, тамока, тако-то страмно да позорно-то? Всяко тамоки не нага была, бат фто чого не так сказонул, дак изобидел тибя? – любопытничает Полька.
Начала Паранька, обиды сказывать:
- Зашла в сельпоську-то лавку, а с уличного-то свету, тамока не порато видко. Шары-те и так-то порато худо видят, а тут и офсё ослепла. Маленько огледеласе, вижу шщо Нинка Ёрмишна с внуком, у прилавка, стоят. Подошла поближе думаю, шщо поглежу на Ленкиного-то робёнка. Давно чула, шщо гостят у бабки, акеть не в частом быванье хожу в лавку-то. Ино приду позно, уш Нинки-то не застану, она веть за рекой живёт. Глежу, а робёночек-то, чурбудь, уш дику смерёной стоит, в носу, не порато баско, да не укажошь, шошоничи копат да в роту леденеч суслет. Стала нёго по головке гладить, да прихваливать:
- О,ишко-ты, дитятко-робя, како жо ты дельно да еко славненько ростёшь-то. Бабка ишь как, в чИсто да ново, выредила. И не шавной, ины робята, дак уш дику-то, донельзя, роздрочёны да роспотачёны. В магазин придут, дакеть везде лезут да ползут, да не туды, куды просят, а назло, дак годны за прилавок залезти и продавча отшарить от выручки.
Да фсё едак и глажу по личу-то, пригледеласе, а оно, ишко-ты, ишко-ты! Фсё то чорно, да дику порато шибко. кабыть и руки-то уш таки жо сажны. Отняла, от лича, руки-те и о фартук вытрала и , не подумавши, говрю:
- Нинка, пошщо, ето, внук-от весь запатралсэ да умаран, бат уш вымыть забыла робёнка-то? Ишь коль порато умаралсе, да кабыть-то весь в саже? – Всяко, бат, трубку не чистил да не в пече ползал?
А в магазине-то уш, порато шибко, много жонок-те стоит, хлеба ждут. Да как учули, чого сказала, дакеть во фсю-то пась захохотали, заржали. Унетче не как не могут, ишщо пораче ржут да охлопью хлопают. Рады бы остановитче, да како там, розхохоталисе, шщо не унеть. Вонде Ванина Якуничова, сказывают, до устечки дохохотала, коль смешно попало.
Я понеть не как не могу, пошщо фсе-те жонки, едак-то порато, во фсю пась ржут? Кабыть нечо смешново не сказала, погледела на сибя: одёжа в порядке, не розна, ушита. В зерькало погледела на сибя, не замарано ле личо-то? Фсё-то, у старухи, на порядках.
Глежу, а у Нинки личо-то фсё запрындевело, кумачом полыхат. Ну, думаю, топере ругатче будёт, ней мало надо, шщобы начеть заругатче-то.
Да как начала миня, фсяколючки-те, костерить да бранить. Фсё-то собрала на миня, фсёго и навешала: худово да страмного. А фсё веть сраньё, правды, на мизинеч, нету, да думаю пускай выругаитче – мягче будёт. Вот веть как в ерось-ту пала.
Я тожо не стала молчеть и говрю ней:
- Нинка, пошщо ето миня, фсяколючки-то, ругашь-то да костишь-то почём здря? Я- то в чом виновата, шщо робёнок сажной, ну-ка, роскажи да объесни при фсех жонках? –
Жонки, опеть хохотать начали, как учули шщо про робёнка сказала.
Нинка нечого не ответила, скосырнула видно, робёнка, с яросью, хватонула и, бойко да ходко, домой. Фсю-то жизь на ноги, больны да худы, жалитче, а тут спробегом бегом позгревала.
Той порой жонки отхохоталисе и мине, дикуше старой, розъясачили чого, да к чому.
Оказываитче, нейна-то, дефка родила робёнка от чорного. Где и нашла-то нёго-то, страмного да сажного? Кабыть, наших-те, беленьких-то робят мало. У жонок-то и спрашиваю:
- Бат, уш в ихну страну ездила, где чорны-те живут?
А те отвечают, шщо, в Архангельске, на рынке робила, дак там познакомиласе.
- На чого и позариласе-то? – Не порато веть дельно, чоловатче да обуматче с чорным-те? - спрашиваю жонок.
А те, веть про всё на свете знают, дак начали сказывать, шщо, в межногах, петух, понравилсэ, клёвачкой порато. Дак вот петух-от негорской-то клёвалисе да клёвалисе с Ленкиной-те куричой, ночами-те да днями-те, и наклёвали сколотягу-то.
- А сама-то, Ленка, где хоть обитат? Бат за нёго замуж вышла и туды поехали? – спрашиваю у жонок.
- То, лутше у Нинки спрашивай, кому знать про свою дочь-то, как не матере родной.
- Дак вот, топере, Полька не знаю чого и делать-то? Кабыть маленечко ростроиласе, да не за нейну ругань – векова така. Порато бат осердиласе Нинка-то? Откуля, я, знала шщо робёнок-то не сажной, а таким родилсэ. Чого-то жалко стало нёго, не виноват веть, шщо сажново чвета? – спрашивала совета Паранька.
- Не ростраивайсе, Параня, и здря не думай. Не ты перва сказывашь про робёнка-то от негора. Только сказала, шщо сажной, а ето не ругань, - успокоила Полька соседку.
Успокоившись, после душевной беседы, бабка пошла домой гонять чаи, а потом целую ночь, пустыми, раздумьями маяться …