Глава 5 Цирк зажигает огни
Для меня потянулись однообразные рабочие дни, а для остальных время относительного безделья. Понимал, что это издержки моей профессии. Так уж устроен человек, что три раза в день, он хочет есть, и я должен это обеспечить. А их время «пахоты» ещё не наступило и, возможно, когда оно придёт, я им уже не позавидую. А пока - ели и спали, спали и ели. Только вечерами на сон грядущий вели разговоры.
Прошла одна неделя, началась следующая. Люди подъезжали из Питера, пополняя экипажи, но всё шло очень медленно. То тут, то там, в разговорах среди ребят слышалось: «Поздно будем выходить, опять вляпаемся в зимовку». На эту тему и завёл я как-то разговор с боцманом, чтобы подробнее узнать, что это такое – зимовка.
Прищурив один глаз и ухмыляясь, он начал объяснять:
- А чего тут рассказывать? Любишь зимнюю рыбалку, охоту? Или если дома тебя никто не ждёт, тогда самое то - оставайся.
Я шутливо перекрестился бормоча: «Чур, меня, чур».
- Ага, значит не любитель! - засмеялся боцман и продолжил, ехидно поглядывая на меня:
- Зря, красотища-то какая! Утром бывало встанешь, выйдешь на палубу, снег чистейший, только испятнанный волчьими следами, а то и умка наследит. Видно, ночью кругами ходила вокруг твоей вмёрзшей железяки. Ночью частенько засыпаешь под волчье хоровое пение. Третья, пятая ночь, и привыкаешь, даже скучно становится, когда они уходят куда-то далеко и не поют тебе «колыбельную».
Снасти для подлёдного лова есть, рыба сама, почти на пустой крючок лезет, да какая рыба! Иной раз и в лунку не проходит, приходится долбить лёд, расширять. Движок работает, свет есть, тепло есть, спи, сколько хочешь. Ешь, что сам придумаешь - из того, что есть. Денежки в Питере капают с процентной надбавкой, согласно приписке судна. Вот сейчас, наша «чебурашка» где приписана? В Комсомольске-на-Амуре. Значит, на каждый рубль автоматом приваривается ещё шестьдесят семь копеек. Красотища сплошная! Что ещё надо? Аль не нравится?
Я засмеялся, отрицательно замотал головой:
- Не, это не по мне, я уж как-нибудь дома, да и без подобных «колыбельных» обойдусь.
- Так тебя никто и не оставит, если только по особому, личному желанию, - уточнил рассказчик. И продолжил:
- Один желающий у нас гарантированно есть. Если с нами дальше Лёха пойдёт, то и из матросов есть кому «вмёрзнуть». Остаётся моторист. Не будет желающего, спички потянут на удачу, чтобы всё по-честному было. Так что, не горюй, сия чаша тебя минует.
- Про желание остаться на зимовку мне Лёха тоже говорил. А кто же второй любитель подлёдного лова и волчьих песен?
- «Марконя» - наш начальник радиостанции. Семьи у него нет, детей нет. Живёт в огромной коммуналке с матерью и отчимом, отгородившись шкафами. Как говорили раньше - за печкой. С мамашей у него отношения натянутые, а с отчимом и того хуже, до драк доходило. Он уже дважды зимовал, но деньжат на первый взнос в кооператив поднабрал. А что ему стоит? Он у нас уникум. Не пьёт, не курит.
Чуть склонив голову к плечу, как бы глядя на меня снизу вверх, спросил:
- А как у тебя с этим дело обстоит?
- Ты же видишь, курю вместе с тобой.
Он ухмыльнулся и, звонко щёлкнув себя пальцами по слегка натянутой коже шеи, чуть правее кадыка, спросил:
- А как с этим делом?
- Нормально, почему бы и нет? Только в меру.
- Это хорошо, что в меру, только она разная бывает. Посмотришь на нашу меру, а мы на твою. Ладно, бывай. Пойду я. Капитан просил пройтись по трюмам, глянуть всё ли там нормально.
Основная тема, всплывающая в разговорах команды, касалась ожидаемого аванса, последующих заходов и того, как лучше распределить полученные деньги.
На острове Вайгач, куда идём в начале и простоим на рейде, возможно, дня три-четыре, водкой не разживёшься. Это супердефицитная валюта. Местным аборигенам - ненцам продают две бутылки в месяц на нос. Всё просчитано и учтено. Хоть сдохни под дверями магазинчика, но не получишь больше ни капли. Так советская власть пыталась спасти последние восемь семей от вымирания. «Зелёный змий» не знал пощады к местным, да и не мудрено. Отсутствие какого-то фермента расщепляющего алкоголь в их организме позволяет водке косить аборигенов «пьяной косой» беспощадно.
Затем будет Диксон, где нас примет под проводку ледокол. Там, по мнению ребят, более двух суток не простоим на рейде. Небольшой отдых на рейде. Отоварка в продовольственном магазине. И опять-таки не разгуляешься: день на возлияния, день на опохмелку и пошли дальше. Впереди ждёт самое «веселье» в проливе Велькицкого. Да, чуть не забыл. Там же, на Диксоне, из нашей муки в местной пекарне нам напекут хлеба, а когда он через пару недель закончится, наступит моя хлебопекарная эпопея.
Потом будет, возможно, заход в Тикси, где обычно ледоколы Дальневосточного пароходства принимают под проводку наши караваны – это уже их зона ответственности.
Дальше в своих рассуждениях люди не заходили и названия конечного пункта назначения в их разговорах я не слышал. Все были уверены, что в лучшем случае дойдём до бухты Провидения и там встанем на зимовку, что считалось не самым худшим вариантом.
Из разговоров об авансе напрашивался один вывод: почти никто из экипажа не собирался переводить деньги в Питер семьям. Их просто нет или так хорошо обеспечены? Ни в одно, ни в другое не верилось. Скорее, это была дань сложившейся за годы традиции – весь аванс спускать на «пропой души».
Четырнадцатого августа - следующая запись из коленкоровой тетради: «Пятница. Получили продукты на весь перегон. Похоже, скоро выходим».
Но только скоро сказка сказывается...
В четверг на ужин капитан пришёл последним. Подозвал меня к столу и, протягивая мне тетрадный листок, сказал:
- Это получишь завтра на мои представительские дела. После завтрака идём к плавмагазину. У тебя заявка готова?
- Да, конечно. Я же её показывал вам.
- Ну, мало ли, вдруг что изменилось? Боцман в курсе и всю перегрузку организует с ребятами. Твоё дело уточнить у кладовщика все пункты списка с возможными изменениями, а потом возвращайся на камбуз. Обед-то никто не отменял, ребята всё сами перетащат на судно. Да ладно, я в начале тоже подойду, там на месте и разберёмся.
Уже на камбузе я развернул «представительский» список капитана. Там значилось всего два пункта: Икра красная – две банки. Кофе растворимый – четыре банки.
Утром следующего дня спустились вниз по реке и причалили к борту большой баржи – плавмагазина, стоявшей на якорях. С её противоположного борта уже отоваривался «Омский - 113».
Старшее поколение помнит не очень сытные восьмидесятые года (а, когда они были сытными)? Даже в больших городах люди стояли в очередях, доставая мясо, кур или хорошую колбасу. А что уж говорить об провинциальных?
Ассортимент магазина поражал. Здесь было всё или почти всё, если не брать в расчёт какие-либо изыски и деликатесы, о которых мы тогда даже не имели представления. Видно, снабжение судов, работающих на Северном Морском пути, обеспечивалось по-особой категории, даже лучше чем Москва и Питер.
Кладовщица, пожилая женщина, располневшая так, что не все пуговицы синего, засаленного халата на ней застёгивались, приветливо, как со старым знакомым поздоровалась с капитаном. На нас с боцманом ноль внимания. На голове дамы шестимесячная завивка, украшенная торчащей из неё замысловатой золотой заколкой. На руках обрезанные матерчатые перчатки. Протиснувшись сквозь отверстия, толстые пальцы сжимают огрызок карандаша. Что-то тихо бормоча, она бежит им по нашему списку, но ничего не вычёркивает, а только в нескольких местах меняет цифры.
Мы втроём стоим перед её конторкой и смиренно молчим, не смея мешать «царице». Заметив на витрине за спиной кладовщицы среди банок с консервами «Печень трески» и банки с крабами, удивившись, я тихо спросил капитана:
- Взять на артелку? – и получил пренебрежительный ответ:
- Кому они нахрен нужны? Этого «мусора» тебе любой рыбак потом отвалит столько, что не унесёшь. Трески кругом навалом, а печень в масле и крабов тебе боцман с ребятами так заделают, что пальчики оближешь. Не чета этой муре заводской.
Перевожу взгляд на боцмана. Он улыбается и уточняет:
- Запросто, как два пальца об... Ох, мать моя! ...обмочить конечно.
В этот момент кладовщица ставит жирную единицу в конце строчки: «Сгущённое молоко» - две коробки. И возмущённо- громко поясняет свои действия:
- Совсем обалдели! Две коробки сгущёнки! Я что, совсем дурочка? Или в мои обязанности входит кормить сладким всех белых медведей Заполярья?
Смотрю на спутников. Один еле сдерживает улыбку, а второй нагнул голову вниз, прячет смеющиеся глаза. Зато стоявшие чуть в сторонке матросы не скрывают улыбок на лицах. Понимаю, что даже кладовщица знает о жизни перегонщиков намного больше, чем я. И это неоспоримый факт, который женщина не преминула через мгновение подтвердить, вернув мне список со словами:
- На парень, смотри, проверяй, но будет только так.
Начал изучать её правки в заявке, а она в это время взяла лист с представительским списком капитана. Глянула в него и возмутилась:
- Ну, Ароныч, ты даёшь! Сами идёте к икре, а всё туда же – две банки ему подавай! На вечерний балдёж вполне хватит одной.
Жирная единица заменила в списке цифру два.
- Кофе – четыре банки. Ароныч, ты что, решил сердчишко подсадить? Думаешь, что я не хочу видеть тебя здесь следующим летом?
Четвёрка на листе превратилась в двойку.
Удивительно, но капитан молчал, только улыбался.
К этому моменту я успел разглядеть в своём списке не понравившиеся мне места и попробовал возмутиться:
- Картошки на сто кило меньше, лука на...
Она не дала мне договорить, и не глядя в мою сторону, обратилась к капитану:
- Он что у тебя, совсем новенький?
- Да, всего месяц как в конторе.
Только после этого она обратила взор на меня и со стальными нотками в голосе пояснила:
- Я же вписала тебе мешок сухой картошки и четверть мешка резаного сухого лука. Не видишь, что ли?
И резко повернувшись всем корпусов в сторону недр склада, издала трубный зов:
- Сеня!
В широком дверном проёме появилась огромная фигура в оранжево-клеёнчатом мясницком фартуке. Рукава рубахи закатаны по локоть, квадратный, подбородок, вся физиономия в зарослях рыжей щетины. Хозяйка протянула ему бумаги со словами:
- Сенечка, отоваривай сто семнадцатый.
Капитан тихо поинтересовался у хозяйки:
- Тосечка, а картошка хорошая, сухая или...
Женщина обиженным голосом возмутилась:
- Ароныч, ты ещё будешь меня доставать? Я что, тебя когда-нибудь обижала? Ты у меня, как ветеран этих разбойников, всегда идёшь по первой категории обслуживания. Картошечка чистенькая, сухая, рассыпчатая, поставки аж из Татарии. Смотри, обижусь за такие вопросы!
Улыбаясь, капитан пояснил:
- Что ты, Тосечка, просто с языка сорвалось, - и потянул меня за рукав к выходу, напоминая:
- Пошли отсюда. Иди, готовь обед. Боцман с ребятами всё получат и перегрузят на судно.
Уже в дверях на выходе из склада до нас донеслось:
- Ароныч, ты объясни всё пареньку, чтобы он мне в следующий раз нервы-то не трепал.
На палубе магазина, я нос к носу столкнулся с Лёхой, парень тащил коробку с маслом на своё судно. Окликнув его, спросил:
- Привет, как дела? Ты мне намекал на какой-то цирк. Что ты имел ввиду?
Лёшка опустил коробку на палубу и, прикрыв глаза от солнца ладонью как козырьком, ответил:
- Так вот, сегодня получим аванс и, вечерком начнётся «гастроль».
И вдруг, подбоченившись, отбил лихую чечётку и пропел:
- Эх, пить будем, гулять будем!
Подхватил коробку с палубы и уточнил:
- Вечер пятницы – гуляем. Суббота и воскресенье – продолжение банкета. Понедельник на опохмелку. Во вторник главное смешное цирковое представление – учения по корабельным тревогам.
Я не удержался и спросил приятеля:
- И что в них такого смешного?
- Сам увидишь, а если не поймёшь, то боцман обязательно разъяснит. Ладно, побежал я , а то ребята таскают, а я тут тебе лекции читаю.
Капитана догнал уже на корме своей «чебурашки». Открывая дверь камбуза, не удержался и поделился впечатлениями от увиденного и услышанного в плавмагазине:
- Ничего себе контора! Ну и личности, клейма ставить негде.
Капитан уже шагнул на трап, поднимаясь к себе на верх, но остановился и, перегнувшись через поручни, разъяснил всё мне неразумному:
- Я её знаю больше десяти лет, а она, как говорят, сидит на этом месте больше двадцати. Тося - «царица» на этой реке, а возможно, и не только на ней, но и в городе. С ней спорить – себе дороже, а мои экипажи она, действительно, никогда не обижала. Так что, ты учти это. С ней надо только по-хорошему. Дружить надо с ней. Если чего-то и не хватит на весь перегон, выкрутимся. Ты главное смотри, чтобы муки, соли и сахара было в избытке. Вот без этого людям на зимовке будет хреново, а взять негде.
Он поднялся к себе, а я пошёл к котлам.
В этот день обед проходил живенько. Люди не тянулись к столам, как обычно, по одному, а весело галдя, ввалились в кают-компанию всей ватагой. Быстро ели, благодарили и выходили на корму, где Санёк уже готовил к спуску на воду мотобот. Все ясно: народ получил аванс и рвётся в город. Появился Саныч и, садясь за стол, крикнул мне:
- Бросай всё, дуй к мастеру. Все уже получили деньги, один ты остался, он ждёт тебя. Начальство тоже в город торопится. С первым мотоботом пойдут.
- Так они трое как раз и не обедали ещё.
- Да не будут они. Чего ради в город намылились? Первый раз, что ли? Завалятся сейчас в кабак и допоздна. Давай, шуруй к нему.
В каюте капитана были стармех и старпом. «Дед» - внушительный коренастый мужчина с седой шевелюрой, в идеально отглаженной форменной рубашке сидел на диване. Моложавый, высокий и поджарый старпом, мурлыча, себе под нос бравурную мелодию, мерял шагами каюту. Увидев меня на пороге, стармех сказал:
- Проходи, - и кивнул в сторону спальни капитана, - переодевается.
Только я вошёл, открылась боковая дверь, и появился капитан при полном параде, на ходу прихорашиваясь, отряхнул невидимую соринку с наглаженных брюк.
- Ага, ты уже здесь.
Прошёл к сейфу и, открывая его, бросил:
- Бери ручку, расписывайся.
Пока я расписывался в зарплатной ведомости, капитан щёлкнул замком сейфа и пояснил:
- Ты нас на обед не жди, мы в городе пообедаем.
- И, наверное, поужинаем, - добавил старпом, продолжая «мурлыкать».
Протягивая мне двести рублей, капитан улыбнулся.
- Да, скорей всего. Что касается ужина... Пошли- ка на пару слов, - и легонько подтолкнул меня в спину к выходу.
Вышли в коридор. Он прикрыл дверь своей каюты. Чуть понизив голос, начал меня инструктировать.
- Сегодня, завтра и послезавтра ребята будут гулять.
Сделал паузу и внимательно посмотрел мне в глаза, как бы стараясь угадать мою реакцию.
- Ясно, - ответил я, чуть улыбнувшись.
- А если ясно, то ты продукты не порть. Один чёрт, в эти дни никто толком жрать не будет. Не переводи зря харч. У самого-то как с выпивкой, не налегаешь?
- Да нет, вроде всё в норме.
Он хмыкнул, повторил:
- «В норме», - знаю я эти нормы. В город собираешься?
- Хотелось бы, надо деньги домой отправить.
- Это хорошо, правильно. Только помни: до ноля часов у причала будет мотобот с «Кемерово», сегодня они дежурят по рейду. Если опоздаешь, то будешь ночевать на причале, там есть лавочки под навесом. Так что...
Развернулся, шагнул к себе. Я направился на свою палубу. Уже открывая дверь каюты, Ароныч окликнул меня:
- Вот ещё что. Придумай что-нибудь на эти дни такое, чтобы людям в горло лезло. А-а...что я тебя учу, сам должен понимать.
Махнул рукой в мою сторону и открывая дверь громко спросил своих спутников:
- Ну что, готовы? Тогда двинули.
Мотобот тихо тарахтел движком, изредка отстреливался сизыми выхлопами, отплёвывался брызгами воды из трубки, в корме посудины. Под весом шести-семи пассажиров, отъезжающих в город, судёнышко сильно просело в воду.
Санёк с повязкой вахтенного на правой руке, я и группка очередных убывающих в город стояли у борта. Рулевой слегка добавил оборотов. Мотобот как норовистый конёк, чуть припал на корму. Повинуясь рулю, развернулся носом поперёк реки. В этот момент Санёк и крикнул, обращаясь к боцману:
- Саныч, ты что в этот раз взял с собой? Сумку или как в прошлый раз?
Надо было видеть простовато-дурашливое выражение Санькиного лица. Ответить боцман не успел. Взрыв хохота раздался одновременно на палубе и в мотоботе.
- Ну, ты и зараза злопамятная! – прокричал боцман в ответ, поднимая над головой, пустую матерчатую сумку.
- А ручки-то проверил? - расплылся вахтенный в глумливой улыбке.
Громче затарахтел мотор. Мотобот набирал ход. Ответный забористый мат Саныча всё же долетел до палубы сухогруза.
Повернувшись ко мне, Санька начал рассказывать.
- Вот в прошлую навигацию всё так же было. Сыныч поехал в город за водярой для себя и мне заодно. Мы в тот день были дежурными по рейду. Проводил их в город. Жду у причала людей, встречаю, развожу по рейду. Смотрю, наши возвращаются. И хватило же у него ума взять под бутылки полиэтиленовый пакет. Мужики уже по причалу шли, а там всё покрытие дощатое и только в одном месте есть перемычка железобетонная. Ну и закон подлости, как всегда! Только Саныч шагнул на это место, как ручки у пакета оборвались.
Даже спустя год, после этой «трагедии», Санёк болезненно сморщился и аж закрыл лицо ладонями. Через паузу продолжил:
- Как всё мызгнулось о бетон! Четыре пузыря из шести – вдрызг! Стекло прорезало плёнку. Саныч подхватил пакет, а с него в три ручья льёт. От его и моего мата аж чайки с воды снялись и шарахнулись вниз по реке. На нём всё: рубашка, брюки, ботинки - водкой пропиталось. А что делать-то? В прошлом году мы аванс поучили поздно, магазин вот-вот закроется. Весь такой «душистый» взял он «ноги в руки» и рванул рысью через поле в ещё одну ходку. И ведь успел зараза до закрытия!
- Рассказывал потом, что в автобусе бабы от него шарахались, носы зажимали, а мужики наоборот балдели принюхиваясь, сочувствовали.
Сашка достал сигаретку, прикурил и после затяжки спросил:
- А ты в город не собираешься, что ли?
- Почему? Поеду, на почту надо.
- Так иди, переодевайся, последний рейс я буду делать. Рулевому-то тоже в город хочется, а вахта моя. Так что...
Уже в каюте, выглянув в открытый иллюминатор, видел как к причалу причаливали один за другим мотоботы со всего каравана. Люди выпрыгивали на причал и, растянувшись длинной цепочкой по клеверной «пасторали», быстро двигались в направлении ближайшей автобусной остановки.
В последний, третий рейс мотобот вёл Санька. Пассажирами были «марконя» - радист, матрос, оба измаильских «Паганеля» и я. Пока, тарахтя мотором, посудина добралась до причала, Санька успел подколоть радиста и проинструктировать измаильцев. Начал с радиста:
- Пашка, а ты-то куда? Тебе ж это не надо. Уж, не на танцы ли собрался? Вон как вырядился. Говорят, ты кооператив уже достраиваешь? Тогда всё правильно, пора и жену высматривать. А тут девки что надо – северянки. Много правильных, не чета нашим питерским вертихвосткам.
Скосив глаза в сторону остряка, Пашка пробурчал:
- Вот как только соберусь, обязательно тебе свистну, совета спрошу.
И не обращая внимания на ехидную физиономию матроса, продолжил:
- Может быть, найду в кинотеатрах двухсерийный фильм. Всё лучше, чем смотреть на ваши пьяные рожи. Хоть часа три от вас отдохну.
- Ай-я-яй! Какие мы нежные. Подумаешь! В войну-то, как говорят было? Взяли город с боем – три дня на разграбление. А у нас и того меньше, всего два с половиной на расслабуху с выпивоном, а потом завязываем на морской узел.
После этой фразы радист всё же развернулся к Саньке и, прищурившись, чуть ли не зашипел в сторону матроса, кивнув предварительно в сторону лавки, на которой сидел я и измаильские ребята:
- Это ты мне лапшу пытаешься повесить на уши или им? Я-то твои сказки знаю наизусть, наслушался, а вот у них, может быть, и прокатит.
Ухмыляющийся Санька ничего не ответил и через минуту уже переключился на «Паганелей»:
- А вы, салажата, не забывайте, что последний мотобот от причала в двенадцать ночи. Если загуляете, будете «дрожамши дрожжи продавать» на лавочках до утра. Оно хоть и лето, но архангельское, не вспотеете ночью, это точно.
Санёк лихо в одно касание причалил и, ещё посмеиваясь, мы выпрыгнули из мотобота, а он, круто заложив вираж, направил посудину обратно.
На маячившей в конце улицы автобусной остановке толпилась группка моряков с судов каравана. Один обернулся и, увидев нас, замахал рукой, призывая перейти с быстрого шага на бег. Подходил автобус. Запыхавшиеся мы еле втиснулись в заднюю дверь. Через две остановки в автобусе стало свободно. Оживлённо переговариваясь, моряки вышли и направились по улице чуть вперёд к продовольственному магазину. На противоположной стороне улицы на остановке уже стояла огромная толпа отоварившихся. Мелькали знакомые лица с нашего экипажа.
Массивная кондукторша с билетной сумкой на груди возвышалась на своём боковом «облучке». Перед ней на сиденье лысенький старичок у окна, а рядом дородная старуха – жена. Тихо набирая скорость, автобус проезжал мимо магазина. На его ступенях и рядом толпились, весело переговариваясь, мужчины.
- Всё, началось. Перегон начал гулять! Торгаши за один день квартальный план сделают, - глядя в окно, громко прокомментировала увиденное кондукторша.
Старуха с трудом повернулась к ней и охотно поддержала разговор:
- У меня свояченица работала раньше в этом лабазе уборщицей. Так она рассказывала, что не только выполняют, но и перевыполняют одним махом. Страх господен. Мужики по шесть-восемь бутылок берут в одни руки. Скажённые. Такие деньжищи сумасшедшие просаживают. Ироды! Ведь наверняка, у многих семьи есть.
Дедок у окна возбуждённо кхекнул и вклинился в разговор женщин:
- Эка невидаль – шесть-восемь пузырей! И правильно, что гуляют. Когда ещё доведётся и доведётся ли?
Помолчал и продолжил:
- Вот на Диксоне в своё время, а там продмаг один на весь посёлок, приходит хозяйка утром к лабазу-то, а мужики у порога уже толпой поджидают. Отопрёт замок, отбросит засов, да как, гаркнет бывало:
«Сегодня водки мало, больше одного ящика в руки давать не буду».
Дед вздохнул и мечтательно хотел закончить рассказ.
- Вот это я понимаю, пили мужички. А тут срамота - шесть-восе...
Закончить фразу у него не получилось. С поразительной стремительностью для её комплекции, подруга жизни развернулась к нему и залепила звонкую затрещину по лысине:
- Ах ты пенёк старый! Значит, когда я тебя месяцами дожидалась с детьми малыми на руках, не зная, как концы с концами свести, ты-паразит, в это время водку ящиками жрал!
Опять занесла ладонь над блестящей лысиной, но не ударила. Втянув голову в хилые плечи, старик возмущённо и обиженно забормотал:
- Ты что, старая, совсем сказилась, ополоумела! Чай не в доме, народ кругом.
- А что мне народ? Будто я не права?
Народ, те, кто видел и слышал всё, отворачивался, пряча глаза и улыбки. Тихо бормоча, дедок ткнулся лбом в оконное стекло.
Вновь развернувшись корпусом к кондукторше, бабка слегка сменила тему разговора:
- А может быть и прав старый? Пьют, понимая, что лезут чёрту на рога. Посмотришь вон в порту на морские пароходы и то страх берёт, как они там в море-океяне, да во льдах. Страх господен! А эти - скорлупа яичная по сравнению с ними. Как щепки в проруби, а всё туда же. Ну, чисто эти... как их, которые у японцев были в войну? Вот голова-то, совсем дырявая стала... не могу вспомнить.
Дед забормотал что-то. Отлепил лоб от стекла и вдруг рявкнул громко:
- У японцев камикадзе были!
И отвернулся.
Кондукторша стрельнула глазами в нашу сторону. Подбородком указала старухе на нас. Бабка повернула голову, охнула, прижала испуганно ладошку ко рту и через мгновение уже шипела на деда:
- Чего орёшь, старый дурень, ведь люди кругом.
Женщина на «облучке» улыбнулась, а старая ей шёпотом:
- Я ж и не видела их. Думала, они все в магазин подались.
И ещё раз, глянув в нашу сторону:
- А двое-то, совсем мальчишки ещё, наверное, только ФЗУ закончили.
Дед тихо фыркнул и не поворачиваясь, ответил ей:
- Точно, башка у тебя дырявая! Уж сколько лет, как ФЗУ нет. После мореходки они.
Мы стояли в центре салона автобуса, держась за поручень над головой, и делали вид, что ничего не слышим из этих разговоров. Следующая остановка была нашей.
Радист остался в автобусе, а мы с ребятами вышли. Перебежали по «зебре» улицу к городскому почтамту. Один из парней заметил спины удаляющейся от нас по направлению к центру города троицы.
- Вон и наши отцы-командиры! Деньжата домой отправили, а с заначкой рулят в кабак. Смотрите, как нарезают. Торопятся.
Действительно, далеко впереди, ближе к следующему перекрёстку, быстро вышагивали трое мужчин. Один высокий в центре, оживлённо жестикулируя, крутил головой, обращаясь то к одному спутнику, то к другому.
- Ну и что? Они что, не люди? Всё нормально. Отправили деньги семьям, а теперь можно и гульнуть, - спокойно ответил второй измаилец.
Из полученных двух сотен аванса я сто пятьдесят отправил телеграфом жене. Чуть меньше полтинника оставил себе, не в виде заначки, а просто так, на всякий случай. Неизвестно, куда и как меня занесёт в последующие месяцы, а оставаться без копейки в кармане негоже.
Вышли на улицу. Посмотрел на часы. Времени на прогулку по городу оставалось в обрез. Ребятам проще – им ужин не готовить. Хоть меня и предупредили, что вряд ли кто придёт есть, но чем чёрт не шутит. А вдруг?
«Паганели» быстро перешептались о чём-то за моей спиной и один спросил:
- Шеф, а тебе никто из экипажа не говорил про Вайгач? Там, якобы, за четыре пузыря водки можно у чукчей выменять набор песцовых шкурок на приличную шубку?
- Мне нет, а кто вам сказал такое? - спросил, поворачиваясь к ребятам.
- Кузьмич, моторист, сменщик мой. Мы думали ты в курсе?
Моторист - о ком шла речь, считался ветераном в экипаже. Говорили, что он на северных перегонах работает не меньше нашего капитана. Серьёзный мужик. Зачем такому врать и для чего? Ответил:
- Как я могу быть в курсе, если, так же как и вы, впервые здесь? Да и не слышал я подобных разговоров от ребят. Но если это, правда даже наполовину, и то есть смысл взять с собой водки.
Ядовитая заноза под названием - «халява», вонзилась и мне в интересное место.
Минут за двадцать обежали центр города и нырнули в автобус. Вышли в своём районе у продовольственного магазина. У одного из ребят была с собой спортивная сумка. Видно, всё для себя они уже решили заранее, просто хотели перепроверить у меня полученную информацию. Вошли в магазин.
У винного отдела почти никого, если не считать двух местных мужичков. Они стояли перед прилавком и на глазах у продавщицы выворачивали карманы, собирали в ладонь мелочь на фугас «плодово-выгодного».
Причёска «хала» у хозяйки отдела чуть сбилась на бок. Ярко- красная помада почти вся съедена. Её следы остались только в уголках губ и яркими прожилками удержались в их складочках и морщинках. Во всей фигуре чувствовалась ужасная усталость, а в глазах явственно читалось: «О господи, как же вы мне все осточертели!»
Да, не просто даются квартальные премиальные и чаевые, в виде мелочи от вдруг разжившихся деньгами морячков. Но всё это можно и нужно перетерпеть. Премиальные – это хорошо, но куш от «щедрот» мужиков во много раз перекрывает их. Одни не берут медь на сдачу, другие – нетерпеливые- тянут руку, с зажатым в кулаке червонцем над головами очередников, и умоляют: «Катюша, мне парочку, без сдачи. Автобус подходит, на вахту опаздываю!» Разве она не человек? Понимает. И осчастливленный получает свои заветные две бутылки. И сколько их прошло за этот сумасшедший день - не сосчитать. К концу рабочего дня в глазах у женщины рябит, а ноги как чужие.
Не пересчитывая, слегка брезгливо скривив губы, смахнула мелочь в горсть и ссыпала в ящик кассового аппарата. Нагнувшись, достала из-под прилавка бутылку плодово-ягодной, и катнула её в руки мужичка. Следующим клиентом был один из наших ребят.
Протягивая два червонца, парень неуверенно попросил: «А мне, пожалуйста, четыре водки».
Ладонь, с ярко накрашенными ногтями, прижала купюры к прилавку. Продавщица вздохнула и раздраженно спросила: «А не слишком ли рано такими порциями начинаешь, родненький?»
- Да я не для себя...это так...для дела надо, - смущаясь, ответил «Паганель».
- Знаю я ваши дела.
Грюкнула донышками бутылок по прилавку. Толкнула по пластику сдачу.
- Следующий!
Загрузив сумку, пошли к причалу.
- Ужинать-то придёте? - спросил ребят.
- А что, будет?
- Почему нет, конечно, будет.
- А что будет на ужин?
- Ну, вы даёте, ещё добром перебираете! Вот думаю, наверное, замешу блины. Народу будет мало, да и времени на всё остаётся не густо. Сметана есть, на любителя варенье.
- Конечно, придём!
Дежурный мотобот с выключенным движком по инерции мягко ткнулся в бок сухогруза. Рулевой, зацепившись багром за его борт, прижал мотобот плотнее к судну и удерживал так, пока мы перебирались на «чебурашку». Держал и прислушивался к тому, что доносилось из распахнутых иллюминаторов. Ребятки гуляли крепко – дым коромыслом. Музыка, ор в несколько глоток, взрывы хохота.
Вышли на корму. На камбузе у мойки орудовал Санька – мыл редиску и помидоры. Таких помидоров у нас не было, но и не магазинные. Значит кто-то не поленился смотаться на рынок к азербайджанцам. Увидев нас, Санька стрельнул глазами по сумке и, расплываясь в хмельной улыбке, приветствовал:
- Оба-на, вот и все в сборе! Шеф, давай к нам! Боцман и ребята уже заждались. Надо же обмыть твой первый аванс на перегоне. Чтобы всё в порядке было, как полагается.
- Саня, обязательно зайду, но чуть позже. Надо что-то на ужин придумать, - ответил Сашке
Матрос удивлённо хлопнул ресницами раз-другой и, вытянув шею в мою сторону, хрипло, с нотками подозрительности в голосе, спросил:
- А разве боцман тебе не сказал, что в первый вечер ужин отменяется.
- Мне не боцман, а капитан сказал, что вряд ли кто придёт на ужин, но про отмену ни слова. Так что... Да и ребята измаильские не против поужинать.
- Ну ты даёшь! Завтра к обеду человека три выберутся к тебе и то вряд ли. Но если хочешь, конечно, корми «Паганелей»! Они привыкли к режиму в детском саду.
И, заржав как жеребец, двинулся к выходу, держа в руках миску с мытыми овощами. На пороге остановился, уточнил, обернувшись:
- Учти, ждём! Можем и обидеться.
Я засмеялся, отвечая ему:
- Да иди ты, Санёк, мужики-то ждут тебя, а я приду, обязательно приду.
- Ну, смотри, - и Сашка начал достаточно уверенно спускаться по трапу на нашу палубу.
Ужинали втроём: измаильские ребята и я. Водочный запашок от ребят мог не учуять только человек с хроническим насморком. Спросил парней:
- Уже успели проставиться за первый аванс?
- В том-то и дело, что нет, - ответил моторист.
А его друг, уловив в моём взгляде недоумение, добавил:
- Когда мужики позвали в свою каюту, мы хотели прихватить бутылку, но в коридоре нас перехватил Кузьмич и сказал, что не надо. Новичков, мол, угощает команда, а вот когда рейс закончится, тогда мы и проставимся. Вроде, так принято здесь.
- Да мы немного, грамм по сто с матросами и мотористами, - как бы оправдываясь, добавил приятель.
- Мне-то что, я вам не отец родной. Но и двести граммов на пустой желудок не хило.
- Ох и пьют мужики!... Такими дозами!...
- А бутылок уже пустых сколько! – тараща глаза, ужаснулся его друг и, заторопившись, продолжил:
- Санька такие байки травит – заслушаешься! Ребята ржут в покатуху, а истории из него одна за одной вылетают.
- Вам-то в новинку, а они их, наверное, в десятый раз слышат и всё равно смеются?
- Наверное, но с него угореть точно можно. Это что-то!
Ребятам не терпелось вернуться на палубу в каюту, где заливался подвыпившим соловьём Санёк. Проглотили по последнему куску блина, запили чаем.
- Спасибо, мы пойдём, ладно?
- Да идите, конечно. Немного приберусь на камбузе и тоже загляну. Обещал ведь.
Минут через двадцать, спускаясь на жилую палубу, столкнулся с Санычем.
- А я за тобой иду, сколько можно ждать? Мужики хотят с тобой выпить.
Если бы не запах спиртного, его трудно было принять за человека, уже успевшего хорошо принять на грудь. А судя по рассказам ребят, выпито к этому времени было немало. А он как стёклышко.
- Так вот я и иду к вам.
Он приобнял меня за плечо и, обдавая перегаром, повёл по коридору.
В первый день гуляли двумя каютами. Четыре моториста и механик - в одной. В другой, куда меня привёл боцман, была его команда и второй штурман. Полный комплект в наличии. Три командира и радист в городе. В машинном отделении никого, на палубе тоже. Класс! Повязка вахтенного красовалась на рукаве штурмана, и все при деле – команда гуляет.
Наше появление встретили одобрительным гулом и подколками в мой адрес, что я вроде бы чураюсь матросни.
На столе натюрморт для бытовых живописцев. На расстеленной газете красовались: редиска, резаные помидоры, вперемешку с ломтями колбасы, щепоть соли, пучки зелени с базара, хлеб и гранёные стаканы. Пустая банка из-под рижских шпрот, набитая с горкой бычками от сигарет и папирос.
Разломив ломоть хлеба пополам, штурман хлебным мякишем собирал шпротное масло в другой банке. Передал кусок хлеба матросу, сидящему напротив. Лица у всех раскрасневшиеся, языки слегка заплетаются. А один из «Паганелей» почти сломался. Дурашливо улыбаясь, парень переводил мутные глаза с одного лица на другое, плохо воспринимая происходящее. Видно, успел пропустить очередные сто грамм и «поплыл».
Под открытым иллюминатором вдоль борта шеренга из пяти-шести пустых бутылок. Дверца шкафа нараспашку. В нижнем отделении для обуви рядами уложены бутылки с водкой. Неслабо ребятки затарились!
И над всем этим пластами табачный дым, неспешно струящийся в распахнутый иллюминатор.
Очередная бутылка пошла по кругу. Мне двинули чистый стакан, и я успел поставить ноготь пальца на одну треть ёмкости. Разливавший водку Санька, возмутился:
- Что так слабо! За тебя же пить будем.
- Сань, вам гулять, а мне завтра обед готовить. Ведь когда-то, но жрать вы захотите?
- И не только обед, но и завтрак. Радист с командирами обязательно будут завтракать, к гадалке не ходи, - поддержал меня Саныч.
- Тем более! Так что, хватит мне, на один тост и для запаха.
Сашка не стал возражать, и горлышко бутылки нависло над стаканом измаильца. Чуть успел плеснуть в стакан, как палец боцмана резко задрал горлышко вверх, обрывая струйку.
- Хватит салажонку!
- Хватит, так хватит, как скажешь, - пробормотал Сашка, переводя бутылку к следующему стакану.
Выпили за мой первый перегон. Кто-то ещё пытался говорить, рассказывать истории про предыдущих коков. Макнув редиску в соль, я закусил и немного послушал байки. После выпитого вдруг накатила такая усталость! Не хотелось ни только говорить, но даже слушать. День выдался тяжёлый, суматошный. Всё накопилось и после выпитой водки отозвалось во всём теле. Захотелось лечь и немного вздремнуть.
Мужики о чём-то громко спорили, не слушая друг друга. «Паганель», отклячив нижнюю губу, сопя носом, тихо скользил спиной по переборке и наконец, завалился на кровать, за спину одному из матросов. Я тихо шепнул боцману, что ухожу к себе. Он внимательно посмотрел на меня совершенно трезвым взглядом и просто кивнул.
Закрывая дверь своей каюты, подумал о Саныче: «Вот даёт мужик! Столько выпить, и ни в одном глазу».
Разделся и, не разбирая кровать, лёг поверх одеяла. Уснул моментально.
Холодный сквознячок из открытого иллюминатора сделал своё дело. Поворочался я под его струями и проснулся. Сел на кровати, зябко поёживаясь и растирая замёрзшие ноги. Присмотрелся к стрелкам будильника. Двенадцатый час ночи. Часа два с половиной поспал. Усталость прошла, но захотелось курить. Оделся и вышел в коридор. Все каюты закрыты кроме одной и из неё доносились звуки возни. По жилой палубе гулял приглушённый храп на все лады. Команда дошла до кондиции и угомонилась. Тихо ступая, прошёл до открытой двери дальней каюты у самого трапа. Заглянул. Они были ко мне спинами: боцман и Санёк, тихо матерясь, укладывали на кровать одного из ребят-измаильцев. Его дружок, уже почивал на своём месте, широко раскинув руки и постанывая во сне. Как можно тише ступая, поднялся по трапу на корму в курилку.
Над рекой тишина. Северная Двина – трудяга отходила ко сну. Еле слышно тарахтение удаляющегося по течению катерка. Ещё видны мелкие, постепенно затухающие волны от него. Чуть покачивается, подмигивая то белым, то красным боком, еле различимый с такого расстояния, бакен. И тишина над рекой.
Но вот появляется звук очень похожий на стрекот южной цикады. Откуда она здесь, на Севере? Звук нарастает и становится понятно, что это. Из-за небольшого островка вылетает моторка. По диагонали начинает пересекать реку, звонко шлёпая дюралевым днищем по ряби на воде, скрывается в затоне у дальнего берега реки. И опять тишина.
Но вот слева у причала, кашлянув раз-два, завёлся движок дежурного мотобота. На нём могут возвращаться наши командиры, если они не вернулись, пока я спал. Не желая их лицезреть, тихо спускаюсь на жилую палубу. Здесь уже горит бледно-синее ночное освещение.
Вторая половина суток после «разграбления» винного отдела соломбальского магазина подходила к концу. Команда отдыхала. Но «враг» не повержен и на его уничтожение отводилось ещё двое суток.
Уже засыпал, когда последней ходкой в первом часу ночи мотобот привёз командиров. Капитан и стармех самостоятельно поднялись на палубу, а потом с помощью рулевого втягивали на неё «вдруг отяжелевшего» и всё порывавшегося что-то исполнить из ресторанного репертуара старпома. Его уговаривали заткнуться и крыли тихим, но забористым матерком. Рулевой приглушённо ржал и подсаживал исполнителя, упираясь руками в его худые ягодицы. Потом бедолагу волокли по двум пролётам трапа наверх. Звуковое оформление не изменилось. Тот же тихий мат, и попытки влекомого, исполнить отрывки из мюзикла. Пару раз хлопнули двери и всё стихло.
Экипаж был в полном составе.
В последующие два дня на столах в кают-компании я выставлял графины с подсоленным томатным соком, а на первое в обед был холодный щавелевый суп на мясном бульоне, заправленный яйцом. И то и другое пользовалось популярностью, как у продолжавшей загул части команды, так и у тех, кому хватило и весёлой пятницы. Завязавших с пьянкой оказалось больше, чем продолживших пить, за счёт еле очухавшихся после первого дня «Паганелей». Вспоминая вчерашнее возлияние, они в страхе таращили глаза, клялись, что теперь и капли в рот не возьмут. Пришлось им напомнить поговорку про курочку.
Сплотив поредевшие ряды, команда боцмана и мотористы объединились в борьбе со змием. Перебрались в одну каюту и «битва» продолжилась. В ночь с воскресенья на понедельник, с трудом, но враг был повержен. Вынос «тела гада» и его захоронение происходило в понедельник после завтрака.
Позавтракав, Саныч вышел на корму и снял брезент с мотобота. Снизу вверх на корму потянулась цепочка участников побоища. Лица у всех – не приведи Господи - в цветовой гамме от жёлто-зелёного до серого. Глаза-щелочки, рубашки мятые. Каждый нёс в руках «веером» по две-три пустые бутылки. Боцман принимал тару и складывал её пирамидкой на дне мотобота. С площадки верхней палубы за всем действом наблюдал капитан. Когда погрузка закончилась, он спустился и подошёл к Санычу, что-то коротко сказал, протягивая пятёрку. Тот молча кивнул.
Посудину спустили на воду. Направляемая рукой рулевого, она пошла поперёк реки к причалу, у которого уже покачивалась парочка таких же мотоботов с судов каравана. На самом причале стоял обшарпанный «Уазик» и возле него суетились люди. Шёл взаимовыгодный обмен стеклотары на одну-две бутылки водки для опохмелки.
Не успел ещё мотобот добраться до причала, как по внутренней трансляции раздалось: «Команде приступить к уборке». Корабль ожил. В дело пошли щётки, тряпки, швабры. В мусорный контейнер полетели консервные банки, набитые доверху окурками. Вчерашние выпивохи мыли, скребли, драили. Работали стоя, на корточках и в позе ракообразных, в каютах и в коридорах. Спиртное, выпитое за два с лишним дня, гнало пот. Бисеринки покрывали лбы, их смахивали ребром ладони. Крупными каплями он повисали на носах людей. Мужики, мотали головами, стряхивая его, отдувались и кряхтели.
Что больше всего поражало в этом действии?
Они не жаловались и не протестовали, отлынивающих от работы не наблюдалось. Никто даже не заметил возвращения боцмана с причала. Саныч бегом поднялся на верхнюю палубу, а вернувшись, присоединился к своей команде. После того, как навели порядок в каютах и в коридорах, принялись за палубу. Раскатали пожарные рукава, подсоединили брандспойты и мощными струями мыли всё и вся. Умытая «чебурашка» засверкала под солнцем не хуже только что отчеканенного пятака.
Затем все «мученики» собрались в кают-компании. В руке боцмана появилась бутылка водки. Быстро разлили по стаканам и слегка морщась, выпили.
- Всё, шабаш! – сказал, как отрезал Саныч.
Санька взял пустую бутылку двумя пальцами и, дурашливо улыбаясь, прошествовал мимо меня к мусорному контейнеру. Бросил в него и, отряхивая ладони, пропел: «Сказка вся, сказка кончилася». Все разошлись по каютам.
Что это было? Сложившаяся за годы традиция? Возможно. Но мне это больше напоминало ритуал.
Не всем, а только хорошо подготовленным священникам церковь позволяет заниматься изгнанием «бесов» из тел несчастных. Для этого существуют особые молитвы и приёмы. В нашем случае выступал в роли священника капитан, наверняка прошедший через подобное в молодости. Тяжёлой, непривычной для мужчин работой, через пот выгонял из них всю гадость, накопившуюся в организме за время пьянки. Понимаю, что это спорное мнение, но именно такое сравнение напрашивалось тогда.
До начала обеда оставалось больше часа, и я пошёл каюту. Открыл дверь, шагнул в коридор и не понял, где оказался. Это напоминало предбанник. Воздух горячий и влажный. Из-за каждой двери слышались шум воды, крики, вопли и оханье. Распахнулась дверь одной из кают и в коридор выскочил полуголый и босой Сашка. Вроде направился в сторону трапа, но обернувшись, увидел меня.
- Шеф, а я к тебе рванул. Слушай, у тебя томатный сок остался? Выручай!
- А что у вас тут происходит? Не продохнуть, как в парилке, - задал ему встречный вопрос.
- Как чего? Моемся, паримся, стираемся. Как дашь вначале горяченького, а потом резко холодненького, так классно! Душ Шарко короче. Дурь выгоняем. Ну, так как, насчёт томатного?
- Открой холодильник на камбузе. Там в графине ещё оставалось.
- Лады.
И, шлёпая мокрыми ступнями по палубе, Сашка побежал на камбуз.
На обед команда явилась в полном составе. Людей было не узнать. Куда что делось? Чисто выбритые, в свежих рубашках, лица почти разгладились, а от Сашки даже пахло хорошим парфюмом. За столами шутили, подкалывали друг друга. Как будто и не было более двух дней загула.
Ни до, ни после мне не доводилось видеть, чтобы люди так пили. А вернее, в таком количестве. Ни тогда, ни даже сейчас я не могу это объяснить, обосновать их поведение. Рядом со мной были не пропойцы и не алкоголики. Наоборот, великолепные профессионалы в своём деле, асы. Мне предстояло убедиться в этом буквально через несколько недель. Если бы это происходило с людьми после сильного стресса – тогда понятно. Но этого не было. Все встряски их ожидали впереди. Скорей всего, старуха в автобусе была права, когда говорила, что пьют, понимая, куда лезут? Не знаю. Для меня это так и осталось загадкой.
Получить разгадку можно было только у самих ребят, но и то вряд ли. В лучшем случае могли послать по всем хорошо известному адресу, а могли дать и в лоб. И были бы совершенно правы.
Наступил вторник – последний день гастролей «цирка», как выразился Лёха. Перед завтраком капитан с боцманом зашли на камбуз.
- Сегодня проигрываем все тревоги, - обращаясь ко мне, сказал Ароныч. - Пожарная и трюмная тебя не касаются. Можешь не дёргаться, занимайся камбузом, а вот по шлюпочной тревоге, будь добр, в спасательном жилете выходи на корму.
И обращаясь к Санычу:
- Расскажешь ему и всем новеньким и объяснишь, что и как.
Повернулся и пошёл за стол. Боцман подмигнул мне, достал из кармана секундомер и протянул, поясняя:
- Как только объявят шлюпочную тревогу, включи его и выходи на палубу. От тебя требуется только одно: засечь время от подачи сигнала до касания мотоботом воды. И всё. Начальник каравана вчера прибыл из Москвы. Никому эта показуха не нужна, толку от неё чуть, но побегать сегодня придётся. Завтра утром, говорят, снимаемся. Так что…
Уже на пороге напомнил:
- Жилет не забудь напялить.
Только успели люди перекурить после завтрака, как началось. Вначале был «пожар в трюме». Раскатали рукава, дали напор воды и, вдвоём удерживая брандспойты, направили струи в пустой трюм. Затем «горело» в машинном отделении. Тихо матерясь, бегали с огнетушителями. Старпом с капитаном стояли на выносном крыле мостика с секундомерами – засекали время. Минут двадцать отдыха в курилке на корме и новая вводная – «пробоина в трюме». Как и что происходило там, а затем в машинном отделении, я не видел, но в курилку матросы вернулись взмыленными.
Спасательный жилет я надел заранее и когда прозвучал сигнал шлюпочной тревоги, щёлкнул кнопкой секундомера и вышел на палубу. По этому сигналу на корме возле спасательных плотиков собралась вся команда за исключением капитана. Все встали по расписанным местам: по двое у плотиков, а остальные сноровисто расчехлили мотобот и спустили его на воду. Когда он плюхнулся подняв брызги, я остановил секундомер. Всё происходило, на мой взгляд, очень быстро. На корму спустился капитан. Обвёл всех взглядом.
- Где хуже, где лучше, но в нормативы уложились. Отбой. Всем отдыхать. После обеда комсостав и боцмана жду у себя.
Чуть громче добавил:
- Завтра в десять снимаемся и выходим.
Нашёл меня взглядом и напомнил:
- На ходу четырёхразовое питание.
Все стали расходиться, а Саныч придержал ребят измаильцев и кивнул мне, указывая на дверь камбуза:
- Пошли к тебе, вы у нас новенькие, кое-что объясню и разжую. Тревоги тревогами, да не так всё просто.
Начал с того, что вставил «дыню» своему подчинённому – матросу:
- Не знаю, чему вас учили в мореходке, но как латать дырки, ты толком не знаешь. Суеты много, а толку пшик. Ладно, с этим разберёмся позже. Практика у тебя будет, научишься, какие твои годы.
Уверенность боцмана, как мне показалось, не очень вдохновила парня, но матрос промолчал. Саныч продолжил инструктаж:
- Все документы держите при себе, лучше в кармане с молнией. Если её нет, заколите булавкой. Сумка, чемодан, должны быть под рукой. Где лежит спасательный жилет, должны помнить днём и ночью.
Я поймал себя на ощущении, что в тот момент не смог бы обратиться к боцману запросто – по отчеству. Перед нами был другой человек, не из курилки на корме, а опытный специалист, пытающийся донести до нас, казалось бы, простые истины. Истины, за которыми стояли многолетний опыт, тяжёлый труд и, возможно, потери. И опять обращаясь к матросу, он продолжил:
- Это мы с тобой должны как можно точней определить: есть возможность или нет заделать пробоину. Просчитать варианты. Что будет, если невозможно залатать? Мы с тобой будем в трюмах или в машинном отделении, а капитан далеко - на мостике. Но принимать решение ему и отвечать за всё - тоже ему.
В тот момент, он как бы обращался только к матросу, стараясь внушить, что и от него многое зависит. После небольшой паузы закончил персональное наставление:
- Только после нашего доклада капитан будет предпринимать что-то.
Обвёл всех нас, стоящих перед ним полукольцом и перешёл на общие наставления для всех:
- Шлюпочная тревога при шторме на чистой воде – это одно, а тревога во льдах это та же «шкурка», но только мехом наружу. Нам позволяется ходить только в виду берега и на волну в пять баллов. Эти инструкции пишутся в Москве, зачастую людьми, совершенно не представляющими, что такое Арктика. Чтобы написать такие бумажки, одних докторских степеней мало, надо побывать в нашей шкуре. Но кому она нужна? …Правильно, только нам! Да, капитан и штурманцы знают на побережье все бухточки, щели и островки, за которыми можно спрятаться от шторма. Но до них ещё надо добежать. О штормах предупреждают заранее, но ошибаются о скорости и силе его тоже часто. Вот и летим, бывало, вытаращив глаза к ближайшей щели на побережье, точно тараканы за печку. Думаете, мы баллы считаем? Да ни хрена! Главное – носом на волну и про себя молишься на капитана, стармеха и рулевого.
Перевёл дух после обширной тирады и более спокойно закончил мысль:
- На моей памяти, на чистой воде у нас ничего такого кошмарного не было. Но если тревога в шторм на чистой воде, то выскакивайте на палубу ближе к спасательным плотикам держитесь. Мотобот спускать не имеет смысла. Расшибёт волной, сплющит или сорвёт, не даст спустить. Сбрасываем плоты и, как только они раскроются – прыгайте. И помогай вам Бог доплыть и забраться на них. Не забывайте, водичка-то не черноморская.
Полез в карман за сигаретами, глянул через плечо на корму и предложил:
- Пошли в курилку. Там и закончу свои страшилки, а заодно и покурим.
Ни я, ни «Паганели», не восприняли наставления боцмана как страшилки. Каждый делал свои выводы. Мне отступать было некуда. Семья, ребёнок. Надо работать и прилично зарабатывать, да и нормальная характеристика не помешала бы. Без неё или с «волчьим билетом» в советские годы было очень неуютно. Это я успел прочувствовать на своей шкуре.
Молодым ребятам проще и они решили по-своему. Дошли с караваном до Обской губы и списались на корабли, направляющиеся вверх по Оби к местам приписки. И дней через десять были уже в тёплом Измаиле. И неизвестно ещё, как у кого сложилось. С ними вообще очень сложно всё получилось. Но об этом расскажу чуть позже.
Сели в пустой курилке, затянулись дымком, и Сан Саныч перешёл ко второй части наставлений:
- Когда идём в колотом льду, а это в первую очередь в проливе Велькицкого, и вдруг «хорошо» напарываемся на льдинку без шансов, капитан обычно выдерживает до предела. Команда даётся…
Боцман вспомнил про меня, а вернее про секундомер, лежавший у меня в кармане, и протянул руку со словами:
- А ну, дай ка его. Засёк время?
Я молча протянул ему, кивнув утвердительно.
Он посмотрел на циферблат и повернул его к нам (врать не буду, не помню точно, сколько там было).
- Неплохо сегодня получилось, - отреагировал на увиденный результат. - Так, на чём я остановился?
Вспомнил и продолжил нить рассказа:
- Шлюпочная тревога звучит, когда от борта до воды, а вернее до льдинок, остаётся метра два максимум. Почему? Чтобы прыгая, вы не сломали ноги. Выбирайте себе каждый ту, что покрупнее и прыгайте. Если льдина мелкая, «играет» под вами, то ложитесь на пузо и как на зарядке – «руки шире, ноги шире». Короче, как Иисус Христос на распятии. Идущее следом судно спустит мотобот и снимет вас.
- А почему сами не спускаете? – не удержавшись, спросил один из парней.
- Да потому, родное сердце, что мы с твоим дружком в это время, мокрые по-самое «не балуйся», пытаемся заделать дырищу. А когда становится ясно, что -«капец», докладываем капитану и рвём когти наверх. Видел на секундомере время? Так вот, когда от бортов до воды два метра, то спускать что-либо…
Саныч топнул по палубе и закончил:
- Эта хрень тонет намного быстрее. Вот вроде и всё, что надо вам знать по этой тревоге, а остальное ерунда. Всем всё понятно? Вопросы есть?
Мы промолчали, какие могут быть вопросы?
Боцман шагнул к трапу. Уже взявшись за поручень, обернулся, смеясь, добавил:
- Так вот, забыл сказать. Если в первом случае, прыгая в воду, сумки не стоит брать с собой – не выплывете, то во втором можете попробовать, некоторым этот финт удавался. Видно с грязными трусами было жаль расстаться.
И захохотал, спускаясь по трапу. Мы не смеялись, лишь попытались изобразить жалкие улыбки.