Бабушка и тётя Сеня постоянно работали, работали. Одна в совхозе, другая по дому.
Вставали часов в пять утра, весной, летом и осенью – сразу после четырёх, до восхода солнца. Рано утром, до и после работы, тётя Сеня «управлялась» (так это называлось) – косила траву, кормила корову и свинью, и всякое такое. А бабушка готовила еду, убирала во дворе, собирала конские кизяки (я любила, когда меня брали с собой – можно было выйти со двора) – для того, чтобы добавлять их в глину и обмазывать, например, плиту или делать «кирпич» - топливо для печи. Кизяк, конечно, отходы жизнедеятельности, но в подсушенном виде это просто переработанное сено. Наверное, он как-то скреплял глину – иначе, откуда такой рецепт?
Дом стоял под горой. Ну, так говорили, хотя это был всего лишь довольно пологий холм. Село вообще лежало между двух холмов, в долине – на Одесщине все сёла расположены в долинах. Выше – только дом соседей Лысовых и, чуть в сторону, - кладбище. В мои детские годы не было никаких вспаханных полей, а просто холмистые, поросшие разнотравьем, просторы. Много полевых цветов. Раньше, рассказывала бабушка, там были их виноградники – в тридцатых их просто отобрали и уничтожили. Колхозникам не полагалось иметь дополнительного хозяйства в виде виноградника – роскошь! Бабушка не любила даже смотреть в эту сторону и гулять «в акации» (с ударением на последней букве – акациИ) меня не пускала. Действительно, по краю огорода росли акации – они были как бы межой между дворами и дорогой, которая проходила за огородом. Расцветая, они пахли тонко и одуряюще ароматно.
За домом и перед домом была животноводческая ферма. За домом – коровы, впереди, через дорогу, – лошади, конюшня. Почему в середине села – не знаю. Может быть, потому что рядом был большой колодец с «журавлём».
Не помню, чтобы мне когда-нибудь досаждали запахи животных, которых было в избытке. Там я впервые увидела, как родится телёнок: корова, мыча, понуро брела по загородке, а сзади у неё виден был уже выходивший телёнок. Ужасное зрелище. Роды женщины ничем не лучше, поэтому я категорически против того, чтобы мужчина присутствовал при родах: мне кажется, что после этого он уже никогда не посмотрит на свою жену с мужским вожделением. Будет, возможно, ценить и уважать её как мать своих детей, боготворить как мученицу, а вот испытывать страсть – вряд ли. Так что женщине надо выбирать. Но это моё мнение.
Я спала с бабушкой в так называемых сенях. В доме, а был он не очень большим и достаточно бедным, было две комнаты: сени и зал. Вот в сенях мы и спали – на тонкой, шаткой металлической кровати, старой и ржавой. Иногда её красили масляной краской, но она почему-то быстро облетала – не держалась на этом металле. Взамен проступала ржавчина.
Матрас на кровати был сменный – набивался кукурузным сеном, шуршащим до невозможности. В комнате было очень чисто, но в матрасе водилась всевозможная живность: мошки, комарики, паучки… Даже блохи, которых называли травяными. Их травили керосином, но, по-моему, лучше бы оставили в покое: керосин вонял, но и без него мошки куда-то пропадали, высыхали, наверное. Ночью насекомые неприятно шуршали. Только всё успокаивалось, и живность покидала полностью высохшее сено в матрасе, как его меняли на новое, и всё начиналось сначала…
Лучше всего было зимой – в сухом, вылежанном сене не водилось уже никого. В более поздние годы, когда мы приезжали на каникулы, уже матрасы были пружинные, и о «живности» не могло быть и речи; абсолютная, какая-то церковная, чистота в комнатах даже пугала: хотелось ходить на цыпочках и разговаривать в комнатах шёпотом.
Позже меня перевели спать с тётей Сеней в «зал» - на огромную скрипучую кровать с резными ножками. Широкую, изъеденную шашелем. Мне кажется, что на ней могло поместиться не меньше шести человек – такая она была большая!
За «грУбой» - так называлась каменная «батарея», которая обогревала комнату и была, в сущности, дымоходом, - тоже была кровать, только железная, с никелированными спинками. Комнату топили из сеней, так что выступ в зале, он был большой – от пола до потолка, очень быстро нагревал пространство. Груба была горячей, к ней, когда печка хорошо прогревалась, даже невозможно было прикоснуться. В украинском языке вот такое отгороженное место называется «ванькир». Правда, в приодесских сёлах это слово не употребляли. Мне всегда хотелось там спать, но не разрешали. Может быть, потому, что боялись, чтобы не угорела. Или считали неправильным, чтобы ребёнка так излишне обогревать. В духовке, которая была с другой стороны грубы, пекли пироги, пряники, булки. «Большой» хлеб пекли в печи.
Вообще, если окинуть взглядом «зал», то получалось, что он был весьма скромным в обстановке. Никакого богатства и в помине не было. О занавесках говорили «тюлевые», но они были довольно плотные, из хлопчатобумажных ниток, хотя и с узорами. Когда занавески стирали, то, для того, чтобы они не теряли форму, их растягивали в разные стороны, чтобы прямоугольник был ровным. У самых продвинутых были специальные рамы с рядами гвоздиков, на которых растягивались занавески. Высыхая, они сохраняли вполне правильную форму. Но и растягивание приносило свои плоды. Позже тюль появился (в Махновке считали, что тюль – женского рода) гораздо тоньше и лучше по качеству – ткань была с примесью синтетики, и растягивать для сохранения формы ничего уже не надо было. Но тюлевые занавески из хлопка были, по-моему, экологичнее, приятнее, и их можно было использовать после полного износа – из них получались великолепные тряпки. А с этим в деревне тех лет всегда была напряжёнка.
Вода была хорошая, стирать мои родственники умели, так что занавески и вообще белое бельё было по-настоящему белоснежным. Сейчас я удивляюсь, как им это удавалось: порошков не было и в помине, кроме щёлока, потом, когда они появились, это были зверские химикалии, от которых бельё быстро изнашивалось. Стирали силикатным клеем – он продавался в специальных больших бутылках! Он, правда, отбеливал, но результаты проявлялись при полоскании, а в процессе стирки это был какой-то кошмар – скользкий и неприятный. Стирали хозяйственным мылом и щёлоком - каустической содой и каким-то коричневым вонючим средством, которое называлось «жидкое мыло». Никаких отдушек – всё имело стойкий неприятный запах, который тоже надо было «отстирать» - выполоскать. Обмылки собирали в баночку и потом использовали при стирке – ничего не пропадало. Так что, когда я увидела отголосок этого в сериале «Воронины», мне было совсем не смешно…
Сначала бельё замачивали. Потом стирали начерно, потом вываривали. Потом стирали ещё раз. Подсинивали. Крахмалили. Вывесить плохо постиранное бельё считалось неприличным и даже позорным, поэтому доводили до совершенства. Всё делалось руками, стиральных машин не было и в помине…
Но белые простыни использовали нечасто – в ходу больше были цветные, ситцевые, их было легче отстирать. Обычно тёмненькие, в мелкий-мелкий цветочек, полосочку, клеточку. Их шили сами, вручную, – так было дешевле. Швейная машинка в селе была только у портних – «модисток», их в селе было всего два человека. Белое бельё было для гостей и парадных застиланий кроватей. Вообще кровати были больше для красоты, чем для спанья. Днём на них никогда не спали – для этого были всевозможные топчаны на улице, которые я любила гораздо больше: бросишь фуфайку («куфайку») – и валяйся, сколько угодно! В комнате было очень прохладно даже летом – из-за земляного пола, поэтому находиться там долго было не очень приятно. Ещё в комнату не пускали, чтобы не напустила мух. А они всё равно просачивались.
Мух выгоняли полотенцами, закрывали окна и, на всякий случай, вешали длинные противные липкие ленты, на которые садились и прилипали несчастные мухи. Но в комнатах их было мало. Так что там было летом торжественно и тихо. Без особого дела в комнату никто не ходил – все были во дворе.
Но ненадолго приятно было в жаркий летний день пробраться в комнату и улечься на прохладный пол, который был полностью застелен полосатыми домоткаными половиками. Но мне не разрешали этого: считалось, что на земляном полу я обязательно заболею. Украдкой я, конечно, полёживала, но нечасто.
Двери запирались на «клямку» - особый вид замка, со сбрасывающимся при нажатии рычагом. Когда уходили, запирали на висячий замок. При этом «прятали» ключи в особое место, которое, думаю, знало полсела.
Бани в украинских сёлах не строили, как, к примеру, в русских. Купались в корыте – у бабушки было сначала огромное деревянное, а потом большая железная лохань – целая ванна! Для купания собирали дождевую воду. Тщательно следили за дождём: воду собирали во все имеющиеся ёмкости. Она годилась и для мытья головы, и для стирки – очень мягкая. Это теперь дождевой водой опасно даже руки мыть – что там капает с неба, неведомо, а тогда вода была вполне нормальная. Волосы от неё были шелковистые и рассыпающиеся, как пушинки. Это при том, что мыли хозяйственным мылом, а никаким не шампунем. Зимой было сложнее, хотя как-то устраивались, потому что печь топили ежедневно, а вот летом нагревали воду прямо на солнце – каждое утро наливали полное корыто, и после полудня это уже была весьма горячая вода – желающие купались, потом наливали снова. Это был постоянный летний процесс. Колодец был через дорогу, метров пятьдесят, но носить воду приходилось исключительно бедной тёте Сене – больше было некому. Она и носила – по многу вёдер в день. Иногда с нею ходила я – с детским железным ведёрком, совсем как настоящим, только очень маленьким.
http://www.proza.ru/2013/10/20/1931