Здесь, в царстве темноты и подтаявших мартовских сугробов, очень много ржавого железа. И оно поёт. Поёт, поёт на сыром ветру свою тревожную песнь. Продрогшие ветви качаются безмолвно, зацепившийся за выступ пакет трепещет на ветру без шороха - все звуки съедает скрип ржавых дверей да громыхание стальных листов на крыше.
Моему кобелю не нравится такая погода. Сказать по правде, никому не понравится зябкий ветер в темноте и хлопанье железа. Здесь городской ветер; в его зябкости нет ни следа ни от морских брызг, ни от дыханья полярных гор. В сущности, ему всё равно, откуда и куда дуть, у него нет названия.
Зябкость забирается под тряпки, под шкуру, и мы идём домой: изгонять из себя неосторожно впущенную внутрь частицу этого железного ночного царства. Я устраиваюсь под покрывалами и беру книгу - о зачарованных землях, где ветер добр и где нет хлопающей стали, а есть камни, светила и растения.
У пса нет своего чтения; у него только сны. возможно, это сны о деревне или о дальней поездке… Хотя с какой стати мы считаем, будто звери не видят в своих сновидениях воображаемых миров? Пусть ему тоже снятся зачарованные земли; я даже не против, если он - пренебрегая всеми правилами чистоты! - влезет ко мне на кровать, чтобы быть поближе к моим грёзам…
Железным вечером человек и зверь погружаются каждый в своё (а может, в одно и то же) тёплое море сновидений -
- и так переживают губительный голый март.
25 марта 2012