Две встречи

 

   С чеченской драмой и трагедией России я, как и многие вокруг, соприкоснулась отчасти. Вольно и невольно об этом читала, слушала, смотрела по TV. С любопытством, например, узнавала, что на плотине ГЭС проходят военные учения «против террористов». В автобусах упрямо лезли и лезут в глаза объявления о сумках, оставленных без присмотра. Если бы не достославное телевидение с сюжетами отрезанных голов, захватами заложников в больницах и театрах, измученными грязными солдатами в мешковатом обмундировании (глядя на которое, удивляешься, как можно в таком объемном и многослойном одеянии воевать), тема военных действий в Чечне и вовсе воспринималась бы, как страшная, но далекая и не имеющая к тебе прямого отношения, реальность. Не взирая даже, что соседней школе присваивают имя погибшего ученика, Героя России.
   Встречались, правда, вернувшиеся с войны солдаты и офицеры. Но они производили странное впечатление. Словно побывали на бойне мясокомбината: хмурились, отводили глаза, в подробности не вдавались, общались в основном друг с другом или истуканами сидели на сцене во время официальных мероприятий. Предыдущее знакомство с «афганцами» было намного продуктивнее в смысле познания действительности. Может, от того, что в Афганистане воевала настоящая армия с серьезной военно-политической подготовкой, а в Чечне, большей частью, мало что понимающие новобранцы и сотрудники МВД?.. Не знаю, как воюют милиционеры (как их теперь называть – полиционеры?,,,) Но как они служат при своих управлениях – в курсе.
   Поверхностное знание темы – обыденное состояние рядовых жителей российской глубинки. Мы даже не знаем, как правильно назвать кусок истории в несколько лет – войной, резней, кампанией, масштабной зачисткой, разборкой нефтяных или еще каких-то магнатов?...
   Но случились в моей жизни две встречи, когда чеченская тема обдала близким и жарким дыханием, словно огонь из раскаленной печной заслонки. Встречи не прибавили ума, лишь добавили грусти и без того в невеселую жизнь.
«Потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь» (Книга Екклесиаста 1:18).

Командировка на войну

   Полковник Владимир Евстегнеевич служил начальником районного управления внутренних дел. Он сам позвонил мне однажды:
   - Я вернулся из Грозного. Между прочим, награжден Орденом мужества. Приходи, расскажу.
   Редактор газеты, где я трудилась корреспондентом отдела писем, радостно потер руки:
   - Настоящий, живой герой! Отдаю под статью целую полосу. Пиши, Марина!
   И я написала. Так, как мне поведал полковник, исключая маленькую деталь. Но на полосу материала не хватило: рассказ был хоть и эмоционален, но касался почти исключительно Владимира Евстегнеевича. Прослыть перед читателями восторженным биографом начальника милиции вовсе не улыбалось. Да и само повествование производило двоякое впечатление. Узнали же мы с читателями следующее.
   1996 год. Старший советник сводной милицейской группировки из 200 человек командирован в Чечню с благой целью: научить формирующуюся чеченскую милицию профессионально работать.
   - Только кого учить! – восклицает В.Е. – Это были самые настоящие боевики! Днем они в милицейской форме, а ночью переодеваются в гражданку и промышляют, чем хотят. Бывает, что и не переодеваются. Как стемнеет, по Грозному стрельба. Утром, как ни в чем не бывало, все друг друга по плечам хлопают, улыбаются. Вот и представь нашу работу… Учим, наставляем, показываем. Они, естественно, располагают все информацией. Знают наше расположение, вооружение, запасы воды, планы действий. Скрыть что-то невозможно. Они-то знают два языка – свой да наш, а мы только русский. Почему-то никто не предусмотрел, чтобы в каждой группировке был переводчик. Во всей России не нашлось 13 человек, знающих чеченский язык. Смешно!.. Допросить, побеседовать с кем-то невозможно. Ответ один: не понимаю. Приходишь по делу к местному начальнику милиции. Автоматы у обоих на плечах. Он уважительно вроде как разговаривает, но войдет кто-нибудь в кабинет, тут же переходит на свой язык. Я говорю: «Ты меня извини, конечно, но пока я у тебя, будь другом, говори по-русски. Может, вы сейчас пулю в спину мне пустить договариваетесь». «Брось ты»,- лыбится. А войдет кто, и опять: пыр-пыр по-чеченски. Возглавлял наши группировки генерал-полковник Голубец. Как командующий – самая настоящая бездарь. Единственное, чем он занимался – указывал, какой краской штабные вагончики красить, да следил, чтобы окурки на земле не валялись…
   Пока Владимир Евстигнеевич налаживал милицейскую деятельность, боевики готовили штурм Грозного. 6 августа радиостанция «Свобода» объявила: «…Вчера на центральном базаре появились листовки, предупреждавшие жителей города о боях и призывавшие не покидать утром домов и убежищ. Вчера же вечером правительство Завгаева распорядилось о введении 6000 местных милиционеров в Грозный и его окрестности».
   - Голубец вдруг решает 6 августа провести учения и вывести из Грозного все милицейские силы для отработки действий освобождения села от боевиков, - вспоминает Е.Е. – Если бы все вышло «по плану», боевики расстреляли бы нас сразу в колоннах, при выходе из города. Но они допустили просчет: начали штурм в пять утра, а вывод внутренних войск назначался на час позже… Мы сразу оказались в кольце и начали нести потери. В это же время 25 тысяч солдат стояли в ожидании в нескольких километрах от Грозного. Нас «колпачат по-черному», а они бездействуют. Боевики и присоединившиеся к ним милиционеры рассеялись по городу. На третий день боев кончились медикаменты, раненые пошли валом. Воды нет, боеприпасы на исходе…
   Необходимо добавить, что В.Е. был человеком энергичным, практичным, моложавым; стройную его фигуру форма облекала несколько фатовато, из-под обшлагов посверкивали золотом часы и массивный браслет, на безымянном пальце сверкала золотая печатка. Непривычный стиль начальника милиции смущал, но наверное не всех смущал, раз начальник из года в год становился все фатоватее и фатоватее. Для такого человека война войной, а обед по расписанию. Вернуться домой без документальных свидетельств перенесенных ужасов В.Е. не мог. И с этой целью прихватил с собой к командировку фотографа из собственного криминалистического отдела.
   В тот злополучный день Василий дощелкивал очередную пленку.
   - Командир, перебегите к тем вон кирпичам, кадры эффектней получатся,- попросил он.
Полковник пригнулся и побежал. Всего-то пять метров. Тут его и прихватило.
   - Вдруг слышу звук гранатометный «т-тух!» и - столб взрыва! Да по ляжкам! До сих пор запах каленого металла чувствую. Когда в кузнице из огня вытаскивают раскаленное железо и бьют по нему молотом, в воздух окалины летят. И пахнет… вот и тут такой же запах был, один к одному. Бросило нас взрывом в разные стороны. Я с земли голову приподнимаю, смотрю, а на месте задницы, извини, кровища. Не чувствую ничего.… Резали меня почти тут же, в полевых, можно сказать, условиях. Один осколок удалили, а второй никак. И даже обработать нечем. Посоветовавшись с врачом, решил: надо ночью пробираться к своим. Если останусь здесь, сдохну от кровопотери или заражения. До воинской части через окружение полтора километра. Транспорта никакого, кроме чудом уцелевшего УАЗика «буханки». Водитель – доброволец. Решили, что если не прорвемся, значит, не судьба была. Понеслись на полной скорости, без света, по еле различимому проходу. Бог миловал.… Через долгих 20 минут домчались до госпиталя, оттуда вертолетом сразу в Моздок, а там на борт военно-транспортного самолета и в Москву. Пришлось, конечно, «понахальничать», чтобы не валяться в госпитале Владикавказа.… А осколок мой до сих пор не вытащен. Не стали в Москве оперировать, опасно, мол. Передвигаюсь пока с палочкой… Командировку эту я отработал полностью, с лихвой. Думаю, хватит с меня.
   - А те двести, из вашей группировки? Сними что?
   - Кому повезло, кому не очень. Война…
   Полковник разволновался, залпом выпил стакан воды. На кармане его мундира поблескивал Орден мужества, врученный неделю назад - за оборону Грозного.
   Единственное, что я не рассказала в той давней статье, это куда был ранен командир.
   - Ты напиши, что в ногу.
Так я и сделала. А вскоре после публикации пятидесятилетнего полковника неожиданно отправили в отставку.


   Прошло время. Обе чеченские кампании были, наконец, завершены. Боевые действия как бы свернуты.
   Через несколько лет я попала в иммиграционный лагерь на границе Чехии.
   У подножия Моравских Бескуд в двухэтажных дюралевых бараках, огороженных колючей проволокой и сторожевыми будками по периметру, обитало более 700 человек. Разных стран, национальностей, вероисповеданий, судеб и целей. Но на короткий период всех объединила одна задача: добиться статуса беженца и попросить у Чехии политического убежища. Ожидание своей участи в огороженном загоне было хоть и временным, но длилось достаточно долго – от месяца до полугода.
   Беглецы целыми днями бродили по территории. Не на койках же отлеживаться, пока суть да дело. Туда-сюда-обратно, упершись взглядом в заледеневший асфальт, одинаково задумчиво пережидая острый момент своей судьбы.
   В кругу смуглых, угрюмого вида мужчин стояла молодая девушка, глубоко засунув руки в карманы курточки. Серые кудри на неровно стриженой голове топорщились в разные стороны. Все тихо о чем-то переговаривались, не обращая ни на кого внимания. Затем мужчины с девушкой вошли в барак. Девушка сильно приволакивала левую ногу.
   - Это ваши, чеченцы,- объяснили сотрудники лагеря. – Ждут, когда Чехия откажет им в праве жительства. В отличие от других беженцев, надеющихся на положительное решение, чеченцы долго у нас не задерживаются. Поживут неделю-две, получат отказные документы и трогаются дальше. Чехия для них – транзит по пути в Австрию, Францию, Германию, в страны, где жизнь побогаче.
   - Омусульманивают Европу,- усмехнулся кто-то.
   Слышать колкость из уст осторожных чехов было непривычно. К беженцам из Чечни в Чешской республике относятся лояльно, по принципу «враг моего врага мой друг». Чехи никогда не позабудут роковой 1968 год, когда советские танки крошили гусеницами пражские мостовые. 30 лет жизни по советско-коммунистическим правилам привели к тому, что русских в Чехии не очень-то любят. А вот западных украинцев или чеченцев – пожалуйста. Но поскольку последние маленькую скромную страну не особенно жалуют, пользуясь ею по необходимости, то Чехия оскорбляется и позволяет себе слегка критиковать сквозной чеченский чес.
   - А куда мужчины сейчас пошли? – спросила я.
   - Молиться. В том бараке устроена комната для намаза.
   - С женщиной – молиться?!
   - Ну да. Она всегда с ними ходит. Другие чеченки с детьми по комнатам сидят, а эта - с ними.
   Вечером, путешествуя по баракам, я наткнулась на девушку (я уже знала, что ее зовут Бела), когда та мылась в душе. Во избежание всяческих инцидентов душевые кабины в бараках не имеют дверей. Только легкая занавеска прикрывает человека от любопытных глаз. Бела стояла как-то вперекось, уцепившись за косяки, а пожилая толстая женщина, откинув занавеску, мыла ей ноги.
   - Простите,- пролепетала я, мгновенно выхватив взглядом обезображенное тело. Шрамы, рубцы, едва прикрытые кожей развороченные мышцы, огромные синевато-розовые вмятины на спине.
   Никто не ответил, и я тут же вышла. А через час постучалась к Беле в комнату.
   - Что нужно?- с подозрением спросила она.
   - Простите… Я видела вас в душе…
   - И что?
   - Ваше тело… Это война?
   - Представьте,- презрительно усмехнулась девушка. – Наша с вами, ресско-чеченская. Что еще?
   - Я журналист, Бела. Расскажите подробности, если можно.
   - А вы у своих спросите, мне-то все равно не поверите. С чего это я должна откровенничать? А если вы подосланы спецслужбами?
   Я виновато стояла у двери.
   - Белочка,- пожалела меня ее толстая мама. – Расскажи. Какие спецслужбы в лагере…

Воительница Аллаха

   Чеченка Бела родилась и выросла в Казахстане. В 30-40 годы Сталин, как известно, проводил по Советскому Союзу «великое переселение народов»: кого не смог посадить за колючую проволоку или уничтожить, высылал на поселение в места, часто не пригодные для проживания. Например, степных калмыков услал в заснеженную сибирскую тайгу, а вот чеченцев с гор спустил в сухие степи Казахстана.
   Бела, двадцать лет прожив среди казахов, всегда оставалась чеченкой и правоверной мусульманкой. Конечно, это не более, чем факт, потому что в тогдашней стране все вели усреднено-одинаковый образ жизни. Мусульмане, православные, староверы, буддисты – мало кто отличался друг от друга, хотя и старались, пусть на словах, сохранять оставленные предками поименования. С родителями девочка временами наведывалась в Чечено-Ингушетию, никаких ностальгических чувств не испытывая. Все изменилось, когда произошла перестройка и генерал Дудаев заговорил о суверенитете.
   Началась война. Жгучий кавказский патриотизм, доселе мирно дремавший в душе народа, встал на дыбы и совсем скоро вырос до фанатизма. Многие ассимилировавшие чеченцы хлынули на историческую родину.
   Бела вернулась в Чечню в промежутке между первой и второй войнами. Грозный стоял в развалинах, от главной площади Минутка, откуда срочно уезжал на «буханке» раненый в ж… полковник В.Е., не осталось и следа. Но столица, рассказывает Бела, жила, функционировало все, что могло функционировать, в том числе учебные заведения.
Девушка поступила учиться на гуманитарно-психологический факультет института. Стала одной из лучших студенток, на третьем курсе получила приглашение учиться в Миланском университете, но отказалась, потому что влюбилась. Бела не скрывает, что с самого начала знала, что Аслан боевик, эмир собственной группы, и сражается против всех предателей и неверных. Когда их сватали, он даже одет был в камуфляж, а за спиной висел автомат. И она знала также, что должна будет разделить с ним его дело.
   Под влиянием Аслана девушка из просто умной барышни быстро превратилась сначала в невесту боевика, затем в его жену. Строгую, молчаливую, набожную. Научилась водить машину, чтобы помогать мужу в переездах с точки на точку: два раза подряд на одном месте эмир не ночевал. В том, как уважительно, почти подобострастно, слушала мама свою дочь, чувствовалось, что скоро жена стала играть в банде какую-то определенную и значительную роль. Какую, трудно предположить. Что мы знаем о внутренней жизни боевиков? Ничего.
   Походная семейная жизнь длилась меньше года. Бела показала свою последнюю фотографию. Голая комната в заброшенной конторе, крашенные пугающей синей краской стены, железная койка застелена байковым одеялом. Молодой бородач спокойно улыбается в объектив. К нему прижалась Бела: копна черных кудрей по плечам, распахнутые веселые глаза. Молодые, красивые, счастливые своей любовью супруги. По одну сторону от них лежит на койке автомат, по другую пистолет в расстегнутой кобуре. За окном ночь, долгожданная ночь влюбленных. Через месяц их расстреляли.
   За Асланом постоянно охотились. То ли противоборствующая группировка, то ли мстители другого тейпа. Бела утверждает, что российские солдаты. В июльский вечер 2002 года они ехали на очередную квартиру. Машину, как обычно, вела Бела. Вдруг затрещал воздух, и Жигули моментально были исполосованы пулеметными очередями. Последнее, что успел сделать Аслан, это упасть на жену, прикрыв ее собой. К машине подбежали люди в масках, вышвырнули окровавленные тела на дорогу и добили каждого выстрелом в голову…
   Через полтора года живая Бела стояла передо мной и показывала ужасные раны, затянутые тонкой кожицей. Чеченские нейрохирурги, наученные нескончаемыми боями вытаскивать с того света совершенно, казалось бы, безнадежных людей, сумели спасти и Белу. Она корчилась в предсмертных судорогах, а они, не обращая внимания, вытаскивали из тела пули, сшивали мышцы, искали разлохмаченные концы лопнувших нервов. Врачи сделали все, что могли, и этим «всем» была вернувшаяся к Беле жизнь. Впоследствии ее ожидало еще много операций, часто в таких условиях, когда вместо наркоза девушка читала суры из Корана. По ее словам, специалисты, способные вновь сделать из нее физически полноценного человека, находятся в Кельне. Вот туда она и добирается вместе с мамой и друзьями последние месяцы. Пройдены лагеря беженцев в Азербайджане, Польше, Чехии, на очереди австрийский приемный центр.
   Во всяком случае, именно туда я провожала Белу на следующий день.
   За лагерными воротами суетливые женщины заталкивали по такси радостно голосящих детей, бородачи укладывали в багажники общий скарб.
   - Это вам, - отведя глаза, Бела сунула мне в руку яблоко. – Я позвоню когда-нибудь. Прощайте. – И, волоча ногу, вышла за ворота. Не оглянувшись. Неожиданно ее мама, бросив сумки на землю, подбежала ко мне.
   - Бела вылечится, и мы вернемся домой. Мы хотим жить только в своей Чечне. Ведь война когда-нибудь кончится, правда?!
   - Обязательно кончится.
   - На Кавказе яблоко – это знак любви. – Улыбнулась мама. – Прощайте. Мы еще встретимся.
   Мы никогда больше не встретились. И телефон ни разу не зазвонил. Но о Беле я думаю до сих пор.
   Почему суровые мужчины ее, искалеченную и молодую, везде сопровождали, слушали и вместе молились? Кем на самом деле могла она быть? Насколько правдива была со мной чеченская вдова или она только пересказывала свою легенду военной жертвы, дабы пересечь нужные границы? Этой тайны я не узнаю никогда. А может, тайны вовсе не существует, а есть только печальная история о войне и любви, рассказанная случайно встреченной беженкой…

   Вряд ли эта беженка и теперь такая же раздраженная и нелюдимая, какой я увидела ее. Европейская жизнь научит открытости. Но вот ее гордость, высокомерная кавказская гордость, останется наверняка. Я представляю себе высокую, слегка прихрамывающую даму, облаченную в мусульманский наряд. Где проявляет себя эта женщина – в Австрии, куда я ее провожала? Или в Англии – Мекке для просвещенных чеченцев? Или все-таки в России, презираемой ею моей любимой родине?.. И если мы встретимся, на какой стадии будет находиться тогда тяжелая чеченская тема? Для меня - тема, для нее – боль и страсть, для Владимира Евстегнеевича – гордые воспоминания.