Тася поправила одеяло в детской кроватке. Осторожно вытащила из маленьких детских ручек пустую бутылочку. Тихонько прикрыла дверь и вышла. Свет не включала. Луна и снег помогали, без труда ориентироваться в маленькой кухоньке панельного дома. В дверь неожиданно и коротко позвонили. На пороге стоял Николай. Цыганские кучерявые волосы в паутине, куртка в следах побелки. Пьяный что ли? – подумала она. Нежданный гость задвинул ее в глубину коридора и бесшумно защелкнул замок.
- Слушай внимательно, Таська!
- У Зойки большая игра была. Катали по крупному. Короче – Фома, твоего, в буру проиграл. Лавэ у него под утро закончилось, потом рыжье спустил. Ну и брякнул – На Шевцова играю!
Шевцов был мужем Таисии и отцом, мирно посапывающей в комнате дочурки. Сегодня он был на смене. Работал горным мастером. Сразу поняла и оценила опасность, которая мгновенно нависла над семьей. Был пьяный, местный авторитет Фома, или трезвый, значения не имело. Она выросла в криминальном районе и с местными нравами была знакома не понаслышке. И Шевцов тут был не причем. Просто первым пришел на ум. А может и обида давняя всплыла, что сторонился по молодости уличной шпаны, и выделялся на районе своей независимостью. И, не важно, при людях это сделают или втихаря - вор должен был отдать долг. Или ответить перед сходкой.
- Позвонили с будки горному – шептал Николай - Узнали, что он во вторую!
- Двое к проходной ждать пошли. А Штырь и Солдат возле подъезда ошиваются. Я через чердак к тебе перелез. Думай, Таська! А я пойду, пока не засекли. На пере болтаться, мне как сама понимаешь, не хочется! – Николай печально усмехнулся, тихонько приоткрыл дверь и бесшумно шмыгнул вверх по лестнице.
Она не успела поблагодарить бывшего соседа, да и не думала об этом. Кинулась к окну. Осторожно отодвинула край занавески: и правда - недалеко от фонаря топтались тени. Сердце ухнуло и забилось сильнее. Заметалась. К дочке, затем опять в коридор.
За что? И что делать? Вопросы путались под ногами и мешали сосредоточиться.
Жили они хорошо. Получили малосемейку. Родилась дочь. В кредит кое-что из мебели взяли. Да и на работе муж был на хорошем счету.
Опять заметалась по квартире. Зашебуршала дверная ручка. Кинулась в прихожую. Тихонько набросила цепочку и опять к окну. Да. Осталась одна тень. Значит, вторая, поднялась и стоит сейчас за дверью. Как же предупредить мужа? Посмотрела на часы – уже десять. Два часа до смены, да час на дорогу с карьера и помыться. Где-то, около часа ночи выйдет с проходной. А там ждет смерть. Внезапная, нелепая и несправедливая.
Тася подставила табурет и достала с антресолей ящик с инструментами. Неумело открутила розетку, и, сложив ладошки лодочкой, позвала соседку. Розетки были спаренными, со сквозными отверстиями в стене. С той стороны отозвались не сразу. Обрисовав, как смогла ситуацию, попросила позвонить горному диспетчеру, по рации вызвать Шевцова и передать, чтобы перезвонил.
После этих двух, невыносимо долгих, часов ожидания у неё появилась первая седина. Со смены Шевцова привез дежурный автобус. Человек шесть с участка поднялись по лестнице. В квартиру не заходили. Стесняясь тихих рыданий, обнимающей мужа Тоси, потоптались на лестничной клетке и, стараясь не шуметь, спустились вниз. Самый младший – Серега, уже на первом этаже догнал бригадира, и кратко, по-военному доложил:
- Наверху никого.
Утром зашел участковый. Выслушал Тасю, выпил чаю с сушками, и ничего не обещая, буднично, но голосом, не терпящим возражений, сказал:
- Из дома ни ногой. Я на разрез.
Надо отдать должное руководству, которое прекрасно понимало, что в молодом, наполненном уголовными элементами городке, спасти Шевцова практически невозможно. Сядут, но карточный долг вернут. В течение двух дней организовали переезд семьи на такое же предприятие, но на пятьсот километров севернее. Водителя выбрали не болтливого, путевой лист выписал лично начальник автобазы. Вещи собирали в спешке, ночью. Провожал их, рано утром, тот же участковый, да молоденький сержант за рулем милицейского "козла". В кабине разрезовского Камаза, Тася с дочерью на руках и мужем, отправились на новое место. Вьюжило, переметенная дорога просматривалась плохо, как и их будущее.
Пролетело пять лет. Тася работала дежурной по станции, муж зам. начальника участка. Все наладилось. Леночка ходила в садик. Купили машину. Начали строить дачный домик. Новый городок она так и не полюбила. Свыклась, но не полюбила. Скучала по родным, по подругам, но дорога домой пока еще была заказана.
В декабре работы прибавилось. Сильные морозы требовали больше угля на ближайшие ТЭЦ. Экскаваторы не выдерживали температур и нагрузок, движение по станции стало хаотичным, что добавляло нервозности. А тут, как назло, заболела Лена. Пытались сидеть по очереди, подключали соседку, но не всегда получалось. Бывало, оставляли ребенка одного.
Сегодня на душе у Таси было особенно неспокойно. Лена на телефон не отвечала. А у соседки линия постоянно была занята.
- Ты какого х..а двадцатку на третий путь отправила? – заорала залетевшая начальница.
Тася очнулась от дум – Ой, мамочки, там же путейцы стрелку взяли!
- Двадцатый, двадцатый ответьте дежурной! – дрожащим от волнения голосом, кричала в микрофон.
Откуда-то издалека услышала спасительный голос машиниста – Слушает двадцатый!
Пронесло. Успела. Спасибо Надежде Михайловне! Крутая на расправу баба, но отходчивая. При таком тумане – до беды был один шаг.
Кое-как сдав смену, бросилась домой. Пусто. И соседки, как назло, нет. Сорвала мужа с участка, и бросились по дворам, по соседям, по подружкам. Уже обессиленные позвонили в милицию. Метель и ночь затрудняли поиски. Подключилась вечерняя смена, но девочку так и не нашли. На Тасю страшно было смотреть, - черная, охрипшая, в сбившемся на затылок платке, сидела в подъезде на ступеньках и ждала рассвета.
Леночку нашли только в обед. Возле насыпи, недалеко от Тасиной станции. Как ползла наверх по, засыпанной снегом, щебенке, так и заснула навечно, с вытянутыми ручонками. Ребенок, по всей видимости, решил пойти к маме на работу, но не рассчитала своих детских силёнок и придавившего к вечеру мороза.
После этих страшных дней, Тася долго лечилась. Ходила, шатаясь по больничным аллеям, непричесанная, наполовину седая. С мужем почти не разговаривала – да, нет, вот и всё общение.
Через два года муж ушел к другой. К хохотунье Нинке – молодому специалисту из маркшейдерского. Это для неё не было неожиданностью. Они отдалились друг от друга и встречались теперь только на кладбище. От разбитого кувшина – семьи, осталась только могилка дочери и березка, которую там вместе и посадили. Тася работала по инерции. Претензий к ней не было, но инициативной и живой, как прежде, уже не была. На смене забывалась, а дома, перебирая детские вещи, игрушки и фотографии, все время мучилась вопросом
– За что?
Прошли годы. Много воды утекло с той поры. На пенсию, Таисия Владимировна, ушла в пятьдесят, не отработав ни одного лишнего денёчка. Организовала проводы - честь по чести. Профком помог мясом с подсобного хозяйства, выделил матпомощь и путевку в санаторий.
Алка – единственная близкая подружка, натанцевавшись, сгребла Таську, и пьяно зашептала, на ухо:
- Вот как была ты дурой, так и осталась. Ну что ж ты гробишь себя? Столько лет уже прошло. Какого х..а в монахини записалась? Ромка третий год с тебя глаз не сводит, а ты как та статуя…
Тася продала квартиру. Соседка взяла - для сына. Последний раз повстречалась с Шевцовым, наказала могилку Леночки не запускать, сходила на кладбище и уехала в Москву к сестре.
Та, как два года мужа схоронила и одна жила. Пошла работать. Не могла сидеть дома. Устроилась дневной сиделкой или домработницей, смотря как посмотреть, к пожилой писательнице. Старушке было далеко за восемьдесят, но память не подводила и человеком была интересным. Когда позволяло здоровье, писала мемуары, и под настроение читала Тасе. Дочка писательницы, после испытательного срока, успокоилась и доверяла ей полностью.
Как то ей и про Леночку рассказала.
- На небесах она, – резонно заметила Клара Васильевна – на небесах!
- А вот где мой сынок сейчас, даже не знаю. Скоро встречусь с ним и покаюсь. Первый муж мой, полковником был. Костя от него. Ему еще и трех не было, как Игорь Васильевич от разрыва сердца умер. А я молодая. Поклонники. Командировки. Я тогда в Комсомолке работала. Пенсию за него хорошую получала. Костя с няньками и мамой моей в основном был. И упустила как-то сына. Все вещами да игрушками задаривала. А лет с десяти покатился Костенька мой, под откос. Никакого ладу с ним. Ну, вот что ему не хватало? Я тогда уже с третьим мужем жила. Помню, воспитываем его на даче, после очередной проказы, а соседка… у нас там одна, членкор, подозвала и говорит – "Ларонька! Вы, правда, считаете, что детей нужно воспитывать? А я всегда, мол, считала, что с детьми дружить нужно". Я на неё как на малахольную посмотрела, поблагодарила, конечно, а сама думаю - старуха совсем из ума выжила.
К пятнадцати, Костя уже до колонии докатился. А мы и руки опустили. Сил не было с ним бороться, и выручать, и каждый раз связями пользоваться.
Она развернула очередной любимый леденец, механически бросила на пол обертку и уже, не замечая, собеседницы продолжала:
- Но и это не помогло. Как бес в него вселился. На письма не отвечал и домой не вернулся. Так и остался за Уралом. Ничего путного из него не выросло. Пил. На Север завербовался.
И умер, не дожив до тридцати. И глупо так. Пошел в поселок за спиртным и сгинул. Через полгода косточки нашли…
Только к старости я поняла, что права была соседка. За своей личной жизнью, некогда мне было с Костей дружить – отдаривалась, да в редкие минуты воспитывать пыталась. Да поздно… Вот так, Тася.
Тася и жалела ее и не осуждала за жизнь пролетевшую. Все бы ничего, но Клара Васильевна страдала маниакальной подозрительностью. Обертки от любимых конфет бросала на пол. Тася собирала, а хозяйка требовала показать, что в руках. Каждое утро начиналось с допроса с пристрастием. Приступы подозрений, с пропавшими, а потом найденными вещами, изматывали. Через несколько месяцев – не выдержала и ушла. Все понимала, все списывала на возраст, но переселить себя, переселить почти ежедневные обвинения, не смогла. Приехала дочь и чуть не на коленях просила вернуться. Клялась, что мать все поняла и раскаивается, соблазняла повышением зарплаты. Тася согласилась вернуться, но не из-за денег. Ей было жаль и старуху и дочь.
Спокойствия хватило на три дня, а на четвертый грянула буря. Клара Васильевна трясла головой в припадке, кричала и обвиняла Тасю в воровстве авторучки. Паркер с золотым пером, был предметом гордости старой писательницы и символом признательности ее литературных трудов. Когда она особенно сильно ткнула в грудь своей палкой, Тася не выдержала. Вырвала ее из слабых рук женщины и оттолкнула. Упала она неудачно, головой об угол стола. После крика и оскорблений, тишина оглушила. Она растерялась. Признаков жизни Клара Васильевна не подавала. Бросилась к ней, к телефону. Потом к двери. Швырнула на трюмо, на котором рядом со статуэткой балерины, лежала злополучная ручка, ключи. Схватила пальто, выскочила, и с силой захлопнула дверь.
Сестры, на счастье, дома не было. Наспех побросав в сумку вещи, деньги, и оставив записку, бросилась вон. В себя пришла только на вокзале. Огляделась. Купила билет на электричку и всю дорогу простояла в тамбуре. Через пять часов Тася целовала руки и умоляла настоятельницу женского монастыря оставить её в любом качестве. Оставили. Она безропотно выполняла любую работу. Готовилась стать послушницей. Матушка игуменья несколько раз беседовала с ней. Отмечала ее редкое имя. Таисия, – угодная Богу!
Кивала головой, но мысленно с ней не соглашалась. Считала это злой насмешкой высшей силы для себя и своего имени. Вместе со всеми отстаивала молебны и читала молитвы. А когда оставалась одна, била поклоны перед образами. Ничего не просила, а только шёпотом спрашивала:
– За что?