Конец всегда печален. Если заканчивается что-то хорошее, поэтому август год за годом был грустным для меня – заканчивалось лето, и мы уезжали из деревни. Но светло-грустным, потому что деревня – все же была. Заканчивалось наше лето, но оно все-таки было. Было как всегда милым и прекрасным.
В первых числах приезжала в отпуск тетя Таня, чтобы прожить с нами три недели, а потом забрать в Москву. Сестра ждала ее приезда, высчитывая оставшиеся дни и часы, а для меня он всегда смешивался в радости и печали. Печаль ее приезда приближала наш отъезд, начинался последний этап жизни в деревне, кроме того тетя Таня больше бабушки следила за нашим поведением, за нашими занятиями математикой и английским языком. Но с ней было и интереснее, к тому же тетя Таня сама делала всю работу, она внушала мне уверенность и спокойствие. В нашей как бы сиротской жизни старого человека и детей появлялся как бы отец. Тетя Таня привозила из Москвы колбасу, конфеты, сыр, и сама начинала после обеда заваривать чай и звать нас пить его с разными сладостями.
Я любил тетю Таню, и сейчас люблю, поэтому, конечно, радости в ее приезде и для меня было на порядок больше чем грусти. Да и в самом августе была разве только грусть?! Нет, август дарил нам свои радости, которых не было в начале лета и в его середине. Мы ходили за грибами в молодые березовые рощи, варили варенье из яблок, собирали черноплодную рябину. Часто в десятых числах начинались долгие дожди, холодало до пятнадцати, тринадцати градусов. И это тоже нравилось мне, за годы я привык к постепенному увяданию природы и приближению осени. Было время радости солнышку и жаре, и было время радоваться серым тучам и дождю.
Я практически никогда не смотрел американских фильмов. Они не нравились мне, уже с десяти-двенадцати лет казались скучными и примитивными. Там мир всегда делился всего на две составляющих: злодеи и супер герои, события только веселые и грустные, а моя жизнь не была таковой. Август был и радостным и грустным одновременно, разве мог я после этого поверить, что мир так просто устроен, как это хотел показать нам Голливуд?
Ранним серым утром, уже не прохладным и свежим, как в июне, а просто холодным, мы с сестрой шли на автобусную остановку. К шести часам стояли там и смотрели на закрытую дверь магазина и сельского совета, на холм за селом, заросший лесом, в высокое небо с серыми облаками. Мимо нас проезжали редкие машины, шум которых мы слышали издалека, вот из-за поворота возникал шум более громкий, чем от легковушки. Мы напряженно вглядывались туда, нет – грузовик. Через пять минут еще раз, теперь это был автобус, наше напряжение достигало предела, но из него выходили двое каких-то мужиков, дверь закрывалась, и автобус уезжал в далекий для нас, а на самом деле располагавшийся всего в двадцати пяти километрах, поселок городского типа Кадом. Почти сразу за ним к остановке подъезжал второй автобус, Ермишинский. Я знал, что третьего автобуса не будет, что тетя Таня должна, просто обязана была выйти сейчас из этого. Но она ведь могла и не успеть, мог опоздать поезд. И почему-то мне каждый раз казалось, что она не приедет и на Ермишинском, ведь не вышла же она из Кадомского. Тогда еще не было мобильных телефонов, о! как хорошо, что тогда еще не было мобильных телефонов, и мы не знали заранее, успела ли она и на каком едет. Знания – сила, и кто владеет информацией, управляет миром, но все же что-то мы потеряли, что-то очень важное с появлением мобильников…
Автобус останавливался, поскрипывая тормозами или всем старым кузовом сразу, из открывшейся двери выходили женщины, за ними мужчина, и, вдруг (всегда вдруг, хотя ее приезд мы ждали) показывалась наша тетя Таня с сумками в руках. Мы бросались к ней – обниматься, помогать вынести вещи, рассказать обо всем сразу и расспросить ее тоже сразу обо всем. А мне самое главное хотелось узнать – когда они с моей мамой решили уезжать из деревни и купила ли она билеты. Обычно тетя Таня отвечала, что уезжать они думают двадцать пятого, а билеты она еще не купила. Я радовался, очень радовался ее словам, потому что, во-первых мы не уедем двадцатого, как это произошло в один из прошлых годов, а во-вторых, потому что скоро мы вдвоем с тетей Таней поедем в Сасово за билетами, а заодно на базар.
И эта поездка, обычно единственная за все лето с момента приезда сюда и до отъезда, еще одна причина для меня любить август. Все детство я мечтал приехать в деревню на машине, как наши соседи, как половина наших ровесников. Мечтал безнадежно, потому что у тети Тани машины не было и не могло появиться, а у мамы была, но – в Калининграде, где мы и жили. Оттуда приехать на ней мама, конечно же, считала невозможным. Машина открыла бы нам перспективы, от которых захватывало дух – поехать на реку за двенадцать километров, куда мы не могли дойти пешком, чаще ездить в Сасово, где можно купить и торт, и сырокопченой колбасы, и конфет Красного Октября, поехать в Кадом погулять по вершине холма…
Пришло время, и я стал ездить на машине из Калининграда, и Кадом стал очень доступен, и река. Но потерялось что-то, может даже и самое главное – ощущение Чуда и сказки, далеких городов и чудесных мест, где ждут меня… Я и сам не знал, что и кто ждет меня там, и от этого захватывало дух. А сейчас, побывав много где, может даже и слишком много, я уже не могу испытать нечто подобное, а главное – каждое лето я мечтал о поездке в Сасово, и она приходила, счастливая и долгожданная. А если бы у нас была машина, мы ездили бы гораздо чаще, но были бы эти поездки такими желанными?.. Хорошо, что не только мобильных телефонов, но и машины у нас тогда не было.
Мы приходили домой, все вместе садились за стол. Рассказы, вопросы, разные вкусности, искренняя радость встречи, а для меня еще – планы. Тетя Таня хотела несколько дней отдохнуть, отоспаться после трудной работы в Москве, а потом ехать в Сасово со мной, и я уже начинал готовиться к поездке. Находить и складывать под подушку чистые вещи, узнавать расписание автобусов в сельмаге, обсуждать с бабушкой – что нам надо купить.
***
Я нагибаюсь под очередную березку и срезаю у земли серую ножку молоденького крепкого грибка. В лесу пахнет сырой землей, травой, подберезовиками, ветки задевают лицо, на опушке ноги путаются в высокой траве. С нее, с этой замечательной опушки на вершине холма, открывается замечательный вид на наше село. Домики внизу, огороды за ними, желтенький песочек проселка, а еще дальше – сосновый лес, огромные стволы вековых сосен кажутся отсюда спичками, а еще дальше сливаются в сплошную полосу темной хвои. Далеко-далеко тянется наш лес, вдоль всей деревни, от края до края насколько хватает глаз, и вглубь свою уходит за горизонт. Если вы хоть раз в жизни смотрели с холмов на русские леса в Центральной России или в Поволжье, вы понимаете меня. Есть какая-то прелесть в этом обыкновенном пейзаже. Который я не променял бы ни тогда, ни сейчас ни на яркие краски тропических островов, ни на вершины гор, ни на огни Нью-Йорка. Деревянные домики внизу, а за ними красноватые стволы сосен, их темные кроны, сливающиеся у горизонта в темно-синие полосы, переходящие в серое небо. Там, где-то очень далеко, за лесами, за полями, на краю Земли, город Саров, где давным-давно молился на камешке Святой Серафим.
Бабушка рассказывала, что очень давно, в юности, ее брат – дедушка Илюша – ехал вечером с поля на телеге, запряженной лошадью, и встретил старичка в лаптях. Старичок попросил подвезти его до деревни, а, сев на телегу, сказал: «Твоя жизнь на две половины разделится, первая счастливая и светлая будет, а вторая – нет». «А ты откуда знаешь, дедушка?» – спросил его дед Илья, а тогда подросток Илюшка. Никто не ответил ему, оглянулся он на старичка, а на телеге нет никого, и нигде вокруг нет. А через несколько лет от увидел икону батюшки Серафима, где он был изображен стоящим на коленях на большом камне перед иконой Богородицы, висящей на раскидистой сосне. Увидел и сразу узнал старичка, которого подвозил на телеге. Его жизнь и правда получилась такой. Служба в армии в ГДР, женитьба на красавице-хохлушке, умные сыновья. И закат жизни в нищете в захолустном городишке Западной Украины, старший сын в тюрьме, а младшего, любимого – убили…
Холодным августовским вечером мы сидим на лавочке в палисаднике. Целый день шел дождь, а к вечеру выглянуло солнышко, и сразу резко похолодало. Закат окрашивает тревожным багрянцем рваные края облаков, от леса на село наползает густой белый туман, в воздухе густо разливается сырость, и над пожухлой травой клубится легкая дымка. Бабушка выходит из дома в коричневом плаще, не торопясь ходит взад-вперед от крыльца до калитки, садится к нам.
- Эх-хех-хе, - она зевает и крестит рот, - скоро в Москву, в комнатушку, там Ирка с Володькой…
Старушка вздыхает.
- На лето, если жива буду, ты, Тань, отвези меня сюда хоть в апреле что ли, я бы моркови посадила, свеколки…
Каждый год бабушка не хочет уезжать из деревни в коммунальную квартиру, каждый год она вздыхает и говорит «если буду жива», и, слава Богу, год за годом остается жива. И мне кажется, что она будет жива всегда, и мы всегда будем приезжать сюда на целое лето. Я знаю, что когда-нибудь бабушка умрет, что мы окончим школу, пойдем работать или в ВУЗ, создадим семьи. Что наша привычная жизнь закончится. Я твердо знаю это, но все равно мне кажется, что бабушка будет жить всегда…
- Когда была старая школа-семилетка на горе, там рядом жила старуха, - начинает рассказывать бабушка, - а в школе был завхоз, и у него в сарае лежало очень много стекол для ламп керосиновых…
Мы сидим в палисаднике и смотрим, как солнце медленно садится за опушку леса за селом, и оттуда все ближе наползает густой туман. Бабушка рассказывает историю про колдунью и завхоза, потом про лесной кордон, где они прожили два года, высланные за кулацкий уклон, про свою встречу с волком на зимней пустой дороге.
Ее истории я слышал много раз, много раз хотел записать, чтобы не забылись со временем. Прошлое нашей деревни, людей, многих из которых я ни разу не видел, та жизнь манили меня, казалось, что мы сегодня многое потеряли, и наша жизнь так и будет скучной и неинтересной, а все прекрасное и загадочное навсегда осталось позади. Как жалел я, что не повезло мне родится хотя бы на полвека раньше…
Когда совсем темнело, мы шли в дом и садились ужинать. Тетя Таня включала старую люстру с одной лампочкой и прозрачными пластмассовыми сосульками на абажуре. В начале и середине лета мы ужинали без света – было еще светло. И в этом тоже было свое очарование. Желтые бревна избы, беленый бок огромной русской печи, койка бабушки с металлическими шариками на спинке, темнота, наползающая из чулана.
Сколько лет подряд мои друзья старались достать новые игры для денди и Сеги, видео кассеты с новыми фильмами, интересовались только что появляющимися компьютерами и мобильными телефонами, а я – рассказами о ведьмах и колдунах, устройством веретена, сенокосилки, жизнью лесников, зачитывался изданными еще в СССР книгами о коллективизации и геологах в глухой тайге. Мои сверстники смотрели в будущее, я – в прошлое…
***
Август заканчивался для меня на Черкизовском рынке в Москве, где мне покупали одежду к новому учебному году, или на Белорусском вокзале, или в вагоне калининградского поезда. Здесь радости почти не оставалось, все тонуло в печали. Закончились каникулы, мы покинули деревенский дом с забитыми досками окнами, расстались с родными людьми. Впереди – промозглая осень, нелюбимая школа, полу немецкий Калининград-Кенигсберг. А вдруг на следующий год сильно заболеет бабушка, даже в мыслях я боялся сказать «умрет». Вдруг у мамы не будет денег на билеты. Вдруг хулиганы сожгут наш пустующий дом. Вдруг… Да мало ли что еще может случиться.
- Господи, - я вставал на колени перед старой иконой Христа, написанной на широкой липовой доске, кое-где поеденной жучком, в пустой комнате, когда мама уже ложилась спать, - Господи, прости меня, я знаю, что плохо вел себя и мало молился Тебе. Спасибо Тебе, Господи, что дал нам прошлое лето, хотя я и не заслужил его. Прошу Тебя, Господи, дай бабушке здоровья, а маме и тете Тане сил заработать денег, а мне со Светой помоги в учебе. Я обещаю Тебе, что буду стараться учиться, буду слушаться маму, лучше совсем не буду развлекаться в Калининграде и отдыхать, но дай только нам еще хотя бы в последний раз съездить в деревню следующим летом…
Каждый год я молился Богу только об этом, и каждый год просил Его дать нам съездить «хотя бы в последний раз», и каждый год Он дарил нам эту возможность… И ни разу в жизни я не засомневался в том, что Он есть, ни тогда, никогда потом.