Фильм. Кадры склеенной истории

Кубик Сахара
Всё начинается с гор. Завалены снегом, с рисунками на них и волосами, расходящимися как много капель, ударяющихся об плоскость. Домик на горе. С него вытекает вода в низины, и в большие места бегать по прозрачному горизонту, на котором из затемнения выходит Солнце. Поклоняемый, перерождяемый вид движения. Белая обезьяна с розовым лицом сидит в горячем водном источнике; оглядывается активно на происходящее вокруг неё, глазами бегает по месту… немного инстинктивно заинтересовано… потом медленно, закрывает глаза,… и вот её неспокойствие уже не видно. Над неё звёзды, появляются как прыщи, люди, в каменных городских улицах. Сейчас утро, и женщины ведут детей через туман утреннего остужения. (паровыделения) Слетают птицы, порозовели, с колокольных макушек, овальных концов… Всё не замирает, и Солнышко пробивается через деревья и на людей, подходящих попить воду из камней. Утренние скольжения традиций собирают людей вместе… очень много именно мужчин сейчас здесь, у храма… одетых в повязки и шапки,… кланяются в поступательных движениях к стене, онанируют на это. Мальчики плачут, и целуют шеи… Кружатся, раскрыв руки.
…женщины обтягивают замки и колонны, ногами и языками, из мрамора и узоров.
Все заняты тем, чем должны… по распорядку и преданности любви. Свечи жертвуются в темноте. Их кончики из квадрата, наклоняются к середине, и разводят вместе конусный луч вверх… по сложенным рукам, танцующей, горящей ручкой. В ущелье, в море, пробиваются волны. Много их, часто их можно слышать в любом месте. Там растут цветы и слоёные бассейны, и львы смотрят на болото с блеском в небе.
Буддийские лица… спокойны, неподвижны. А под ними ритмичные песни людей, дыхания… сочетающиеся в оре кульминирующей самке, разбросаны как насекомые по её хищным стонам, они танцуют сидя волнами рук. Их поступки положены прямо на их цель… они отдают её своё внимание и крики дятлов. Гора бурлит, и расходится на две части, и из щели выбегает жаааркий дым, томящийся в воздухе жар матери Хемли,… струи расплавленной смазки,… по которой пробегают плоские дымовые слоя, вдоль берега, на котором не могут купаться люди. Густые удлиненные звуки распадаются по видению глаза. Сквозь горы на небо… как отражение космического озера. Синее ветреное обаяние. Откусило что-то верхушку круга… и на камнях загорают рептилии, и капли в воздухе умывают птиц. Спокойный взгляд твоих розовых зрачков, шелушится на дюнах. Миражное чувство наскального рисунка, с раскрытыми ногами и открытым, кричащим  ртом птеродактиля. Твоё лицо раскрашено, и тебе красят живот, и гладко выбритый молодой лобок. И ты её тоже. Тебе 9 лет, и на тебе тонкие каменные украшения. Лысые, коричневые корни плетут себе одежду и браслеты. Всё связано нитками в этом месте. Красочные платья и металлические, звенящие украшения воспевают трясясь какие то вещи. Общественное скопление здесь, опять. Почти во всех углах этого мира. Голые соски обнимают другие, и другие песенные басы. От гармоничной связи танца, твои соски надуваются… вы занимаетесь погребение вашего близкого медлительного, мёртвого полёта, над огрооооомной водой, стекающей в впадину, морщину, где издаётся звонкий шум, отбивающий тебе кожу. Питает тебя водой, отбивает ограничения. И в капельках вырисовывается радуга, и путешествует по океану воздуха, в котором плоские листы птиц… над местами, по которым можно ходить, оставляют после себя линейные дороги. Кричат лица на деревьях. Сморщены, вы идёте через поле. В красных плащах, вдвоём. Дождливая, стыдливая погода вас тянет через лед. Вбивается лезвие в деревянный столб и скидывает его на смерть,… теперь он больше не растет. Она замерзшая, спокойная, сидит и смотрит, ждёт отвлекающих на действия пробежки на её щеках. Как же тихо здесь, в сезон, когда всем лень.
Ты прекрасная молодая самка, просматриваешь жизнь из-за ярких зелёных листьев, намокших от тебя. Все чем-то заняты, когда ты так целомудренна, но очень полиандрично  активная. Маленькая… сидишь за клеткой, домашним платьем. Поднимаешь подбородок, глаза сжимаешь, и раскрываешь как можно шире. Молодость гуляет по улицам, и ест сладости,… пока в ситах застряли люди, и убирают свои кровати от микробов… под французскую арабскую напыщенность медитации. Сверху приземлилась вакуумная металлическая насадка на скорость, а под ней количественное большинство собралось завёртывать табак в лёгкие мешочки; их нужно обрезать, ведь ты стоишь на остановке, и ждешь скоростного червяка, уносящего тебя каждый день на точку, в которой ты должен себя вести послушно и работать во благо своего аппетита. В городе технологий, монах стоит и горит, и звенит в колокол с его руки, переступая через тихие трупы, на своём шаге,… идёт вдоль одежды в манекенов за стеклянными аппетитами. Мужчины, закончив свои дела, пошли отдыхать в мокрое место, как всегда, как любят… там потеют и вытираются.
Женщины всё так же смотрят, что хочет себя в них вбить молотком, но потом они дают себя гладить. Кровеносное метро разбегается по каналам и организму капитализма. Машинальные действительности роботов устраивают разогретую среду для продуктивизации своих мыслей. Всё идут по диагоналям, пока время им отсчитывает длину их шагов,… пусть даже и не активных, а гладящих в такую близкую даль. Кто-то засыпает, пока ты читаешь его дыхание на своём расстоянии от плеча. Девочки в униформах забавляют глаза, а они, парни, постоянно вкопаны в проходящую мимо действительную, возящуюся, групповую, суррогатную мазь. Яйца перекатываются по обкатывающей шкуре их новой индустриальной матери. И падают цыплята, все одинаковы и желты, вниз, в ящики и толчки. Их эти отдельные куски сливаются в просто цвет, размазанный как гематома по пахучей детсадовской прелести. Каждого обязательно помечают, и кладут в тарелки,  клетки, сплетни, измерения, размеры, ленты, мины, кучи,… руки закрывая лицо, раскрывают его, искошенной трясущейся немой ярости.
С огромным потерянным трудом ослы тащат себя к свинным песням. По мусору ходят женщины и выкапывают полезные плоды. Мама и дочь, обняты любовью и женской отдаче отданы их веры. Проколоты носы и губы, им это сделали поцелуи. Фаллоса нет здесь давно, его семенистое сонное существо покинуло единственное, спокойное место. Он молод, и сидя на попе просит к себе хоть кого-то, для его ремесла быть мёртвым, думающим местом. Он везёт мать своего сока из отростка на мотоцикле, и они трясут собой и улыбаются мальчику в окне, смотрящего на шлюху через дорогу. Он молодой, крутит волосы в конце улицы азиатской кудеснице массажа. Она в белом лице, ублажается, пока изображает течение своим телом. Стоит махает рукой и уходит из видения моего лица.
А тут серьёзная музыка. Ответственная. Диктаторская оружейная база превращает облака в грязное рыгание, и горелые эмбрионы на дорогах. Гейзеры из огня пробуждают тебя из сна, и ударяют зевание нового дня. Разбиты машины, по шоссе раскиданы,… зелёные, оранжевые кусты, бросания нового угля в печки. Клеточные организмы кидают уголь, чтобы получались цикличные узоры на их курящих щеках. Здесь жгут людей, жги их… На этих колючих местностях повисло слишком много разодранных слёз, кишок и мышц. Нервы вырваны и съедены, запиты воняющим алкоголем, галереей женщины, повешенных на стены. А на этой кровати ты был сфотографирован, пока тебя убивали. Черепа всех, кто здесь был, сложены в набросок для цементного раствора, убивающих боеголовок. Ты серьёзен, как и твой дело, с автоматом у тела ты невозможен. Великий дворец ты стоишь и защищаешь своих присутствием. А музыка, спокойная, протяжённая, укрывает площадь, утреннюю мощь целевой лени. Слуги движения, рабы, вылеплены из меди… стоят в окопах шеи, и крутят биноклем по мачете. В самой старой стране нет своего тела, её душа проверяя очень долго чрево, умерла,… как перистый напившийся, разложенный кабель. Головастики, ужастики, валяльщики, улыбастики, пёстрые сценические волосы поломали постройки вредных обычаев. Твои взгляды хоть и не здесь, но протекают вдоль колонн и коридоров, в которые пробирается свет, когда ты его падая видишь, затихаешь, журчишь, нарастаешь,… восклицаешь в рассветном радиусе твоего умывания, гребли по каналу кровеносной боли ты плетёшься на лучи, зажигающие лампочки в детях моющих затылок взгляда на друг друга. Разглядывая в зеркале восхода свою бороду на чувствах, ты снова начинаешь говорить об этом, наслаждающем и наслаждаемом, водоносном стоне. Погребение домов под кремацией и котлом, в котором суп и женщина. Одна, выбрана на вены и лопается. Старики сбегаются посмотреть на её муки, и они же видят как ей приятно. А как остальным не смотреть, если старый, оголивший кости человек, горит и пенится в костре! Глаза слезятся из-за украденной липкой, пригорелой плоти. И все лишь в вони и молчит. На целым миром проходящим бредом, лишь махают солнечные стрелы и затмения сердец, обрезающие лианы. Между деревьев и площадок, идеально кто-то прыгает… просто вверх, пока остальные смотрят. Для чего этот человек так любит и танцует, и поёт, крутиться прирождённые ветром, вокруг своёй белой оси,… прыгает в трансы и кометы, закатывая певческие стены в глазастых ощущений стрелы. Он прилетает к строения своих предков, падает, и прислоняется к их холодному телу. Бабушка в платье и девушка в носящем желудочном пространстве… испорожняются. Краска разных цветов, ходит вокруг маяка, своими шагами массируя себя и пол,… куполы замков и престолов, блестят и чешутся, словно змея бежит по заваленным волнам. В этом месте, не слушая шум, постоянно создающийся в голове, всё тихо, и понятно, и ясно смотрится в ходе небесного кругового мира, зевает его сила и закрывается. Наслаждается и не упускает это от себя. Это ничуть не сложно, быть похожим на то место, где ты жив. Но оседает день, и словно тень ты укрываешь всех прохожих оглушением, спадающим скольжением, мастурбирующим гребнем. Кусочками стоишь в разных частях планеты Вселенной, рассказываешь внукам, и чужим и медленным о том, что видел, и что не можешь забыть.  И никак не хотел переживать, ведь это так легко тебя лишь скармливало в череду моментов, склеенных в скульптуры горных, сонных обезьян. А потом было тихо, и горело смелым соком пустое сито, считая удары, пока наставала тишина.