В Хранимом Королевстве всё ещё царила зима. Сырой ветер с гор, словно промокший в снегу плащ, стелился над вершинами деревьев, в низинах пахло отволглой корой, а блёклое небо напоминало будничный холщёвый платок Мелиан.
Лютиен дочь Тингола дремала в небольшом домике, устроенном среди ветвей векового дуба. Она иногда уходила сюда, когда ей надоедала суета в Менегроте, когда своды Тысячи Пещер начинали казаться тесными и мрачными, и хотелось на волю, поближе к небесам. Ствол дуба поскрипывал под ветром, покачивался в ритме колыбельной; сизые облака за окошком складывались в движущиеся фигуры.
Зрелая дориатская осень, красные буки, стройные сосны.
Дом, похожий на её теперешний приют, - но более новый, более просторный, он построен специально для них с Даэроном. Даэрон знаком ей с детства: он сопровождал её в первых беззаботных играх в те времена, когда на небесах ещё не появились привычные круглые светила. Он часто приносил с собой флейту – и её радовала его игра: не потому что он был искусным музыкантом (на взыскательный вкус дочери Мелиан, учившей соловьёв петь, его мелодии были весьма однообразны), а потому что любой юной деве приятны знаки внимания. Родители поощряли её дружбу со скромным юношей, - и её решение заключить с ним брак показалось им таким же естественным, как превращение яблоневых цветков в круглые полновесные плоды. Даэрон не таит никаких загадок, он прост, аккуратен. С юных лет он был прилежен в науках, его постоянно ставили в пример другим молодым синдар. Он много лет разрабатывал и совершенствовал правописание для языка Серых Эльфов, оттачивал систему передачи нотных знаков, чтобы можно было поверять пергаменту всё, что он наигрывал на флейте. В музыке он обычно упражнялся по утрам, а после обеда писал. За все годы их брака он только и знал, что каждый день писал. Обычно он не показывал ей написанное, но она не сетовала на это: ведь далеко не все дориатские девицы искушены в тонкостях языкознания или музыковедения.
Однако он записывал далеко не только то, что имело отношение к благородным наукам. Был день, когда она нашла у его стола клочок с рунами, гласившими: «Я больше не здороваюсь с Саэросом после его безобразной выходки». После долгих расспросов оказалось, что весь проступок честного, но немного безалаберного Саэроса заключался в том, что он опоздал на встречу, заставив Даэрона несколько часов прождать его в лесу. «Это называется, милая – неумение держать слово. Если сказано: «Встречаемся в полдень», это значит именно в пол-день, а не после обеда, не на вечерней заре и не в сумерках. А если он приходит не тогда, когда сказал, значит, он обманывает того, с кем собирается встречаться, значит, он злоупотребляет его доверием, если ты понимаешь меня. Если он не может усвоить таких простейших вещей, - как вообще можно полагаться на него?»
Она слушает рассуждения супруга – и сочно-зелёные иглы сосен за окном блёкнут, янтарно-жёлтые стены домика сереют, а пение птицы над кровлей начинает смахивать на выверенную однообразную мелодию той самой флейты. И сколько ещё будет таких дней! Дориат надёжно закрыт завесой чар от всех бурь и тревог внешнего мира, и здешний уклад жизни не сулит никаких изменений. Сколько ещё будет таких лет и веков!
Деревья качаются, облака наплывают, сон длится…
Высокие окна с затейливым переплётом: то ли Нарготронд, то ли Химринг. Она сидит и ткёт гобелен в светлице… или как правильно называется это помещение? Здесь у всего не те названия, к которым она привыкла с детства, и даже ветви за окном шумят на каком-то валинорском наречии.
У крыльца – стук копыт, смех и звонкий лай. В светлицу врывается большой белый кобель, мокрый и грязный после беготни по болотам; когтистые лапы скользят по мозаичному полу. Он виляет хвостом – незакреплённые нити на полотне колышутся, как от движений опахала.
Затем в дверном проёме показывается знакомая фигура: буйные кудри, живые глаза. Щёгольский охотничий костюм сидит на нём безукоризненно, даже после многочасовой скачки по лесам и болотам он не сильно запачкался. Вошедший улыбается:
- Приветствую тебя, мельдэ! Я сегодня брал мальчиков с собой; они делают успехи. У них уже хорошо получается попадать в движущуюся цель, правда, управляться с моим луком им пока ещё трудновато…
У них двое сыновей-близнецов, которые одинаково хорошо откликаются и на квенийские, и на синдаринские имена…
- Кстати, мельдэ, - как бы между прочим замечает кудрявый щёголь, - на той неделе я встречаюсь с братьями. Я хотел бы попросить тебя сшить мне к этому дню пару обновок.
Она поднимает глаза от работы:
- Тьелькормо!
Он настораживается: если супруга произнесла его имя на квенья, а не на своём родном незамысловатом говоре Сумеречных Эльфов, как обычно в быту, - значит, она собирается упрекать его.
- Тьелькормо! По-моему, наряд, который я сшила тебе на прошлое весеннее равноденствие, ещё вполне хорош. Иные из своих нарядов ты надеваешь всего по разу – по два…
- Который был сшит на весеннее равноденствие? С дориатским цветочным узором? Да ты сама подумай: показываться в нём перед сыновьями Феанаро будет по меньшей мере нелепо! Неужели сложно вышить восьмиконечную звезду?! И мальчикам не мешало бы сшить новую одежду. Я хочу наконец представить их своей родне. Они и сами так мечтают увидеть моих братьев после того, как я в одну из наших совместных прогулок рассказал им об Исходе из Валинора! Это для них гораздо интереснее, чем история любви Эльве Синдоколло и Мелиан, которую ты рассказывала им накануне…
- Это они сами так решили, или это ты им сказал?
Не в первый раз они спорят о том, как воспитывать детей, отпрысками какого народа их считать. В спорах супруг запальчив, не всегда выслушивает собеседницу, порой нарочно злит её своими речами. Ему важно не прийти к согласию, а насладиться ощущением собственной правоты.
Временами такие разговоры становятся невыносимыми. Она с радостью ушла бы из этого жилища – да ей некуда идти. Возвратиться в родительский дом непросто: отец до сих пор не простил ей того, что она вышла замуж за нолдо, - и не просто нолдо, а одного из тех, кто убивал его родню у берегов далёкого Амана. Отец с трудом терпит, что его внуки говорят между собой на языке его заклятых врагов, который он когда-то запретил повсеместно в своих владениях…
Она продолжает дремать; тянутся видения…
Глубокий печальный аккорд лютни. Сейчас глухая ночь, – а над спящими холмами плывут звуки лютни. Вдохновение, приходящее к неистовому певцу, не ведает распорядка дня.
Он сидит на камне; вокруг на поникшей траве посверкивает иней, - и его глаза блестят при свете луны. Озябшие пальцы перебирают струны. За его спиной безлиственная сухая чаща встречает предзимье, руки спящих деревьев струят сквозь себя облака, облитые молочно-голубоватым сиянием. И нет в мире мелодии, которая лучше подходила бы к этому замершему осеннему лесу, и нет в мире более одухотворённого лица, чем лицо ночного музыканта…
Таким она увидела его в первый раз – и отдала ему своё сердце. Оказалось, что он уже много лет был влюблён в неё тайно, не смея надеяться на взаимность.
Ему сразу удалось расположить к себе её мать; они с Мелиан часто проводили время в беседах о музыкальных ладах и о гармонии. Но отец заявил, что не желает себе зятя, носящего такое неудобоваримое имя: Канафинвэ Макалаурэ, - к тому же, брата тех, кто устроил в далёких светлых краях неведомую доселе междоусобицу и погубил его родичей… А она верила, что печальный нолдо никогда не обагрял рук в крови, ей хотелось защитить его от отцовского гнева.
Но тихая грусть, пленившая её в начале, со временем стала всё больше тяготить её. Он не мог, а может, не хотел оставлять постоянные воспоминания о той безумной битве. Лишь о ней он слагал свои песни, лишь о покинутом Амане были его мысли. Он уже долго жил в Белерианде, – но его сознание всё ещё было в Валиноре. То, что его мелодия так удачно подошла к тому предзимнему лесу, оказалось всего лишь совпадением: в белериандских пейзажах он усматривал вовсе не то, что видели его глаза, - а лишь напоминание о недоступных ему теперь пейзажах его родины. Она старалась показать ему красоту Эндорэ, пела свои песни, перенятые от лёгких сумеречных птиц, но однажды заметила: её напевы стали сами собой сбиваться на ритм «Нолдолантэ».
Даже совместных сил Ниенны и Ирмо не хватило бы, чтобы исцелить душу этого нолдо…
Она открыла глаза. Ветер над лесом утих. На землю ложились лиловые сумерки. После сна на дереве душа дочери Тингола была омрачена: будущее, поджидавшее её, могло быть таким разным, но ни в чём из увиденного не было для неё радости…
Она ловко спустилась с дерева и поспешила к матери: та могла прозревать грядущее, и с ней всегда выходили содержательные разговоры о снах и видениях.
Это было за несколько месяцев до того, как границу Дориата пересёк Человек.
28 октября 2013