Лида вышла из давно немытого рейсового автобуса в седьмом часу вечера. После пропахшего потом салона июльский сухой жар показался освежающим. Поставив сумку на ободранную скамейку под бетонным, когда-то крашеным в голубой цвет, коробом, обозначающим автобусную остановку, Лида парфюмированным платочком отерла пот с лица и шеи, заправила выбившуюся прядь волос под тулью соломенной шляпки. Затем достала из сумки плаcтиковую бутылочку, сделала пару глотков неприятно-теплой газировки и осмотрелась. С обеих сторон выщербленной местами до земли трассы зелеными полотнами стелились поля, засеянные какими-то злаками. Вдалеке, в мареве плавящихся остатков асфальта, она разглядела две фигуры, неторопливо идущие к остановке по краю дороги. Лида присела на краешек скамьи, обмахиваясь платочком. Спустя несколько минут подошли две немолодые женщины в цветастых платьях и, что удивило Лиду, поздоровались с ней так, будто знали ее сто лет: «Здарова, девка»
Добрый вечер, - смущенно ответила Лида, - простите, вы не подскажете, как в Бурмиловку попасть?
Одна из женщин как-то странно, оценивающе - как показалось Лиде - посмотрела на нее и махнула в сторону едва заметного вдали островка деревьев, похожих на развернутый павлиний хвост:
Иди у ту сторонУ. ТАма дальше поворот на Бурмиловку.
Мама несколько дней отговаривала Лиду от поездки, даже плакала, повторяла набившую оскомину семейную историю о прабабке. Якобы еще до революции она была известной в тех краях ведьмой и сельчане, когда в деревне случился массовый падеж скота, решили, что это ее рук дело и сожгли прабабку вместе с домом. Мама не навещала родственников в деревне ни разу с тех пор, как вышла замуж за Лидиного отца. В Бурмиловке, в доме, построенном еще до войны на месте сожженного, оставался жить брат бабушки, дядя мамы. Он умер полгода назад, и теперь дом принадлежал им. Лиде очень хотелось посмотреть на старое родовое гнездо. К тому же, за все тридцать лет жизни ей не довелось ни разу побывать в настоящей деревне. Выпросив неделю отпуска за свой счет, она отправилась в неизвестный ей мир.
Идти пришлось где-то около часа. Наконец, показались замершие в поклоне к земле серые доски забора крайней хаты. Бурмиловка. Лида остановилась отдышаться и достала из кармана сарафанчика бумажку с нарисованным маршрутом, чтобы свериться.
Из-под забора выскочили две собачонки и с заливистым лаем стали подкидываться, намереваясь, видимо, ее тяпнуть. Но Лида, наученная давно отцом, сделала вид, что подбирает камень, чтобы бросить, и собачонки отступили, продолжая звонко ее облаивать.
Деревня раскинулась на двух холмах, между которыми в низине виднелся пруд, вытянутый в длину, с одной стороны густо заросший камышом. Дом дяди находился на дальнем, более высоком, холме, в так называемой Верхней Бурмиловке. Скособоченные, старые, с облупленной штукатуркой, домишки морщились мелкими кривыми оконцами по сторонам центральной улицы, тянущейся от крайней хатенки и белой известковой змейкой взбирающейся на холм. В траве, в дорожной пыли бродили куры, неприятно пахло навозом. Лида поморщилась и, достав очередной влажный платочек, отерла шею и лицо. За все время пути ей встретились лишь бабка с заткнутым за пояс подолом, которая что-то мыла в ведре около почерневшего кривого забора, да два мужика: один с косой на плече возле пруда, другой тащил мешок, набитый травой, неподалеку от хаты ее дяди. Из подворотен, пока она шла, еще несколько раз выскакивали собаки разного калибра и, облаяв незнакомку, с достоинством возвращались обратно, лениво помахивая завернутыми бубликом хвостами. Туземцы же молча смотрели на нее так, что Лида невольно улыбнулась про себя - наверное, для них она выглядела, как динозавр или инопланетянка. Бабка бросила мытье, распрямилась, приставила руку к глазам козырьком и рассматривала Лиду в упор, не стесняясь. Мужики отреагировали почти так же. Ей подумалось, что не стоило, наверное, пользоваться такой яркой помадой.
К третьей с краю хате, обозначенной в тетрадном листочке крестиком, Лида подошла уже изрядно утомленной. Повозившись, открыла висящую на одной петле, но закрытую на ржавую щеколду, калитку и ступила на заросший лопухами и сиренью двор. Там мирно жужжали толстые мухи, покачивались кусты сирени, посвиркивали деревенские воробьи, прыгая по серому покосившемуся штакетнику, отделявшему дядин двор от соседского.
Красочность пейзажа немного смягчила предыдущие неприятности: неприветливых сельчан, вонючую улицу, зной и крутой подъем на горку.
Почти черная от плесени дверь в низенький, обитый деревянной планкой со следами когда-то светло-желтой краски домик оказалась незапертой. С усилием толкнув ее и нагнувшись, чтобы не задеть головой паутину, затянувшую половину дверного проема, Лида вошла в пахнущую сыростью, затхлостью и еще чем-то незнакомым, но неприятным, хату. Со света глаза не сразу привыкли к полумраку. Лида наощупь, передергиваясь от липнущей к рукам паутины, нашла выключатель на стене справа и щелкнула тумблером. Тусклый свет лампочки, свисающей на длинном, обмотанном синей изоляционной лентой проводе, осветил большую комнату: давно не беленую печь с проплешинами, откуда выглядывали темно-красные кирпичи, проем, ведущий в маленькую узкую спаленку, разделенную ветхой ситцевой занавеской на две части. Из мебели стол, покрытый заскорузлой клеенкой в коричневую клетку, две облупленные табуретки, деревянная резная этажерка с кипой старых газет, перевязанных веревкой. В спаленке в одной половине стояла панцирная кровать со старой периной, под кроватью валялась пыльная подушка, в другой за занавеской лежал сваленный в кучу хлам. На стене над столом, между двух затянутых паутиной окошек, висели старинные часы-ходики. Угол со скрытой в паутине лампадкой пустовал.
В животе призывно заурчало. Лида достала провизию, размякшую от жары, из сумки, разложила на салфетке, постелив на столе, и, несмотря на собственную брезгливость, почему-то решила поискать чашку.
В комнате ничего не нашлось. В спаленке было совсем темно, пришлось вытаскивать из-за занавеси все, что там лежало, чтобы найти хоть что-нибудь полезное.
Вороша старье, Лида порезалась обо что-то. Слизывая с порезанного указательного пальца кровь, другой рукой она вытащила из кучи большой портрет-фотографию, заправленный в деревянную рамку с остатками стекла. Она вынесла находку к лампе. С черно-белой фотографии, явно сделанной еще до революции, на Лиду внимательно и строго, сжав губы в струнку, смотрела худенькая пожилая женщина, туго подвязанная белым платком. На фоне нелепой картины, изображающей беседку, в простом темном платье, она сидела на стуле прямо, положив жилистые натруженные руки на колени Этот портрет Лида поставила на стол, решив позже повесить где-нибудь - ей очень нравились раритетные вещицы. Среди хлама нашлись и две чашки. Лида хмыкнула — конечно, чашки очень грязные — и на что она надеялась?
После ужина Лида, брезгливо морщась, заправила перину душистой домашней простыней, предусмотрительно взятой в числе прочих вещей, потрусила с крыльца подушку от пыли, надела наволочку и легла спать, испытывая уже некоторое сожаление о поездке.
Конечно, не спалось. Во-первых, рано с непривычки, во-вторых, от перины раздражающе потянуло запахом сырости и разложения, в третьих, царящая в доме тишина давила на уши. Лида ни разу в жизни не слышала такой оглушающей тишины. Каждый возникающий в ней звук казался нестерпимо громким, ненужным, настораживающим. Лида ворочалась с бока на бок: хотя в домике было более-менее прохладно, от пуховой перины все тело взмокло. Она легла на спину, скинула до пояса простынку, открыла незасыпающие глаза, и лежала неподвижно, вслушиваясь в каждый шорох. В углу спаленки послышалось осторожное шебуршание, легкий топоток маленьких лапок. «Мышь» - вздрогнула Лида. В висящей, как плотное покрывало, тишине, вдруг раздалось мерное постукивание: «Тик-так, тик-так, тик-так...». Сами самой пошли настенные часы. Лиде стало страшно. Она села на кровати, напряженно прислушиваясь, и от каждого звука, проявляющегося в плоти тишины, у нее бежали по спине мурашки. Сон пришел только к утру, когда в окне показалась светло-голубая полоска неба. Не выдержав ночного напряжения, глаза ее сами собой закрылись, и она, не помня как, уснула.
Рано утром, по обычаю, деревенские петухи начали продирать осипшие за ночь глотки. Их дружная перекличка вытянула Лиду со дна глубокого сна, она, не открывая глаз, в сердцах проговорила: «да чтоб вы провалились, гады» и, отвернувшись к стене и натянув на голову простынь, вернулась в безмятежность сновидений.
Проснулась она около двенадцати. Связь на мобильнике отсутствовала. Ходики стояли. Лида, уставившись на них, несколько минут соображала — шли они или ей таки показалось. За окном послышались визгливые женские голоса. Лиде стало любопытно. Накинув шелковый халатик на голое тело, она вышла на крыльцо.
- Это она, говорю тебе! - кричала одна баба, невидимая из-за кустов сирени, около дворовой калитки, - Ее Михалыч вчерась увидал, у шляпи, шла вся такая из себя(издевательски)...хородскааая! Уууу, отродье ведьмино! Тьфу!
- Она, она, кто ж еще! - поддакивая, вторила другая, по голосу, видимо, постарше, - и что мы ей изделали?! Своолочь! Змеюка!
Лида вдруг поняла, что речь идет о ней, испугалась и быстро вернулась в хату, плотно прикрыв за собой дверь. Ей надо набрать воды, чтобы умыться самой и прибрать в домике. У кого же узнать, где колодец, если на нее так ополчились местные? Да и вообще — за что? Что она им сделала? Подождав, когда утихнут голоса, Лида выскользнула из хаты и побежала в уборную за домом. Вернувшись, она оделась, причесалась как можно проще, взяла найденное около штакетника ведро и, набравшись смелости, отправилась на поиск колодца.
Солнце стояло в зените. С голубого безоблачного неба струился поток зноя, иссушающий и прижимающий к земле. Очень хотелось есть и пить. Лида медленно шла по как будто вымершей улице. Собаки, лениво лежащие в пыли около домов, почему-то, поджав хвост, уходили прочь, как только Лида приближалась к ним. Пару раз кто-то выглядывал из-за занавесок небольших окон домов, мимо которых пришлось идти. Не найдя колодца, Лида пошла обратно, в другой конец улицы, и там с облегчением увидела бетонный круг, над которым на деревянном валике с ручкой намотано было несколько витков железной цепи. На ручке висело небольшое цинковое ведро. Набрав воды, Лида повернула к дому. По дороге она заметила, что не видно ни одной курицы, а, между тем, вчера их было много — рябых, белых, не спеша разгуливающих среди придорожных кустов, группками клюющих что-то в траве вдоль дороги и около домов.
Завтрак был скромным - хорошо, что мама заставила взять с собой, помимо бутербродов, консервы. Поев, Лида принялась за уборку, используя старые занавески и найденную ветошь, и к вечеру домик был относительно чист, а все старое и грязное безжалостно отправлено во двор. Перину и подушку она тоже вынесла на солнце, энергично побила палкой и оставила сушиться, разложив на густо заросшем травой дворе. Все - заниматься больше нечем. От скуки ей вдруг пришло желание подергать траву во дворе, чем она энергично и занялась.
Около шести вечера послышалось мычание. Лида подошла к калитке, чтобы посмотреть на настоящих живых коров. Они медленно, позвякивая висящими у каждой на шее металлическими коробками, шествовали, призывно-тягуче мыча, потряхивая головами и охлопывая себя по круглым бокам хвостами, отгоняя кружащих над ними мух: пять коров, вслед них шел старый низенький мужик с большим кнутом, свернутым кольцом на плече. Увидев Лиду, он поначалу остановился и минуту смотрел на нее, как бы раздумывая, а потом решительно подошел, стал в паре метров от калитки и спросил тонким, почти бабьим, голосом, глядя при том куда-то в сторону («косой, что ли» - подумала Лида):
- Ты Петровича родственница, что ль?
- Я... - осторожно ответила Лида, - а что?
- Вали-ка ты отседа, родственница. Усех наших курей испортила зачем? Ворочай к сабе. Неча тут табе делать, - и, прикрикнув на повернувшую назад рыжую корову « а ну, пшла, пшла, Рыжуха!» - угрожающе добавил:
- Смотри, бяда будеть, если не уедешь.
- Никого я вам не портила! - возмутилась Лида, - я целый день хату мыла. Да зачем мне ваши куры? Что за глупости?!
- Давай-давай, вали отседа, - напирал мужичок, поправляя кнут. -Усе бабы говорять, что ето ты...Родственница... Кому еще... Только приехала, а уже наутре усе куры помёрли...Смотри, я табе упредил... - и мужичок пошел за Рыжухой, разворачивая с плеча кнут.
Лида с учащенно бьющимся от возмущения сердцем вернулась в хату, села на табурет около стола и задумалась. Неожиданно она поймала себя на том, что пристально рассматривает портрет старушки в белом платке. «Не может быть» - прошептала она. Получается, что спросонья, пожелав горластым петухам провалиться, она их убила? Не может быть! Такого никогда с ней не случалось! Что же, придется, видно, уехать. От этой мысли Лиде почему-то сразу стало легко и радостно. «И правда, делать тут нечего» - подумала она и достала из сумки расписание автобуса, чтобы рассчитать, когда утром выйти из дома. «Дурацкая деревня, сумасшедший народ» - сердитые мысли все равно крутились у нее в голове. Она достала из сумки зеркальце и уставилась на свое отражение: чем-то похожа, да. Светлые, ободком, брови, острый носик, узкий рот - предмет Лидиных стараний - уж к каким только ухищрениям она не прибегает, чтобы хоть чуть-чуть сделать губы полнее. Родственница... да
Хата немного прогрелась — из распахнутой настежь двери внутрь домика вливалась июльская сушь. По окнам уже бились спинками несколько черных мух. «А пройдусь-ка я до пруда, может, получится хоть окунуться, чтобы пот смыть» - решила Лида.
Дождавшись сумерек, она достала прихваченный на всякий пожарный купальник. Когда же стала переодеваться, со стола сам собою упал найденный портрет. Остатки стекла, вчера не вынутые из рамки, рассыпались такой мелочью, будто нарочно разбитые чем-то тяжелым. Неожиданно для себя Лида осознала, что уже не хочет идти на пруд, но и оставаться в этом доме ей совсем не хотелось. Еще одна тяжелая, страшная ночь казалась ей невыносимым испытанием. Она какое-то время постояла перед дверью, колеблясь, однако неизвестного происхождения резкий шорох в печи заставил ее поторопиться. Она выскользнула из калитки, огляделась по сторонам, почему-то волнуясь, чтобы не увидели, и быстрым шагом пошла вниз по улице, к пруду. У крайней хаты из-под пригнутого к земле забора выскочила одна из собачек, в первый день облаявших Лиду, взвизгнула и поспешно скрылась, судорожно протискиваясь в дыру под забором.
С высоты холма открывался замечательный вид: пруд лежал темным мармеладным пластом в обрамлении низкого травяного берега, словно в широкой зеленой вазе, густо поросший с одной стороны высоким камышом. В закатном лилово-фиолетовом отсвете гладь пруда едва поблескивала просыпающимися звездами и уже видимой полной луной. От водоема доносилось мерное кваканье лягушек, около Лиды гудели комары. Она сорвала лист лопуха и спустилась к пруду, обмахивая себе руки и ноги.
Скинув сандалии, Лида прошла вдоль края водоема, ногами заступая в воду, выискивая место, откуда можно зайти. Везде было тинисто, скользко — видимо, вокруг пруда почва глинистая. Наконец, нога ступила на твердое дно, похожее на песчаное. Она оглянулась — что-то зашумело в камышах и стихло. Небо окончательно потемнело. Но в почти электрическом свете луны отчетливо виднелась гладь пруда и берег вокруг него. Невысокие кусты вербы темнели густой массой чуть в стороне. И никого. Расслабленно вздохнув, Лида скинула сарафан. Осторожно нащупывая ногами дно, она вошла в воду по пояс, окунулась, присев, насладилась приятной прохладой и решила чуть-чуть поплавать. Лягушачий хор немного приподнял тон, но вскоре затих.
Под ногами водорослей не ощущалось. По-видимому, пруд имел достаточную глубину. Лида с наслаждением, медленно, стараясь сильно не плескать, проплыла до камышей, слегка шелестящих в ночной тишине, и там, при свете луны, вдруг увидела чью-то голову, чернеющую среди высоких стеблей. Не сразу, но до нее дошло, что голова странно ведет себя: не шевелится и молчит. Лиде стало не по себе. Девушка поспешно развернулась, чтобы вернуться на берег, но неожиданно почувствовала, как нечто упало на нее сверху. Она резко отмахнулась и зацепилась рукой за тонкие веревки. На нее кто-то накинул сеть! Лида мгновенно поняла, что происходит и истошно закричала «помогииите!». Чтобы выбраться, попыталась поднырнуть, но волосы сразу запутались в ячейках мелкой сети, руки и ноги в панике задрожали, девушка судорожно задергалась, выкрикивая «помогите...», «не надо», «отпустите меня!», в результате почти сразу стала тонуть, забирая ртом пахнущую тиной воду. Борясь за жизнь, выныривая из толщи воды, пытаясь выпутаться из сети, она услышала тонкий бабий голос: «Ведьмино отродье... вот тебе, погань», после чего камыши, сотрясаясь от движения среди них, зашумели, а потом стало снова тихо, только где-то вдалеке завыла собака: тонко, пронзительно, с подтяжкой.
Спустя полчаса все было кончено. Над прудом воцарилась мирная тишина. Лишь звенели едва слышно голодные комары, утробно перекликались лягушки да луна, как ведьма в белом платке, сжав в струнку рот, строго и внимательно смотрела на грешную землю. И только белая спина с полоской яркого, чуждого цвета выступала странным пятном на темном зеркала пруда возле камышей, нарушая ночную идиллию.