Первое сентября 1944-го года . Война ещё продолжалась, хотя Совинформбюро и радовало более хорошими новостями, чем пару лет назад. Я продолжал жить в Ереване у бабушки, надеясь, с возвращением отца с фронта, вернуться домой в Аштарак. Поскольку мне стукнуло семь лет, то и в школу предстояло пойти в Ереване. Недалеко от нашего дома была русская семилетняя мужская школа. Туда в первый школьный день и отвела меня бабушка. И со следующего же дня в школу, как и все тогдашние первоклашки, я начал ходить сам.
Поскольку в Аштараке, хотя он и был райцентром, русской школы не было, то начав школьное образование в Ереване, я так и остался жить с бабушкой. Закончив, в дальнейшем, десятый класс, я и в институте учился в русском секторе Ереванского Политеха.
В начальной школе я учился неплохо, даже по окончании второго класса получил похвальную грамоту, а из экстремальных событий первых школьных лет помню, что в третьем классе меня чуть не исключили из школы. Учились мы в красивом двухэтажном здании. В первую смену это была женская школа, а мальчики занимали эту школу во вторую смену. С учебниками была, как говорится , напряжёнка: одна книжка на трёх учеников. И чтобы выучить тот или иной урок, эта “троица” часто собиралась вместе.
Как-то раз я и мой сосед и одноклассник Алик Ширинян пошли к другому однокласснику Валерику Асатряну перед уходом в школу подготовить какой-то урок. От него, выучив этот урок, пошли в школу. А из школы в это время выходила первая смена – девочки. Было начало весны, улицы ещё были покрыты слежавшимся снегом. Мы стали бросать в девчёнок снежки и одной девочке сильно ушибли голову. Она заплакала и вернулась в школу. Из школы вышел какой-то сердитый дядя, кажется, завхоз, и отвёл нас в кабинет директора школы. И нам вручили уведомления для родителей о том, что мы исключаемся из школы за хулиганское поведение (нам по девять лет!). К урокам не допустили и послали обратно домой за родителями. Через десять минут мы уже вручали эти “верительные грамоты” родителям: я – бабушке Паше, Алик - своей бабушке МамИк, которая по-русски не понимала ни слова, а Валерик – своей маме. Вся эта компания тут же пошла в школу, предварительно хорошенько надрав уши своим “героям”. Что они там говорили с директрисой Кларой Антоновной – не знаю. Но, примерно через пол часа, они вышли из школы, дали нам ещё раз по затрещине и сказали, чтобы шли на урок.
Уверен, что основная роль в нашей защите принадлежала моей первой учительнице.Звали её Инна Титовна Боровская. Про таких педагогов говорят – Учитель от Бога!
В жизни каждого ученика была Первая Учительница. Для многих Первая Учительница стала чем-то бОльшим, чем просто человеком, показавшим, как писать буквы, читать букварь, складывать-делить числа.
Что касается меня, то я как-бы даже и не ощущал, что она относится ко мне с каким-то особым вниманием и сочувствием (что я воспитываюсь не у отца с матерью, а у бабушки-пенсионерки). Нам всем казалось, что она одинаково любит, именно любит , всех своих учеников. Мы тоже отвечали ей тем же.
Самой Инне Титовне жилось нелегко. Она приехала в Ереван в начале войны в эвакуацию. Я почти ничего не знаю о её прежней жизни. Знаю только, что муж её погиб в самом начале войны. В эвакуацию в Ереван она приехала с дочкой. Дочка была старше меня лет на пять-шесть. Но была она, как говорится,”не в себе”. Когда они пробирались в эвакуацию, то несколько раз их поезд попадал под бомбёжку немецкой авиации. И девочка была то ли контужена, то ли от перенесённого ужаса напугана настолько, что не то что учиться, но и делать что-либо осмысленное, была не в состоянии. Целыми днями она сидела дома на стуле с каким-то отрешённым видом и, если слышала звук пролетающего над Ереваном самолёта, то смотрела в потолок расширенными от ужаса глазами, прикрывала голову руками и долго не могла успокоиться. Лечили ли её от этого недуга – не знаю.
Жили они в какой-то трущёбе рядом со школой. Вход в комнату был прямо с улицы. В комнате стояла одна железная кровать, стол, два стула, тумбочка с керосинкой. Одежда висела на гвоздях, вбитых в стену. Над столом висела одна единственная лампочка. На столе чернильница и стопки наших тетрадей.
Откуда я знаю про “убранство” жилища Инны Титовны? Она часто болела. А когда из-за болезни не могла ходить в школу на работу, то её заменяла другая учительница. Тогда кто-то из учеников, чаще всего я, ходили к Инне Титовне домой (язык не поворачивается назвать эту халупу домом) за нашими тетрадями. Почерк у неё был удивительно красивый. И на доске мелом и в тетрадях чернилами она писала так красиво, что мы, несентиментальные мальчишки, восхищаясь, старались научиться писать так же. Образцы её почерка я сохранил – это моя похвальная грамота и несколько табелей успеваемости, заполненные её рукой.
Уже учась в четвёртом классе я узнал с какой истинно материнской любовью и заботой относилась все эти годы ко мне моя учительница.
В военные и первые послевоенные годы многие, очень многие, жили трудно. Была карточная система на хлеб и главные продукты питания. И их всегда не хватало. Чтобы младшие школьники не голодали (а бывало и такое, что прямо на уроке случались голодные обмороки), то учащимся младших классов на большой перемене давали по одной булочке (какими вкусными они были!) Правда, каждую субботу мы должны были приносить по шесть рублей и всю следующую неделю нам выдавали эти булочки (рабочая неделя тогда была шестидневной). Те, кому родители могли дать завтрак с собой в школу, эти шесть рублей не приносили и они обходились без булочек.
Наш привокзальный район, да и соседние районы были довольно криминальными. Из Сари – таха (Нагорный район) по субботам спускались к нашей школе , и к другим школам тоже, молодые воровские “бригады” и обирали школьников, несущих в школу свои “булочные” шесть рублей. Кто сопротивлялся – того нещадно избивали.
На той улочке, по которой ходил в школу я, промышляла группа из трёх молодых бандитов. Главным у них был некто по кличке ТжитжИч. Говорили, что он самый младший из шести братьев. Все они или уже сидели в тюрьме за воровство и бандитизм, или, как говорится, “искали дорогу в тюрьму”. Проскочить этот “блок-пост” было возможно, если все трое негодяев были уже заняты очищением карманов и портфелей других школьников. Но чаще мне это не удавалось и мои булочные деньги изымались. В школе, когда наступал момент сбора денег, я говорил Инне Титовне что-то вроде того, что я не хочу булочек, поэтому денег не принёс.
Но, странное дело, булочки я получал и, видно, не очень задумывался над тем, как это получалось. Может быть я думал, что мне доставались какие-то “лишние”.
Однажды в субботу, когда меня обчистили в очередной раз, а Инна Титовна заболела и деньги собирала заменившая её учительница, я , случайно, в школьном коридоре во время перемены, услышал разговор между этой учительницей и завучем школы. Завуч спросила: “В четвёртом “А” собрала деньги?” Ta отдала собранные деньги и список уплативших. Завуч, посмотрев список, сказала: “Сюда нужно добавить Костю Арамяна. Инна Титовна передала для него шесть рублей. Сумасшедшая! Сама болеет и голодает с больной дочкой!”
Я в это время сидел на подоконнике в коридоре и ел последнюю булочку этой недели, а они стояли ко мне спиной и говорили и я услышал этот разговор. Так вот, откуда брались булочки, за которые я не платил! Меня охватило чувство стыда, жалости к Инне Титовне , злость на себя и отчаяние, что я ничего не могу поделать!
Мне было одиннадцать лет, грабителям лет по четырнадцать-пятнадцать. В этом возрасте разница существенная. Не знаю, кто-либо жаловался ли на этих бандитов, но ситуация годами не менялась и ограбления продолжались. Дома я тоже ничего не говорил – вряд ли моя бабушка и дедушка-инвалид могли противостоять этим бандитам.
И вот, в следующую субботу, по пути в школу, на том же самом месте меня останавливает сам Тжитжич: “Рус, кайни!” (Русский, стой! Я, действительно, наполовину русский и выгляжу соответственно).Он подходит ко мне. Двое других тоже заняты “шмоном” школьников.
Было это в марте. Улицы ещё были покрыты снегом . Одет я был тепло, обут в ботинки, которые бабушка купила на толчке. Они были размера на два больше, чем нужно. Поэтому бабушка связала мне толстые шерстяные носки. Но ботинки были – что надо! Главное, очень мощные носки-бомбы. Ходил я в школу не с портфелем, как все, а с военной полевой сумкой через плечо. Откуда эта сумка была у меня – не помню. Из-за книг, тетрадей, пенала она была довольно тяжёлой.
Я обречённо останавливаюсь, ставлю сумку на землю, чтобы открыть её и достать требуемые деньги. А грабитель, чуть расставив ноги, стоит передо мной. Я вижу только эти ноги, потому что наклонился над сумкой. И тут, вдруг, меня обуяло какое-то странное, ранее незнакомое мне чувство - злость, смешанная с отчаянием и, видимо, безрассудная решимость. Я беру сумку по бокам двумя руками и, резко выпрямившись, ударяю моего врага этой сумкой снизу в подбородок. Видимо удар получился очень сильный, потому что сразу же из носа и рта у него брызнула кровь и он упал. Я потерял контроль над собой и стал бить его, упавшего, своими “бронированными” ногами куда попало. Бил его и за себя, и за других мальчишек и, главное, за бедную и любимую Инну Титовну. Грозный до этого бандит выглядел растерянным и испуганным, пытался встать, но под моими ударами, да ещё потому, что было скользко, снова падал. Два его “ассистента” растерянно смотрели на эту сцену с поверженным и окровавленным “шефом” и не только не подходили на помощь, а, наоборот, стали пятиться назад. А я всё бил и бил. В моих глазах весь мир окрасился в красный цвет. (Говорят, так бывает, когда при сильном стрессе кровь приливает к голове). Уже гораздо позже, в студенческие годы, я прочитал новеллы какого-то писателя и среди них одну о багровой ярости. Там тоже описывался мир , окрашенный из-за этой ярости в багровые цвета.И я подумал, что тогда я испытал нечто такое, как в этой новелле.
Однако, продолжу рассказ об этой моей невесёлой детской истории. Я всё ещё продолжал размахивать ногами и раз за разом ударять всё ещё не поднявшегося на ноги бандита моей тяжеленной полевой сумкой, как кто-то сзади взял меня за плечи и повёл в школу. Это был школьный сторож Оган- бидза (старик Оган). Он, стоя у входа в школу, издали увидел эту сцену и заковылял ко мне на помощь. У него, как и у моего дедушки, не было одной ноги и он ходил не на протезе, как мой дед, а на обычной деревяшке. Сторож привёл меня, полуобезумевшего , в свою коморку, что была под лестничным маршем первого этажа, и стал поить холодной водой.
Я немного успокоился и пошёл в класс. С одной стороны, сидя за партой, я постепенно приходил в себя, а с другой, осознав ситуацию, начал понимать, что меня ждёт, когда я выйду из школы. Все уроки прошли как в дыму. Вышел из школы самым последним, заранее выглядывая, где меня ждут мои враги. Не увидев их, я бросился бежать и был дома через пять минут. Бандитов не встретил.
Следующий день – воскресенье. Я просидел дома, боясь даже выйти во двор, чем очень удивил бабушку. Со страхом ждал начала недели, когда неминуемая расплата, уж точно, свершится. С каким чувством в понедельник я шёл в школу, можно представить. Но, странно, вся неделя прошла спокойно. В субботу, в день сбора “дани”, грабителей тоже не было. Не было и через неделю, и через две, и через три. Может быть, кто-то, наконец-то, принял меры? Я постепенно успокоился и подзабыл случившееся.
Месяца через два, в мае, меня послали на базар Щилачи купить кое-какие продукты. Я иду туда с пустой авоськой и, уже недалеко от базара, в толпе идущих мне навстречу людей, вижу – идёт Тжитжич с приятелями. От неожиданной встречи я остолбенел, но ноги сами продолжали нести меня прямо на них. Они заметили меня и ( о, чудо!), проходя мимо, Тжитжич, приветливо махнул рукой: “БарЕв (здравствуй), Костик!” Oткуда-то он узнал моё имя. Ведь раньше для него я был просто “рус”.
В том году я окончил четвёртый класс и мы расстались с Инной Титовной. Она ещё какое-то время работала в нашей школе и уже вела новых первоклашек. Начальные классы так и учились на первом этаже, а старшие классы нашей семилетки – на втором. Иногда на переменах мы встречались в школьном коридоре и моя Первая Учительница всегда останавливалась и мы говорили с ней о разном. Потом она перешла на работу в другую русскую школу-десятилетку. Школа эта была в другом районе Еревана. Как-то раз я пропустил уроки в своей школе и поехал искать Инну Титовну. Пока я добрался до её школы, уроки там закончились и она ушла домой. Кто-то из тамошних учителей объяснил мне как её найти. Это оказалось недалеко и я вскоре постучался в её дверь. Она всё ещё жила в съёмной комнате, но это было уже в капитальном каменном доме на втором этаже. Принесённые мной карамельные конфеты немного слиплись, чем я был изрядно сконфужен. Она усадила меня за стол и угостила булочками ( ! ! ! )
Это была моя последняя встреча с Инной Титовной.
Уже работая в НИИ, я как-то разговорился с девочкой-секретаршей нашего отдела. Узнал, что она кончала русскую школу имени Белинского. Я спросил, а знает ли она такую учительницу – Инну Титовну Боровскую. Оказалось, что в начальных классах именно Инна Титовна была и её Первой Учительницей. Немного погрустнев, девочка сказала мне, что она недавно умерла.
Моя Первая Учительница ! Она в моей памяти всегда жива !